Мара — губительница Перуна

 

(Марья Белая Лебедь, Авдотья Лиходеевна, Маринка, Середа.)

У Перуна была и другая супруга — злая колду­нья из нижнего мира, ко­торая несла ему лишь несчастья. Ее языческое имя в точности неизвестно. Предположительно оно было связано, как v »Mo-раны, с корнем «мар/мор». По­тому условно назовем ее Мара. Это слово у славян означает «привидение», а также злого духа, давящего людей во сне (родственно фр. cauchemar, «кошмар», англ. nightmare). Сродни ей кикимора (мара, маруха) — злая домовиха, связанная также с болотом. Лужицкая Мара, впрочем, до­брая богиня (Морана?).

Индоевропейские корни ner/nor и mer/mor связаны с плодородием, мужской силой, водой (морем) и в то же время со смертью. Отсюда целый ряд мифологических имен и названий: Марс (Маворс, Мармар, Мамурий, Мамерк и др.) — италийский бог войны и плодородия, Нерио — его жена, богиня любви и войны; Норея — богиня плодо­родия и воды у племени нориков (на верхнем Дунае); Нерта — германская богиня воды и земли; Ньёрд — бог моря, отец божеств плодородия Фрейра и Фрейи; инд. пага-ka, тохар, пате — «преисподняя» (ср. славянское «нора»). Словом, корни эти охватывают нижний, подводно-под-земный, мир во всем его многообразии: мир жизни и смер­ти, куда ложится зерно и уходят покойники, откуда выра­стают-воскресают растения, спасая от голода крестьянина и его скот.

Миф о Перуне и Маре хорошо сохранился в былине о Михаиле Потыке. Архангела Михаила народ считает громовником, а «потык» означает «птица» (древнерус. «потька»). Крылатый архангел (позднее — герб Киева) мог ассоциироваться с орлом или вороном — птицами Перуна.

Герой былины, собирая дань, встретил царевну Авдотью Лиходеевну (Марью Лебедь Белую) — язычницу и кол­дунью. Они поженились, и Марья взяла с Потыка клятву: уйти в могилу только вместе. Вскоре она умирает, и ее хо­ронят в обширной могиле вместе с Михайлой и его конем. Под землей Лиходеевна превращается в огромную змею, и Потык ее убивает. Либо появляется змей, богатырь одо­левает его, воскрешает жену и выходит с ней на белый свет.

Примечательны календарные сроки всех этих событий. Потык встречает Марью весной, уходит с ней в могилу осе­нью (в начале сбора дани), а выходит весной, на Пасху. Не случайны и имена героини. День Авдотьи (Евдокии) — 1 марта (чешские Летницы). Лебеди прилетают весной. Эти птицы связаны с нижним миром: ночью Солнце плывет под землей в ладье, запряженной лебедями.

Но злоключения влюбленного богатыря только начина­ются. Его жену похищает чужеземный царь Иван Окуль-евич (или Ахрамей). Трижды Потык догоняет похитителя, возвращает Марью, и трижды она опаивает его вином с зе­льем, а затем губит: хоронит живьем, превращает в камень, распинает в подземелье. В первый раз Михаила спасают другие богатыри, во второй — св. Николай, в третий — Анастасия, сестра похитителя. Только после этого богатырь убивает Марью и ее любовника и женится на своей спаси­тельнице.

Былина весьма напоминает и «Марью Моревну», и «Ивана Годиновича». Совпадают даже имена героинь (Марья, Настасья[37]) и похитителя (Ахрамей). Царь-де­вица тоже носит подобные имена (Настасья, Белая Ле­бедь). Быть может, данная былина — еще один вариант мифа о Даждьбоге и Моране? Но против этого говорит имя главного героя, не солярное, а грозовое (Михаил), со­вершенно отсутствующее в купальских песнях.

Между тем к былине о Потьже близок иранский миф о Кере-саспе. Этот воитель, напоминающий Геракла и вооб­ще индоевропейского громовника, вовсю крушил палицей драконов и других чудовищ. Но пэри (колдунья) Хнанта-ити погрузила его в чародейный сон. Герой пробудится лишь тогда, когда наступит конец света и змей Ажи-даха-ка вырвется из оков. Победить же его сможет только Ке-ре-саспа. Вспомним также чеченского Пиръона, громов­ника, погубленного ведьмой.

Космический цикл в мифологическом мышлении уподоб­ляется годовому. Так, создание мира соответствует весне. Эпоха всеобщего упадка — зиме. А конец света и его об­новление (через космическую битву) — началу весны. По­тому, например, поединок со змеем — это и битва изначаль­ных времен, и ежегодное весеннее сражение, и будущий эсхатологический бой. И не столь важно, бьется ли сам Гро-мовник или его земное подобие — сын, герой, богатырь, святой.

В XIII—XIV вв. в Болгарии сложилась легенда о свя­том Михаиле из Потуки. Своим именем он был, видимо, обязан герою русской былины. Однако в житии болгарско­го святого использован совсем другой, но тоже змееборче-ский сюжет: герой, подобно Георгию или Персею, спасает царевну от змея. (Георгий у русских также считался гро-мовником.)

Потыка хоронят в большой яме — комнате, перекрытой деревом, с женой и конем. Это напоминает древнерусские (а также скандинавские и великоморавские) дружинные погребения IX—X вв. Но на Среднем Днепре такой об­ряд был распространен у скифов-пахарей, а зародился здесь еще раньше, когда праславяне чернолесской культуры под влиянием киммерийцев стали хоронить своих знатных во­инов в деревянных гробницах, иногда с конями.

В скифо-сакском мире такие погребения распростра­нены от причерноморских степей до Алтая (Пазырык). На Днепре они исчезли с падением Великой Скифии. И вдруг в I в. н. э. сарматы[38], обосновавшись на Роси и Тясмине (в бывшем главном царстве скифов-пахарей), принялись хоронить своих воинов (вопреки собственным бычаям) в деревянных склепах. Такие же склепы ветре-аются здесь в II—V вв. (Черняховский могильник), по­ле чего исчезают до X в.

Будто духи знатных сколотов снова и снова вселялись в хозяев древней земли! Как вообще могла сохраняться у бесписьменных народов почти 2000 лет память о погре­бальном обряде? Только в мифе. Мифе о гибели и воскресении Громовника — бога знатных воинов, иранских и сла­вянских. Лишь у иранцев и славян он и прослеживается и, видимо, был заимствован вторыми от первых не позже скифского времени.

Древние уподобляли смерть царя концу света — ми­ровому пожару, гибели богов. Потому скифы (лесостепные и степные), саки и русы X в. поджигали и даже сжигали деревянные гробницы своих царей и князей. Но за гибелью следовало возрождение — приход нового царя. Славяне, как уже говорилось, тоже знали миф о гибели Громовника в битве с Чертом перед мировым пожаром. Но в «кален­дарном» варианте мифа финал оптимистичнее: незадачли­вый бог четырежды воскресает и наконец обретает до­стойную супругу. Это, несомненно, Летница-Громовница (в былине — Анастасия).

Что же до похитителя, то его солярное имя (Иван Окульевич) может намекать на какой-то конфликт Перуна с Даждьбогом из-за Мары. Но, судя по другому его имени (Ахрамей), это тот же Кощей-Чернобог. Не скрывается ли за христианизированным именем Ахрамей (Варфоломей) иранский Ахриман?

Весьма близка к былине о Потыке былина «Добрыня и Маринка». Добрыня (также змееборец) влюбляется в рас­путную колдунью Маринку (любовницу Змея), а та пре­вращает его в златорогого тура. Богатыря спасает лишь его мать-волшебница, пригрозившая обернуть ведьму « сукою - волочайкою ».

Еще один фольклорный вариант мифа, возможно, от­ражен в романе А. А. Кондратьева «На берегах Ярыни». Этот незаслуженно забытый писатель-мифолог «серебря­ного века» в 1930-х гг. оказался в дебрях Волыни, где и создал роман — настоящую энциклопедию народной мифологии. В нем болотная чертовка Марыська выгоняет из реки водяного, а потом, найдя на дне ее древний идол Перуна, объявляет себя женой низвергнутого бога. Роман привлек внимание В. Н. Топорова.

«Волховская коровница», к которой, по новгородской легенде, летал спать змей-Перун, вероятно, тоже Мара, связанная с нижним миром. У латышей Маря — богиня коров.

В. В.Иванов, В.Н. Топоров и их ученики восстановили миф о Громовнике и его неверной жене. Эта жена принад­лежит нижнему миру, имя ее связано с корнем «mor/mer». Она изменяет Перуну со Змеем. У нее рождается девять сыновей. Узнав об измене, Громовник молнией сжигает ее дом, и в огне гибнут все дети, кроме одного — настоящего сына Громовержца.

Миф этот восстанавливается в основном на балтском и восточно-романском материале. Так, по литовскому пре­данию, Дундулис (то есть Перкунас) сжег детей Лау-мы — богини-ведьмы, подобной Яге. Напоминает Ягу и румынская Жоймэрица (олицетворение пасхального четверга). Она приходит с мертвецами к костру, но убега­ет, услышав, что ее дом горит; боится ритуального огня, но карает огнем плохих прях.

У славян же следы этого мифа, возможно, сохранились в образе святой Середы. Ей, в отличие от Параскевы-Пят­ницы и Анастасии-Недели, не соответствует какая-либо православная святая. Середа, подобно Пятнице, помогает пряхам, но карает за прядение и другие женские работы в свой день. В украинских поверьях она — мать 12 доче­рей, в ночь на среду ходит голая и прядет (подобно Макуше) брошенную кудель. У болгар Середа — в черной или бе­лой одежде, с большими зубами. Она нещадно наказывает женщин за работу в ночь на среду, но от нее можно спастись, крикнув: «На море Серединские дети погорели!». Тогда гневная богиня побежит спасать своих детей. Украинцы го­ворят: «Середа — дiвка, а П'ятниця — жшка». Есть также выражение: «Кривится, как Середа на Пятницу». Иначе говоря, Середа моложе Пятницы (Лады-Мокоши) и враж­дебна ей.

Самое же интересное в том, что в астрологической си­стеме (следы которой у славян мы уже не раз отмечали) среда посвящена богу магии и мудрости — вавилонскому Набу, иранскому Тиру (Тиштрии), римскому Меркурию, германскому Водану. Лишь у славян среда — день жен­ского божества, а также у восточных романцев и иранцев (таджиков).

Романская Майка Мьеркурь (Мать Среда)[39] считает ся хозяйкой зверей и птиц и именуется «носительни вод» и «вилами земными» (на которых держится зем Таджикская Биби-Чор-Шамбе (Госпожа Среда) об в пещере и охотно помогает людям, но строго запр прясть в среду и пятницу. Эти две богини, осо Мьеркурь, близки к скифской Апи-Змеедеве — ~емли и воды и хозяйке животных.

Кто же такая Середа? На добрую Лелю она не похожа. Черт громовницы, как Огненная Мария, i ет. Но она и не зла — скорее строга, как Пятница-Mi которую отчасти дублирует. Возможно, в образе слились черты Мары и скифо-славянской Великой Богиш (Апи, Лады-Мокоши).

Происхождение Мары неизвестно. Скорее всего' она из рода Чернобога. Роду Белбога она несет лишь зло. Она не воительница, подобно Яге. Но лишь Мара может одо­леть, хоть на время, непобедимого Громовника — женскими чарами, коварством и хмельным питьем. Впрочем (судя по Середе), и она не чужда добра.

Дзевана — лесная охотница

 

(Дивана, Дзивица, Дзевоя.)

По свидетельству Длуго-ша, весной топили изо­бражения не только Маржаны, но и Дзеваны — бо­гини лесов, подобной Диане. Как уже сказано, в Лейпциге еще в XVIII в. публичные женщины топили Маржану и Дзевану, дабы охранить город от женского бес­плодия и мора. Эта лесная боги­ня имела черты и растительного духа: растение коровяк по-поль­ски dziwana. В «Матер верборум» Девана, дочь Перуна и Летницы, соответствует Диане.

Иначе говоря, Девана — племянница Мораны, сестры Даждьбога, Перуна и остальных Сварожичей. Здесь мы снова видим пару из двух богинь, старшей и младшей. Обе они связаны с растительностью и плодородием, только Мо-рана — богиня земледельческая, а Дзевана — охотничья.

В обрядах, описанных этнографами XIX—XX вв., Дзевана, однако, уже не встречается. Но она сохранилась образе Дзивицы у лужичан. Это — красивая молодая охотница с луком и собаками, появляющаяся в полдень или лунной ночью.

Дзеване, возможно, тождественна Дзевоя — белорус­ская богиня девичества, расставание с которой оплакивали невесты перед свадьбой, о чем сообщает Древлянский.

Вероятно, к Дзеване и имеет отношение эпизод в ле­генде о монастыре на Свентокшиской Лысой горе, записан­ной в XVI в. На горе будто бы стоял замок некоей госпожи, которая победила Александра Македонского, оттого воз­гордилась и велела называть себя богиней Дианой. Бог в гне­ве разрушил замок молнией, и на горе возникло святилище божеств Ладо, Боды и Лели.

Как уже показано, в Александре славяне усматривали Даждьбога. Быть может, за легендой скрывается миф о конфликте Дзеваны с Даждьбогом и вмешательстве в него Перуна? Во всяком случае, речь идет о смене одного культа другим.

Богиней древнегреческих амазонок была Артемида-Диана, и их представляли со щитами в виде полумесяца. Не была ли Девана (наряду с Мораной) покровительницей амазонок, укрепившихся, согласно легендам, в пражском Вышеграде и словацком Девине? И не было ли подобных легенд в Польше?

Легенды и слухи о племени, будто бы состоящем из од­них женщин (как правило, воинственных), распространены по всему миру. Только вот этнографам такие женские пле­мена нигде не встречались. В реальной жизни женщины-во­ительницы появляются там, где из-за частых войн погибает много мужчин. Кроме того, могли существовать небольшие общины приверженцев матриархального культа богини где женщины были и жрицами, и охранниками святилища А вести жизнь воинов богини могли, разумеется, главным образом девушки, полные сил и не обремененные семьей.

В Девине, по словам венгерского хрониста XIII в., по­читалась богиня Дева. «Замок Дианы» на Лысой горе — это окруженное валами святилище раннего средневековья. А на Девичь-горе в устье Роси раскопан жертвенник нача­ла нашей эры в виде очага с 9 углублениями (по числу ме­сяцев беременности). Его окружал могильник. Здесь могли почитаться и богиня-мать (Лада), и богиня смерти (Мо-рана), и богиня-дева (Девана). Или же божество, соче­тавшее черты их всех. Матриархальная богиня луны могла быть одновременно девушкой, женщиной и старухой, оли­цетворяя три лунные фазы и три стадии жизни женщины.

Амазонские легенды (например на Кавказе) связыва­ются со всякого рода «Девичьими крепостями (горами)». Конец «девичьего царства» в сказаниях обычно наступает с приходом героя-мужчины (Геракла, Тезея, Арджуны, топ же Искандера-Александра, Пржемысла и т. д.). Неред; в него влюбляется царица амазонок, и их роман кончае либо ее гибелью, либо свадьбой. «Девичья война» в Че закончилась, по преданию, тем, что воины Пржемысла пе­реженились с амазонками.

Мифологическую суть таких легенд хорошо раскрывает записанная на Смоленщине «Сказка о девичьем и мужичь­ем царствах». В ней мужчины и женщины живут дву дельными «царствами», не ведая о любви и браке, пок; встретились однажды мужик с девкой и не полюбили друга... Для патриархального мифа амазонство — «доисторическое», изначальное, неестественное состояние, которое должно смениться нормальным, то есть патриархальн:

Девана — самая младшая по возрасту из славянских богинь. Но образ ее — весьма древний. Еще на трипо. сосудах изображалась лучница с кошачьей головой. Н ке ездит германская Фрейя. Литовская богиня сч Лайма именуется также Леле Менуле («лунная») и Meдзиойна («лесная»). Хозяйка лесов и зверей, Девана, однако резко отличается от еще более древней лесной хозяйки Яги, старой, злобной, сеющей вокруг смерть и ужас лодая лунная охотница хорошо вписалась в мир землед ческих богов и семью Лады и Сварожичей.

Симаргл — крылатый пес

 

Богу Симарглу, входивше­му в пантеон «Владими­ра», решительно не везло с памятью потомков. Древнерус­ские книжники разделили его на богов Сима и Ргла. Мифологи XVIII в. обратили в «Зимцерлу», богиню весны и зари. В фольк­лоре его имя не сохранилось.

Исследователи давно пред­полагали в Симаргле иранского Симурга. Но доказать эту версию на археологическом материале сумел лишь Б. А. Ры­баков.

Истоки этого образа — в трипольских изображениях крылатых псов, стерегущих посевы на небе. Имя же Си­мурга восходит ко времени арийского единства. В Ригведе птица, похитившая для Индры сому — божественный на­питок, именуется «шьена» («орел», «сокол», «ястреб»). В послеведической традиции ей соответствует Гаруда — огромная птица, на которой летает Вишну. А в иранской — птица саена (авест. [saena]); в I тыс. н. э. произносилось «сэнмурв», позднее — «симург».

В зороастрийской мифологии саена-сэнмурв — гигант­ская птица, стерегущая древо жизни. Она стряхивает с него семена всех растений, и те разносятся по свету. Саена име­ет тройную природу (собаки, птицы и мускусного живот­ного), обладает зубами и молочными железами, живет в пе­щере и ведет ночной образ жизни. Она создана первой из птиц и связана с потусторонним (духовным) миром.

У Фирдоуси Симург — громадная птица, живущая на мировой горе Альбурс, царь птиц, покровитель Рустама и воспитатель его отца Заля. В сказках типа «Трех царств» героя (соответствующего Зоревику) выносит из подзем­ного мира в земной исполинская птица. В сказках иранских народов (курдов, таджиков, памирцев, белуджей) она име­нуется Симург; в армянской сказке — «синама», в грузин­ском и осетинском эпосе о солнечном герое Амирани — «пасконджи». В грузинском литературном языке «паскун-джи» — «грифон», в армянском «паскуч (паскудж)» — «гриф», «симург». В сказках данного типа птица обычно враждует со змеем (от которого герой и спасает ее птенцов). Гаруда — враг змей-нагов, а на средневековых иранских клинках изображалась схватка Симурга с драконом. Об­щечеловеческий миф о борьбе орла и змеи означает про­тивоположность небесного и подземного миров.

В иранском искусстве сэнмурв изображается с голо­вой, парой лап и хвостом собаки, крыльями птицы и чешуей змеи (или рыбы), иногда с козлиной бородкой, с ростками на хвосте или плече или с процветшим языком. Из Ирана этот образ проник в Среднюю Азию и Европу. На фрес­ках Пенджикента спутник Рустама — сэнмурв с головой льва. На болгарских сосудах IX в. из Надь-Сент-Мик-лошского клада изображены сэнмурвы с головами барсов, грифонов, рогатых львов, иногда с бычьими или конскими ногами и всегда — с процветшими хвостами. Словом, сэн­мурв сочетает черты животных всех трех миров: небесного, земного и подземно-подводного. Недаром он обитает на Мировом Дереве или Мировой Горе.

В скифском искусстве подобные существа изображены на ножнах меча из Елизаветовских курганов на Дону, кон­ском налобнике из Волковцев на Суле и бляхе из Семибрат-них курганов на Кубани. У всех них — пара лап хищника, крылья и чешуйчатый хвост. Первое существо (с головой грифона и рыбьим хвостом) борется со змеей. У второго — семь собачьих (или волчьих) голов, длинное чешуйчатое тело и рыбий хвост. Над ним — маска человека-льва. Третье имеет голову собаки или волка, козлиную бородку, крыло в виде головы грифона и змеиный хвост с головой утки на конце. А на навершиях из степных скифских кур­ганов изображался «грифон-гиппокамп» с головой и лапа­ми собаки (волка), гребнем на шее, крыльями, змеиным телом и хвостом рыбы.

Волковецкий налобник напоминает сцену на чаше IX в. до н.э. из Хасанлу в Иране: герой в львиной шкуре бьется с драконом о трех собачьих головах. В индоевропейских мифах чудовища часто многоголовы и имеют черты змеи, собаки, волка (Ажи-дахака, Кербер, волк Фенрир и т.д.). Львиную шкуру носит Геракл (греческий и скифский), тиг­ровую (или барсовую) — Рустам. А злого Симурга по­беждает у Фирдоуси Исфендиар, во многом повторяющий подвиги Рустама. Очевидно, волковецкое существо — злой дракон с чертами сэнмурва, а остальные — добрые Си­мурга (особенно елизаветовский змееборец). Глиняные фи­гурки крылатой собаки (сэнмурва) и птицечеловека (Гару-ды) найдены на Вельском городище.

У скифов образы сэнмурва, грифона и дракона как бы переходят друг в друга. Это не прихоть художника. Все эти существа призваны соединять три (или хотя бы два) вер­тикальных мира. В мире мифологических зверей идет та же борьба, что и в мире богов: чудовище стремится завладеть всеми тремя мирами, но ему противостоит добрый чудо-зверь, которому доступны все эти миры.

В скифской космологии хищные птицы символизируют верхний мир, копытные животные — средний, хищники — нижний. У скифских же чудо-зверей, описанных выше, пре­обладают черты существ верхнего и нижнего миров. Скифы противопоставляли эти два потусторонних, загробных мира земному миру жизни. Именно с потусторонним (духовным) миром связан зороастрийский сэнмурв (саена).

У античных авторов грифоны иногда имеют черты волка или собаки («безгласные псы Зевса», по Эсхилу). Грифоны с чертами собак есть в древнем и средневековом искусстве Средней Азии. Крылатые собаки встречаются в легендах Средней Азии, Алтая и Хакасии. Все это подтверждает, что образ собако-птицы — общеиндоевропейский.

У славян изображения сэнмурва-Симаргла впервые по­являются на преславской диадеме X в.[40] Симарглы с голо­вами барсов, грифоны и крылатые барсы сопровождают здесь Александра (Даждьбога), летящего на грифонах. Особенно часто встречается Симаргл на древнерусских под-весках-колтах и русальных браслетах XII—XIII вв. В этих украшениях плясали на языческих русалиях княжны и бо­ярышни. Хвост, крылья, язык Симаргла изображаются здесь процветшими или перерастают в растительную пле­тенку. Иногда он имеет голову грифона или барса.

Древнерусский Симаргл крылат, однако связан не с не­бом, а с плодородной почвой. На браслете из Твери, на серб­ских и украинских книжных миниатюрах XII—XVI вв. Симарглы находятся у корней древа жизни, вырастающего из их тел. На металлической арке XII в. из Вщижа они изображены ниже птиц, символизирующих движение солн­ца, и выше ящеров — хозяев нижнего мира.

На браслете из Старой Рязани хвосты Симарглов пере­растают в древесные корни. А на тверском браслете Си­маргл вырастает из земли подобно дереву. Плясунья-ру-сальница с рогом в руке держит его за крыло. Это позволи­ло Б. А. Рыбакову отождествить Симаргла с загадочным богом Переплутом, поклонники которого (согласно анти-языческим поучениям), вертясь в танце, пили из рогов. Переплута исследователь усматривает и в изображениях птиц с мужскими головами в колпачках. На браслетах те­ла их, как и у симарглов, перерастают в корни или расти­тельную плетенку. На рельефах Георгиевского собора в Юрьеве-Польском у них — спирали на груди и процвет­шие хвосты.

Со спиралями (знаками солнца) и чешуйчатыми телами изображены (подобно семибратненскому сэнмурву) симар­глы на вратах собора Рождества Богородицы в Суздале (XIII в.). Сэнмурвы со спиралями на крыльях известны и в венгерском искусстве X в. А на крыльях «переплутов» на старорязанском браслете — солнечные косые кресты.

Эта связь Симаргла одновременно с землей, растительно­стью и солнцем заставляет вспомнить Ярилу или Диониса (отождествлявшегося с подземным солнцем). А в Вельс­ке (Гелоне), где найден глиняный сэнмурв, ираноязычные будино-гелоны почитали «Диониса Гелонского».

В древнерусском искусстве, как и в скифском, очень близки образы Симаргла-сэнмурва и дракона. В средне­вековом искусстве Запада и Руси дракон (например на ико­нах св. Георгия) имеет собачью (волчью) голову, длинное тело змеи, крылья и пару лап хищника. Но у собакоголо-вого «дракона» на капители XII в. из Чернигова процвет­ший хвост перерастает в плетенку. У драконов на рельефах Георгиевского собора — процветшие хвосты и сплетенные узлом тела, иногда — бородка (как у скифского и иранских сэнмурвов). На суздальских вратах и у драконов, и у си-марглов чешуйчатые тела и собачьи головы; у драконов также процветшие хвосты, иногда бородки, на крыльях — ростки или спирали.

У южных славян, как уже говорилось, добрые драко-ны-громовники бьются со злыми — водными. На древне­русских хоросах (церковных люстрах, символизирующих солнце) изображаются драконы и грифоны, а на ростовских резных наличниках XIX в. собакоголовые драконы охра­няют солярный знак. Среди чудо-зверей георгиевских ре­льефов есть «грифозмей»: передняя часть тела грифона, две лапы, процветший змеиный хвост, на груди — солнечная спираль. Он напоминает скифского «грифона-гиппокампа», тоже солярного: этот зверь изображался на навершиях там же, где в других случаях выступает Аполлон-Гойтосир, грифон или просто солярный знак.

Итак, уже в общеиндоевропейской мифологии было кры­латое существо — змееборец, связанный с плодородием, растительностью и всеми тремя мирами. В общеиндоиран­ской мифологии оно выступало в трех образах — гигант­ской хищной птицы, крылатого пса и птицечеловека. У иран­цев (и греков) это существо слилось с ближневосточным грифоном, у скифов — также с драконом. Отчасти слились у скифов и образы грифона и дракона. При этом древний крылатый персонаж у иранцев раздвоился на благого небес­ного змееборца и злое небесное или подземное чудовище.

К славянам от иранцев проникли позитивные образы дракона, грифозмея и сэнмурва, связанные с раститель­ным плодородием и солнцем. Произошло это задолго До X—XIII вв., когда эти образы материализовались у славян в золоте, серебре и камне. Персидские сэнмурвы, вероятно, повлияли на внешний облик славянских симарг-лов, но само имя (а значит, и образ) Симаргла заимство­вано от северных иранцев (скифо-сарматское marg вместо персидского [marg]). И не от сарматов (у них, как и у сред­невековых аланов и осетин, крылатый пес не встречается), а скорее всего, от будинов-гелонов скифского времени.

На древнерусских украшениях грифоны чаще встречают­ся к западу от Днепра, симарглы — к востоку. 1

При этом на славянской почве Симаргл сильно изме­нился: стал лишь божеством земной почвы, приобрел более человекоподобный облик и чисто славянское имя Переплут. Но неизменной осталась его добрая суть стража и источ­ника сил плодородия. Единственный из славянских чудо-зверей, он занял место в «пантеоне Владимира» среди верховных богов Руси.

Прове — бог правосудия

 

Племя вагров, обитавшее на востоке нынешней Гольштинии, почитало бога Прове. Святилище его описал Гельмольд, который собственноручно это капище разрушил (Священник с епископом по-воровски подожгли святыню, когда в ней никого не было: славяне даже не охраняли ее, не ожидая ни от кого в мирное время такого кощунства.) Несколько дубов среди за­поведной рощи окружала ограда. В ней по вторникам князь и жрецы вагров вершили суд.

Идола в святилище вовсе не было. Тем не менее внешний вид Прове описан Бото. Бог был с длинными ушами, в ко­роне и сапогах, в руках держал знамя и красный proveyssen («железо испытания») — атрибут «божьего суда». Послед­ний состоял в том, что обвиняемый должен был удержать в руках раскаленное железо (например сошник). Поздней­шие авторы и иллюстраторы превращали этот предмет в щит или сошник. «Божий суд» такого рода больше свой­ствен германцам, чем славянам, но ведь вагры жили на самом западном краю славянского мира.

В скупых сведениях об этом боге много загадочного. Имя его, очевидно, означало «право» или «правый». Он, бе­зусловно, был богом правосудия. Корона — знак власти. В то же время знамя — скорее, атрибут воина. А длинные уши — черта животного (волка? собаки? копытного). Она естественна для лесного бога. Что означали сапоги, не ясно.

Исследователи нередко отождествляют Прове с Перу­ном. В печатных изданиях Гельмольда имя бога передается как «Проне», но это скорее поздняя описка. Существеннее то, что дуб — священное дерево Перуна. Грозный бог-во­итель, хранитель клятв и каратель преступников, вполне мог стать богом права и суда, покровителем испытания, связан­ного с металлом и огнем.

С другой стороны, вторник в астрологической системе день планеты Марс и бога войны. В поэме Низами «Семь красавиц», построенной на астрологической символике, Марсу посвящены красный цвет и народ славян — бесст­рашных воителей. Как показано выше, с Марсом запад­ные славяне отождествляли Даждьбога-Ладо, а с планетой Марс — его смертоносную ипостась. Быть может, Прове §У| это Даждьбог? Тем более что хранителем справедливости и закона у славян считался в первую очередь Даждьбог-Солнце. Тогда корона Прове может быть лучистым венцом Солнца, а длинные уши бога — собачьими или оленьими (вспомним Ивана Сучича или златорогого оленя, рожда­ющегося на Рождество у болгар). А раскаленный сошник как средство испытания напоминает пылающий небесный плуг Колаксая.

У других славян, кроме вагров, Прове неизвестен. Но этот, казалось бы, чисто племенной бог, не выпадает из общеславянского пантеона, считать ли его Перуном или Даждьбогом.