Повод написания. Разговор Сократа с Гермогеном. 8 страница
(5) Кто гордился богатством и находил образование для себя ненужным, в надежде, что ему будет достаточно богатства для исполнения всех желаний и занятия почетного положения в обществе, того Сократ старался образумить, указывая, как глупо воображать, будто без ученья можно отличать полезное от вредного; равным образом глупо воображать, будто не умея различать этого, а удовлетворяя все свои желания при помощи богатства, можно действовать на пользу себе. Только дурак воображает, будто, не умея действовать на пользу себе, он благоденствует и достаточно обеспечил себя всем нужным для жизни; только дурак также воображает, будто он, ничего не зная, лишь благодаря богатству будет слыть человеком на что-то годным, или, слывя человеком ни на что не годным, приобретет славу.
Глава 2
[Разговор с Эвтидемом о необходимости учиться]
(1) Теперь я расскажу, как Сократ относился к людям, воображавшим, будто они получили хорошее образование, и гордившимся мудростью. Он заметил, что Эвтидем Красавец1, имевший большое собрание сочинений знаменитейших поэтов и философов2, ввиду этого считает себя ученее своих сверстников и лелеет большие надежды затмить всех ораторским талантом и способностью к политической деятельности. Сократ знал, что по молодости лет3Эвтидем еще не ходит в Народное собрание, а если желает сделать там какое-нибудь дело, то садится в шорной мастерской близ площади. Туда пошел и Сократ с несколькими своими друзьями.
(2) Сперва один из них поставил вопрос, чему обязан был Фемистокл таким выдающимся положением в государстве, что все сограждане обращали на него взоры, когда государству нужен был дельный человек, — общению ли с каким-нибудь мудрецом или своим природным дарованиям. Сократ, желая вызвать на разговор Эвтидема, сказал, что если в малозначительных ремеслах нельзя сделаться хорошим мастером без порядочного учителя, то было бы наивно воображать, будто способность к делу такой первостепенной важности, как управление государством, приходит к человеку сама собой.
(3) В другой раз как-то Эвтидем опять был там. Сократ видел, что он хочет уйти из собрания и опасается, как бы не подумали, что он преклоняется пред умом Сократа. По этому поводу Сократ сказал:
— Друзья, достигнув совершеннолетия3, Эвтидем непременно станет подавать советы согражданам, когда от имени государства будет предлагаться на обсуждение какой-нибудь вопрос4: это вполне видно по его действиям. Мне кажется, он уже приготовил превосходное вступление к своим речам в Народном собрании, опасаясь, как бы не подумали, что он чему-то у кого-то учится. Несомненно, он предпошлет своей речи такое предисловие: (4) "Ни у кого никогда ничему не учился я, афиняне, и, хотя слыхал, что есть хорошие ораторы и государственные деятели, я не искал встречи с ними; я не старался также, чтобы какой-нибудь знаток своего дела стал моим учителем; нет, как раз наоборот: я всегда не только избегал учиться чему-нибудь у кого-нибудь, но даже боялся, как бы не подумали этого. Тем не менее, что мне само собою придет в голову, то я посоветую вам". (5) Такое предисловие годилось бы и для кандидата на должность государственного врача5, было бы полезно ему начать речь такими словами: "Ни у кого никогда, афиняне, не учился я медицине и не искал случая, чтобы какой-нибудь врач стал моим учителем; я всегда не только остерегался научиться чему-нибудь у врачей, но даже боялся, как бы не подумали, что я изучал эту науку. Тем не менее дайте мне должность врача: рискну-ка я на вас поучиться".
Все присутствовавшие посмеялись над таким предисловием.
(6) Видно было, что Эвтидем уже прислушивается к словам Сократа, но еще боится сам говорить и думает, что молчанием он придает себе вид скромности. Тогда Сократ решил отвадить его от этого.
— Странное дело, — сказал он, — кто выбирает своей профессией игру на кифаре или на флейте или верховую езду и тому подобное, тот старается как можно чаще практиковаться в области избранной им профессии, и притом не в одиночестве, а в присутствии лучших знатоков; он прилагает все усилия и не жалеет трудов, лишь бы не нарушать их советов, находя, что иным путем не может сделаться крупной величиной. А некоторые претенденты на роль оратора и государственного деятеля думают, что у них без подготовки и старания сама собою вдруг явится способность к этому. (7) Между тем, работа в области государственной деятельности гораздо труднее, чем в области вышеупомянутых профессий, — настолько труднее, что хотя число работающих в этой области больше, число достигающих успеха меньше: отсюда видно, что будущему государственному деятелю нужны и занятия более продолжительные и более интенсивные, чем будущему специалисту в тех профессиях.
(8) Вот такие разговоры поначалу вел Сократ в присутствии Эвтидема; но, заметив, что Эвтидем все охотнее остается во время его бесед и с большим интересом слушает, как-то он пришел в шорную мастерскую один.
Когда Эвтидем сел рядом с ним, он обратился к нему с таким вопросом:
— Скажи мне, Эвтидем, правда ли, как я слышал, что ты собрал много сочинений известных мудрецов?
— Да, клянусь Зевсом, Сократ, — отвечал Эвтидем, — и продолжаю собирать, пока не соберу их возможно больше.
(9) — Клянусь Герой, — сказал Сократ, — я в восторге от тебя, что ты предпочел серебру и золоту сокровища мудрости: видно, ты убежден, что серебро и золото не делают человека нисколько лучше, а вот мысли мудрецов обогащают добродетелью того, кто ими владеет.
Эвтидем рад был слышать такую похвалу: он думал, что Сократ находит правильным избранный им путь к образованию.
(10) Заметив, что эта похвала обрадовала его, Сократ продолжал: — Какое же занятие ты избрал себе, собирая эти книги?
Эвтидем молчал, обдумывая ответ.
Тогда Сократ опять спросил его:
— Уж не врачом ли ты хочешь быть? Ведь и по медицине много есть сочинений.
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем.
— Уж не архитектором ли? И для этого нужен сведущий человек.
— Нет, — отвечал Эвтидем.
— Уж не геометром ли каким выдающимся ты желаешь сделаться, вроде Феодора6? — спросил Сократ.
— Нет, и не геометром, — отвечал Эвтидем.
— Уж не астрономом ли хочешь сделаться? — спросил Сократ.
Эвтидем и на это отвечал отрицательно.
— Уж не рапсодом ли? — спросил Сократ. — Говорят, у тебя есть все поэмы Гомера.6*
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем, — рапсоды, как мне известно, знают наизусть поэмы, а сами — круглые дураки7.
(11) Тут Сократ сказал:
— Что же, Эвтидем, уж не стремишься ли ты приобрести те качества, которые делают человека способным заниматься государственными делами и домашним хозяйством8, быть правителем и приносить пользу другим и себе?
— Мне как раз очень нужны такие качества, Сократ, — отвечал Эвтидем.
— Клянусь Зевсом, — сказал Сократ, — ты стремишься приобрести прекрасные качества и искусство первостепенной важности: ведь такие качества — принадлежность царей и называются царскими. Не приходил ли тебе в голову такой вопрос, — прибавил Сократ, — возможно ли иметь эти качества, не будучи справедливым?
— Конечно, приходил, — отвечал Эвтидем, — Да, без справедливости нельзя быть хорошим гражданином.
(12) — Что же? Ты, конечно, этого достиг? — спросил Сократ.
— Думаю, Сократ, — отвечал Эвтидем, — я не меньше кого другого окажусь справедливым.
— А у справедливых есть какие-нибудь дела, как есть дела у плотников? — спросил Сократ.
— Конечно, есть, — отвечал Эвтидем.
— И справедливые могли бы сказать, какие у них дела, как плотники могут показать свои дела? — спросил Сократ.
— Мне ли не уметь рассказать о делах справедливости? — сказал Эвтидем. — Клянусь Зевсом, также и о делах несправедливости: немало таких дел каждый день можно видеть и слышать.
(13) — Не хочешь ли, — предложил Сократ, — мы напишем здесь дельту, а здесь альфу9? Потом, что покажется нам делом справедливости, то будем ставить в графу с дельтой, а что — делом несправедливости, то в графу с альфой?
— Пиши, если тебе кажется, что от этого будет польза, — отвечал Эвтидем.
(14) Сократ написал буквы, как сказал, и потом спросил:
— Так вот, существует ли на свете ложь?
— Конечно, существует, — отвечал Эвтидем.
— Куда же нам ее поставить? — спросил Сократ.
— Несомненно, в графу несправедливости, — отвечал Эвтидем.
— И обман существует? — спросил Сократ.
— Конечно, — отвечал Эвтидем.
— А его куда поставить? — спросил Сократ.
— И его, несомненно, в графу несправедливости, — отвечал Эвтидем.
— А злодейство?
— И его тоже, — отвечал Эвтидем.
— А похищение людей для продажи в рабство10?
— И его тоже.
— А в графе справедливости ничего из этого у нас не будет поставлено, Эвтидем?
(15) — Это было бы нелепо, — отвечал Эвтидем.
— А что, если кто-нибудь, выбранный в стратеги, обратит в рабство и продаст жителей несправедливого неприятельского города, скажем ли мы про него, что он несправедлив?
— Конечно, нет, — отвечал Эвтидем.
— Не скажем ли, что он поступает справедливо?
— Конечно.
— А что, если он, воюя с ними, будет их обманывать?
— Справедливо и это, — отвечал Эвтидем.
— А если будет воровать и грабить их добро, не будет ли он поступать справедливо?
— Конечно, — отвечал Эвтидем, — но сперва я думал, что твои вопросы касаются только друзей.
— Значит, — сказал Сократ, — что мы поставили в графу несправедливости, это все, пожалуй, следовало бы поставить и в графу справедливости?
— По-видимому, так, — отвечал Эвтидем.
(16) — Так не хочешь ли, — предложил Сократ, — мы это так и поставим и сделаем новое определение, что по отношению к врагам такие поступки справедливы11, а по отношению к друзьям несправедливы, и по отношению к ним, напротив, следует быть как можно правдивее?
— Совершенно верно, — отвечал Эвтидем.
(17) — А что, — сказал Сократ, — если какой стратег, видя упадок духа у воинов, солжет им, будто подходят союзники, и этой ложью поднимет дух у войска, — куда нам поставить этот обман?
— Мне кажется, в графу справедливости, — отвечал Эвтидем.
— А если сыну нужно лекарство и он не хочет принимать его, а отец обманет его и даст лекарство под видом пищи и благодаря этой лжи сын выздоровеет, — этот обман куда поставить?
— Мне кажется, и его туда же, — отвечал Эвтидем.
— А если кто, видя друга в отчаянии и боясь, как бы он не наложил на себя руки, украдет или отнимет у него меч или другое подобное оружие, — это куда поставить?
— И это, клянусь Зевсом, в графу справедливости, — отвечал Эвтидем.
(18) — Ты хочешь сказать, — заметил Сократ, — что и с друзьями не во всех случаях надо быть до конца правдивым?
— Конечно, нет, клянусь Зевсом; я беру назад свои слова, если позволишь, — отвечал Эвтидем.
— Да, — сказал Сократ, — лучше позволить, чем ставить не туда, куда следует. (19) А когда обманывают друзей ко вреду их (не оставим и этого случая без рассмотрения), кто несправедливее, — кто делает это добровольно, или кто невольно?
— Ах, Сократ, я уже не верю больше сам в свои ответы, потому что все, что я раньше говорил, мне представляется теперь в другом свете, чем я тогда думал, — но все-таки ответ мой будет, что добровольный лжец несправедливее невольного.
(20) — А как ты думаешь, существует изучение и наука справедливого, — вроде грамоты?
— Да.
— А кого ты считаешь более грамотным, — кто добровольно пишет и читает неправильно, или кто невольно?
— Кто добровольно, потому что он может, когда захочет, делать это и правильно.
— Значит, кто добровольно пишет неправильно, тот грамотный, а кто невольно, — безграмотный?
— Как же иначе?
— А справедливое кто знает, — добровольный лжец и обманщик, или невольный?
— Несомненно, добровольный.
— Итак, знающий грамоту, по твоим словам, грамотнее не знающего?
— Да.
— И знающий справедливое справедливее не знающего12?
— Очевидно; но, кажется, и это я говорю, сам не зная, как дошел я до этого утверждения.
(21) — А что, если человек, желающий говорить правду, никогда не говорит одного и того же об одном и том же? Например, если он, указывая одну и ту же дорогу, указывает ее то на восток, то на запад? Или, подводя итог, показывает в нем то больше, то меньше? Что ты думаешь о таком человеке?
— Клянусь Зевсом, несомненно, он не знает того, что, как он думал, знает.
(22) — А известно ли тебе, что некоторых людей называют рабскими натурами13?
— Да.
— За знание или за незнание?
— Несомненно, за незнание.
— Что же, за незнание кузнечного дела они получают это название?
— Конечно, нет.
— Ну, так плотнического?
— И не за это.
— Ну, сапожного?
— Ни за что подобное; наоборот, огромное большинство знающих такие ремесла — рабские натуры.
— Так не к тем ли прилагается это название, кто не знает прекрасного, доброго, справедливого?
— Мне так кажется, — отвечал Эвтидем.
(23) — Значит, всячески, изо всех сил надо стремиться к тому, чтоб нам не быть рабами14.
— Клянусь богами, Сократ, — сказал Эвтидем, — я был уверен, что пользуюсь способом философствования, который всего больше может способствовать образованию, подходящему для человека, стремящегося сделаться благородным. Теперь вообрази себе мое отчаяние, когда я вижу, что мои прежние труды не дали мне возможности отвечать даже на вопрос из той области, которая должна быть мне наиболее известна, а другого пути к тому, чтобы стать благородным, у меня нет!
(24) Тут Сократ спросил:
— Скажи мне, Эвтидем, в Дельфы ты когда-нибудь ходил?
— Даже два раза, клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем.
— Заметил ты на храме где-то надпись: "Познай самого себя"15?
— Да.
— Что же, к этой надписи ты отнесся безразлично, или обратил на нее внимание и попробовал наблюдать, что ты собою представляешь?
— Конечно нет, клянусь Зевсом: я воображал, что это-то уж вполне знаю; едва ли я знал бы что-нибудь еще, если бы не знал даже самого себя.
(25) — Как ты думаешь, кто знает себя, — тот ли, кто знает только имя свое, или тот, кто узнал свои способности, делая наблюдения над собой, какими он обладает качествами как человек, подобно тому, как при покупке лошадей покупатель только тогда считает себя знающим лошадь, которую он хочет узнать, когда произведет наблюдения над ней, — смирная она, или с норовом, сильная или слабая, быстрая или медленная и вообще каковы ее положительные и отрицательные свойства как лошади? Таким образом, кажется мне, кто не знает своих слабостей, не знает себя. (26) А то разве не очевидно, — продолжал Сократ, — что знание себя дает людям очень много благ, а заблуждение относительно себя — очень много несчастий. Кто знает себя, тот знает, что для него полезно, и ясно понимает, что он может и чего он не может. Занимаясь тем, что знает, он удовлетворяет свои нужды и живет счастливо, а не берясь за то, чего не знает, не делает ошибок и избегает несчастий. Благодаря этому он может определить ценность также и других людей и, пользуясь также ими, извлекает пользу и оберегает себя от несчастий. (27) Напротив, кто не знает себя и имеет ошибочное представление о своих способностях, тот находится в таком же положении и по отношению ко всем людям и ко всем человеческим делам: он не знает своих нужд, не понимает, что делает, не знает людей, с которыми имеет дело, а обо всем этом имеет превратное понятие и чрез это не получает пользы и впадает в несчастья. (28) Кто знает, что делает, тот, благодаря успеху в делах, достигает славы и почета; люди, подобные ему, охотно имеют с ним дело, а неудачники желают, чтоб он помогал им советом, защищал их, возлагают на него свои надежды на счастье и за все это ценят его выше всех. (29) Напротив, кто не знает, что делает, не умеет выбрать себе занятия, терпит неудачу во всем, за что ни возьмется, и не только терпит убытки и несет наказание за свое предприятие, но также приобретает по этой причине дурную репутацию, попадает в смешное положение и живет в презрении и бесчестии. Ты ведь видишь, что и государства, которые, не зная своих сил, начинают войну с сильными противниками, или подвергаются разрушению, или попадают в рабство после прежней свободы.
(30) Тут Эвтидем сказал:
— Я вполне убедился, Сократ, что познавать себя — дело первостепенной важности, — в этом будь уверен; но с чего начать наблюдение за собой? Надеюсь, ты будешь так добр, объяснишь мне это.
(31) — Так вот, — отвечал Сократ, — что такое добро и зло, думаю, ты знаешь в совершенстве.
— Клянусь Зевсом, да, — отвечал Эвтидем, — уж если я и этого не знаю, я был бы хуже всякого раба.
— Ну так объясни это и мне, — сказал Сократ.
— Не мудрено это, — отвечал Эвтидем. — Прежде всего, само здоровье я считаю добром, а болезнь злом; а затем из предметов, являющихся причиной того или другого, как, например, питье, пища, образ жизни, те, которые ведут к здоровью, я считаю добром, а которые к болезни, — злом.
(32) — Значит, также и здоровье и болезнь, когда они являются причиной какого-нибудь добра, будут добром, а когда причиной зла, — злом, — сказал Сократ.
— Но когда же, — возразил Эвтидем, — здоровье может стать причиной зла, а болезнь — добра?
— Тогда, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — когда люди, принявшие участие благодаря своей силе в каком-нибудь позорном походе, вредном морском предприятии и тому подобном, погибают, а оставшиеся дома по случаю слабости бывают целы.
— Верно, — согласился Эвтидем, — однако, как видишь, и в полезных предприятиях одни принимают участие благодаря своей силе, другие по случаю слабости остаются дома.
— Если так, — отвечал Сократ, — то на каком основании такие вещи, которые то полезны, то вредны, считать добром, а не злом? Клянусь Зевсом, никакого основания для этого не видать: так по-твоему выходит.
(33) — Ну уж мудрость, Сократ, — бесспорно, благо: разве есть такое дело, которое мудрый не сделает лучше, чем невежда?
— Как так? — сказал Сократ. — А историю с Дедалом16разве ты не слыхал, как его захватил Минос за его мудрость, сделал своим рабом, лишив при этом и родины и свободы, как Дедал, пытаясь вместе с сыном бежать, лишился сына, да и сам он не смог спастись, а оказался у варваров и там опять служил рабом?
— Да, клянусь Зевсом, есть такой рассказ, — отвечал Эвтидем.
— А что вытерпел Паламед17, не слыхал? Про него все поэты говорят, что Одиссей погубил его из зависти к его уму.
— Да, и такой рассказ есть, — отвечал Эвтидем.
— А сколько других, как ты думаешь, насильно уведено к персидскому царю вследствие их ума, и им пришлось быть там в рабстве?
(34) — Вполне несомненное благо, Сократ, это, по-видимому, счастье, — сказал Эвтидем.
— Да, Эвтидем, — отвечал Сократ, — если не составлять его из сомнительных благ.
— А что может быть сомнительным из того, что дает счастье? — спросил Эвтидем.
— Ничего, — отвечал Сократ, — если только мы не будем относить к нему красоту, силу, богатство, славу и тому подобное.
— Нет, клянусь Зевсом, будем относить! — отвечал Эвтидем. — Какое же счастье может быть без этого?
(35) — Значит, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — мы будем относить к счастью много такого, что доставляет людям массу неприятностей: многие вследствие красоты развращаются людьми, которые сходят с ума от страсти к красивым мальчикам; многие вследствие силы берутся за дело, превышающее их силу, и впадают в немалые несчастья; многие вследствие богатства становятся избалованными, делаются жертвой интриг и погибают; многие вследствие славы и влияния в государстве терпят большие беды.
(36) — Но, уж если с моей стороны является ошибкой хвалить даже счастье, то, признаюсь, я не знаю даже, о чем молиться богам, — сказал Эвтидем.
— Ну, об этом, может быть, ты и не размышлял, поскольку вполне был уверен, что знаешь это, — сказал Сократ. — Но, так как ты готовишься быть во главе демократического государства, то, без сомнения, знаешь, что такое демократия?
— Еще бы не знать! — отвечал Эвтидем.
(37) — Так, возможно ли, по-твоему, знать демократию, не зная демоса?
— Клянусь Зевсом, нет.
— А демос что такое, знаешь ты?
— Думаю, что знаю.
— Что же такое, по-твоему, демос?
— По-моему, это — бедные граждане.
— Стало быть, ты знаешь бедных?
— Как же не знать?
— Так ты знаешь и богатых?
— Ничуть не хуже, чем бедных.
— Каких же людей называешь ты бедными и каких богатыми?
— У кого нет достаточных средств на насущные потребности, те, думаю, — бедные, а у кого их больше чем достаточно, те — богатые.
(38) — А замечал ли ты, что некоторым, при самых ничтожных средствах не только хватает их, но еще возможно делать сбережения из них, а некоторым недостает даже очень больших?
— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем, — хорошо, что ты мне напомнил, — я знаю даже тиранов18, которые по недостатку средств, точно крайние бедняки, вынуждены бывают прибегать к незаконным мерам.
(39) — Если это так, — отвечал Сократ, — то тиранов мы причислим к демосу, а владеющих небольшими средствами, если они домовиты, — к богатым.
Тут Эвтидем сказал:
— Вынуждает меня и с этим согласиться, очевидно, мое скудоумие; и я думаю, не лучше ли всего будет мне молчать: по-видимому, я ровно ничего не знаю.
После этого Эвтидем ушел в совершенном отчаянии, полный презрения к себе, считая себя подлинно рабской натурой.
(40) Многие, доведенные до такого состояния Сократом, больше к нему не подходили; Сократ считал их тупицами. Но Эвтидем сообразил, что ему нельзя стать сколько-нибудь достойным человеком, если он не будет как можно чаще пользоваться обществом Сократа. Поэтому он больше не покидал его, кроме случаев крайней необходимости; кое в чем он даже подражал Сократу в его образе жизни. Когда Сократ убедился в таком его настроении, он уже перестал смущать его разными вопросами, но вполне прямо и ясно излагал, что, по его мнению, следует знать человеку и чем лучше всего руководиться в своих действиях.
Глава 3
[Разговор с Эвтидемом о богах]
(1) Сократ не спешил вооружить своих друзей искусством слова, опытностью в практической деятельности, находчивостью: он считал необходимым, чтобы они прежде этого твердо усвоили принципы нравственности. Люди, обладающие этими способностями без нравственности, думал он, бывают более несправедливы и способны причинять зло.
(2) Прежде всего он старался внушить им принципы нравственности в отношении богов. Другие рассказывали о таких его беседах с разными лицами, при которых они присутствовали; а я был свидетелем вот какой его беседы с Эвтидемом.
(3) — Скажи мне, Эвтидем, — спросил Сократ, — приходила ли тебе в голову когда-нибудь мысль о том, как заботливо боги уготовали все, в чем люди нуждаются?
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем.
— Но ты знаешь, конечно, — сказал Сократ, — что прежде всего нам нужен свет и что боги даруют нам его?
— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем, — если бы у нас не было его, мы были бы похожи на слепых, хоть и есть у нас глаза.
— Затем, нам нужен отдых, и боги даруют нам ночь, лучшее средство для отдыха.
— Да, и за это мы должны быть им очень благодарными, — сказал Эвтидем.
(4) — А так как солнце своим светом дает нам возможность ясно распознавать время дня и все прочее, а ночью не так ясно все видно, не потому ли боги зажгли ночью звезды, которые показывают нам время ночи, что дает нам возможность делать многое, что нам необходимо?
— Да, это так, — отвечал Эвтидем.
— Затем, луна показывает нам не только части ночи, но и части месяца.
— Конечно, — отвечал Эвтидем.
(5) — А что сказать о том, что боги производят нам из земли пищу, которая нам нужна, и даруют подходящие для этого времена года, которые приносят нам в обилии всевозможные предметы не только для удовлетворения наших насущных потребностей, но и для удовольствия?
— И в этом видна их большая любовь к людям, — отвечал Эвтидем.
(6) — А что боги дают нам такой драгоценный дар, как воду, которая помогает земле и временам года рождать и приумножать все полезное нам и питать нас самих, примесь которой ко всяким питающим нас веществам делает их более удобоваримыми, полезными, вкусными, которую даруют они в таком изобилии ввиду того, что нам нужно ее очень много?
— И в этом видна их забота, — отвечал Эвтидем.
(7) — А что боги дали нам огонь, защитника от холода, защитника от темноты, помощника во всяком ремесле и во всех работах, производимых людьми себе в пользу? Словом сказать, ни одного предмета, полезного в жизни, сколько-нибудь заслуживающего внимания, люди не делают без огня.
— Да, и это — проявление величайшей любви богов к людям, — сказал Эвтидем.
(8) — А что солнце после зимнего поворота приближается к Земле, одни растения доводя до зрелости, другие, которым время прошло, высушивая; и, исполнив это, ближе уже не подходит, а поворачивает назад, остерегаясь, как бы не повредить нам чрезмерным теплом. Когда же на обратном пути оно дойдет до места, где уже и нам видно, что если оно отойдет еще дальше, то мы замерзнем от холода, оно опять поворачивает, подходит ближе и обретается теперь в той части неба, где может принести нам больше всего пользы?
— Клянусь Зевсом, — отвечал Эвтидем, — очень похоже, что и это делается ради людей.
(9) — А так как очевидно и то, что мы не могли бы вынести ни жара, ни холода, в случае их внезапного наступления, то солнце подходит так постепенно и отходит так постепенно, что мы незаметно попадаем в ту или другую крайность. Что сказать об этом?
— Я теперь уже начинаю думать, — отвечал Эвтидем, — есть ли у богов какое другое дело, кроме попечения о людях; одно только то меня удерживает, что и другие все животные пользуются этими благами.
(10) — Да разве не очевидно и то, — возразил Сократ, — что и животные рождаются и вскармливаются ради людей? Какое другое существо получает от коз, овец, коров, лошадей, ослов и прочих животных столько благ, сколько люди? Мне кажется, больше, чем от растений: во всяком случае люди питаются и обогащаются от животных ничуть не меньше, чем от растений, а большая часть людей не употребляет в пищу произведений земли, а живет, питаясь от стад молоком, сыром и мясом; кроме того, все люди приручают и усмиряют полезных животных и пользуются их помощью для войны и для многих других целей.
— Согласен с тобою и в этом, — отвечал Эвтидем. — Как я вижу, даже те животные, которые гораздо сильнее нас, настолько покорны людям, что они делают с ними, что хотят.
(11) — Так как много на свете есть предметов красивых и полезных, но отличающихся друг от друга, то боги даровали людям чувства, соответствующие каждому предмету, посредством которых мы наслаждаемся всеми благами. Кроме того, они вложили в нас разум, посредством которого мы размышляем и вспоминаем о своих чувственных восприятиях, понимаем, на что какая вещь полезна, и придумываем разные средства, благодаря которым пользуемся добром и защищаемся от зла. (12) Боги дали нам также способность речи, которая доставляет нам возможность давать друг другу участие во всех благах путем ученья и самим пользоваться ими сообща с другими, законодательствовать и жить государственной жизнью. Что сказать об этом?
— Очень похоже, Сократ, что боги проявляют большую заботу о людях.
— А так как мы не можем предвидеть, что нам будет полезно в будущем, боги и в этом случае нам помогают, указывая вопрошающим их посредством гаданий, какой будет исход дела, и давая наставление, как лучше всего его сделать.
— А к тебе, Сократ, — сказал Эвтидем, — боги относятся, по-видимому, еще дружественнее, чем к другим: ты их даже не вопрошаешь, а они тебе дают указания, что делать и чего не делать1.
(13) — Что я все-таки говорю правду, и ты убедишься, если не будешь дожидаться, когда увидишь богов в их образе2, но удовольствуешься созерцанием дел богов для того, чтобы с благоговением чтить их. Имей в виду, что и сами боги указывают этот путь: как все они даруют нам свои блага, не являясь нам воочию, так и тот, кто держит в стройном порядке вселенную, где все прекрасно и хорошо, и предоставляет в пользование людям ее вечно чуждой тления, болезни, старости и безошибочно быстрее мысли исполняющей его волю, — и этот бог, великие деяния которого мы видим, остается незримым для нас, когда он правит вселенной. (14) Имей в виду также, что и солнце, которое как будто для всех видимо, не дозволяет однако людям пристально рассматривать его, но, если кто вздумает дерзновенно взглянуть на него, у того оно отнимает зрение. Слуги богов, как ты убедишься, тоже невидимы: так, видно, что молния спускается сверху, как и то, что она все, с чем встречается, одолевает; но нельзя заметить, как она подходит, как ударит, как уходит; точно так же ветров самих не видать, но действия их нам видны, и приближение их мы чувствуем. Наконец, и душа человека, которая более, чем что-либо другое в человеке, причастна божества, царит в нас, — это ясно, — но сама она невидима. Это надо иметь в виду и не относиться с презрением к вещам невидимым, а постигать их силу на основании их проявлений и чтить божество.