Как восхитительный Криштон сразился с итальянским храбрецом на рапирах и поразил его и как впоследствии сам был убит с помощью обмана
Об этом сэр Томас Уркухарт в своем труде «Самоцвет» рассказывает так:
«Теперь же я поведу речь о Криштоне, надеясь не обидеть наивного читателя, и опишу великодушный поступок, совершенный им при дворе герцога Мантуа не только к собственной чести, но и к вечной славе Британского острова. Случилось это так.
Жил-был некий господин из Италии телом могучий, проворный и энергичный, а характером — дерзкий, злобный и воинственный. И был он столь искусен в ведении боя, что одолел всех известных мастеров и учителей фехтования в Италии, вынудив их своими неотразимыми ударами, рубящими и колющими, признать себя победителем. Завоевав себе таким образом репутацию, он решил, что пора взяться и за зарабатывание денег. С этой целью наш фехтовальщик сменил учебную рапиру на боевую, прихватил с собой полный кошель денег (примерно фунтов в четыреста в пересчете на английские) и отправился в путешествие по Испании, Франции, Италии и всем остальным краям, где можно было встретить самых горячих и жестоких дуэлянтов. Появляясь в городе, где имелась надежда на встречу с местным героем, который был бы готов сразиться с заезжим выскочкой, наш итальянец храбро везде бросал такой знаменитости вызов с предложением сразиться на арене на главной рыночной площади города с условием, что тот поставит на себя не меньшую сумму, чем сам итальянец, а победитель боя получит весь призовой фонд. Немало храбрецов из разных стран приняли его предложение, не побоявшись рискнуть жизнью и состоянием, но до встречи с Криштоном его преимущество над всеми соперниками оказывалось столь очевидным, а судьба его противников — столь плачевной, что те из них, кому повезло остаться в живых (пусть и истекая кровью), были просто счастливы, что потеряли лишь деньги и репутацию. В конце концов он возвращается домой, нагруженный золотом и увенчанный славой за счет посрамления всех этих иностранцев, которых итальянцы зовут «трамонтани». По дороге наш боец по привычке завернул в город Мантуа, где местный герцог удостоил его своего покровительства и приставил к нему охрану. Сам же фехтовальщик и здесь оповестил весь город, как и везде до того — барабанным боем, звуками рога и объявлениями, которые разместил на всех главных воротах, столбах и колоннах города, — о своем намерении сразиться на рапирах с любым, кто осмелится принять его вызов и сможет поставить на кон сумму в пять сотен испанских пистолей против такой же, которую ставит он сам, с условием, что победитель получает все.
Вызов недолго оставался без ответа. Случилось так, что в это же время при дворе Мантуа находились сразу трое из самых выдающихся рубак в мире, которые, услышав про возможность быстро и легко срубить (как они решили) пять сотен пистолей, чуть не передрались между собой за право первого поединка с пришельцем, и только вмешательство придворных герцога заставило их с помощью не оружия, но жребия определить, кто из них выйдет в бой первым, кто — вторым, а кто — третьим, если ни первому, ни второму не повезет победить.
Тот, кому выпало счастье принять бой первым, без дальнейших проволочек явился на арену, подготовленную для боя, где под звуки рога его поджидал противник. Бойцы взялись за дело, бой начался жарко, но вскоре тот, кому выпало первым из троицы сразиться, первым же и отправился на тот свет, упав навзничь с пробитым горлом.
Это, однако, ничуть не смутило двух оставшихся, и на следующий день на бой вслед за первым вышел второй — и выступил с тем же успехом, получив смертельный укол в сердце.
Тем не менее, третий все так же рвался в бой, как и два дня назад, и на следующий день он, собравшись с духом, смело вошел на арену и какое-то время искусно и энергично сражался, но в итоге ему повезло не больше, чем двум предыдущим бойцам, — он пропустил удар в живот и в течение двадцати четырех часов испустил дух. Как можно себе представить, эти бои представляли собой прискорбное зрелище для герцога Мантуа и всего города. Победоносный вояка, гордясь столь прибыльными как для его репутации, так и для кошелька победами, целых две недели триумфально расхаживал по улицам Мантуа, не встречая никакого сопротивления. Когда о происходящем узнал неизменно Восхитительный Криштон, только что прибывший ко двору Мантуа (впрочем, он был как раз отсюда), он не мог ни есть ни пить, пока не послал пришельцу вызов, чтобы смыть позор трусости, павший на дворян Мантуа. В вызове заезжему чемпиону предлагалось явиться на все ту же арену, где он убил уже троих, к девяти утра следующего дня и сразиться с Криштоном перед лицом всего двора Мантуа. Кроме того, в вызове говорилось, что есть при дворе Мантуа люди не менее храбрые, чем итальянец, и что для пущего задора Криштон добавляет к объявленной сумме в пять сотен пистолей еще тысячу, ожидая того же и от гостя, чтобы победителю достался действительно стоящий приз. Вызов мгновенно принят, и в оговоренное время оба дуэлянта уже на месте, каждый выдает по пятнадцать сотен пистолей и выбирает себе по одной рапире из двух предложенных — одинаковой длины, веса и качества. По сигналу, которым послужил выстрел из большой пушки, бойцы, словно два льва, набросились друг на друга на глазах у герцога, герцогини, благородных господ и дам, вельмож и всех достойных мужчин, женщин и девушек города. Храбрый Криштон, сойдясь с противником, сначала ушел в оборону, стремясь скорее измотать соперника. Столь искусно и ловко он отражал удары и корпусом уходил от серьезных ударов, не обращая внимания на финты, что казалось, что он просто играет с противником, а тот нападает всерьез. Спокойствие, которое Криштон сохранял в пылу боя, как молния, озаряло сердца зрителей и делало его предметом любви всех итальянок; ярость же второго бойца, ставшего похожим на раненого медведя, способна была вселить страх в волков и испугать даже английского мастифа.
Оба бойца были в одних рубашках и внешне казались находящимися в совершенно равных условиях, но, когда итальянец удваивал усилия в яростном броске, у него на губах выступала пена, а дыхание становилось хриплым; шотландец же, сдерживая натиск, спокойно срывал все планы нападающего. Тот заставлял соперника работать то примами, то секундами, менять защиту терциями на защиту квартами, парируя удары то высоко, то низко, и выгибал тело, как только можно, в поиске уязвимых мест в обороне рыцаря — но все тщетно. Неодолимый Криштон, перед которым была бессильна любая хитрость, отражал все атаки и с невероятной ловкостью как в парировании, так и в перемещениях разрушал все замыслы противника. Только теперь в голову непобедимого доселе итальянца начала закрадываться мысль о том, что кто-то может превзойти и его. Несравненный же Криштон решил, что пора положить сокрушительный конец затянувшемуся поединку, чтобы не обмануть ожиданий дам и надежд герцога. Он просто перевоплотился, обернувшись из защищающегося в нападающего, и совершил, в защиту чести герцогской семьи и в воздаяние за кровь троих убитых здесь ранее, следующее: провел длинную стоккаду de pied ferme; отскочил и нанес еще один удар, на долю секунды зафиксировав клинок в теле соперника; и наконец, сделал последний шаг назад и, резко стартовав с правой ноги, вогнал рапиру в живот итальянца, горло и сердце которого уже были пробиты предыдущими двумя ударами. Таким образом он отмстил за трех вышеупомянутых господ, которые были убиты тремя такими же ударами. Итальянец, чувствуя, как жизнь покидает его вместе с вытекающей кровью, успел сказать только одно — что он умирает со спокойной душой, ибо принял смерть от руки самого храброго воина».
Джеймс Криштон был не только талантливым бойцом, но и в целом очень способным и образованным молодым человеком, так что неудивительно, что герцог Мантуа питал к нему особую привязанность, и тем более — после славной победы над заезжим бойцом. Видя, что Винченцо ди Гонцага, сын герцога, имеет склонность к литературе и искусствам, правитель приставляет Криштона к сыну в качестве компаньона и наставника. На беду, сам Винченцо оказался человеком злобным, мстительным и имел много плохих привычек.
Как рассказывает нам сэр Томас Уркухарт, после победы над итальянцем на глазах у всего города красавицы Мантуа готовы были пасть к ногам героя. Среди толпы красоток он бы и жил счастливо, но, к сожалению, нашлась среди них одна, захватившая гораздо больше его внимания, чем все остальные. К большому сожалению, и принц тоже начинает питать пристрастие именно к этой особе, в связи с чем у него развивается ревность к шотландцу, перерастающая в смертельную ненависть. Как-то раз последний возвращался от предмета своей страсти, по бытовавшей в то время среди итальянской знати манере играя на мандолине. На него набрасываются с полдюжины вооруженных бандитов, чьи лица тщательно закрыты масками. Криштон вынимает рапиру и кинжал и так умело обороняется, что вскоре двое нападающих уже повержены наземь, трое — бегут, а у шестого он выбивает оружие, срывает с него маску и видит принца Винченцо, своего молодого господина. Да, он лишь разоружил противника, да и то — защищаясь, а ведь мог бы и убить. Потрясенный своим открытием, он становится на колено и с поклоном возвращает принцу его рапиру. Винченцо, пьяный от вина, разъяренный своим поражением, подлый и мстительный по природе, принимает рапиру и тут же протыкает ею рыцаря насквозь. Так в юном возрасте двадцати двух лет завершилась жизнь Восхитительного Криштона.
Глава 12