Фото Павловой – так была она раньше зарегистрирована в МУРе
Я отвечаю:
– Сам ссучился – других тянешь. Все равно, Коля, раньше срока не выйдешь.
Думала, этим его срежу. А он только засмеялся
– Это, – говорит, – я уже сто сорок раз слышал. Думал, ты, Таська, умнее… Дело не в сроках. Вот я кончу канал – в техники пойду.
– С «медвежатами» играть?
– Брось, Таська, ты меня знаешь.
– А ты меня не агитируй.
Так ни до чего и не договорились. Потом он еще раза два заходил и все рассказывал насчет плотины. Насчет своей «Пуарэ». Упрямый был до невозможности… Под конец я говорю:
– Чего же я сама пойду, Коля? Там одни мужчины. Опять блатные дела пойдут.
– А кто тебе женщин не велит собрать?
Собрались.
Некоторые из каэрок говорят:
– Нет, из этого дела ничего не выйдет. Павлова одним словом бригаду опозорит.
Тогда я твердое слово дала. Девчонкой маленькой вести себя буду. Язык скушу, чтобы гадость какую не выплюнуть.
Стала работать на тачках. Откосы высокие. Тачка жилы вытягивает. Даже пальцы на руках белеют. Первые дни, казалось, ляжешь грудью от усталости и заплачешь. Но держалась – не хотела, чтобы на женскую бригаду пальцами тыкали. Каэрки тоже не сильнее меня были.
Потом поняла, что не сила нужна. Можно так тачку грузить, что самый здоровый через полчаса задохнется. Если камни к рукояткам наваливать – весь груз на весу везешь Так можно грыжу получить. А чем ближе к колесу, тем легче.
Сначала я поняла тачку, а потом начала понимать, что вокруг. Толкаешь тачку на гору и видишь: лежит в лесах канал Днем на корыто похож. А вечером весь в электричестве, точно Тверская. Стелется дым, паровозы кричат. За поворотом аммонал ухает. Наташка из нашего барака диабан рвет… А на дне, по откосам, в лесу тысячи людей копошатся… Черным-черно! Ужасная сила. Я таких картин даже в кино не видела. И все преступники! Все соцвреды!
Я с виду слабенькая, худая. Через шубу ребра можно пересчитать. У нас вообще в бригаде сильных не было. А ведь постепенно до 165 процентов поднялись. Перехватили красное знамя, в «Перековку» попали. Я сама раньше над флагами смеялась. Тряпки и тряпки. Вора золотыми мозерскими часами не удивишь… А тут сама знамя в откос втыкала, сама с работы уносила.
Общественность страшно прилипчивая. Ей палец даешь, а она с головой затянет. Я, как стала на тачках работать, забыла дни считать и календарь-самоделку потеряла.»
Аварийная ночь
182-й канал был совсем небольшим каналом между 13-м шлюзом и рекой Выг. Шлюз и 182-й канал делали посуху. От бушующего Выга эти сооружения отделяла только временная земляная перемычка.
В весеннюю ночь масловская бригада, отработав в прачечной 150 процентов да еще сверхурочно на канале столько же, укладывалась спать.
Наталья Криворучко, как раз в тот день освобожденная врачом от работы, отдыхала и благодушествовала.
– Вошь эту мы в корне уничтожили, – рассказывала она одной из «новеньких», из деревенских. – Свидания мы разрешили. Нам начальник сказал: «На вас все смотрят, раскрыв глаза, и ждут от вас чудесных действий». Ну, мы и показали себя. За это нам почет и уважение. Если я нездоровая, то меня докторица освобождает от работы. И никто меня, больную, не может заставить встать в гололед, раз в приказе сказано: чтоб была забота.
– А питают вас как следовает быть? – жадно спросила «новенькая».
– А как же. За каждую сверхработу добавляют пайку. А как же.
В эту минуту гул тревоги нарушил ночь. За окном пробежали люди: все в одну сторону. «Перемычка!.. Вода!.. Перемычка!..»
Женский барак дрогнул. Маслова, бригадир, вскочила первая, оделась и крест-накрест подвязалась платком. Крикнув: «Не копаться!.. Сами понимаете!..» – она открыла дверь, и тотчас же ее поглотила ночь и черный унес ветер.
– А ты куда? Ты же больная? – спросила «новенькая».
Но Натальи Криворучко уже не было в бараке.
В эту ночь уровень озера Выг внезапно повысился. Грозная черная вода порвала насыпную перемычку и начала заливать котлован. За котлованом, за его земляным гребнем, незаконченный, неокрепший лежал 182-й канал.
Вода заполнила выемку, весенний ветер гнал ее все выше и выше: через гребень. В первый миг паника охватила людей, работавших на дне канала. Они бросали тачки, Лопаты, шапки и варежки. Они падали в грязь и скользили, выбираясь наверх, по откосам. Ледяные капли летели им в лицо. Свет электрических фонарей бешено крутился в воде. Вода шла за людьми по пятам.
Но из бараков уже спешили на помощь.
– Куда? Куда? – кричала бежавшая Наталья Криворучко. – Чего испугались?! Воды испугались! Вот мы сейчас… Мы, прачки, мы это умеем. Вот мы сейчас!..
И она первая вошла в человеческую цепь, в живой конвейер.
Всю ночь наполняла она землей мешок и передавала соседу, а тот еще дальше, туда, к перемычке, которую надо было отстоять какой угодно ценой.
В конце, когда мешков нехватило, она сорвала с себя платок, большой платок, подарок из Москвы, теплый, как одеяло, и, набив его землей, бросила в жадную пасть воды: «Подавись!»
И тогда люди вокруг засмеялись – так понравилась им Наталья Криворучко. «Прачки – их вода боится, они ее мылом кормят», заговорили вокруг.
Люди работали до утра. К утру вода остановилась. 182-й канал был спасен.
Тогда только вернулась в барак Наталья Криворучко. Без платка она озябла. Глина облепила ее выше колен. На обветренном лице ярко горел простуженный нос. Волосы прилипли к мокрым щекам.
– Подумать только, как вы работали, – льстиво встретила ее «новенькая». – Это ужасти-ужасти, как вы, больная, работали. Уж, я думаю, какой вы паек за это получите, ну, просто царский паек, я думаю, получите.
– Паек? Эх, дура, дура… – сморкаясь, плача и смеясь, ответила ей Наталья Криворучко.
Об этой же ночи рассказывает и другая ударница – Павлова.
«Вода быстро наполнила котлован и стала приближаться к гребню. Тысяча человек сразу кинулась навстречу реке с мешками и камнями.
Вышла как бы драка, стенка на стенку. С одной стороны Выг, с другой – воры. И никто не хотел отступать. Мы поднимаем гребень, а река лезет выше, мы ей затыкаем горло мешками, а она показывает язык в щели. До того доходило, что люди брались за руки и грудью держали воду, пока другие поднимали гребень.
Я тоже на гребне была и так разгорячилась, что даже холода не чувствовала. Так прошла ночь. Стало светать. А мы все держали Выг, и народу становилось все больше и больше.
Огляделись как следует только в бараке. Печка горит, а чайник на ней пустой. Кругом стоят женщины из нашей бригады. И все мокрые. Ото всех пар идет. Все громко кричат и вспоминают, где кто был.
На всю жизнь такая ночь только один раз человеку приходится».
Третьего мая в центральный штаб поступает новый договор: на соревнование между 6-м и 7-м боевыми участками. В этом договоре люди обещают всяческие отставания к 10 мая прекратить.
– К 10 мая? Увидим.
Но 5 и 6 мая не вносят каких-либо заметных изменений.
В Тунгу де происходят слеты: ударников – тридцатипятников 6-го участка и инженерно-технического персонала. Говорят все о том же: позорном и ужасном прорыве. Говорят крепко, ядовито и деловито. Слабые бригадиры и десятники сняты.
Фаланга бурильщиков в составе двух бригад выезжает из 1-го краснознаменного боевого участка на помощь скальникам 6-го боевого участка. Фаланге этой за ее высокие производственные показатели в апреле было вручено красное знамя штаба и выдана почетная грамота.
Фаланга бурильщиков Буслаева и Боровика выполняет по-боевому свои обязательства. Средний показатель выработки фаланги 178 процентов.
В Тунгуде положение улучшается. Сводки уже сообщают, что число отстающих бригад снизилось: вместо 76 их теперь уже 26, а средняя выработка отстающих бригад поднялась: вместо 62 стало 76 процентов. В каждую отстающую бригаду пущено несколько активистов и передовиков-рекордистов. Но разве это выработка, разве это решительная борьба с отставаниями? Нет, неладно в Тунгуде.
День 17 мая объявляется днем рекордов.
17 мая трудколлектив «Победитель» обернулся так ловко, что каждые его пять человек грузили вагонетку в 4 минуты. 15 вагонеток в час, по три на человека.
Пожалуй, Тунгуда вытянет.
15 мая в 17 часов члены коммуны встали на работу.
37 часов в грязи, по горло в воде, они вкладывают грунт куб за кубом в огромную брешь дамбы.
17 мая в 6 часов промоина была закрыта.
В брешь дамбы вложено 1 270 кубических метров грунта. Это составляет 425 процентов нормы на каждого члена коммуны «кроме воды и грязи, которая лилась на наши тела».
Агитбригада
В эти дни в 6-м отделении был организован повенецкой агитбригадой коллектив из 57 человек им. тов. Фирина. В «день рекордов» коллектив вышел на производство под оркестр. Гитары, гармоники и мандолины шли с ним на штурм.
В дни аврала на 182-м канале коллектив сорок два часа не сходил с производства. В середине второй ночи, когда от долгой работы и пронзительного весеннего воздуха чувствовался уже легкий озноб, на участке появилась повенецкая агитбригада. Ослепительный свет прожекторов выхватил из темноты фигуры и лица агитбригадников.
Вышел парень с гитарой, бывший вор. Он вступил в самый свет, где в сильном косом луче роились частицы воздуха. Сверкающий парень оглянулся на своих, подал знак подбородком, и вспыхнула песня:
У буржуя за границей
Скрюченные пальцы.
Поперек им горла стали
Красные канальцы.
Пусть не верит заграница –
Ошибется, дура,
Тут у каждого братка
Во – мускулатура.
(И. Терентьев)
После чего раздались такие аплодисменты, что штрафной поп в дальнем изоляторе, приняв их за взрывы, плюнул: «Тьфу, и днем и ночью терзают, рвут божью землю».
Но разные бывают агитбригады, и не все они умеют включаться со своим репертуаром в боевую жизнь лагерей. Год тому назад весной, в Телекине хотя бы, было совсем другое.
На передних скамьях сидели те из подрывников и бурильщиков, чья выработка была не меньше 150 процентов. Чем выше была выработка, тем лучше были места. Там сидели ударники и рекордисты. Завтра на рассвете они должны были снова сверлить и рвать упорную телекинскую скалу, но в данную минуту они интересовались выступлением штурмовой бригады центрального театра, посланной сюда из Медгоры. Занавес раздался. Были исполнены вокальные и хореографические номера, увертюра из «Орфея в аду», ария из «Продавца птиц» и «Испанские пляски в таверне».
– Следующий номер нашей программы – «Конек-Горбунок», – объявил ведущий.
– Набили ему холку, оттого и горбунок, – оживленно заговорили гужевики. – То-то и оно!
Они жадно глядели на сцену, но там мелькали яркие ткани, двигались икры. Не то!
В конце вечера певец запел: «Смейся, паяц». Тяжелый гул заглушил тенорок.
«Неужели аплодисменты?» – спросили за кулисами.
– Взрывы, да не те, – мрачно ответил завклубом.
– Вот тебе и смейся, – заговорил зрительный зал.
Это было время, когда центральный театр и его агитбригады изо всех сил старались копировать ГАБТ и МХАТ. Они ставили сцену в корчме из «Бориса Годунова», «Свадьбу Кречинского» и скетч «Покинутая». Агитбригадники медлительно репетировали, «вживались в образ» и мечтали в день окончания канала поставить «Лакмэ».
Повенецкая агитбригада
Первая, подлинно лагерная агитбригада зародилась в Повенце. Наиболее драматически одаренными оказались тридцатипятники. Им был свойственен пафос, юмор, чувствительность. У них оказался богатейший ассортимент улыбок и интонаций.
От прошлой жизни у них сохранилась склонность к перевоплощениям: сейчас все это пошло в ход, пригодилось.
Был проделан еще более смелый опыт: в агитбригаду после испытательного срока на трассе брали из РУРа, отдельных помещений, штрафных изоляторов. Вскоре эти соцвреды, оправдав себя на производстве, стали страстными актерами. На первом же организационном заседании им было сказано, что звание агитбригадника и каналоармейца – высокое звание, что надо его заслужить и производственной и художественной выработкой. Агитбригадник должен быть застрельщиком ударничества и соцсоревнования, глазом рабочего контроля и лучшим из лучших бойцов на всех передовых позициях великого строительства.
Третьего января, в звонкий зимний день, агитбригада приступила к репетициям.
Строжайшая дисциплина была установлена в агитбригаде. Тот, кто рассчитывал найти там привольное актерское «житьишко», горько разочаровался.
Оркестр состоял из двух гитар, двух гармошек и мандолины. Взамен нежных арий и прелюдий зазвенела, зажужжала, запела всепроникающая, колючая, режущая, ласкающая частушка:
Мы споем частушки вам,
Слушайте внимательно.
Кто-нибудь в частушках сам
Будет обязательно.
В нашей кухне есть окно,
Даже два, и разные,
Но порядки все равно
В кухне безобразные.
Частушка сопровождает лагерника не только в быту, она идет за ним на работу:
Мы с Машухою вдвоем
Вам про качество споем.
Вам споем про качество
Весело, раскатисто.
Дамбу лучше засыпай,
Бригадир, не засыпай.
А уснешь, так знай заранее,
Что засыпать могут дрянью.
Агитбригада становится неотделимой от строительства. Агитбригадой руководит Игорь Терентьев, талантливый режиссер и сам поэт.
Бывало так, что после особенно удачного выступления агитбригада получала приглашение от производственной бригады или трудколлектива притти к ним в барак «покалякать». Бригада приходила вся целиком: восемнадцать человек, две гитары, две гармошки и одна мандолина. Все рассаживались по нарам, синела махорка, уходя под дощатый потолок. Вечер переходил в глубокую ночь. Гости и хозяева говорили о том единственном, что занимало их: о том, как лучше наладить работу.
А на завтра – готова частушка:
В соцсоревновании
Подписала договор,
Но работы не видать,
Слышен только разговор.
Из филонов есть Полянский,
Смогунов, Клименко,
И Якубов не уйдет
От наших комплиментов.
И действительно, от агитбригадных «комплиментов» уйти было невозможно.
В агитбригаде появляются подлинные актерские дарования. Вот Леля Фураева, бывшая проститутка: маленькая, большеротая, некрасивая, но бесконечно обаятельная. Как прищурится она, запевая:
Где я завтра запою,
Не хочу угадывать:
Мы – театр ОГПУ,
Нам на фронте надо быть.
– так публика даже гудит от удовольствия. Методы повенецкой бригады распространились по трассе, ведя за собой все остальные агитбригады Белбалтлага. Самодеятельный репертуар растет. Возникает эпос, лирика. Тридцатипятник Лаврушин пишет «Письмо к матери»:
Шлю письмо тебе, моя мамаша,
И прошу прочесть его родным.
Что любимый сын на Белморстрое
Стал теперь ударником большим.
Беломорские поэты – Терентьев, Кремков, Карелин, Карюкин, Крошкин, Смиренский, Дмитриев, Дорофеев и другие – не устают снабжать все агитбригады действенным, «бьющим в точку» материалом.
Сергей Кремков обращается к 4-му вселагерному слету:
Шире знамена развертывай.
Солнце червонцы льет.
Это – наш слет четвертый,
Это – решающий слет.
Повенецкая бригада превращается в подлинный отряд «скорой товарищеской помощи».
Этот отряд бросают туда, где неблагополучно, где работа хромает.
Агитбригада устраивает организованные разводы, выход на работу с музыкой.
Выходят лагерники из бараков на зимней заре. Не все еще проснулись как следует, еще бы часок поспать. Трасса лежит в утренних огнях. И вдруг песня рядом, близко. Песня встречает их на пороге и идет с ними нога в ногу.
Бригадиры, будьте зорки,
На канал смотри не с горки,
Чаще опускайся вниз,
Там за качество борись.
А не то и в самый барак проникает песня и будит спящих.
Частушки пели под музыку
В Сороке агитбригада выступает на валунах. Суровый мшистый камень становится эстрадой. Но рабочие внизу слушают с усмешкой:
– На валунах плясать и петь проворны, а вы вот эти валуны вместе с нами отвалите. Небось, не отвалите!
– А вот навалимся и отвалим, – отвечает агитбригада.
И, спустившись с валунов, помогает рабочим –
Не только песнями, народными русскими,
Но и мускулами.
Не только культурой,
Но и кубатурой.
Однажды на первом из участков вышла нехватка с обувью. А работать надо было на плывуне.
– Не пойдем, не станем в лаптях работать, – бузят лагерники. – Что в самом деле? – И еще разные слова добавляют.
Агитбригада тут как тут. Башмаки потихоньку скинули, лапти надели и с лопатами на плывун. За четыре часа 200 процентов сделали. Каналоармейцы увидели, что и в лаптях плывун взять можно.
В 6-м отделении агитбригада видит – ударники в плохом бараке живут. Холодно, стены плохо проконопачены и, главное, одеял нет. А в теплой конторе у техперсонала по два одеяла имеется. И вот немедленно по инициативе агитбригады были изъяты все эти дополнительные одеяла, в придачу агитбригада и свои собственные одеяла отдала. Согрела товарищей.
Сосновец
За Тунгудой на север шел Сосновец. Это был сложный узел. Строил его Риентович. Он, по уверениям Хрусталева и других инженеров, много путал. Кроме того он был упрям, не допускал к своей работе никого, пока не увидел, что дело плохо. Ему дали в помощь Полетаева, который помог закончить работу.
Как бы далеко ни был участок от Медвежки, но от тех, кто сидел там в центральном штабе, не ускользал ни один прорыв, как бы он ни назывался – производственным, туфтовым, хвостовым или бытовым.
Командиры канала появляются то там то здесь на различных участках фронта.
Да, северный фронт отстает. Некоторые пункты позорно проваливают работу.
Фирин вызывает Успенского:
– Надо, товарищ Успенский, поехать в Сосновец.
– Слушаю!
– Так вот, к первому марта сдай четвертое отделение своему заместителю Заикину – он справится с доделкой, а сам принимай седьмое отделение.
– Слушаю!
– К первому мая канал должен быть кончен. Я получил приказ из Москвы, нам тянуть не позволят.
– Слушаю!
Успенский умел вызывать в людях подъем настроения. Кроме того, Успенский обладал важным производственным качеством – маневренностью. Он схватывал все быстро и ориентировался быстро. О нем говорили инженеры:
«Нас в Успенском поражает то, что он, не имея технического образования, необыкновенно быстро осваивал все технические вопросы и логика его мышления была такова, что нам, старым инженерам, он указывал иногда на неправильности».
Этим Успенский походил на Рапопорта, больше всех чекистов на канале занимавшегося техникой и разбиравшегося в ней.
Итак, Успенский приехал в Сосновец. Прорыв в Сосновце можно было назвать в известном смысле «гужевым».
В Сосновце падали лошади. Падеж принимал угрожающие размеры.
Лошади падали и на конюшне. Утром конь не встает – и баста. Трогают ногой – окостенел. В стоило ставят другого коняку, пригнанного вчера из другого пункта. Лошадь водворялась на новом месте. Проходит день, другой, и вновь прибывшая лошадь начинает чесаться, сначала легко, потом настойчиво о стены, о кормушку. Лошадь заразилась чесоткой.
Павшие считались сотнями и сотнями – чесоточные. В конюшни страшно было войти.
Конюхи были здесь редкими гостями. Они даже не каждый день засыпали кормушки, редко загребали намерзшие комья навоза, поили лошадей не досыта и спеша уходили под жалобное ржание. В конюхи пролезли врангелевские казаки, которые в лагерях продолжали свою вредительскую работу. На конюшню приезжает дежурный:
– Подавай лошадей, начальник требует.
– Ему?
– Не ему, а на трассу.
– На трассу? – удивился фельдшер. – Да разве они могут на трассе работать? Они в помещении и то дохнут…
Лучшие ударники были на трассе, но и там не все было благополучно.
Десятники не утруждали себя работой. Многие засыпали на трассе у костра. И был даже такой случай, что бригада из одних лодырей, прокурив всю смену, сдала проснувшемуся десятнику участок, который делала другая бригада.
Десятник со сна принял. Записал им перевыполнения. Они с гамом и хохотом ввалились в барак. Еще бы не смеяться – так провели десятника!
Решили по такому поводу выпить. Достали, выпили. Захотели конфет. Нашлись большие любители мармелада.
Окно в ларьке зарешечено слабо. Долго ли просадить? Просадили. К ним примкнули любители побузить, и в бараке до утра гомонился народ: пели, мешали спать другим. Вызвали охрану, которая утихомирила буянов.
Начальником Маткожненского узла был Прохорский. К нему в Сосновце попрывыкли. Нужна была встряска.
Для этого-то и прибыл сюда Успенский. Он прибыл с красными знаменами и целой армией нацменов. Их было четыре тысячи. Они расположились перед клубом становищем. Сосновецкие лагерники шли в клуб и поглядывали на эту массу людей, прибывших к ним на подкрепление.
Успенский вышел на эстраду, на ходу сбрасывая шубу.
Он оттолкнул стул.
– Товарищи, – сказал Успенский охрипшим от мороза и ветра голосом. – Товарищи! Перекроем прорыв! Я привез вам из Надвоиц красное переходящее знамя! Я надеюсь – вы его оправдаете!
Тут выцветший репсовый занавес пополз в разные стороны, за занавесом стояли Адамов, Зейнаков и другие лучшие ударники-нацмены, прибывшие с Успенским.
Мусургалиев, бригадир скальщиков, шагнул к рампе, крепко сжимая древко, поднял руку и заговорил по-тюркски.
Мусургалиев говорил, что такое нацмены и почему им надо участвовать в ударничестве и соцсоревновании.
Когда он кончил и отступил назад, Успенского уже не было.
Он мчался в санках по Выгу.
Успенский ехал поднимать на борьбу с прорывом Шижню.
