Золото распятий цвета масла
Питер Гринуэй
Золото
Последнее яблоко
Свое последнее яблоко Иоахим Фингель надкусил новенькими золотыми зубами. Демонстрировал прикус в зубоврачебном кабинете. Дантисту помогала ассистентка Вера. Назвали ее так в честь американской кинозвезды, которая однажды на глазах Вериного отца прыгнула нагишом, откровенно раскинув ноги, в голубую воду бассейна на калифорнийском побережье; этот исторический кадр вошел в подпольный фильм, закупленный в Гамбурге. Вера, состоявшая в «гитлерюгенде», собрала на Иоахима досье, из которого следовало, что он еврей. Не стоит исключать вероятность того, что сделала она это после того, как Иоахим не ответил ей взаимностью. Он был хорош собой и разъезжал на «Альфа Ромео». Пока пациент разглядывал свою новенькую улыбку в предложенном ему зеркальце, дантисту выговаривали за излишнюю симпатию к еврейской расе и преступное расходование дорогостоящих материалов. Иоахиму было велено открыть рот и пройтись зубной щеткой по золотым зубам, после чего его новенькие челюсти выдрали с мясом, он успел только взвизгнуть от боли. Вера держала наготове плевательницу, а ее братья – заряженные стволы. Яблоко с оттиском чудо-зубов вместе с использованными тампонами и прочими отходами отправилось в мусорную корзину, откуда позже его выудила заплаканная девушка Иоахима – Натали. Свою реликвию она поместила на каминную полку в бабушкиной гостиной, хотя было доподлинно известно, что фрукты там окаменевают из-за необыкновенной сухости в квартире, подозрительной тишины в доме и отсутствия всякого движения на улице. Бабушка Натали уже хранила окаменелый виноград из пострадавшего от землетрясения городка Посиллипо близ Неаполя, окаменелый апельсин из Святой земли и окаменелый авокадо с острова Эльба из личного сада Наполеона Бонапарта. Все эти фрукты стояли рядком на каминной полке как олицетворение вечности.
Иоахимовы новенькие золотые зубы оказались в нацистском сейфе, впоследствии же их отправили на завод по переплавке драгоценных металлов в Баден-Баден. Они вошли составной частью в золотой слиток (инвентарный номер 557/KLObb), который по окончании войны обнаружился на границе Италии, Австрии и Швейцарии, возле города Больцано, известного своим неумением готовить настоящие спагетти.
По ошибке Иоахима увезли в Аугсбург, хотя табличка у него на шее ясно указывала: Аушвиц. Иоахим был красив и без зубов и совсем не похож на еврея. Он умер в подвале, где сидел в компании пленного английского летчика; в ожидании пыток тот поклялся прихватить с собой по крайней мере одного нациста. Такой тонкий нюанс, что Иоахим – немецкий еврей, оставил англичанина равнодушным. Он задушил Иоахима жгутом, связанным из лоскутов разорванного нижнего белья. Другой бы на его месте не решился пойти на смерть голым, но английский летчик знал: раздевание донага и другие унижения входят в ассортимент немецких пыток, так что он в каком-то смысле предвосхитил и заранее подготовился к неизбежному. Возможно, он где-то даже желал проверить посредством акта мазохизма, нельзя ли получить удовольствие без боли, прежде чем подвергнешься боли без удовольствия. Впрочем, ожидания английского летчика, готовившегося принять мученическую смерть от рук палачей, не оправдались. После того как он задушил красивого беззубого еврея, когда тот безуспешно пытался разжевать недоваренную фасоль, его отпустили на все четыре стороны. Вероятно, таким образом решили наградить образцового антисемита.
Натали подверглась преследованиям со стороны властей за связь с евреем, заказавшим золотые зубы. Откупившись родительскими деньгами и собственным телом, она бежала из Франции и через Пиренеи добралась до Испании. На горном перевале Натали познакомилась со скульптором Майолем, благодаря которому ее цветущее, бесстыжее, жизнерадостное тело, застывшее в бронзе, можно теперь встретить во всех концах света по меньшей мере в десяти разных вариациях. Одна такая статуя в настоящее время выставлена в Нью-Йорке, в кафетерии музея Метрополитен. Однажды Майоль записал в своем дневнике, что именно эту статую он хотел покрыть сусальным золотом, потому что для него Натали была поистине золотым воспоминанием.
Не прикладывая никаких усилий, Натали и Иоахим оставили о себе память: она стала Евой в бронзе, а он надкусил ее яблоко.
Блонди
18 февраля 1942 года в берлинских газетах появилась фотография любимой собаки Гитлера – Блонди. Тут же преданные национал-социалисты обзавелись эльзасскими суками по кличке Блонди или переназвали уже имеющихся сук. По ряду оценок в июне 42-го в великой Германии насчитывалось свыше двадцати тысяч собак, которые откликались на кличку Блонди. Это привело к заметной путанице в городских парках. Эльзасская порода еще известна как немецкая овчарка, поэтому повсеместный энтузиазм неудивителен. Волна патриотических переименований зашла так далеко, что кличка Блонди распространилась и среди других пород.
После первых неутешительных сводок из Сталинграда в октябре 42-го индикатор всеобщего собачьего поветрия зафиксировал любопытные колебания и изменения. В Померании гауляйтер Ганс Либерманн-Рихтер, ярый приверженец расовой чистоты, высказался в том духе, что только эльзасские суки вправе называться Блонди, остальные же подлежат уничтожению. Дать дворняге гордое имя Блонди значило нанести оскорбление фюреру. После тревожных сигналов общественности было публично объявлено, что не должно быть Блонди среди кобелей. Назвать кобеля этим именем стало равносильно признанию транссексуальности или, по тем временам, гомосексуализма, который, будучи еврейской заразой, по словам Ганса Либерманна-Рихтера, существовал исключительно в концентрационных лагерях, где ему и место.
В январе 43-го власти Эльзаса в ответ на продолжающиеся неудачи армии вермахта под Сталинградом постановили, что в знак любви к фюреру все эльзасские суки впредь должны именоваться Блонди. Это был жест патриотической поддержки на местах. Как-никак Эльзас дал имя немецким овчаркам, так же как Далмация – белым пятнистым собакам. В Страсбурге, столице Эльзаса, всякий, кто плохо обращался с эльзасской сукой по кличке Блонди или пытался таковую усыпить, пусть даже по медицинским показаниям, подлежал аресту, а водитель, насмерть сбивший или просто покалечивший эльзаску Блонди, приговаривался к высшей мере наказания через повешение. Так власти законодательно закрепили неразрывную связь между фюрером и эльзаской Блонди. Любой выпад против эльзасской суки по кличке Блонди приравнивался к выпаду против фюрера.
В 39-м году всем евреям «третьего рейха» было запрещено иметь собак. Однако в марте 43-го какой-то шутник-нацист из полицейского управления в Тюрингии перевернул ситуацию на сто восемьдесят градусов, объявив, что отныне все евреи должны обзавестись собакой, а именно эльзасской сукой по кличке Блонди. Таким образом евреям постоянно напоминали бы о фюрере. Больше того, в каждой еврейской семье появилась бы сторожевая собака, которая бы следила за каждым шагом своих хозяев. Это нововведение (метафорически) намекало на то, что фюрер – сторожевая собака для мирового еврейства. Поскольку в Тюрингии осталось не так много евреев, проследить за исполнением этого распоряжения оказалось проще простого. Каждый день всем евреям и их сукам Блонди предписывалось явиться в местное отделение гестапо, где животных тщательно обследовали: хорошо ли вычесана шерсть, нет ли блох, все ли в порядке со здоровьем. За больную или тощую собаку следовало жестокое наказание.
Мэр Фольксдорфа Йозеф Хаммерманн после смерти жены, в просторечии Блонди, издал указ, согласно которому все евреи, имеющие собаку с тем же именем, обязаны приобрести для нее золотой ошейник в знак уважения к фюреру и покойной супруге мэра. За попытку связать в одном указе фюрера и собственную жену Йозефу Хаммерманну досталось на орехи, хотя его помощник Гаральд Коперникус постарался изменить формулировку и по возможности смягчить удар. Дело в том, что Коперникус когда-то спал с женой шефа, и его запоздалые попытки выправить ситуацию оказались неуклюжими – то ли по причине некомпетентности, то ли из-за ревности, поскольку незадолго до смерти фрау Хаммерманн снова пустила мужа в свою постель. Городские сплетни лишь усугубили и без того щекотливую ситуацию, и вскоре указ был отозван, но к тому времени двадцать семь фольксдорфских евреев уже оказались за решеткой, а их эльзасские суки по кличке
Блонди – в собачьем приюте, конфискованные же ошейники были переплавлены в два золотых слитка. Один слиток пропал – возможно, его похитил помощник мэра в качестве компенсации за моральный ущерб. Второй слиток попал в Кёльн, а оттуда в Баден-Баден, где его завернули в зеленое сукно и положили в сейф самого респектабельного банка. Говорят, в самом конце войны этот и еще девяносто девять золотых слитков сержант армии вермахта Ганс Доппельманн самолично упаковал в два больших чемодана, которые погрузил на заднее сиденье черного «Мерседеса» (номер TL 9246). Девяносто два слитка из этой сотни были позднее обнаружены в лесу на границе со Швейцарией, неподалеку от итальянского города Больцано, известного своим неумением готовить настоящие спагетти – их не едят даже голодные собаки.
У главной суки «третьего рейха», вероятно, единственного существа, чью любовь и преданность полностью разделял ее хозяин, появился щенок, которого назвали Вольф. Гитлер всегда считал свое имя Адольф старой формой немецкого «вольф» (волк). То есть косвенно Гитлер как бы признал свое отцовство и, следовательно, по крайней мере метафорически, свое волчье происхождение. У главной суки была персональная обслуга в лице сержанта Фрица Торнау, в чьи обязанности входило кормить и выгуливать собаку в отсутствие хозяина, который, в свою очередь, выполнял обязанности фюрера. Когда Гитлер усомнился в эффективности упакованных в латунные гильзы капсул с синильным ядом, с помощью которых он мог при желании покончить с собой, одну такую капсулу он испытал на своей Блонди. В мае 45-го в бункер, расположенный под главной канцелярией «третьего рейха» в Берлине, были вызваны профессор медицины Вернер Хаазе и сержант Фриц Торнау. Они сломали капсулу при помощи пинцета и вылили ее содержимое собаке в пасть. Эксперимент превзошел все ожидания. Смерть наступила мгновенно. Однако когда пришел момент его собственного финала, Гитлер отказался от проверенного на собаке яда. Он предпочел застрелиться из «вальтера» калибра 7,65 миллиметров. О судьбе щенка по кличке Вольф ничего не известно. Может, увезли в Бразилию. Может, подобрал русский солдат. А может, пристрелили.
Собственность Би-Би-Си
Массима Трой прятала свои сокровища в радиоприемнике и называла их не иначе как «собственностью Би-Би-Си». Человеку, который слушал эту радио-станцию в оккупированной Европе, грозила смертная казнь. Таким образом, Массима Трой держала свои ценности там, где решалась ее судьба. Она решила, что если ее застигнут на месте преступления, она скажет: «Я слушаю свое сокровище».
Этот ироничный, остроумный, довольно двусмысленный и смешной ответ не спас бы ее от смерти.
За этим преступным занятием ее и застукали.
Радиопередача называлась «Рабочий на отдыхе», и слушала она ее в своем маленьком саду среди кустов роз в четыре часа пополудни, лежа в шезлонге в белом лифчике и желтых трусиках, а прямо за оградой ее дома в бельгий-ском городке Нокке-ле-Зуте, что на морском побережье, открывался прекрасный вид на пролив Ла-Манш.
На оккупированных территориях передача «Рабочий на отдыхе» считалась откровенно подрывной. Это была регулярная развлекательная программа для рабочих британских военных заводов по производству патронов и снарядов, призванных нести смерть немцам. В производственных помещениях висели динамики, и рабочие, в основном женщины, напевая популярные мелодии, шлифовали корпуса для снарядов, начиняли их взрывчаткой, закручивали потуже болты и писали мелом на смертоносном оружии: «Это тебе подарочек, Фриц!»
В Англии программа пользовалась невероятной популярностью. Она начиналась с запоминающейся музыкальной заставки. Потом в школах под нее придумывали грубоватые стишки с затейливыми, но часто приблизительными рифмами, тему стишка каждый раз определял герой последней радиопередачи. Риббентропа рифмовали с жопой, недотепой и ложкой сиропа. Гиммлеру доставалось как киллеру. Даймлер делал «займ, бля» и осуществлял «найм, бля» в «прайм тайм, бля». Геринг был в себе «не уверинг» и постоянно терял свой «херинг». Из Роммеля делали гомика и комика. У Кислинга в голове не обнаруживалось ни одного «мыслинга». Толстяк Черчилль все перчил и не мог сказать «арриведерчи». Но больше других доставалось жене Эдуарда VIII миссис Симпсон. Американка, к тому же еще и разведенная, она воспринималась как предательница – это из-за нее английский король отрекся от престола. Дети, слушавшие сплетни взрослых, оттягивались на ней по полной программе. Всех непристойных ассоциаций и не перечислить. Тут фигурировали кинозвезды и чайные бренды, производители сигарет и автомобилей, американские жаргонизмы и броские словечки эстрадников. Где-то не дослышав, а что-то переврав, дети пускали в ход свою буйную фантазию, поэтому в их речевках и рифмовках реалии жизни изменялись до неузнаваемости.
В саду дома на морском побережье в городке Нокке-ле-Зуте бельгийский полицейский грохнул радиоприемник Массимы о булыжник, которым были вымощены садовые дорожки, и пластиковый корпус в стиле ар-деко разлетелся вдребезги. Гестаповцы обнаружили ювелирные украшения Массимы, золотые запонки и булавку для галстука ее покойного мужа, а также золотые монеты и пятьдесят золотых медальонов XIX века, которые тот собрал в Испании, сражаясь на стороне республиканцев. Все это свалили в холщовый почтовый мешок. Массиму заставили снять белый лифчик и желтые трусики и подвергли изощренным унижениям.
Холщовый мешок с золотыми предметами, предварительно завернутыми в желтые трусики, юный почтальон Флориан Горрел, родственник покойного мужа Массимы, отвез на велосипеде в городок Слуйс в соседнюю Голландию. Он надеялся со временем стать неофициальным хранителем семейных реликвий. Шесть месяцев они пролежали вместе с ржавыми разводными ключами в фибровом чемоданчике в почтовом отделении Слуйса. Флориан регулярно наведывался в свой тайник, но в один прекрасный день семейные реликвии бесследно исчезли. На полу комнаты с невостребованными посылками валялись желтые трусики. Из них сделали тряпку, чтобы вытирать масляные лампы. Флориан обиделся, что нижнее белье его тетушки использовали для столь низменных нужд. Он вынес трусики на задний двор и там сжег их, щелкнув американской зажигалкой.
Золотые украшения увезли товарным поездом в Антверпен и поместили в шкаф для хранения документов в отделении гестапо, в подвальном помещении Центрального вокзала, начальник которого господин Ван Хойтен был чрезвычайно педантичен в отношении чужой собственности, пусть даже еврейской. Ван Хойтен лично положил украшения в мешочек из зеленого сукна, куда ранее складывали бильярдные шары, и прикрепил к нему бирку, на которой написал: «Город Нокке, радиозолото». В июле 44-го портативный сейф с заветным мешочком перевезли в Баден-Баден. В октябре того же года украшения переплавили вместе с другим ломом. Получился пятисотграммовый золотой слиток, на котором поставили клеймо в виде орла с распростертыми крыльями и инвентарный номер Ft67.
За четыре дня до окончания войны два низших офицера, никогда не имевших дела с золотом, погрузили этот и еще девяносто девять слитков на заднее сиденье «Мерседеса». При этом у сержанта и капрала руки дрожали, а на губах были вымученные улыбки. Золотые слитки отправились в Больцано, в прошлом излюбленное место отдыха дикторов Би-Би-Си. Дело в том, что в 28-м году здесь был проведен семинар для работников радио, и английским гостям все так понравилось, что они основали местный клуб «Би-Би-Би-Си-Си-Си». То, что члены клуба не являлись одновременно любителями спагетти, пошло им только на пользу, в противном случае они были бы сильно разочарованы.
Бельгийское гестапо отправило изувеченную Массиму в Аушвиц, где Би-Би-Си представляли себе в виде хрустального дворца с бьющими фонтанами и хорошенькими дикторшами, которые носят платья в горошек и говорят в аметистовый микрофон грудными голосами. Этот яркий образ принадлежал Форресту Пунктурио. В течение двадцати восьми дней, составляющих лунный цикл (кстати, огромный срок жизни для бельгийского патриота еврейского происхождения в лагере Аушвиц), не было в мужском бараке большего мечтателя. В свое время Форрест работал в Доме Буша, лондонской штаб-квартире Би-Би-Си по вещанию на другие страны, пока из патриотических чувств, помноженных на глупость и ностальгию, в его голове не родился сумасшедший план. Сначала он тайком пробрался в родной Брюссель, затем очутился в Арденнах, в лесном срубе наподобие канадского, потом снова выплыл в Бельгии, на этот раз в городе Спа, где его благополучно арестовали, после чего он оказался в Аушвице, в бараке номер 45. Форрест Пунктурио любил деревянные строения. С редкой теплотой вспоминал он обшитый сосновыми панелями кафетерий в Доме Буша на лондонской Стрэнд. В течение двух лет он там писал большие антифашистские передачи в надежде, что их услышат его соотечественники. Одним из самых приятных для него воспоминаний был свет в кафетерии, который горел день и ночь со дня объявления войны Германии в сентябре 39-го года. Сейчас на дворе был 43-й, лампочки горели вот уже пятый год. Однажды гордый и меланхоличный поляк, напившись, разбил плафон стаканом из-под вина. В другой раз житель Ньюфаундленда, чей дядя погиб, когда его рыбацкую шхуну торпедировала немецкая подводная лодка, в ярости шарахнул стулом по канделябру. В обоих случаях светильники быстро и незаметно восстановили, а все расходы администрация без разговоров взяла на себя. Вся Европа то и дело погружалась во тьму, но кафетерий Би-Би-Си в Доме Буша на лондонской Стрэнд всегда был ярко освещен.
Однажды солнечным августовским днем 43-го года Массиму Трой и Форреста Пунктурио на несколько часов свела судьба. Массима вышла из женского барака, куда привезли румынок, чей язык был ей недоступен, и приблизилась к «колючке», чтобы поближе разглядеть цветы в траве, не важно какие. Она очень тосковала по своему саду, по шток-розам в человеческий рост, синеголовнику с желтыми соцветиями и розовому лихнису, облюбованному божьими коровками, которые прилетают аж из Англии. Форрест Пунктурио увидел Массиму Трой из окна своего барака и удивился, что она сумела подойти так близко к колючему заграждению и ее не пристрелили. Он захотел познакомиться с отважной женщиной. Форрест прогулочным шагом направился в ее сторону, поддевая носком ботинка камешки на своем пути. Когда расстояние между ними сократилось до пятидесяти шагов, он посвистел, и она двинулась ему навстречу. Обменявшись приветствиями, они затеяли нескончаемый разговор, сначала стоя, а потом сидя на траве, разделенные двойным забором из колючей проволоки под высоким напряжением, в пяти метрах друг от друга. О чем они только не говорили: о городах, где побывали, Париже, Венеции, Риме и зажатом среди Флорентийских холмов провинциальном Пратолино с гигантской статуей над озером, в котором плавают розовые лилии и загадочные черные рыбы, об осенних крокусах в лесах Фьезоле, прогулках в Равелло и на Канарских островах, о редких птицах и растениях, белых лошадях на залитых солнцем пастбищах, об улыбающихся младенцах и спящих детях, о своих далеких близких и совсем далеких умерших, о Чарлзе Дарвине и теории эволюции, о бесполезности религии, о ласкающей тело голубоватой воде бассейна и любовных восторгах по ночам. Они напрочь забыли про часовых на вышке. День уже клонился к закату, их тени становились длиннее, а они все говорили и говорили. Они как раз вспоминали диктора Би-Би-Си Джона Снэга, который читал хорошие и плохие новости своим глубоким голосом с одной и той же умиротворяющей интонацией, когда автоматный залп скосил их обоих. Они умерли почти одновременно. Форрест успел услышать, как Массима тихо напевает музыкальную заставку к передаче «Рабочий на отдыхе». Их тела, разделенные пятью метрами, пролежали под луной восемь часов. На рассвете их за ноги оттащили в разные стороны, каждого в свою яму, и закидали землей и гашеной известью.
Золото распятий цвета масла
Вот короткая история золотого слитка чуть меньшего размера и чуть более насыщенного цвета, нежели остальные девяносто девять, обнаруженных на заднем сиденье машины, которая разбилась вблизи североитальянского города Больцано, известного своим неумением готовить настоящие спагетти.
Этот золотой слиток, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шнурком от ботинка, был похож на желтый брусок деревенского масла. Оберточная бумага и шнурок служили напоминанием о том месте, откуда слиток прибыл. Он был сделан из переплавленных распятий и принадлежал детям из сиротского приюта в Тулузе. Монахиням, взявшим детей под свою опеку, этот слиток передали в качестве обеспечительного залога.
Летом, в дни святых угодников-покровителей, монахини развязывали шнурок, разворачивали оберточную бумагу и рукавом натирали слиток до блеска. Построив сорок шесть детей в крытой галерее монастыря, под размеренные поминальные молитвы монахини передавали друг дружке золотой слиток, и каждая подносила его к подбородку ребенка так, чтобы золотые от-светы играли на лице. Благословляли же детей такими словами: «Тереза,
Господь в своей любви пролил Небесный Свет на твои щеки, чтобы ты была красивой. Да пребудет Он с тобой, и пусть Его свет всегда сияет на твоем лице«.
«Жан-Пьер, на тебе благословение маленьких распятий, заключенных в этом слитке. Да пребудет с тобой Господь, и ныне и присно и во веки веков».
Отец Терезы, замученный в полицейском участке города Марсель, при жизни частенько срывал в своем саду лютик и подносил к подбородку дочери со словами: «Девочка с таким сияющим лицом в один прекрасный день непременно полюбит богатого человека и выйдет за него замуж».
Мать Жан-Пьера, погибшая от взрыва, когда ему было четыре годика, любила держать перед лицом маленького сына брусок масла точно так же, как позже монахини будут держать перед ним золотой слиток. «Мальчику с таким сияющим лицом, – приговаривала она, – всегда и во всем будет сопутствовать удача».
Удача и богатство, любовь и брак – все это оказалось не для них. Господь обделил этих детей, и ныне и присно и во веки веков. Их увезли в Лион на грязном грузовике, а оттуда в теплушке еще дальше, в Дахау, где их ждали газовая печь и крематорий. Им, еврейским детям, было не место в католическом монастыре на попечении монахинь, которым завещали сделанный из пере-плавленных распятий золотой слиток цвета деревенского масла. Что это, в самом деле? Какая-то варварская смесь из веры и предрассудков, из масла и распятий! Немецкий национал-социализм выметет эту нечисть, и ныне и присно и во веки веков.
Золотой слиток цвета масла попал в Баден-Баден, откуда его увезли в Больцано с тайным расчетом выкупить еврейскую девочку-сироту, чей отец был законный арийский солдат, а мать, повариха из Во-ле-Виконт, – незаконнорожденная полукровка. Интересно, кто-нибудь подносил к лицу этой девочки брусок крестьянского масла?
Комендант-Шехерезада
Комендант лагеря в Сосновакии был большим поклонником Шехерезады.
В его лагере действовал принцип: развлекай меня каждый день и тебе будет сохранена жизнь. А не развеешь мою скуку – тебя бросят в выгребную яму или сторожевым собакам, швырнут под поезд или на колючую проволоку, черезкоторую пропущен ток. Комендант был изобретателен по части наказаний. Только «принцип Шехерезады» здесь, по сути, не действовал, и лагерные рассказчики оставались невостребованными. Дело в том, что комендант, немец чешских кровей, был ксенофобом и сознательно не изучал иностранные языки, подопечные же его были в основном поляки, русские, гости с Балкан, цыгане и сколько-то там голландцев. Правда, под юрисдикцией коменданта находились трое немецкоговорящих гомосексуалистов из Австрии, но один из них был немой, а значит, не самый лучший рассказчик. «Принцип Шехерезады» применительно к этому лагерю работал немного иначе: позабавь меня песенкой или танцем, стишком или стриптизом, непристойной выходкой или жестоким обращением с другим заключенным, и еще день жизни тебе гарантирован. У человека всегда найдется в запасе какой-нибудь нехитрый трюк, пусть даже рассчитанный на ребенка. Скорчить рожу, ритмично попукать, рассортировать вишневые косточки пальцами ног, прочитать молитву задом наперед, пожонглировать молочными бутылками, посвистеть носом, спеть фальцетом, покричать ослом, показать карточный фокус, покрутить блюдце или быстро назвать десяток цифр, кратных трем. Подобные трюки, не требующие особых приспособлений, пользовались в лагере большим успехом. Ну а тех, чей репертуар не позволял им веселить коменданта день за днем, ставили к стенке, точнее, к «колючке», разве что в последний момент они показывали что-нибудь новенькое. Этим «новеньким» было золотишко. Откуда оно вдруг бралось в зоне, остается загадкой. Когда человек отчаянно хочет проспать хотя бы еще одну ночь в стылом бараке, на грязных деревянных нарах, без одеяла, зато с полчищем вшей, из-за которых придется раздирать себя ногтями до костей, поразительно, на какие чудеса он становится способен.
Осознав, что среди гостей его исправительного заведения немало таких иллюзионистов, комендант позволил тем, кого бог обделил талантами, откупаться золотом. Понятно, что вместе с его аппетитами росло давление на заключенных, а садизм начальства приобретал все более изощренные формы. Гости исправительного заведения, чтобы откупиться, тоже становились изобретательнее и озлобленнее. Ради лишнего дня в этом раю на севере Польши они без зазрения совести топили друг друга. Одно колечко за день. Два колечка за день. Пять колечек за день.
Поисковые группы, перекопавшие выгребные ямы в соседней деревне с одинокой заброшенной церковью и сапожной мастерской, преподнесли коменданту приятный сюрприз – крошечную золотую коронку. Потом из жен-ского барака понесли разные сокровища. Суровые лагерные законы заметно помягчели. Уже и охранники не могли себя чувствовать в полной безопасности. С легкой руки коменданта заключенным было позволено обчищать своих тюремщиков. Комендант богател на глазах. Половину своего состояния он положил в «Дойче банк», а вторую половину – в тот банк, где не задают лишних вопросов: в черный чемодан под кроватью.
Немой гомосексуалист из Австрии отрабатывал свой «шехерезадный» долг непристойными трюками. Как артист-импровизатор он был силен. Свои трюки показывал с неподвижным лицом, и у тех, кто сомневался в его немоте, это вызывало еще бульшие подозрения. У австрийца было золотое кольцо, но носил он его не на пальце, а в другом месте. Однажды оно оттуда выпало и со звоном запрыгало по бетонному полу баньки, где комендант и его дружки-приятели собрались на свои обычные посиделки со свечами и куда одна за другой приглашались «Шехерезады» – поделиться золотишком, а заодно согреть баньку своим теплым дыханием. В исправительно-трудовом лагере ничто не пропадало даром. Когда упавшее колечко отзвенело на бетонном полу, все присутствующие как с цепи сорвались: и комендант, чья алчность уже не знала границ, и заключенные, не выполнившие дневную квоту по золоту, и, конечно, немой австриец. До сих пор комендант и его золотодобытчики проявляли жестокость, какую редко встретишь за пределами ада, но артист-австриец превзошел их всех. В этом обручальном кольце была вся его жизнь. Он вырвал из стены кусок трубы и загнал ее коменданту в глотку, так что тот, по иронии судьбы, прежде чем загнуться, онемел, как и он сам. Через шесть минут немой и еще сорок девять приглашенных были зарезаны, как свиньи. Обручальное колечко так и не нашли.
Золото коменданта в «Дойче банке» лежало в сохранности, а вот золото из чемодана вскоре похитили. В грубом мешке из-под цемента оно проделало путь до Варшавы, а оттуда до Вены уже в бронированном автомобиле. Полгода оно оставалось в квартире одного слепца, а в сентябре 43-го его переплавили, после чего большой сияющий золотой слиток с клеймом «Май 1939», которое должно было ввести в заблуждение чрезмерно любопытных, перевезли в Кёльн, а затем в Баден-Баден, где главным гестаповским казначеем земель Баден-Вюртенберг был Карл Хайнц Броклер. Там слиток находился практически до конца войны. Если быть совсем точным, его извлек из банковских подвалов 4 мая 45-го года капрал Гельферле по приказу сержанта Ганса Доппельманна, который выполнял директивы свояка Карла Хайнца Броклера – лейтенанта Густава Ивана Харпша, которому позарез нужен был этот и еще девяносто девять золотых слитков, томившихся в подвалах в ожидании хоть каких-нибудь событий. Всякое золото имеет будущее и терпеливо ждет очередной трансформации. Девяносто девять слитков были плотно и аккуратно уложены в два прочных чемодана из черной кожи. Большая часть этих слитков благополучно доехала до Больцано в Северной Италии, города, чьи жители не способны приготовить настоящие спагетти даже для спасения своей жизни или хотя бы своих кошельков, не говоря уже о репутации.