И его разное понимание различными исследователями

Однако надо ясно понимать, что предметное своеобразие журналистики для исследователя ни в коем случае не должно представляться как нечто «вечное и неизменное». И хотя ни один из включенных в схему элементов не «уйдет» ни из реальности, ни, соответственно, из теории, предметное свое­образие журналистики неизбежно претерпевает изменения.

Во-первых, по внутреннему составу. Например, теоретические представ­ления о «Журналисте» или «Аудитории» (хотя эти составляющие предмета ис­следования остаются «вечными»), расширяются и углубляются в результате


< оциального, психологического, структурного и т.д. их анализа, причем с опо­рой на современное состояние. К сожалению, бывает и так, что понятие не развертывается и не «обрастает» новыми характеристиками, а сужается. На­пример, в одной работе проблема эффективности деятельности СМИ сводит-( я к достижению запоминания. Это важная сторона дела, но органично свя-<анная со многими другими (в частности, возникает вопрос о направленности гекста и его соотношении с потребностями и интересами аудитории и др.).

Во-вторых, на каждом этапе истории эти предметные области «выглядят» очень своеобразно. «Руководящие органы» в самодержавной России XIX ве­ка, в СССР, в строящей демократические порядки России XXI века различают-( я коренным образом, хотя и остаются «руководящими».

В-третьих, изучение может показать, что нужно вводить дополнительные предметные области исследований для углубления знания (может быть, та­ковыми станут маркетинговые службы СМИ, возможно, надо будет выделить рядом с «Владельцем» и «Журналистом» менеджмент и т.д.).

Представленная выше (возможно, с дополнениями) принципиальная схе­ма предполагает, что исследованию подлежат все участники массово-инфор­мационного процесса в их связях и взаимоотношениях. Но это задача не отдельного исследователя, а требование, обращенное ко всему исследова-(ельскому сообществу. При этом, поскольку предмет исследования един, не­обходимо согласованное развитие теоретических, исторических, социоло­гических разработок. Однако, к сожалению, этого согласования нет даже и рамках отдельных исследовательских центров. Коллективы и исследовате­ли далеко не всегда видят избранный ими конкретный предмет изучения || рамках всей предметной области журналистских исследований, ведут ис­следования «автономно», не обращаясь к результатам исследований в смеж­ных областях, да еще и пользуются разной терминологией, что крайне за-фудняет взаимодействие «частей». А ведь необходимо в идеале системное (что трудно достижимо). Если же не системное, то хотя бы в какой-то мере согласованное развитие науки по всему «фронту».

Еще более тревожно, что развивается методологическая автаркия у теоре­тиков, историков, социологов. Между тем, если предмет исследования един, го каждый исследователь достигнет значительно большего успеха, если в не­обходимых для решения конкретных задач будет прибегать в адекватных (рормах и пропорциях к теоретическому, историческому и социологическому подходам. Разве не важно видеть каждую «частичку» (например, «Аудито­рию») предмета в ее сущностной специфике (теоретический подход) и исто­рическом своеобразии (исторический), конкретном современном состоянии (социологический), притом в системных связях и взаимозависимости. То есть нажно в рамках каждого своеобразного исследования (допустим, теории тек-(та) не только полезно, но и необходимо прибегать в той или иной мере к ме-юдологии исторического и социологического исследования. Только тогда


Л


избранный конкретный предмет может быть «раскрыт» исследователем пол­ностью и органично «встраиваться» в единую науку о журналистике.

Конечно, это некий идеал, и развиваться наука будет через отдельные от­носительно самостоятельные кластеры. Но важно, чтобы они виделись как «родственные». Для чего требуется осознание каждым исследователем сво­ей включенности в исследовательский корпус (при всех внутри его несогла-сованностях и противоречиях) и стремление работать как на «себя», так и на «общее дело». Именно такой подход наиболее плодотворен.

Проблема терминологии

Понимание исследователями единства предмета журналистских исследо­ваний и соответствующий подход к избранной «частной» области в связи с «частными» задачами конкретных исследований (например, взаимодейст­вия СМИ с аудиторией, в частности, во время выборов) требует решения очень сложного вопроса о применяемой терминологии.

Значение формирования исследователем «для себя» максимально точно­го терминологического аппарата связано с тем, что понятие, получившее через определение точную экспликацию (лат. explicatio — истолкование, объяснение), в латентной форме содержит знание о наиболее общих и суще­ственных свойствах явлений в их необходимости. Точно определенные поня­тия — прочный «строительный материал» исследования. Притом все поня­тия (особенно наиболее важные из них, именуемые «категориями») системно связаны между собой, почему и составляют «опорные точки» для исследователя. И наоборот, неточное и несвязанное использование понятий уводит в сторону от концептуально точной разработки проблемы. К сожале­нию, для «медиалогии» (особенно эссеистской, «постмодернистской») ха­рактерна неопределенность и многозначность, своего рода концептуальная вариативность использования терминов.

В частности (хотя это вовсе не «частность»), исследователи на протяже­нии десятилетий в работах, посвященных самым разным темам, неизбежно обращались к категории «функции журналистики». И это важно, поскольку максимально точная системная теоретическая характеристика функций, с одной стороны, — основа понимания журналистики вообще как специфи­ческого явления и, на этом «фоне» — определенной стороны журналистской деятельности. А с другой — прочная база для функциональной оценки на­правленности и успеха/неуспеха реальных журналистских акций в разных сферах.

|| Однако до сих пор сколько-нибудь общепринятой характеристики систе-

vo мы функций не существует. И вместе с тем есть множество теоретических ра-"* бот, в которых даются «перечни» функций (при этом перечни это разные II и нередко бесструктурные, системно не организованные).


С одной стороны, своеобразие «перечней» определяются объективной ( ложностью и многонаправленностью журналистики как социального явле­ния, ее включенностью практически во все области жизни общества. Отсюда при подходах к изучению явлений журналистики с того или иного специфи­ческого угла зрения едва ли не естественно возникают «особые» представ-исния о функциях. В «частном» исследовании это может быть оправдано. I.ik, при анализе журналистики как «четвертой власти» неизбежно появля­ются представления о функциях иные, чем при рассмотрении проблемы «журналистика — массовое сознание».

Но есть и другая сторона проблемы, связанная с субъективизмом иссле­дователей и их пренебрежением к общей теории. Нельзя не заметить, что ис-i педователям конкретных сторон журналистики не чуждо стремление к соб-( iвенной «творческой выдумке». Иногда это проявляется в крайних формах. Ьывает, что в разных разделах одной работы без всяких объяснений возни­кают разные перечни. Например, при характеристике роли журналистики п борьбе с преступностью дается «двойной набор» функций журналистики. Первый: «освещение данного явления», «содействие повышению эффектив­ности работы», «ориентация не предупреждение преступности». Второй: ( коммуникативной точки зрения — «место материала на полосе и характер ею подачи», с социальной — «наличие в тексте «знаков социального факта», ( идеологической — «наличие ценностного, культурного контекста, способ­ного выступить для аудитории в качестве "знака авторской позиции"». Для эмпирической стороны работы все эти характеристики имеют, вероятно, 1ыкой-то позитивный смысл. Но теоретически возникает множество вопро-( ов и недоумений. В частности, нет даже упоминания о роли СМИ в форми­ровании, скажем, общественного мнения по проблеме. И заметно, что под функциями» часто понимается цель, тема, проблема... Главное же — все этих характеристики формулируются эмпирически, без четкого определения ос­нования их выделения.

Вот тут-то и проявляется недостаточность обобщающей мысли, внимания к общей теории функций. Конечно, вариативные характеристики функций неизбежны при обращении к специфическим сторонам предмета исследова­ния. Но разве не очевидно, что все они должны опираться на общетеорети­ческое знание о функциях журналистики. Иначе исследованиям будут свой-( тненны недостатки, а в некоторых случаях и произвол в понимании роли журналистики в обществе. А это не просто ошибка.

Представляется, для исследователей при формировании принимаемой K.iK методолого-журналистская база «теории среднего уровня» важно два обстоятельства. Первое: следует (если говорить о функциях) «обнаружи-илгь» и формулировать функции в связи со специфическими отношениями ( МИ с их «контрагентами»: «СМИ — массовая аудитория», «СМИ — социаль­ные институты», «СМИ — власть», «СМИ — владелец» и т.д. И по поводу


II


других терминов исследователю предстоит экспликация именно в связи с его пониманием объективных связей «экспликанда» (определяемого понятия) в системе функционирования журналистики. Это касается и «простых» поня­тий (таких, как «аудитория» или «жанр»), и «сложных» — например, таких, как «информационное пространство» или «информационная политика». Второе: раз принятое содержание понятия не должно меняться по ходу ра­боты. «Плывущие», меняющие содержание понятия — крупная методологи­ческая ошибка.

Проблема терминологии (особенно категориальной) очень непроста, и не случайно по этому поводу возникает при оценке работ исследователей жур­налистики много вопросов.

Первая проблема, требующая разрешения, — полное знакомство иссле­дователя с тем, какие же имеются и как используются уже «наработанные» терминологические характеристики и их системы, критический анализ их и, как результат, выбор применяемого терминологического аппарата (с четкими определениями каждого термина) и одно-однозначное использование каждо­го термина на протяжении всей работы.

Уже отмечалось недопустимое «разнообразие» использование термина «диалог». Строится ряд: монолог — диалог — полилог; и при этом путают приставки di (два), dia (через, пере). Тогда как ряд на самом деле таков: плю­рализм — толерантность — диалог — моноплюрализм). Не лучше обстоит дело с термином «пропаганда». Исходно «пропаганда» (лат. propagare — распространение) означало «распространение христианского (с уточнени­ем: католического) вероучения». Затем «пропагандой» стали называть лю­бое «убеждающее воздействие». Используется термин и для обозначения деятельности по распространению научных знаний, художественных ценно­стей в целях просвещения общества. Рядом находится идеологическая «про­паганда» внедрение в массовое сознание фундаментальных политических, экономических, правовых, эстетических, философских идей. При этом силы, настроенные на подчинение аудитории своим интересам (независимо от ре­альных ее нужд) используют манипулятивные приемы, «черные технологии», и тогда «пропаганда» становится синонимом «обмана». И такую «пропаган­ду» начинают делить на «мягкую» и «грубую».

Ничего дурного в использовании терминов в разных значениях (а они фиксируются в этимологических, толковых и иного типа словарях) нет и быть не может. При одном условии — точного определения термина и однознач­ного использования его в каждом конкретном случае. И пояснений при пе­реходе от одного значения термина к другому. Но это случается, к сожале­нию, редко.

И ярче всего это, может быть, проявляется при обращении к термину «свобода». Тут диапазон приписываемых значений еще шире: от произволь­ного субъективистского решения («свобода = произвол») до гуманистических


подходов с учетом и творческим использованием социально-исторических мкономерностей; от свободы как отсутствия цензуры и всякого государст-ш'шюго (и иного, в том числе даже и редакторского) вмешательства до сво­боды как действования журналиста в жестко определенных властями рамках (пусть даже законодательно оформленных). И хотя есть уже теоретические ■арактеристики концепций свободы (авторитарной, полной, ответственной) и существует разделение юридической, экономической, социально-творчес­кой сторон и их взаимоотношений, «это сладкое слово "свобода"» в научном i шжоупотреблении редко оказывается точным. А уж в журналистском сло-моупотреблении понятия «диалог», «пропаганда», «свобода», «цензура» жи-iiyi по воле автора, причем, разумеется, без каких бы то ни было пояснений. И необходимо настаивать — требуется принятие наиболее верной характе­ра гики термина, точная его экспликация и последовательное применение м суждениях исследователя.

Вторая проблема заключается в том, что в ходе работы исследователь обнаруживает, что семантика очень многих терминов имеет «тройное» на-мопнение в зависимости оттого, кем и в каком значении термин использует-i и. Во-первых, это смысл, которое вкладывает в термин (первоначально) ис-i медователь. Во-вторых, это смыслы, в которых используется термин в той "нитературе вопроса» (различных привлекаемых исследователем научных публикациях, публицистике, документальных источниках разных времен и разных по позициям авторов). В-третьих, это объективное значение поня-|ин, адекватное содержанию реального явления того времени, которым зани­мается исследователь.

Значит, исследователь неизбежно создает свой «герменевтический код», пригодный для понимания и трактовки этих субъективных смыслов и объек-шиных значений, чтобы, разумеется, добиваясь адекватной трактовки, «при-(исдиниться», изучив все возможные варианты и разобравшись в них, к по-i меднему.

Третья проблема терминологии — это не характер выбора и строгого ис-пон1,зования уже наработанных определений, но формирование такого поня-шиного аппарата исследования, который приближался бы к единству вкла-дынаемого смысла и объективного значения. Ведь и уже наработанная н'рминология, и первоначально принятая исследователем нуждается в уточ­нении, конкретизации, развитии. Так уже при выработке терминологическо-ю аппарата возникает проблема использования научной методологии.

Несколько лет назад многие исследователи пытались выяснить строгое ж,пение понятия «публицистика». Одни утверждали, что это выступления чл общественно-политические темы, другие настаивали на том, что это поле­мические произведения и т.д. Был и еще один подход, который опирался на представление о том, что в реальности публицистика свою сущность прояв-iniei в отношениях с общественным мнением. Кстати, терминологически


 


о

LCI


понятие публицистики прямо связывается с англ. public opinion, а потому все ее основные черты прямо коррелируются со свойствами общественного мне­ния. Поэтому «внутреннее» наполнение термина таково: это тип творчества, рассчитанный на взаимодействие с общественным мнением.

Куда сложнее разработка строгого терминологического аппарата в еще неясных обстоятельствах функционирования журналистики, тем более в ус­ловиях серьезных социальных трансформаций. Это касается и теоретичес­ких, и исторических, и социологических исследований. Скажем, термин «ли­берализм» столь исторически текуч, что для каждой эпохи (для России ХУШ века или начала XIX, равно как и последующих эпох, в том числе особенно для современной ситуации в стране) нуждается в специальной разработке. Случайно ли, что термин «либерализм» для характеристики позиций совре­менных СМИ все чаще заменяется термином «либертаризм», а рядом с опо­роченным в глазах исследователей термином «коммунизм» возник (на Запа­де) термин «коммунитаризм»? Социально-политические причины трансфор­мации терминов понятны, но вот их содержание крайне неопределенно, и исследователям просто необходимо самим с учетом, разумеется, взглядов ученых других областей и несхожих позиций вырабатывать определения за­ново. Тем более что такого рода термины «прорастают» во все сферы иссле­дуемых явлений СМИ (от характеристики социальной позиции и информаци­онной политики до методологии создания текстов и проявления в их содер­жании).

То же и в историческом исследовании. При изучении тех или иных этапов истории русской публицистики (а ее ярко проявившиеся письменные формы восходят к XI веку — временам Нестора и «Повести временных лет») исполь­зование современной концепции публицистики принесет реальную пользу, если будут изучаться и учитываться множественные модифицирующие фак­торы — уровень и характер понимания (рационального или интуитивного, явного или латентного) сущности типа творчества, его выявившиеся к тому времени формы, креативную мощь и манеру создателей текстов, их социаль­ные ориентации, характер мировоззрения, общей образованности (светской и/или церковно-конфессиональной), влияние общественно-политического и художественно-творческого окружения и т.д. и т.п. Тогда только можно бу­дет понять, почему публицистика XIV или XVIII, XIX или XX веков была имен­но такой и по социально-групповым пристрастиями, и по личностно-творче-ским формам.

Таковы требования к методологической строгости исследования с точки зрения принятой концепции журналистики и адекватного ей терминологиче­ского аппарата.

Но это только одна сторона дела. Вторая составляющая методологии ис­следователя —это его социально-мировоззренческая позиция, предопре­деляющая особую сторону научной парадигмы исследования.