Марта 1921 год. Переход к новой экономической политике.
Как заявил один из руководителей советского государства Л.Д. Троцкий: «Мы победили, разорив страну». Предельно точно, на наш взгляд, отразил гнетущую духовную атмосферу в стране после окончания Гражданской войны поэт Семён Липкин в стихотворении «Они вошли».
«Двадцатый год. Разгул собраний,
Для плача не хватает слёз,
А Кафка в эти дни в Меране,
Где лечит свой туберкулёз.
Вот беспризорники заснули,
Друг с другом теплоту деля,
А Бунин в эти дни в Стамбуле
С женою сходит с корабля.
Вот Валери, покуда молод,
Гранит алмазную строфу,
А здесь у моря целый город
Лежит в разрухе и в тифу.
Ещё АРА пришлёт нам, детям,
Какао, сайку и маис,
Но что нам делать с миром этим,
Висящим головою вниз?
(С. Липкин. Они вошли // Горизонт. – 1991. − № 11. – С. 31.)
Взрыв народного недовольства весной 1921 года, проявившийся в Кронштадском мятеже, росте крестьянских выступлений и забастовках рабочих на столичных предприятиях, заставил большевиков пойти на введение новой экономической политики. Нэп допускал некоторое развитие в стране товарно-денежных отношений и небольшой простор для частнопредпринимательской деятельности. Однако все эти послабления в хозяйственной сфере рассматривались Владимиром Лениным и его соратниками лишь как временное отступление, вызванное разрухой и задержкой мировой пролетарской революции. Только как непродолжительная остановка перед решающим штурмом, перед броском к полномасштабному строительству нового социалистического общества.
И в своих последних работах Владимир Ленин в русле плана социалистического строительства сформулировал идею индустриальной модернизации страны, только без рынка и демократии и с опорой на коллективистские традиции русского народа и мощное государствоВот почему, допуская многоукладность в экономике и рост товарно-денежные отношений в стране, Владимир Ленин был против всяких изменений в сложившимся политическом строе, ибо это могло привести к складыванию элементов гражданского общества. Систему однопартийной диктатуры он считал лучшим средством построения в стране индустриального общества, названного им социалистическим.
3 апреля 1922 года. Избрание И.В. Сталина Генеральным секретарём ЦК ВКП/б. Начало борьбы за власть.
После смерти Владимира Ленина сразу развернулась борьба среди его ближайших соратников за лидерство в стране и партии. Каждый из претендентов на роль вождя выдвинул свой план дальнейшего развития страны. Победа досталась Иосифу Сталину, потому что он выступил инициатором наиболее приемлемого для большинства партии плана социалистического строительства. Его можно назвать доктриной форсированного строительства социализма в стране в условиях капиталистического окружения. Эта доктрина хорошо накладывалась на имевшую многовековые корни в народном сознании идею об исключительности исторической судьбы России. То, что ей (пусть в облике СССР) суждено проложить путь другим странам и народам в светлое будущее. Отталкиваясь от таких настроений рядовых коммунистов, Иосиф Сталин сравнительно легко одержал верх над Львом Троцким с его идеей «перманентной революции». «Ведь Троцкий, − как отмечал Сталин, − не даёт никакого просвета, ибо (согласно ему) противоречия в положении рабочего правительства… смогут найти своё разрешение только на арене мировой революции пролетариата… Что ж нам тогда остаётся делать? Прозябать в своих собственных противоречиях и гнить по корню в ожидании мировой пролетарской революции?».
Столь же просто Иосиф Сталин убрал со своего пути «любимца партии» Николая Бухарина. Во-первых, тот не был хорошо известен широкой партийной массе. И, во-вторых, кого могла увлечь бухаринская идея «отсталого», «слаборазвитого» социализма? План Иосифа Сталина был более близок и понятен партийной массе. Укрепив свою власть и поведя за собой крестьянство, пролетариат может и должен построить социалистическое общество. Достичь искомого состояния общества предполагалось путём отказа от нэпа, ликвидации многоукладности в экономике и рыночных отношений в стране даже в том урезанном виде, в котором они существовали в годы нэпа. Далее последовали ускоренная индустриализация страны и коллективизация сельского хозяйства вместе с переделкой духовного мира людей. Что же касается мировой социалистической революции, то она отодвигалась на необозримую перспективу. Она теперь рассматривалась как длительный исторический процесс, как целая эпоха перехода всех стран от капитализма к социализму при ведущей роли СССР в этом процессе.
Таким образом, марксистская идеологическая доктрина оказалась «переварена» реальными потребностями осуществления перехода страны к индустриальной фазе развития. В рамках коммунистической системы решалась та историческая задача, которую не сумела решить царская Россия – перевести страну на индустриальный путь развития. То был особый способ решения национально-государственной проблемы путём предельной концентрации всех ресурсов страны на ключевых направлениях – создание мощной производственно-технической базы, изменение качественного состава населения, уровня и условий его жизни. Чем это обернулось для населения страны, иллюстрируют строки из стихотворения Семёна Липкина.
«Так третье десятилетье
В России утверждено:
Россия – это в подклетье
Упрятанное зерно,
Россия – опять прописка,
Как при царе паспорта,
К тому же страшная чистка,
Покорная слепота,
Селькоры и часовые,
Бегущий в ночь земледел…
Стреляет в себя Россия,
Ведёт себя на расстрел.
Одних − на расстрел − в кальсонах,
А на других − зипуны,
И вряд ли о жидомасонах
Кому-нибудь снятся сны.
А я в пугливом наитье,
Во тьме, в духоте глухой,
Не сплю, склонясь в общежитье
Над юношеской строкой».
(С. Липкин. В начале тридцатых // Горизонт. – 1991. − № 11. – С. 31.)
(И.С. Глазунов. Раскулачивание. 2010)
Эти строки могут пригодиться и для характеристики других событий советской эпохи тридцатых годов. Но, касаясь проблемы утверждения культа личности Иосифа Сталина, надо отметить и его личные качества, обеспечившие ему победу в борьбе за власть. Это беспримерное коварство, жестокость и полная неразборчивость в средствах, прикрытых маской скромности и душевной простоты. В Иосифе Сталине среднее звено партаппарата и рядовая партийная масса увидели родного себе человека, своего лидера, так разительно отличающегося от партийной интеллигенции из «ленинской гвардии», по-снобистски, свысока относящихся к молодым партийных выдвиженцам.
Как тут не вспомнить первое антисталинское стихотворение, написанное в 1934 году замечательным поэтом Осипом Мандельштамом, за которое тот поплатился собственной жизнью. В этом произведении впервые в негативном свете предстал Иосиф Сталин и другие партийные руководители, приведшие его к власти.
«Мы живем, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А коль хватит на полразговорца,
Так припомним кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей,
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один и собачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ −
Кому в лоб, кому в пах, кому в бровь, кому
в глаз.
Что ни казнь у него-то малина.
И широкая грудь осетина".
(Реквием. Стихи русских советских поэтов. − М., 1989. − С. 57 − 58.)
1 декабря 1934 года. Убийство Первого секретаря Ленинградского обкома ВКП/. Начало массовых репрессий в стране.
Находясь под сильным впечатлением от разверзнувшейся перед ним пропасти страшных преступление и людских бед, народный поэт Дагестана Расул Гамзатов написал эпическую поэму «Люди и тени», которая смогла увидеть свет только в годы Перестройки. Но содержание поэмы Расула Гамзатова гораздо шире простого описания картины сталинских преступлений. Он не ограничился приведением исторических фактов, а дал оценку этих событий через призму личного восприятия пережитой страной трагедии.
На наш взгляд, его поэма поныне остается непревзойденным образцом антитоталитарной поэзии как по широте охватываемых событий, так и по глубине проникновения в суть того явления, которое в стране позже назовут сталинизмом. Написанная еще в начале 1960-х годов, она не кажется устаревшей до настоящего времени, настолько ее содержание служит грозным предостережением любых попыток обелить Иосифа Сталина и оправдать рост тоталитарных тенденций в современной России.
Поскольку это произведение очень обширное по содержанию и многоплановое по форме, то представляется целесообразным использовать его не целиком, а отрывками для акцентирования внимания студентов на различных аспектах проблемы сталинизма, его причин, последствий и пагубного влияния на судьбы людей. Здесь необходимо принимать во внимание тот художественный прием, который часто использует Расул Гамзатов. Чтобы ярче оттенить трагедию страны, боль отдельного человека он переносит на себя, персонифицируя себя с героем своего произведения, погружает его в фантастический сон и вместе с ним становится участником описываемых событий, проходя вместе со своим героем все круги ада, в которые вверг своих соотечественников Иосиф Сталин.
Студентам и учащимся по ходу лекции для большей яркости и остроты восприятия следует зачитывать последовательно сцену за сценой: обыск, арест, допрос, пребывание в лагере и вплоть до последней, наиболее трагической сцены − гибели героя.
«Может быть, снится мне эта картина,
Может быть, в мыслях живёт:
«Ворон» тюремный, лихая машина
Встала у наших ворот.
Грохот ударов тревожных и властных,
Дверь я открыл, и не зря,
Кровью пахнуло с околышей красных
В свете ночном фонаря.
Сердце моё застонавшим чунгуром
Кануло в бездну тотчас.
Вижу полковника с ликом чугунным,
С каменным холодом глаз.
Веки увенчаны тяжестью складок,
В деле чужда ему прыть.
Он говорит,
соблюдая порядок:
− Паспорт прошу предъявить!
Перемигнулись незваные гости:
«Вот, мол, он – волчья родня».
Вздрогнул я, словно вколачивать гвозди
Начал полковник в меня.
И ощутил я озноб казематов,
Зоркость нацеленных дул.
− Кто вы? Фамилия ваша?
− Гамзатов!
− Как ваше имя?
− Расул!
− Ваше занятие?
− Я стихотворец!
− Где родились и когда?
− Местный я буду. Рождением горец.
Год двадцать третий! Цада!
Будто о собственном вспомнив нагане,
Кинув ладонь на бедро:
− Есть ли оружье? –
спросил.
Как в тумане,
Я показал на перо.
Обыск последовал. Дом перерыли,
Книжки листали сто раз.
Малых детей моих двух разбудили.
Лезли под каждый матрац.
Словно больных доктора на приёме,
Опытно, не сгоряча,
Голые стены прослушали в доме,
В белую грудь им стуча.
Всюду крамолы им виделся призрак,
Виделись козни одни.
Тысячи строчек моих рукописных
Конфисковали они.
Милые строчки в простом переплёте,
Что с вами будет теперь?
Слышу я:
− Следуйте! С нами пойдёте! −
Сами открыли мне дверь.
Словно я был на другом уже свете.
Чёрной казалась луна.
А за спиной моей плакали дети
И причитала жена.
Саваном сизым покрылась вершина,
Стыла беззвёздная темь,
Хлопнула дверца.
Рванула машина –
Времени верная тень.
Ход у неё был и мягкий, и скорый,
Только послышался тут
Скрип мне арбы,
На которой
Мёртвое тело везут…
Меня окутал полумрак подземный,
Вступаю на цементные полы.
Похоже, привезли меня в подземный
Отверженный подвал Махачкалы.
А может быть, поэт земли аварской,
Доставлен на Лубянку я,
а тут
Те, что молчали пред охранкой царской,
Любые обвиненья признают.
Клевещут на себя они, на друга
И не щадят возлюбленной жены.
Страна моя, то не твоя заслуга,
Достойная проигранной войны.
Горит душа – открывшаяся рана,
И запеклись в устах моих слова.
Один меня – он в чине капитана –
Бьёт, засучив по локоть рукава.
Я говорю ему, что невиновен,
Что я ещё подследственный пока.
Но он, меня с окном поставив вровень,
Хихикает:
− Валяешь дурака!
Вон, видишь, из метро выходят люди,
Вон, видишь, прут через Охотный ряд,
Подследственные все они, по сути,
А ты посажен, − значит, виноват!
Мне виден он насквозь, как на рентгене,
Самодоволен и от власти пьян,
Не человек, а только отпрыск тени,
Трусливого десятка капитан.
(А где теперь он?
Слышал я: в отставке,
На пенсии, в покое, при деньгах.
Охранные в кармане носит справки
И о былых мечтает временах.)
Мой капитан работает без брака,
А ремесло заплечное старо…
− Ты враг народа!
Подпиши, собака! –
И мне суёт невечное перо.
И я сдаюсь:
подписана бумага.
Чернеет подпись, будто бы тавро.
Я для себя не кто-нибудь, а Яго,
Будь проклято невечное перо!
Поставил подпись времени в угоду,
Но невиновен и душою чист,
Не верьте мне, что изменял народу
Как буржуазный националист.
Признался я, но даже и придуркам
Покажется не стоящим чернил
О том моё признание, что туркам
Я горы Дагестанские сулил.
И хоть признался, верить мне не надо,
Что за какой-то мимолетный рай
Скуластому японскому микадо
Я продал наш Дальневосточный край.
Но есть и пострашнее прегрешенье,
Терпи, терпи, бумаги первый лист:
Я на вождя готовил покушенье
Как правый и как левый уклонист.
Был немцами расстрелян я, но силы
Ещё нашёл и в ледяной мороз,
Как приведенье, вылез из могилы
И до окопов родины дополз.
О, лучше б мне остаться в той могиле
И не глядеть на белый свет очам.
Дополз живым. В измене обвинили
И на допрос таскали по ночам.
Во всём признался. Только вы проверьте
Мой каждый шаг до малодушных фраз.
Во всём признался. Только вы не верьте
Моей вине, я заклинаю вас.
Взяв протокол допроса из архива,
Не верьте мне, не верьте и суду,
Что я служил разведке Телль-Авива
В сорок девятом вирусном году.
Мечтаю, как о милости, о смерти,
Глядит с портрета Берия хитро.
Вы моему признанию не верьте,
Будь проклято невечное перо!
То явь иль сон: мне разобраться трудно.
У конвоиров выучка строга.
За проволокой лагерная тундра
Или стеною ставшая тайга?
Что знаешь ты страна, о нашем горе?
Быль не дойдёт ни в песне, ни в письме.
Нас тысячи невинных – на Печёре,
На Енисее и на Колыме.
На рубку леса ходим под конвоем,
Едим баланду. Каторжный режим.
И в мерзлоте могилы сами роем
И сами в них погибшие лежим.
С лица земли нас лихолетьем стёртых
Немало в человеческой семье.
А мародёры обокрали мёртвых
И славу их присвоили себе…
О, вера в тюрьмы заключённых
И сосланных на край страны!
Ещё немало заключённых
Ему − Иосифу – верны.
Не избежавшие посадок
В душе надеются:
«Вот-вот
Узнает Сталин − и порядок
В НКВД он наведёт».
Живёт нелепо, как химера,
Как неразумное дитя.
Почти языческая вера
В непогрешимого вождя.
И коммунист у стенки станет,
И закричит не для газет:
- Да здравствует товарищ Сталин! –
И грянет залп ему в ответ.
Потом ни холмика, ни вехи
И место выровнят само…
Перед расстрелом пишет Эйхе
На имя Сталина письмо.
Когда умелец дел заплечных
В больной впивался позвонок,
Он, человек,
нечеловечных
Мучений вынести не смог.
И, головы густую проседь
Склонив над пузырьком чернил,
У Сталина прощенья просит,
Что сам себя оговорил.
Был следователь только пешкой,
Но Эйхе это не учёл.
И Сталин с дьявольской усмешкой
Письмо посмертное прочёл.
Звезда сорвалась с небосвода
И канула в ночную тьму.
Пишу и я вождю народа,
Железно преданный ему.
И с журавлиною станицей
Посланье шлю, как сын родной…
Проходят дни.
Чугуннолиций
Встаёт полковник предо мной…
Как вы не держались бы стойко,
Отвергнув заведомый вздор,
Есть суд, именуемый «тройкой»,
Его предрешен приговор.
Не ждите, родимые, писем
И встречи не ждите со мной,
От совести суд независим,
За каменной спрятан стеной.
Он судит меня, незаконный,
Избрав роковую статью.
Безгрешный я, но обреченный,
Пред ним одиноко стою.
Запуганная и святая,
Прощай, дорогая страна.
Прощай, моя мама седая,
Прощай, молодая жена.
Родные вершины, прощайте.
Я вижу вас в сумраке дня.
Вы судей моих не прощайте
И не забывайте меня.
Залп грянул,
Откликнулось эхо.
И падают капли дождя,
И взрывы гортанного смеха
Слышны в кабинете вождя...»
(Современная поэма // Роман-газета. − 1989. − № 21 − 22. − С. 11 − 16.)
Тем более, что наиболее сущностной чертой нового общества стала крайняя абсолютизация роли насилия во всех сферах жизни, превращение его в универсальное средство решения любых проблем. Следуя по этому пути, Иосиф Сталин и созданная им система истребили гораздо больше людей, чем все правители России за её свыше тысячелетнюю историю. Как тут ни вспомнить леденящие душу строки из поэмы Александра Твардовского «По праву памяти», раскрывающей ту систему воспитания, которая превратила сотни тысяч людей в палачей собственного народа.
«Средь наших праздников и буден
Не всякий даже вспомнить мог.
С каким уставом к смертным людям
Взывал их посетивший бог.
Он говорил: иди за мною,
Оставь отца и мать свою,
Всё мимолётное, земное
Оставь – и будешь ты в раю.
А мы, кичась неверьем в бога,
Во имя собственных святынь
Той жертвы требовали строго:
Отца откинь и мать откинь.
Забудь, откуда вышел родом.
И осознай, не прекословь:
В ущерб любви к отцу народов –
Любая прочая любовь.
Ясна задача, дело свято, −
С тем – к высшей цели – прямиком.
Предай в пути родного брата
И друга лучшего тайком.
И душу чувствами людскими
Не отягчай, себя щадя.
И лжесвидетельствуй во имя,
И зверствуй именем вождя.
Любой судьбине благодарен,
Тверди одно, как он велик,
Хотя б ты крымский был татарин,
Ингуш иль друг степей калмык.
Рукоплещи всем приговорам,
Каких постигнуть не дано.
Оклевещи народ, с которым
В изгнанье брошен заодно.
И в душном скопище исходов –
Нет, не библейских, наших дней –
Превозноси отца народов:
Он сверх всего.
Ему видней.
Он все начала возвещает
И все концы, само собой…
Давно отцами стали дети,
Но за всеобщего отца
Мы оказались все в ответе,
И длится суд десятилетий,
И не видать ему конца».
(А.Т. Твардовский. По праву памяти // Знамя. – 1987. − № 2. – С.10 – 11.)
( И.В. Сталин. Утро нашей Родины.)
Её поэма «Реквием», написанная в самые мрачные времена сталинского деспотизма, была насквозь проникнута болью всех женщин России, терявших в поистине адской мясорубке своих мужей и сыновей.
«Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь.
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных Марусь...»
(Реквием. Стихи русских советских поэтов. − М., 1989. − С. 45.)
ГЛАВА ПЯТАЯ. Великая Отечественная война (1941 – 1945 годы)