Глава 2 СВЯТОЙ, ГЕРОЙ И ГЕНИЙ
В своих странствиях по океану одиночества мы приближаемся к берегам, лежащим за пределами одиночества. Они залиты новым солнцем, и новый день царит здесь. Попробуем приподнять завесу и над ним
Выше мы постигли две трагические истины одиночества: одиночество есть необходимое условие становления личности, ее неповторимое наслаждение и — высочайшее страдание и зло, избежать которых стремится каждый человек. Две эти истины соединяются в антиномию, разрешение которой возможно только за пределами обыденности человеческого бытия. Ибо обыденность, находящая свое высшее и самодовольное выражение в так называемой взрослости, всегда порождает лишь иллюзии разрушения одиночества.
За пределами обыденности лежат жизни Святого, Героя и Гения. Их жизни есть бесконечное нарастание одиночества, которое затем приходит к бесконечной победе над собой. Святой преодолевает одиночество, сливаясь с Абсолютом, Герой — с историей своего народа и человечества, Гений же одновременно сливается и с' Абсолютом, и с Историей. Гений соединяет в своем воображении бытие Святого и Героя, он может выразить святость и героизм в литературе и музыке, скульптуре и живописи. Одиночества Святого и Героя объединяются в творческом одиночестве Гения и поднимаются над горизонтом одиночества. Гений —• место встречи Святого и Героя как разных духовных типов и разрешение трагического противоречия между ними.
Это доступно Гению потому, что в отличие от Святого и Героя его эротическая жизнь наиболее гармонична и полна. Только Гений знает феномен Музы -- женщины, которая йожет разделить с ним творческое одиночество как непонимание толпы, а затем — волшебный взлет и воцарение в душах.
Историческая святость мировых религий отчуждена от женственности. Женственность воспринимается только в ее негативно-материальных проявлениях — как соблазн и утяжеление духа. Поэтому Святой часто окружен одиночеством-отстранением от женщин. Лишь христианство знает культ Божьей Матери как метафизической женственности, но эта женственность почти не распространяется на земных женщин...
Все это приводит к разведению в идее святости мужского и женского начал; такое разведение достигает в практике монашества свое логическое завершение.
Герой не менее отчужден от женственности, он может обладать множеством женщин, но не знать Женщины. Женственность всегда тянется к героизму, но только как нечто противоположное. Женственность тянется к героизму, не понимая его. Тяготение женщины к Герою почти всегда инстинктивно и физиологично — ив этом трагедия и женщины, и Героя.
Поэтому Герой в отличие от Гения достигает полноты своего бытия вне общения с женщиной. Женщина для него — спутница минут отдыха и расслабления. Даже если он завоевывает мир для женщины, то, оставшись с ней вдвоем за пределами завоевания, очень быстро начинает тосковать и возвращается к политике и войне.
Отношения Наполеона с Жозефиной — нечто совсем иное, чем отношения Шеллинга и Каролины...
Святой ощущает Вечную Женственность как непостижимый свет, порой лишенный формы и персонала ностк Для Гения она оформлена и персонифицирована в Музе. Герой значительно дальше отстоит от переживания Вечной Женственности. Его бытие требует эмпирических женщин, наполненных земными страстями и земной привлекательностью. Он жаждет женщину как «самую опасную игрушку», и Вечная Женственность есть лишь бледный призрак, витающий над женщинами, прошедшими сквозь его жизнь.
Поэтому освещенные Вечной Женственностью Святой и Гений объединяются в старости-молодости, Герой же гораздо чаще довольствуется старостыо-взрослостью...
В потоке человеческой истории только Гений до конца способен наполнить свое бытие андрогинностью и сделать женщину участницей своих побед. Любовь к женщине не выносится за скобки его бытия, а пребывает в нем. Именно андрогинность позволяет Гению глубоко пережить экзистенцию Святого и Героя. Безусловно, это только переживание, а не бытие. Гений не есть одновременно Святой и Герой, однако именно такое переживание позволяет Святому и Герою уживаться в человеческой культуре.
Гениальное Я трагически отдалено от бытия рода, оно общается с родом только посредством своих мифов. Святой и Герой намного мощнее укреплены в родовой стихии, их одиночество бледнеет в лучах родового почитания. Гений часто вызывает настороженность рода. Святой и Герой принимаются современниками, Гений может быть до конца воспринят только потомками.
Однако именно мифы Гения вдохновляют Святого на подвиг святости, а Героя поднимают на борьбу против целого мира.
Миф — как произведение о высшем мире, где разрешаются мучающие нас трагические противоречия, — отдаляет Гения от бытия остальных людей и удивительно приближает к нему. Миф задает новые горизонты бытия и творит новые ценности. Он отдаляет Гения от бытия Святых и Героев и сливает их бытие воедино. Именно миф соединяет Гения и Музу в андрогинную целостность, которая есть упрек и вызов иллюзорному единению человеческого мира.
Глава 2 ГЕНИЙ И ЕГО МУЗА
Гений есть человек, сделавший свое саморазвитие развитием человечества. Это поднимает Гения над его нацией и над человечеством, порождая отчужденное слияние с ними. Но как мы увидели выше. Гений поднимается не один, а вместе со своей Музой. Больше того, Муза — это крылья Гения. Муза может быть воображаемой или реальной, но она всегда есть воплощение Вечной Женственности и потому — необходимое условие гениального творчества.
Душевное начало Гения сливается с душевностью Музы, и это укрепляет дух Гения, наполняет его энергией и мощью.
Каждый момент жизни Гения и Музы — это преддверие к новой полноте жизни< Это преддверие к новой полноте мифа. Миф — общий замок Гения и Музы. Населяя его, они зовут туда свою нацию и все человечество.
Гений лепит свою Музу как скульптор, раскрывая перед ней волшебные картины мифологии. Прежде чем увлечь человечество. Гений должен увлечь Музу. Муза же впоследствии сама будет лепить образ Гения, внося в их общий миф свои черты. Только это может быть названо сотворчеством Гения и Музы.
Но миф как общее детище Гения и Музы стремится стать мифологией — целым миром, где отдельные произведения не сталкиваются в хаотическом безумии, а соединяются в космос. Мифология — высший итог деятельности Гения и Музы, и, войдя в мир, она может превратиться и в религию, и в идеологию... Мифология — вечный мост» соединяющий Гения и Музу с настоящим, прошлым и будущим человечества.
Лишенный Музы, Гений лишается желания полета. Он тяжелеет, его тянет вниз, в зовущие глубины инферно. Его наполняет ужас, и в глазах его играют багровые отсветы.
Так рождается черный гений, мучимый гениальностью. Его мифология становится танцем над бездной, безумным танцем древнего божества, обращенного в демона и желающего быть Сверхчеловеком. Голоса инферно одолевают его и в конце-концов дарят одиночество безумия. Такова гениальность Ницше, чистый свет которой заполнили багровые сумерки…
Гений и Муза являют собой одиночество двоил, пока еще не разгаданных и непонятых человечеством. Но даже такое одиночество двоих есть все же меньшее одиночество, чем одиночество Святого и Героя в восторженной толпе, которая при смене декораций может распять и Святого, и Героя...
Конечно, Гений и Муза хотят пробиться к сегодняшнему человечеству и воссоединиться с ним. Однако это желание имеет свои пределы. Переходя их, оно искажает величие творчества. Это случилось с Галой и Сальвадором Дали.
Они выбрали славу и восторг — эти изменчивые дары современников, отодвигаясь от Вечности. Но выбор современности в ущерб Вечности всегда приводит к отчуждению Гения и Музы, Это выразилось в том, что ни на одном из портретов Галы, сделанных Дали, нет Галы. Холодное и одинаковое лицо смотрит на нас со множества полотен;
окруженное бездной фантазмов, оно не становится от этого живее. Улыбка не трогает застывшие губы и глаза…
И лишь в работах, где отсутствует лицо Галы, мы можем иногда ощутить присутствие истинной Галы — гениальной Музы одного из самых странных и трагических художников XX века...
Единство Гения и Музы может проникнуть в обыденность и оплодотворить ее. Речь идет о мужчине и женщине, которые превратили семейную жизнь в вечно обновляющийся миф и нашли в нем неповторимые цельность и счастье. Этот миф значим лишь для них, но он — преддверие восприятия гениальности и самой гениальности…