Так изображали плакаты 1931 года кулацкую агитацию
Разбивая повсеместное сопротивление врагов социализма, партия ведет страну и людей вперед. Сегодня должно быть сделано больше, чем вчера, а завтра – больше, чем сегодня. Сейчас всем нашлось столько работы, что 160 миллионов люден не хватает.
Все, кто работал когда-нибудь на транспорте, приказом правительства отправлены на железные дороги. Студенты агровузов брошены на посевную. На последнем полосе газет вы прочтете объявления: «Правлению Казторга требуется пять счетоводов, бухгалтер, десять конторщиков», «Ищут врачей, лекпомов и санитаров для выезда в новую амбулаторию. Условия по соглашению».
Перед вокзалами стоят транспаранты, на которых большими буквами написано: «Здесь принимаются плотники, столяры, грабари, каменщики. Расценки, установленные по области. Снабжение первой категории».
В особых киосках работают вербовщики, отправленные конторами разных строительств для заключения договоров с рабочими. Не хотите ли вы поехать на Камчатку или на Сахалин? ЛКО и Сахалинское общество великолепно снабжают окраинные стройки. В январе из Хабаровска по Амуру и по льду Татарского пролива отправился конный обоз – 1 500 лошадей. Все возчики, доставив груз, подписали контракт и остались на Сахалине.
На вокзальной площади стоит большой пассажирский табор. К Магнитогорску и Кузнецку, на Восток, едут люди и грузы. Из Сибири везут хлеб.
Бывает, что поезда опаздывают на часы и дни. Диспетчер отправляет маршрутный товарный состав с назначением на Магнитострой прежде пассажирских и курьерских. «Билеты продаются на вчерашний почтовый», объявляет кассир на промежуточной сибирской станции. Железные дороги не успевают перевозить всех людей, кочующих теперь по стране. Тот, кто едет без особой надобности, ждет по несколько суток.
– Откуда ты?
– С Караганды на Урал. А ты?
– С Урала на Караганду. Надоело на одном месте.
Вот разговор двух профессионалов-кочевников, который можно часто слышать. Это производственная богема первой пятилетки, странные люди, развозящие со стройки на стройку хвастливые анекдоты, вырезки из газет с собственными фотографиями, охотничьи рассказы производства. Необычная смесь рвачей и энтузиастов.
– Я на Караганде показал им класс работы. Я начал вкалывать – земля дрожала. Ко мне начальник тов. Петров лично пришел, говорит, чем тебя премировать? Ты вождь наших ударников, я для тебя мануфактуры не пожалею. Но мне старики позавидовали…
Эти летуны своими перебежками разрушают планы кадровых отделов.
На заводе иногда они бездельничают, иногда хорошо работают. Но всегда рывками, только «на ура», с размаху. Они участвуют в штурмовых работах и вдруг, доведя дело до середины, смываются и едут на другой конец страны. Но ребята на заводе не сдаются и доводят штурм до конца, выполняя и свою работу и работу дезертиров.
Небритые, запущенные, торопливые люди часто встречаются на заводах и в учреждениях. У них красные круги под глазами, они гордятся своей щетиной и своей потрепанностью. Эта манера работы скоро исчезнет, но в 1931 году ее можно было встретить не редко.
…Свисток прорезает вокзальный галдеж. Ожидающие повернули головы. Отходит товарный состав направлением на Кузнецк. Тяжелые грузовики поставлены на платформах, ожидающая на вокзальной площади толпа, с первого взгляда, однообразна. Женщины с детьми. Крестьяне, нагруженные узлами. Но побудьте в ней полчаса. Вы увидите, что эта неповторимая толпа 1931 года свойственна только этому времени.
Попробуйте прислушаться к разговору.
– Слюдянка село. Там церковь знаменитая. В ней обыск делали – за иконой нашли три ручных гранаты, наган и сто билетов общества ревнителей православия.
– Куда ты едешь по ветке, плохо снабжают. Двинем в Алма-Аты.
– В Алма-Атах тепло?
– Уси ходят в билом, як в Париже.
– В этом году елки нигде не было. Мы были у Гали – она устраивала елку. Увешали елку свечками. Кира продекламировала стихи.
– Какие стихи?
– Из «Молодой гвардии».
Смотрите и слушайте внимательно. Скоро вы поймете каждого человека в этой толпе.
На узловых станциях часто бывает выстроен широкий дощатый барак, для того чтобы ожидающие пассажиры могли укрыться от непогоды.
Все занято. Пол и скамьи и проходы между скамьями. Над столом висит большой плакат: «Дом колхозника находится отсюда через площадь. В первую очередь в дом колхозника принимаются: а) колхозники с лошадьми и без лошадей, б) ходоки по переселению, в) законтрактованные, г) единоличники с лошадьми и грузом, д) командированные, если есть свободные места».
– А нам куда деваться, – ворчит лохматый парень в заплатанных штанах и рваном бушлате. Он сидит на полу и положил голову на маленькую корзинку. Он едет на Дальний Восток. Он «хочет посмотреть мир», расспрашивает о китайцах и о том, большое ли расстояние от Чукотки до Америки. Не пытайтесь узнавать, откуда он родом. Он напутает или солжет. Не спрашивайте также, кто его родители. Если вы вызовете его доверие, он скажет хмуро: «Папашу кулачат…»
Свисток. Отходит поезд с машинами.
Усатый украинец в кожаном полушубке, жена его, двое детей.
– Вся наша жизнь – принудиловка, – говорит жена и вздыхает.
– Мы страдаем 25 лет. Приехали в Уссурийский край в 1890 году. Нас наделили землей по сту десятин на нумер. Другой и не работал нисколько – накупит волов, коней, а потом отдаст землю цим патлатым корейцам… в аренду…
Ожидальный зал полон табачного дыма. Собеседник ее молчит, но она не смущается этим.
– Теперь вы скажете колгоспы – того николи не буде. Нехай усе в колхозы пойдут, а сердце их на колхоз не робит…
– Варфоломеев, здравствуй! Куда едешь?
– Станция Алейская.
– Вот что. Ну, чего у вас веселого там?
– Ничего, производство есть, свеклосахарный комбинат, строится сахарный завод и многое другое.
Внезапно раздался истошный крик.
– Ратуйте, товарищи, ратуйте…
Женщина, рассказывавшая об уссурийской жизни, вскочила на скамью и громко орет. Ее собеседник исчез и захватил с собой сундучок, стоявший за ее спиной.
– Там добра на три тысячи, – орет женщина.
На узловой станции среди толпы вы найдете много воров, бандитов, уголовников. Они также сдвинулись с места и странствуют по стране в поисках лучшей жизни. В воровском мире царит тревога.
В последних «шалманах» и «малинах» с недоумением поговаривают о том, что профессии вора приходит конец. Воровская среда разбита. ГПУ производит небывалые по размерам аресты среди уголовных. Уже нет богатых карасей – такой удобной добычи во время нэпа. «Бывало, входишь на черную биржу с долларами и подаешь партнеру маяк… – Пойдемте в первый попавшийся подъезд, посмотрим, что за бриллианты в этой коробочке…» Все это прошло. Все крупные ценности – теперь общественная собственность. Слово «социализм» приобретает грозный смысл в воровском мире. Со смехом рассказывают: «Теперь и нас заставят трудиться».
Взломщик Федюкин пишет в письме товарищу: тоска, коммунисты отняли жизнь, разогнали наши веселые шалманы, нет гармонистов, игра – не на мясо, а на рубль. Куда истратить форс – все по карточкам. Взломщика Федюкина мучит тоска.
Карманный вор Ковалев, приехав в Москву, встретил товарища, который говорит ему, что в Москве жить нельзя: «Здесь Буль навел порядок».
«Тогда я повертываю, – говорит Ковалев, – и еду в Белоруссию».
Он едет в вагонах, переполненных ударными бригадами, слушает разговоры о чудесах Магнитогорска и кулацких нападениях.
Каждому историческому периоду соответствует особенный характер вагона. Все помнят теплушку двадцатого года. Она описана так подробно, что можно составить вполне научное исследование о населении, обычаях, одежде, инвентаре, паразитах, пище, торговле и промышленности теплушки двадцатого года.
Потом появились мирные, нэповские поезда, разделенные на классы и не оставившие особых воспоминаний.
Поезд 1931 года представляет собой уже нечто новое.
В поезде едут мобилизованные, командированные, ударные бригады. Четыре полки заняты бригадой свердловцев. Все едут на посевную кампанию в Сибирь. Агитбригада актеров, похожая на военный отряд, в защитных френчах, в галифе. Студенты, едущие занять руководящие посты. Начальник рудника, направленный на учебу. Семья нэпмана. Она едет к отцу, высланному в Томск. Свердловцы играют в подкидного дурака и ведут философские споры. Вот один обвиняет противника в антидиалектичности. В ответ тот выдвигает обвинение в эклектике. Это рабочие ребята. Их бурная ученость не дает спокойно жить нэпманской семье. Тысяча непонятных имен и терминов, выкрикиваемых под страшным пылом, обрушивается на нее, мешая спать или читать переводной роман.
В другом отделении вагона студенты агровуза подымают на смех и доводят до слез оказавшегося среди них труса, напуганного слухами о кулацких нападениях.
В окна вагона едущие видят новые типы строений. Элеватор – деревенский небоскреб, огороженные стеной навесы МТС, форты деревенской техники, районный клуб со стенами, имитирующими железобетон, трехэтажный дом, внезапно поднимающийся среди капустного поля.
Пассажиров, проезжающих в поезде, охватывает пафос пространства. Они вытаскивают карту и рассуждают о том, где можно проложить дороги.
– Чтобы сделать этот ручей полезным, – говорит красноармеец, курносый, рязанский парень, – надо взорвать все холмы и провести в него воду из Камы.
Редакции газет ежедневно получают сотни писем с вещественными приложениями, завернутыми в холст.
«Посылаю вам осколок камня, найденный мною вчера во время прогулки за город. Не является ли этот камень медной рудой?»
Мысль о заключенных в земле природных кладах волнует пассажиров, и они часто говорят о них.
Вот обстановка поезда, о которой помнят все люди, ездившие по стране во время первой пятилетки.
В одном из таких поездов едет Ковалев. Он слушает разговоры, в его упорной башке появляются новые мысли, но он смеется над ними, он не сдается, он едет в Минск, он снова ворует, он едет в Ленинград.
Потом в Пермь. Оттуда в Свердловск. Здесь, на вокзале, он был арестован.
Вы еще прочтете о его судьбе.
…В углу ожидального зала трое мужчин сидят вокруг сложенных в кучу корзин и узлов. Они наклонили головы друг к другу. Разговаривают вполголоса, не спеша. Выражение их лиц сходно. Это лица грубо насмешливые, с оттенком странной постной наглости. Их разговор невозможно услышать. Если вы приблизитесь к ним, они сразу подозрительно замолкают и холодно смотрят на вас в упор.
Это не воры. Они стерегут свои узлы с заботливым усердием собственников. Вот один из них показывает какие-то бумаги. Вот другой пишет письмо. Что это за люди? О чем пишет этот человек?
В Минусинском округе у баптиста, арестованного за кулацкую агитацию, нашли письмо следующего содержания:
«Мир вам и радость от господа нашего Иисуса Христа. Объединитеся духом божиим и пойте аллилуя. Письмо я ваше получил, дорогой брат Андрей, которое вы писали, чи можно купить дешево в нашем райони. У Летках хлеба бывает на базаре и продукты, сколько хоч, а бы деньги. В Старой Басани 5 рублей пуд мясо, волобоина 25 копеек 1 фунт, в Згуровке 4 рубля мука житня. Чем дальше в степ – дешевле. Бывает мука на 2 рубля и на 1 рубль, только трудно провезти – строго – спекуляция воспрещается, и все-таки возят и ловятся и штрафуют и судят торговцев, так что, я думаю, и у вас тоже советская власть и законы одинаковые… Мы поем с женой псалом 528: голос веры, летит безжалостное время. Коллективизируют везде, и нет спасения, кто богаче. Я пока, слава богу, жив и здоров по милости господней и стою у ворот Содома, чего-то ждем…»
У бывшего председателя колхоза в деревне Лыково, Каширского района, арестованного в марте 1931 года, отобрано такое письмо:
«Дорогой сын, сообщаем тебе, что входим в колхоз, со всех сторон теснят, приезжай скорей, а то в колхоз не принимают, говорят, вы имели наемный труд, а мы говорим – у нас в кооперации Петр. Целуем несчетно раз. Твои родители».
Петр Осипов обвиняется в том, что, достав подложные документы на кооперативного работника, приехав в деревню, он был избран в правление колхоза и, пользуясь своим положением, развалил колхоз.
…Странных людей вы можете встретить на узловых станциях.
Вот быстро прошел по вокзалу какой-то человек, оглядываясь, забежал в общественную уборную и, придерживая рукой штаны, пишет на стене: «Знай, партеец, здесь был белогвардеец, скоро всем партейцам вешалка». Он расписывается крестом и рисует на стене свастику.
Этого человека не знает никто. По виду он обыкновенный гражданин. Он может поступить на завод или поехать в Москву.
Завтра, быть может, вы встретите его уже на улицах Москвы, вот он идет мимо Кремля, смотрит на ленинский мавзолей.
Люди в селах и на строительствах склонны считать Москву только штабом строительной площадки в 21 272 000 квадратных километров, какой является сейчас наш Советский союз.
Там ЦК ВКП(б), Госплан СССР. Там тов. Сталин. «Люди в Кремле никогда не спят». Пожалуй, многие готовы представить себе Москву огромным кабинетом, где читают сводки и отдают приказания.
Москва – это штаб и центр боя. Сейчас в Москве идет подготовка к XVII партконференции. Телеграф передает сводки областных комитетов партии, ответы райкомов на запросы ЦК. В научно-исследовательских институтах сотни людей разрабатывают материалы к докладам. Ночью в кабинете утомленного наркома звонит телефон: «С вами будет говорить тов. Сталин». Нарком ждет у трубки. Сталин осведомляется у него относительно двух цифр в докладе наркома, которые показались ему сомнительными. Тысячи голов мобилизованы, и из сырого материала сводок, научных докладов формируются первые итоги четырехлетних боев.
И как из внешнего хаоса строительства вырастают под руководством штаба партии твердые контуры социализма, так из всей этой кажущейся не связанной работы не знающих друг друга сотен людей штаб партии выводит ясные и точные указания. Рождается боевой приказ второй пятилетки, который определит и судьбы наших героев. Вторая пятилетка – пятилетка построения бесклассового общества. Это не значит затухание классовой борьбы. Классовая борьба будет еще обостряться в отдельных районах, на отдельных участках великой стройки, но в этом обострении должна быть решена новая великая задача, частью которой является задача Беломорстроя. Выкорчевывать пережитки капитализма не только из экономики, но из сознания людей. Скоро Постышев переведет этот генеральный план второй пятилетки на язык задач советской исправительно-трудовой политики. Скоро услышат новые слова о переделке, о перевоспитании вчерашнего классового врага. Это кажется почти невозможным, но это будет – так решили большевики, так решила партия. Москва – штаб.
Но Москва – это часть страны, и все, что характерно для страны, вы найдете и здесь. Изменяется внешность Москвы.
На пустыре у Сукина болота день и ночь возводятся огромные корпуса… Здесь вскоре будет госзавод шарикоподшипников им. Кагановича.
Перестраивается и увеличивается во много раз АМО. Возводится Станкострой. На Пушкинской площади вывешено объявление: «Привет электрозаводам, выполнившим пятилетку в два с половиной года».
Разобран храм Христа. Из взорванных стен торчат железные балки. Освобождается место для будущего Дворца сонетов. Во всех районах можно увидеть новые дома – ящичной железобетонной архитектуры 1931 года. Среди них есть уродливые, есть очень красивые. В них идет напряженная жизнь, с ночными дежурствами, телефонными звонками и окнами, светящимися до утра.
Москва работает, Москва занята подготовкой к партконференции и мало обращает внимания на другой «съезд», происходящий в это самое время.
Вот с вокзала идет группа крестьян с угрюмыми и насмешливыми лицами, в сибирских шубах, неся пилы, обернутые войлоком. По дороге они не прочь выпросить милостыню. Они расспрашивают прохожих, как пройти на завод. Они называют завод. «Родня у меня там», говорит один из них.
