Предварительное полевое исследование ритуала ндембу

 

Я задержался на этой «религиозной немузыкальности» (если употребить термин Макса Вебера, столь несправедливо примененный им к самому себе) обществоведов моего поколения в области религиоведения в основном для того, чтобы подчеркнуть неохоту, с какой я поначалу взялся за сбор материалов о ритуале. За первые девять месяцев полевых работ я накопил значительное количество сведений о системе родства, структуре деревни, браке и разводе, семье и индивидуальных накоплениях, племенной и сельской политике, сельскохозяйственном цикле. Я заполнял свои записные книжки генеалогиями и зарисовывал планы деревенских домов и занимался переписью; я рыскал в поисках редкого или неизвестного термина родства. И все же я постоянно ощущал неловкость из-за того, что всегда смотрю со стороны, даже когда стал свободно владеть языком. Ведь я знал, что поблизости от моего лагеря рокочут ритуальные барабаны и мои знакомые часто будут покидать-меня, чтобы провести несколько дней, принимая участие в ритуалах с экзотическими названиями: нкула, вубвангу и вубинда. В конце концов я был вынужден признать, что, если я хочу понять, что на самом деле представляет собой хотя бы частица культуры ндембу, мне придется преодолеть свое предубеждение против ритуала и начать его исследование.

Правда, почти с самого начала моего пребывания среди ндембу меня часто приглашали на ритуалы совершеннолетия девочек (нканга), и я пытался описать увиденное с возможно большей точностью. Но одно дело — наблюдать, как люди совершают стилизованные движения или поют загадочные песни ритуальных представлений, и совсем другое — правильно понимать, что эти движения и слова означают для них. Чтобы добиться такого понимания, я прежде всего обратился к журнальным записям районных чиновников колониальной администрации о поразивших их событиях и обычаях. Здесь я нашел краткие заметки о верованиях ндембу в верховного бога, в духов предков, а также сведения о различных видах ритуалов. Здесь. было несколько сообщений непосредственных свидетелей церемоний, большая же их часть основывалась на отчетах сотрудников местной администрации ндембу — рассыльных и чиновников. Во всяком случае, эти материалы не сумели удовлетворительным образом объяснить длинные и сложные ритуалы совершеннолетия, которые я видел, хотя они и снабдили меня предварительными сведениями о ритуалах, которых я еще не видел. Следующим моим шагом был ряд интервью с чрезвычайно одаренным вождем по имени Икеленге, который прекрасно владел английским. Вождь Икеленге тотчас догадался, чего я хочу, и перечислил мне главные ритуалы ндембу, кратко охарактеризовав основные особенности каждого. Вскоре я обнаружил, что ндембу вовсе не обижаются на чужеземцев, интересующихся их ритуальной системой, и всегда готовы допустить на церемонию любого, кто с уважением относится к их верованиям. Я узнал об этом еще до того, как вождь Икеленге пригласил меня посмотреть ритуал, посвященный культу охотников с ружьем — вуянга. На этой церемонии я осознал, что по крайней мере один род экономической деятельности, а именно охоту, невозможно понять без проникновения в язык ритуала, с ней связанного. Собирание символов, указывающих одновременно на силу охотника и на половую зрелость, разъяснило для меня некоторые черты социальной организации ндембу, особенно упор на значение связей между объединенными родством сверстниками-мужчинами в таком обществе, где структурная преемственность осуществляется посредством женщин. Я не хочу сейчас останавливаться на проблеме ритуализации половых ролей, а просто желал бы подчеркнуть, что некоторые закономерности, выясняющиеся при анализе числовых данных, — таких, как деревенские генеалогии, переписи и записи о наследовании, — становятся полностью понятными только в свете ценностей, воплощаемых и выражаемых в символах на ритуальных представлениях.

Помощь, которую способен был оказать мне вождь Икеленге, все же имела свои пределы. Во-первых, его положение и многочисленные обязанности мешали ему надолго отлучаться от столичной деревни, а его отношения с местной миссией, имевшие для него политическое значение, были слишком тонки, чтобы в условиях, когда слухи моментально разносят любую новость, позволить ему роскошь посещения многих языческих обрядов. Кроме того, мои собственные занятия скоро превратились в микросоциологическое исследование текущего процесса деревенской жизни. Я перебазировался из столицы вождя в поселение рядовых жителей. Здесь со временем наша семья была принята более или менее как часть местной общины, и мы с женой, прозревшими глазами глядя на то, какое значение-имеет ритуал в жизни ндембу, научились воспринимать многие из аспектов их культуры, которые прежде были невидимыми для нас из-за наших теоретических шор. Как сказал Надель, факты изменяются вместе с теориями и новые факты создают новые теории.

Как раз в это время я вычитал из готовящейся к изданию книги Годфри и Моники Вильсонов «Изучение африканского общества» [65] о том, что во многих африканских обществах, где ритуал остается живой действительностью, существует множество религиозных служителей, которых специально готовят для толкования ритуала. Позднее Моника Вильсон вынуждена была признать, что «любой анализ, не основывающийся на определенной интерпретации символов, используемых людьми данной культуры, открыт для сомнений» [67, с. 6]. Тогда я стал разыскивать специалистов ритуала ндембу, чтобы записать с их слов тексты, комментирующие ритуалы, которые я наблюдал. Допуск на ритуальные представления, а также доступ к их экзегезису, несомненно, был облегчен для нас тем, что мы, как и большинство полевых антропологов, раздавали лекарства, перевязывали раны и — в случае с моей женой, которая, будучи дочерью врача, смелее меня в этих делах, — делали инъекции serum от укусов змей. Поскольку многие из культовых ритуалов ндембу исполняются для больного и поскольку европейским лекарствам здесь приписывают мистическую эффективность того же рода, что и их собственным, только более сильную, специалисты-целители стали рассматривать нас как своих коллег и приветствовали наше присутствие на своих представлениях.

Я вспомнил, что читал в «Миссионерских путешествиях» д-ра Ливингстона о том, как он положил себе за правило консультации с местными врачевателями о состоянии пациентов и как это помогло ему наладить добрые отношения с влиятельной частью населения Центральной Африки. Мы последовали его примеру, и, может быть, это стало одной из причин, почему нам разрешили присутствовать на эзотерических этапах некоторых ритуалов и помогли получить надежные, выдержавшие неоднократные и многосторонние проверки истолкования применяемых символов. Под словом «надежные» я подразумеваю, конечно, что различные истолкования в целом не противоречили друг другу. Можно сказать, что на деле они составляли скорее нормативную герменевтику культуры ндембу, чем вольные соединения эксцентрических взглядов различных личностей. Мы собрали также толкования ндембу, которые не были ритуальными специалистами или, во всяком случае, не были специалистами по данному конкретному ритуалу. Большинство ндембу, как мужчины, так и женщины, являются членами по крайней мере одной культовой ассоциации, и невозможно найти пожилого человека, который бы не был «экспертом» в области тайных знаний нескольких культов. Таким образом, мы постепенно накопили определенное количество наблюдений и толкований, которые, будучи проанализированными, обнаружили известные закономерности, давшие возможность выявить выраженную в собранных образцах структуру. Позднее мы рассмотрим некоторые из особенностей этих образцов.

За все время мы ни разу не просили о том, чтобы ритуал был исполнен исключительно ради наших антропологических интересов; мы не нуждались в таком нарочитом спектакле. На деле не было недостатка в спонтанных представлениях. Одной из главных наших трудностей нередко была необходимость выбрать, какое из двух представлений, назначенных на данный день, следует посетить. По мере нашего растущего вовлечения в жизнь общины мы обнаружили, что очень часто решения об исполнении, ритуала были связаны с кризисами в социальной жизни деревень. Я неоднократно затрагивал в той или иной степени вопрос о социальной динамике ритуальных представлений и не собираюсь в этих лекциях уделять ему внимание, ограничившись лишь беглым упоминанием. Здесь просто отмечу, что тесная связь между социальным конфликтом и ритуалом для ндембу существует на всех уровнях деревни и «окрестностей» (этим словом я обозначаю разрозненные пучки деревень) и что множественность конфликтных ситуаций прямо обусловливает высокую частоту исполнения ритуалов.

 

Исома

 

Главная моя цель в этой главе — выяснить семантику ритуальных символов в исоме, ритуале ндембу, и сконструировать на основе данных, как полученных путем наблюдения, так и экзегетических, модель семантической структуры этой символики. Первым шагом к разрешению такой задачи должно быть пристальное внимание к способу, с помощью которого ндембу объясняют свои собственные символы. Я буду продвигаться от частностей к обобщениям, не скрывая от читателя ни одного своего шага на этом пути. Сейчас я собираюсь тщательно рассмотреть ритуал, который я наблюдал трижды и о котором у меня накоплен значительный экзегетический материал. Я должен просить прощения у читателя за то, что вынужден буду неоднократно прибегать к терминологии на языке ндембу, поскольку важная часть объяснений ритуальной символики основывается на народной этимологии. Значение данного символа нередко, хотя, разумеется, не всегда, выводится ндембу из. прикрепленного к нему имени, смысл которого находят в первоначальном слове, или этимоне, часто глаголе. Ученые показали, что. в других обществах банту это в большинстве случаев процесс ложной этимологии, основанной скорее на сходстве звучания, чем на выведении из общего источника. Тем не менее для людей «этимологизирование» составляет часть «объяснения» ритуального символа; мы же здесь пытаемся открыть «взгляд ндембу изнутри», понять, как сами ндембу ощущают и осмысливают свой собственный ритуал.

 

Причины исполнения исомы

 

Исома (или тубвиза) принадлежит к классу (мупиди) признанных ндембу ритуалов, известных как «женские ритуалы», или «ритуалы воспроизводства», которые сами являются подклассом «ритуалов духов предков, или „теней“ (термин, заимствованный мною у Моники Вильсон)». Слово, обозначающее у ндембу «ритуал» — чидика, значит также «особое обязательство», «долг». Это связано с идеей о том, что человек обязан поклоняться теням предков, поскольку, как говорят ндембу: «Разве не от них мы произошли?» Ритуалы, о которых я рассказываю, исполняются именно потому, что отдельные лица или целые группы не выполняют этого обязательства. Либо по собственной вине, либо как член родственной группы, человек, согласно поверьям, бывает, как утверждают ндембу, «пойман» тенью и наказан бедствиями, соответствующими его полу или социальной роли. У женщин эти бедствия проявляются в нарушении воспроизводящей способности. Идеально женщина, живущая в мире и согласии со своими родственниками и почитающая умерших, должна выйти замуж и стать матерью «живых и прелестных детей» (если перевести выражение ндембу). Однако женщина, сварливая по натуре или принадлежащая к группе, раздираемой ссорами, женщина, которая вдобавок «забывает о своей тени (покойной матери, или матери своей матери, или какой-либо другой покойной родственнице по материнской линии) в печени (как мы бы сказали, в сердце)», подвергает опасности свою способность к воспроизведению (lusemu), которая «связывается» (ku-kasila) оскорбленной тенью.

Ндембу, сочетающие матрилинейность с вирилокальным браком, живут в небольших мобильных деревнях. Такой порядок приводит к тому, что женщины, которые определяют детям линидж, а также местожительство, проводят большую часть дето-родительского цикла в деревнях мужей, а не у своих матрилинейных родственников. Здесь нет такого правила, как, например, у матрилинейных жителей Тробрианских островов, что сыновья женщин, живущих в этой форме брака, должны по достижении совершеннолетия поселиться в деревнях братьев своих матерей или других родственников по материнской линии. Одним из следствий подобного правила является то, что каждый плодоносный брак становится ареной скрытой борьбы между мужем женщины с ее братьями и братьями ее матери за местожительство ее детей. Поскольку же между женщиной и ее детьми существует тесная связь, это обычно означает, что через небольшой или длительный период времени женщина последует за детьми в свою матрилинейную деревню. Имеющиеся у меня сведения о разводе среди ндембу демонстрируют наиболее высокие показатели по сравнению со всеми прочими матрилинейными обществами Центральной Африки, о которых собрана более или менее надежная информация, — а у всех у них очень высокий процент разводов. Поскольку после развода женщины возвращаются к своим родственникам по материнской линии и — a fortiori[12]— к своим детям, живущим с этими родственниками, то выживание деревни — посредством женщин — в подлинном смысле зависит от разрушения брака. Пока женщина живет со своим мужем и маленькими детьми, подчиняясь тем самым закону об угождении мужу, она нарушает другое, не менее законное требование — о приумножении своими детьми населения матрилинейной деревни.

Интересно отметить, что нарушениями воспроизводящей сферы, ведущими к временному бесплодию, женщин наказывают тени их прямых матрилинейных родственниц — матерей или матерей их матерей. Большинство из этих жертв живут со своими мужьями, когда гадание устанавливает, что они «пойманы» на бесплодии их матрилинейными тенями. Ндембу обычно говорят, что женщины пойманы, так как «забыли» о тех тенях, которые являются не только их прямыми предками, но и непосредственными прародителями их родственников по материнской линии, составляющих ядро населения деревень, чужих для мужей этих женщин. Одной из социальных функций исцеляющих ритуалов является «принуждение вспомнить» об этих тенях, выступающих как структурные узлы матрилинейности, определяющей местожительство; бесплодие, навлеченное тенями, считается временным и устраняется исполнением соответствующих ритуалов. Как только женщина вспоминает о тени, навлекшей на нее болезнь, а стало быть, и о своих первостепенных обязанностях перед родственниками по материнской линии, запрет на ее плодородие снимается; она может продолжать жить с мужем, однако теперь она должна очень обостренно сознавать то, в чем заключается основной долг ее и ее детей. Кризис, вызванный противоречием между нормами, разрешается посредством ритуалов, богатых символикой и чреватых смыслом.

 

Процессуальная форма

 

Исома, как и другие женские культы, имеет диахронический профиль, или процессуальную форму. В каждом из этих культов женщина страдает от гинекологических расстройств; тогда ее муж или родственник по женской линии обращается к гадальщику, и тот устанавливает точно вид болезни, которую навлекла на женщину тень, «вышедшая, — как говорят ндембу, — из могилы, чтобы поймать ее». В зависимости от вида болезни муж или родственник приглашает лекаря (chimbuki), который «знает снадобья» и подходящие ритуальные процедуры, для того, чтобы умиротворить разгневанную тень и уговорить ее выступить в качестве руководителя церемоний в предстоящем действе. Затем лекарь обращается за помощью к другим лекарям. Это либо женщины, которые прошли через тот же ритуал и тем самым посвящены в исцеляющий культ, либо мужчины, находящиеся с пациенткой в тесном матрилинейном родстве. Пациентки рассматриваются как «кандидаты» в члены культа, а лекари— как его «адепты». Разгневанные тени (akishi), по убеждению ндембу, — это бывшие адепты. Таким образом, принадлежность к культу охватывает всех членов линиджа и деревни и вовлекает их во временное взаимодействие с группой, которую можно назвать «общиной страдания» или, еще лучше, «общиной пострадавших» от того же типа несчастья, какое сейчас переживает кандидат-пациент. Принадлежность к культу исомы переходит даже племенные границы, так как члены культурно и лингвистически связанных племен лувале, чокве и лучази имеют право присутствовать на данном ритуале ндембу в качестве адептов и в этом качестве выполняют определенные ритуальные задачи. «Главный» (mukulumpi), или «великий» (weneni), адепт — обычно мужчина, даже в таких женских культах, как исома; здесь, как и в большинстве матрилинейных обществ, социальное размещение осуществляется посредством женщин, а власть находится в руках мужчин.

У женских культов — трехчастная диахроническая структура, известная нам по трудам ван Геннепа. Первая фаза, называемая илемби, отделяет кандидата от профанного мира; вторая — под названием кункунка (букв, «в травяной хижине») — частично отключает женщину от ее секулярной жизни; третья фаза, кутумбука, — это праздничный танец, отмечающий отмену запрета, наложенного тенью, и возвращение кандидата к нормальному существованию. В исоме это последнее знаменуется рождением ребенка и вскармливанием его до той поры, пока он не начнет ходить.