Возникновение и сущность иконоборчества
Иконоборчество так же старо, как и иконопочитание. Противники иконопочитания, как в древности, так и теперь, выдвигали в качестве аргумента в свою защиту мнения некоторых раннехристианских писателей, настроенных отрицательно по отношению к иконам.
Но, несмотря на уважение, с которым Церковь относится к некоторым древним авторам (Тертулиан, Ориген, Евсевий Кесарийский), она не считает их полностью православными. Даже если эти авторы выступали против христианского искусства, их произведения не могут рассматриваться как глас Церкви, а лишь как их частное мнение (теологумен) или как отражение некоторых враждебных образу течений внутри Церкви.
Ярким пример такого искренне ошибочного мнения является святой Епифаний Кипрский (†403). Он не был сторонником иконопочитания и даже употребления икон. В своем «Завещании» он заповедует «не вносить» икон ни в церкви, ни в усыпальницы, т.к. воспоминания нужно хранить в сердце, а не закреплять их в чувственных образах [38] . Историк Карташев А.В. пишет, что когда св. Епифаний в Анаблате (Палестина) увидел в церкви завесу с изображением человека, то разорвал эту завесу и отдал ее на покрытие гроба какого-то нищего, а в церковь подарил новый кусок материи [39] .
Сам факт существования этих мнений доказывает важную роль изображений в христианстве, так как не стоит бороться с чем-то, чего нет, и зачем бороться с чем-то, что не имеет значение. Для Церкви решающим фактором является не древность того или иного свидетельства за или против икон, а согласуется ли данное свидетельство с христианским Откровением. Отказ от образа, характерный для некоторых течений первых веков христианства, объясняется определенной неясностью в отношении к образу, а также отсутствием ясного и адекватного богословского языка, как словесного, так и образного.
Иконоборчество как еретическое учение весьма запутанно и неоднозначно. Научные дискуссии о его зарождении, развитии, о его сущности и богословских корнях продолжаются до сих пор. В большинстве работ на эту тему, как правило, выделяются две-три главные двигательные причины зарождения иконоборческого движения, но причины были самые разные: внешние и внутренние (по отношению к Церкви), теоретические (богословские) и практические, эстетические и психологические, политические и экономические.
Причины государственного характера, связанные с борьбой императоров и знати против монашества — носителя и защитника иконопочитания, против монастырей, которые самим своим существованием и числом сдерживали военные, административные и экономические реформы, предпринимавшиеся императорами, вызывали постоянный отток военной и хозяйственной силы в монашество.
Так же императоры считали иконы и иконопочитание как одно из главных препятствий для обращения в христианство евреев и мусульман, к чему стремился зачинатель иконоборства на государственном уровне император Лев Исавр. Существование еще не потерявших свое влияние ересей, в которых особенно подчеркивалась Божественная природа Христа и умалялась человеческая: таково монофизитство, монофелитство, а так же сектантских учений вносило смуту в церковный люд.
Влияние «секулярной культуры», поднявшей первое, может быть, восстание против Церкви за освобождение искусства от всякой сакральности. Суеверия и идолопоклоннические элементы в самом иконопочитании (что и сейчас превалирует в поведении, так называемых, «захожан»). Так, например, верующие нередко приходили в храм лишь для того, чтобы приложиться к иконам и попросить заступничества и помощи у них, часто не обращая внимания на богослужение и священников.
Какие причины стали главными в возникновении иконоборческого движения, — государственные или церковные, богословские? До сих пор на этот счет высказываются двойственные соображения.
Протопресвитер Александр Шмеман писал: «Новые исследования показывают, что спор об иконах возник сначала в самой Церкви, и только затем уже в него властно вмешалась государственная власть» [40] .
На такое направление исследования давно обратил внимание выдающийся церковный историк В.В. Болотов. Он пишет: «Гонения против икон становятся более понятными, если рассматривать их не как самостоятельную сущность, но как один момент целой, сложной церковно-политической программы иконоборцев» [41] .
Иконоборческий период оказал большое воздействие на светскую тематику вообще в искусстве, и в частности, в церковном искусстве. Повсюду иконы уничтожались и заменялись на светские рисунки: орнаментальные композиции, изображения животных и растений, но прежде всего на изображения императора и любимых им сцен войны и охоты, состязаний колесниц и театральных представлений.
Доходит до того, что по приказу Константина V, изображение VI Вселенского собора на стене одного столичного храма было стерто и заменено портретом любимого императорского кучера. В Византии светское искусство всегда существовало рядом с церковным. Теперь же развивается только светское искусство, служащее для прославления императора и его империи.
Иконоборцы не отвергают искусство вообще, а лишь религиозное искусство [42] . Появление в этот период искажений в богослужении тесно связаны с тем, что из храмов были убраны иконы. Церковное искусство по своей природе литургично, и не потому только, что создает среду богослужения, а потому что полностью ему соответствует.
Единство литургического текста и образа имеет основополагающее значение: эти два способа выражения служат один другому, производят одно и то же созидательное церковное действие. Отказ от одной из этих форм выражения Божественного Откровения влечет за собой упадок и другой. Так и случилось: отказ от церковного образа со стороны иконоборцев привел к полному упадку богослужебной жизни, а следовательно, и духовной жизни.
Существует взаимная связь — уничтожение образа ведет к упадку в мировосприятии и, наоборот, изменение мировосприятия ведет к отрицанию образа, как элемента церковности. Более естественным выглядит второе утверждение, но важна, прежде всего, их взаимосвязь, мировосприятия и образа. Естественно, данное мироощущение, проявившееся в устранении икон, отразилось на богослужении.
Иконоборцы усилили в богослужении проповедничество, религиозную поэзию, ввели разнообразную музыку. По этому поводу папа Григорий II писал императору Льву III: «Ты приказал покорному народу оставить все это (иконопочитание) и начал занимать его праздными вещами, бессмыслицей, свистульками, шумелками, гитарами и лирами, и вместо благословений и славословий начал занимать его баснями» [43] .
Иконоборческий собор 754 г. произнес анафему против трех богословов-иконопочитателей: «Анафема Герману, двоедушному, древопоклоннику! Анафема Георгию, единомысленному тому, исказителю отеческих учений! Анафема Мансуру, проклятому, мудрствующему как сарацины!» Патриарх Константинопольский Герман I, монах Георгий Кипрский и Иоанн Дамаскин, сына Мансура, на соборе 754 г. были признаны настолько опасными, что на них было наложено поименное осуждение.
Все они являются самыми выдающимися защитниками икон времени первого периода иконоборчества. На Никейском соборе 787 г., завершившем первый период, все трое были торжественно реабилитированы: «Вечная память Герману, православному, Иоанну и Георгию, чадам истины. Сии трое вошли в славу Пресвятой Троицы». От Георгия Кипрского до нас остался весьма интересный публичный диспут с Косьмой, епископом императорского двора.
Для нас представляет интерес публичный диспут, прежде всего, как показатель извращённого взгляда басилевса. Диспут, вероятно, был записан вполне точно и в нем особенно живо отразились два мира, представленные фигурами монаха Георгия и епископа Космы, непримиримо противостоявшие друг другу. Диспут датируется 752 г., когда император Константин приступил к подготовке великого иконоборческого собора (754 г.). Противник старого монаха, епископ Косьма, вооружившись императорскими полномочиями, был отправлен в путь с целью выследить очаги сопротивления иконопочитателей.
Он потребовал явки Георгия на поместный собор и пред собравшимися обрушился на него с обвинениями: «Стало быть, это ты, кто поднял голову и наговорил хулы на императора, тогда как императором руководит сам Бог и он своим светлым умом исследует правую веру. Ибо император - подражатель Христу: действительно, когда Христос пребывал в Египте, он ниспроверг (идолов), сотворенных человеческими руками (ссылка на апокрифические евангелия, которые сообщают об этом эпизоде в детстве Иисуса в Египте); так и император разрушает образы божков. Кто осмелится противостать боголюбезному учению и превосходному указу императора? Разве не обязаны замолкнуть любые уста и открыться любые уши, когда из священных уст истекает учение?» [44]
Подобные обвинения основывались на особом понимании института басилевса в Византии того времени. Император в византийской общественно-политической жизни являлся наиболее важной персоной. Константинополь назывался «новым Иерусалимом», а император выступал как «новый Моисей», призванный Христом управлять «в Боге» паствой, защищать чистоту веры и распространять учение Христа «до крайних пределов земли». Участие императора придает особый «императорский» тон литургической службе.
В литургических текстах он назван «наместником Бога» и, будучи таковым, император имел право благословлять народ дикирием, как архиерей, целовать святой престол, имел право проповедовать с амвона, кадить кадильницей, причащаться с клириками в святом алтаре от патриарха, как дьяконы и т.д. Дискуссионным является вопрос, имел ли василевс функции духовного лица. По мнению некоторых исследователей, титул носимый императором можно толковать как дьякон или иподьякон.
Для императора Церковь и клир принадлежат державе и находятся в его полном подчинении. Басилевс имеет право наказывать, низвергать и сменять патриархов и архиереев, и это не выглядит как подрыв авторитета и посягательство на независимость Церкви. Не так обстоят дела в сфере веры. Император не имел законного права вмешиваться в догматическую деятельность Церкви, а также в рукоположение клира.
Известно, что в подобных случаях императору оказывалось лишь почетное внимание. В церковной канонической литературе случаи вмешательства в догматическую деятельность Церкви определялись как несвойственные императорскому достоинству. В период иконоборчества открывается картина катастрофического вмешательства в вероучительную и богослужебную деятельность Церкви, что, в сущности, было целенаправленной политикой, когда император как внешний епископ (смотритель) стремился стать и «внутренним» епископом, т.е. быть авторитетом и в вопросах веры.
Не случайно на иконоборческом соборе 754 года императоры были объявлены равноапостольными — именно апостолы установили веру. Православная вера является апостольской, т.е. только апостолы и их преемники — епископы являются полномочными в вопросах веры. Через полномочия богопомазанного император узаконил ликвидацию иконопочитания, с другой стороны, именно отвергнув Христову икону, он этим в большой степени оправдал свое присутствие в обмирщенном церковном культе.
В Православной церкви епископ, как единственно правоспособный совершать св. Евхаристию, в своем служении изображает Иисуса Христа. Потому что кроме всего прочего, он стоит на месте, которое занимал Христос на Тайной вечере. Этот древний церковный взгляд на действие засвидетельствован св. Симеоном Солунским, который пишет так: «Святейший алтарь принимает в себя иерарха, который образует Богочеловека Иисуса и обладает Его силою…Он…изображает и являет самого Христа» [45] .
Естественно, что когда басилевс принимает образ иерейства, он принимает и его символическое содержание. Иконоборцы поклонялись образам — императорским портретам, развешанным в управлениях епархий. Употребление императорских изображений совсем естественно. В Византии это имело чисто политический смысл. Впрочем, христианские писатели поясняют, что данные проявления не относятся напрямую к лицу императора, но направлены на христианские символы, которые держит властелин.
Разумеется, никому из басилевсов не пришло в голову требовать для себя божеских почестей, т.е. быть почитаемым как Христос.
В целом историю борьбы против икон можно разделить на два периода: оба периода открывают императоры-иконоборцы, два Льва Исавр (726 г.) и Армянин (813 г.).
В иконоборстве же легко просматриваются несколько направлений: 1) богословское отрицание иконы; 2) отвержение иконопочитания; 3) физическое уничтожение икон; 4) гонения на иконопочитателей. Такое деление помогает прояснить вопрос о доле участия государственной и церковной власти в иконоборческом движении. Задачу проведения в жизнь второго, третьего и четвертого направлений борьбы на первом этапе взяло на себя светское иконоборство, кровь мучеников и исповедников иконопочитания лежит преимущественно на государственной власти.
Иконоборство этого периода точнее было бы назвать почитаниеборством. Оно начато до богословского «ниспровержения» иконы; государство, преследуя свои интересы, о которых упоминалось выше, просто воспользовалось удобным моментом. Внутрицерковное иконоборство в это время еще только готовилось теоретически обосновать иконоборческие взгляды (первое направление борьбы).
На втором этапе государственная власть не менее активно, чем на первом, действовала в третьем и четвертом направлениях. Первое направление хотя и сохранило актуальность, но потеряло остроту: иконоборцы высказались на своем «соборе» (на Эльвирском соборе в Гренаде, ок. 300 г.), где было принято постановление против стенной живописи в церквах. Правило 36) [46] , а Вселенский Собор дал достойный ответ на это выступление.
На церковном уровне иконоборцы стали склоняться к почитаниеборству (второе направление), а не собственно иконоборству: икона не изгонялась из храма, а перемещалась на высоту, недоступную для лобызания. Этот сдвиг в иконоборстве произошел под влиянием как постановлений VII Вселенского Собора, так и упорного противостояния на богословском и официально-церковном уровнях защитников икон — не столь многочисленных, сколь боговдохновенных, пламенных и бескомпромиссных.
VII Вселенский Собор еще раз признал двойственность искусства: нужно «иметь в виду цель и образ, каким совершается произведение искусства». Есть «низкое» искусство, которое отвлекает человека «от цели заповедей Божиих», и оно должно быть решительно отвергнуто. Но есть искусство благочестивое и добродетельное, внушенное Богом, оно «достохвально», «достойно» и должно быть принимаемо Церковью.
Начиная с этого времени, постепенно вырабатывается и совершенствуется особый иконописный художественный язык, во многом противоположный реализму и сенсуалистичности античной живописи и, отчасти, иконописи доиконоборческого периода.
Обвинения иконоборцев в использовании языческого искусства для изображения Христа и христианских святых, а также указание на "нечестивость" иконописцев, почитателями были приняты к сведению, и в дальнейшем, с одной стороны, совершенствуется художественный язык иконы путем отказа от остатков натурализма и чувственности в изображении лица и тела на иконе во имя строгости, аскетизма и каноничности (в рисунке, композиции, цвете), во имя создания совершенно иного, особого искусства, призванного свидетельствовать не о мире сем, а о Царстве Небесном.
С другой стороны, к иконописцам начинают предъявляться более строгие, чем прежде, требования в отношении их личного благочестия, семейной жизни, общественного поведения. Еще одним важным деянием Собора было косвенное утверждение почитания икон вне зависимости от их художественных достоинств. В соборном послании Феодора, святейшего патриарха Иерусалимского, зачитанном на Соборе, говорится: «...Хотя бы честные иконы были делом и неискусной кисти, их следует почитать ради первообразов». Это, конечно, не означает, что любое изображение святых может стать иконой и почитаться как икона (изображение может быть и богохульным).
Собор хочет лишь подчеркнуть, что и неумелая кисть при искренней вере и благочестии, при содействии Святого Духа способна создать истинную икону, возводящую к Первообразу. Практика свидетельствует, что среди множества особо почитаемых церковным народом чудотворных икон, есть образá, которые не отличаются высокими — собственно художественными — достоинствами, и это вовсе не мешает ни чудотворениям, ни почитанию этих икон. Также и у многих святых Православной Церкви мы находим часто самые незатейливые с художественной точки зрения келейные моленные иконы.
Простота их не мешала святым молиться перед этими образáми пламенной молитвой, не помешала возрасти до святости. И напротив, кисть, достигшая высоких результатов в своем ремесле, в руках живописца с потемненными духовными очами не способна создать образ, сквозь который "просвечивал" бы Первообраз.
Конечно, в идеале подразумевается возможность, желательность и даже необходимость совпадения высокого внутреннего духовного устроения иконописца и не менее высокого художественного мастерства. В богословских спорах иконопочитателей и иконоборцев сформировались и были догматически выражены духовные основы иконописания и иконопочитания. Тут будет уместно привести и сам текст Догмата о иконопочитании 367-ми отцов Седьмого Вселенского Собора, Никейского:
«Храним не нововводно все, писанием или без писания установленные для нас Церковные предания, от них же едино есть иконного живописания изображение, яко повествованию Евангельския проповеди согласующее, и служащее нам ко уверению истинного, а не воображаемого воплощения Бога Слова, и к подобной пользе. Яже бо едино другим указуются, несомненно едино другим уясняются.
Сим тако сущим, аки царским путем шествующе, последующе Богоглаголивому учению Святых Отец наших и преданию Кафолическия Церкве, (вемы бо, яко сия есть Духа Святого в ней живущего), со всякою достоверностию и тщательным рассмотрением определяем: подобно изображению честного и животворящего Креста, полагати во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях честные и святые иконы, написанные красками и из дробных камений и из другого способного к тому вещества устрояемые, якоже иконы Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и непорочныя Владычицы нашея святыя Богородицы, такожде и честных ангелов, и всех святых и преподобных мужей.
Елико бо часто чрез изображение на иконах видимы бывают, потолику взирающии на оныя подвизаемы бывают воспоминати и любити первообразных им, и чествовати их лобызанием и почитательным поклонением, не истинным, по вере нашей, Богопоклонением, еже подобает единому Божескому естеству, но почитанием по тому образу, якоже изображению честного и животворящего Креста и святому Евангелию и прочим святыням фимиамом и поставлением свечей честь воздается, яковый и у древних благочестный обычай был.
Ибо честь, воздаваемая образу, преходит к первообразному, и покланяющийся иконе поклоняется существу изображенного на ней. Тако бо утверждается учение Святых Отец наших, сиесть предание Кафолическия Церкве, от конец до конец земли приявшия Евангели».
Решения собора наконец дало ясность и прочное догматическое основание иконопочитанию. До этого использование икон для молитвы, в литургических целях, для украшения храма и жилища считалось естественным и было стихийным, а практика иконопочитания как бы не нуждалась в богословско-теоретическом осмыслении и обосновании. Церковь нашла силы для богословской победы над болезнью иконоборства.
Иконопочитание было восстановлено — 843 год — и стало уже не стихийным, а сознательным выражением Православия. Сразу после иконоборческого кризиса патриарх Фотий формулирует разграничения между светской и духовной властью, и в качестве антитезиса императорским претензиям постановляет для патриарха: «Патриарх есть живой и одушевленный образ Христа, который словом и делом предопределяет истину. Цель патриарха — сохранить в благочестии и скромности жизнь тех, кого получил от Бога» [47] .