О дальнейших неблагоприятных последствиях опрометчивого указа Генриха II Французского
Как мы уже видели, в рыцарские времена, в царствование Франциска I и его предшественников, было невозможным, чтобы дуэль, а вернее — combat à outrance [37]у барьера могла состояться без монаршего соизволения или, в крайнем случае, без разрешения вице-регента соответствующей провинции; видели мы и ту печаль, с которой горевал о своем любимце Шастеньере король Генрих II, под воздействием которой он торжественно поклялся, что никогда и никому больше, ни малым ни великим, не даст он такого соизволения. В результате, как мы тоже видели, поссорившиеся дворяне, получая отказ на просьбу встретиться в поединке на турнирной арене, где имелись бы все условия для проведения честного и благородного боя, удалялись вместо этого в некое укромное место в поле или в лесу, где и выясняли свои отношения не в рыцарских латах, а раздетыми до рубашек, на смертоносных рапирах и кинжалах. Видели мы, как это приводило к многочисленным случаям мошенничества на дуэлях, когда злодей, рассчитывая на честность своего противника, являлся на поле боя с кольчугой под рубашкой или приводил с собой банду громил, чтобы вместе разделаться с несчастным; поэтому необходимо стало приводить с собой на дуэль друзей, просто для того, чтобы не погибнуть от руки подобного мошенника. Теперь перед нами предстанет следующий виток порочной спирали: в прежние времена долгом секундантов было приложить все усилия к примирению спорщиков, а если это не удавалось — то проследить за тем, чтобы дуэль прошла как можно честнее; теперь же вместо этого секунданты, а также сочувствующие, которых брали с собой в большом количестве, тоже вступали в бой, хотя уж им-то точно нечего было делить. И сейчас мы расскажем о том, как родилась эта преступная традиция.
Дуэль миньонов
У Генриха III, короля французского и польского, служили при дворе несколько молодых людей, чьи представления о морали были до крайности гибкими; наиболее выдающиеся из них были удостоены самых теплых чувств и близких отношений со стороны монарха. Те, кто не входил в этот тесный круг, нелицеприятно именовали этих молодых людей миньонами [38]его величества.
Особенно покровительствовал король месье де Келюсу. Он происходил из знатного рода, отцом его был Антуан де Келюс, сенешаль и правитель Роверня, один из самых славных рыцарей ордена Святого Духа; но из всех добродетелей благородного отца сын унаследовал только храбрость в бою. И этот Келюс воспылал ревностью к сиру де Дюну, младшему сыну синьора д'Антраге, известному при дворе под уменьшительным именем Антрангет, образованным по тому же принципу, что и «Шарлот» от «Шарль». А этот Антрангет, надо заметить, был одним из любимых фаворитов знаменитого «Меченого», герцога Гиза. Между королевскими домами Гизов и Валуа имелись серьезные разногласия, что не могло не оказать влияния на чувства их приверженцев.
Оба этих молодых человека были влюблены (или считали, что влюблены) в некую даму, которая была широко известна своей красотой, но не благонравием. Однажды вечером Келюс застал Антрангета выходящим из дома этой женщины и, сочтя случай подходящим, чтобы сказать сопернику какую-нибудь гадость, решил подразнить его:
— Эй, Антрангет! Думаешь, ты один удостоился ее ласк? Поверь мне, есть еще множество других. Дурит тебя красавица!
На что следует лаконичный ответ в таком же духе:
— Брехня все это!
И тут начинается беда. Как же, слово главного миньона главного короля в христианском мире поставили под сомнение! Такое оскорбление можно смыть только кровью. Так что Келюс доверяется двум другим миньонам своего августейшего повелителя — это Можирон, красавчик, к тому же отличающийся храбростью, и знаменитый Ливаро. Келюс рассказывает им, как клеврет Гиза посмел посягнуть на его честь, и что теперь надо бросить ему вызов; друзей же просит поприсутствовать при дуэли, дабы не допустить нечестных действий с противной стороны и выступить гарантами честного проведения поединка. Вызов брошен и принят Антрангетом с радостью, поскольку тот польщен возможностью оросить свой меч кровью ненавистных Валуа, не говоря уже о том, что и сам он лично обижен. В помощники он выбирает Риберака и Шомберга. Место поединка — парк де Турнель, где торговали лошадьми, время — четыре часа утра следующего воскресенья, чтобы вокруг не собралось слишком уж много зевак или торговцев лошадьми.
Вот обе стороны явились на дуэль, люди Гиза, как видно, настроены здраво и в общем-то не против помириться. Риберак подходит к Ливаро и Можирону и говорит последнему:
— Господин хороший, мне кажется, самое лучшее, что мы можем сделать, — это постараться, чтобы эти два господина пришли к взаимному согласию, и не дать им убить друг друга из-за такого пустяка.
На что Можирон дерзко отвечает:
— Бог с вами, Риберак! Я сюда пришел не серенады петь, а драться, и именно этим я и собираюсь заняться!
Настроенный менее воинственно секундант Антрангета удивлен:
— Можирон, да с кем вы-то тут собрались драться? Вы лично вообще не замешаны в ссоре, здесь вообще нет никого, кто был бы о вас дурного мнения!
На что Можирон заявляет:
— А вот с вами и буду драться!
Не в силах более выносить высокомерие юного задиры, Риберак выхватывает оружие, но, предостерегающе подняв ладонь, говорит:
— Погодите же! Вы настаиваете на том, чтобы драться со мной, — извольте, я не в силах вам отказать; но давайте же сперва вознесем молитву! — И с этими словами он складывает меч с кинжалом в виде креста, становится на колени и истово молится.
Можирон в нетерпении осыпает молящегося бранью, утверждая, что тот молится слишком долго. Наконец Риберак поднимается, с оружием в руках набрасывается на противника и сразу же проводит тому сильный удар в корпус. Раненый шаг за шагом отступает, но Риберак не отстает, и вот Можирон падает. Однако в падении он выставляет вперед острие своей рапиры, несчастный Риберак напарывается на него и падает замертво. Можирон тоже умирает с ругательствами на устах.
А что же сами дуэлянты? Келюс явился на бой с одной лишь рапирой; однако, видя, что Антрангет вооружен еще и кинжалом, требует, чтобы тот от него отказался, но противник возражает:
— Это ты поступил глупо, что оставил кинжал дома; ведь оговоренное нами оружие — рапира и кинжал. Мы сюда пришли драться, а не обсуждать мелочи всякие!
Келюс активно атакует и слегка задевает руку противника, но его собственная левая рука оказывается жестоко покалеченной в попытке парировать один из оборонительных ударов соперника. Антрангет вовремя атакует и вовремя уклоняется, не говоря уж о том, что наличие кинжала обеспечивает ему дополнительное преимущество, и ему удается несколько раз проткнуть противника, так что в конце концов тот зашатался и упал; Антрангет готов уже добить его, но Келюс, взмолившись, упрашивает удовлетвориться уже содеянным.
Что же до двух оставшихся секундантов, то, увидев, что все их друзья уже дерутся между собой, Шомберг обращается к своему визави:
— Дерутся уже все четверо: что нам делать? — подразумевая тем самым предложение разнять их.
На что Ливаро отвечает:
— Значит, и мы должны драться, во имя нашей чести! — что само по себе странновато, поскольку раньше секунданты никогда не дрались.
— Со всей душой, — соглашается Шомберг, и они вступают в бой.
Шомберг мощным «мандритто» срезает сопернику всю левую щеку, но Ливаро отвечает более чем достойно и протыкает немцу грудь, свалив его замертво, после чего сам падает в обморок от потери крови.
Генрих III в отчаянии — у него было два любимых фаворита, и вот Можирон убит, а Келюс — при смерти. Король обещает тысячу франков врачу, который сможет исцелить его, а еще тысячу — самому Келюсу, дабы поднять его дух; но одна из полученных им ран была смертельной, так что врачи оказались бессильны. Смерь Келюса погружает короля в беспросветную печаль, он вынимает из ушей покойного собственноручно вдетые в них когда-то серьги и, приказав срезать ему волосы, сохраняет их как реликвию. Кроме того, Генрих запрещает любые дуэли в своей стране под страхом разжалования и смертной казни; в Париже он воздвигает храм Святого Павла с превосходными мраморными скульптурами обоих погибших и выражает свою скорбь по ним самыми необычными способами.
Почти все действующие лица только что описанной драмы умирают. Келюс и Можирон погибли сразу; добрый Риберак умер от ранения в гостинице де Гиза, куда его доставили после боя. Антрангет, отделавшийся легким ранением руки, предусмотрительно бежал от гнева монарха, который, несомненно, укоротил бы удачливого дуэлянта на голову, попадись тот ему в руки. О немце Шомберге мы больше ничего не слышали, видимо, он встретил свою смерть на острие рапиры Ливаро. Самого же беднягу Ливаро срезанная Шомбергом щека начисто лишила былой красоты, и Генрих, который всегда предпочитал красавчиков, охладел к нему, так что тому пришлось искать новых развлечений, и, похоже, он нашел их, потому что два года спустя после той ужасной тройной дуэли он встретился с маркизом де Мальере, и сейчас мы увидим, чем это кончилось.
Смерть Ливаро
Месье маркиз де Мальере, старший сын месье де Пьенна, только что вернулся из Италии, куда ездил завершать свое образование и где изучал, помимо прочего, искусство владения «множеством видов оружия», особенно, конечно, самым популярным набором — рапирой и кинжалом, которыми он научился орудовать с выдающейся ловкостью и искусством. Он сразу же является ко двору, где встречает, как и следовало ожидать, теплый прием. Однажды на балу случилось ему поссориться с нашим старым знакомым, синьором де Ливаро, — по серьезному ли поводу или просто по gaieté de coeur [39]— не упоминается. Ливаро еще со времен знаменитой дуэли миньонов весьма гордится своей репутацией mauvais garçon — плохого парня — и считает, что перед ним не может устоять ни мужчина, ни женщина; в общем, к соседям своим он испытывает уже нечто вроде презрения. Воспылав страстью к некоей придворной даме, он столь ревниво стал на страже ее красоты, чести и богатства, что никого к ней просто не подпускал. Маркиз же, красивый и смелый молодой человек в возрасте примерно двадцати лет, узнав об этом, отваживается заговорить на балу с упомянутой дамой. Ливаро в своей высокомерной манере отвечает вместо нее, причем ответ выходит столь оскорбительным для Мальере, что тот вспыхивает, кг к сноп сена, требует удовлетворения, и они договариваются о встрече на следующий день один ни один, не беспокоя никого из друзей, на небольшом островке посреди реки, возле города Блуа.
Утром они верхом отправляются на условленное место; с ними нет никого, кроме слуг. Сам бой длится недолго: после пары первых движений маркиз, демонстрируя свою итальянскую выучку, одним из хитрых ударов укладывает фехтовальщика, пережившего дуэль миньонов, теперь уже навсегда. Однако и победитель тут же принимает коварный удар от подлой руки слуги Ливаро. Этот человек хоть и был простолюдином, но все же имел представление о владении шпагой и скрыто принес ее на дуэль (по своей воле или по хозяйскому наущению — не известно); за спиной у маркиза он обнажает ее, протыкает Мальере насквозь. Заметим с удовлетворением, что этот бесчестный поступок был замечен, слугу поймали и живо вздернули, дав ему лишь сказать в свое оправдание, что это была месть за смерть доброго хозяина.
Глава 17