Смерть в Киеве, или Загадки убийства Петра Столыпина

 

1 сентября 1911 года в Киевском оперном театре произошло покушение на премьер-министра Российской империи Петра Аркадьевича Столыпина. Через четыре дня он скончался. Стрелял в премьера некто Дмитрий Богров. Для суда и российской общественности его поступок так и остался загадкой, хотя версий и мотивов покушения было высказано предостаточно. Убийство Столыпина в Клеве иногда сравнивают с убийством Джона Кеннеди в Далласе. Несмотря на очевидные различия между царским премьер-министром и американским президентом, общее состоит в том, что некоторые обстоятельства их гибели до сих пор остаются тайной.

 

 

Петр Столыпин

 

Дмитрий Богров

 

Начало XX века стало для России временем смут и потрясений. После тяжелого и позорного поражения в русско-японской войне 1904–1905 годов и неудавшейся революции в стране царил хаос и террор. Общество (особенно молодежь) было заражено вирусом революции. При этом многие откровенно уголовные элементы просто прикрывались идеями всеобщего равенства и братства. Обыкновенные налетчики называли себя социал-революционерами, а уличный разбой — экспроприацией для партийных нужд.

Именно в это время, когда стране был необходим человек решительный, целеустремленный и непреклонный, прямо противоположный по своим качествам правившему тогда императору Николаю II, на политической арене России появился Петр Аркадьевич Столыпин. До прихода в высшие эшелоны власти он уже неоднократно проявлял себя на государственной службе. Окончив в 1885 году естественный факультет Санкт-Петербургского университета, он год проработал в министерстве земледелия, потом принял должность предводителя дворянства в Ковенской губернии.

В 1902 году Столыпин стал губернатором Гродненской, а уже через год Саратовской губернии. Именно в Саратове его застала первая русская революция, и здесь же начался стремительный рост его карьеры. Петр Аркадьевич руководил подавлением крестьянских волнений, применяя при этом не только рейды казаков, но и прямые обращения к народу. Необходимо отметить, что действовал он жестко, но без лишней крови.

Но доверие местных жителей Столыпин завоевал не этим. Он принимал живейшее участие в деятельности местных благотворительных учреждений. Например, «Отдел попечительства государыни Марии Федоровны о глухонемых» избрал его своим почетным членом. Таким неожиданным образом Столыпин получил протекцию матери царя. Его усердие и успехи в борьбе с революцией не остались незамеченными. Николай II сам расчистил ему дальнейшую дорогу наверх, отправив в отставку правительство Витте. В апреле 1906 года Столыпин стал министром внутренних дел, а менее чем через три месяца — председателем Совета Министров. На его плечи лег тяжелейший груз — борьба с революцией и проведение в стране реформ.

Работа Столыпина на этом посту стала в прямом смысле слова «жизнью под прицелом». Покушения на премьера начались с самого момента его назначения; по разным оценкам, их было от восьми до восемнадцати. Уже самое первое покушение поражало своим размахом и последствиями. 12 августа 1906 года к подъезду дачи премьер-министра подъехал экипаж с тремя мужчинами. Двое из них были в форме жандармских офицеров, еще один — в штатском. Двое «жандармов» (у одного был увесистый портфель) попытались пройти к Столыпину, но их остановили. Завязалась драка с охраной. В этот момент прогремел мощнейший взрыв. Под развалинами дома было обнаружено 27 трупов (включая и двух террористов), 32 человека были ранены (среди них 14-летняя дочь и 3-летний сын премьера). Сам же Петр Аркадьевич не пострадал.

Уже 19 августа 1906 года на этот террористический акт последовал жесткий ответ правительства: был принят указ о военно-полевых судах. Рассмотрению их подлежали такие дела, когда совершение «преступного деяния» являлось «настолько очевидным, что нет необходимости в его расследовании». Судопроизводство совершалось в течение 48 часов, а приговоры исполнялись в 24 часа. Только в 1906–1907 годах по решению таких судов было казнено (в основном через повешение) 1102 человека, до 1909 года — 2964. Для страны, в которой смертная казнь до этого долгое время применялась в исключительных случаях, это было самым настоящим шоком. С той поры в народе виселицу и стали называть «столыпинским галстуком», а тюремные вагоны и до сих пор называют «столыпинскими». Премьер подтвердил репутацию жесткого политика, но во многом благодаря его усилиям революция была подавлена. Только вот смута в стране осталась, а специалистов по этой части в ней всегда хватало…

В 1907–1909 годах Столыпин фактически единолично определял всю правительственную политику. Провозгласив курс социально-политических реформ, первой он начал проводить аграрную реформу. Под его руководством был разработан целый ряд крупных законопроектов: по реформе местного самоуправления, введению начального образования, закон о веротерпимости, новый избирательный закон и др. Поначалу благодаря этому он приобрел широкую популярность в стране. Но по мере того как реформы вступали в силу, стало нарастать недовольство его внутренней политикой. Премьера начали обвинять в заигрывании с либералами, в скрытом конституционализме, в разрушении крестьянской общины как основы самодержавия, в излишнем внимании к зажиточным крестьянам в ущерб помещикам. Независимая позиция Столыпина восстановила против него дворянство. Верхушка империи стремилась остановить реформирование страны и сохранить абсолютную монархию. А сам Николай II, если называть вещи своими именами, просто ненавидел премьера: он считал, что люди с сильным характером и железной волей «узурпируют» его власть, «оттирают его на второй план».

Все это привело к тому, что с 1909 года Столыпин оказался в опале. Первый серьезный конфликт с царем у него возник из-за того, что «верховный вождь армии» считал решение всех военных вопросов личной прерогативой. Царь демонстративно не утвердил проведенный через Госдуму законопроект премьера о штатах Морского генерального штаба.

В марте 1911 года разразился новый кризис: группа правых членов Госдумы с ведома Николая II провалила очередной законопроект премьера («О введении земства в западных губерниях»), что означало, по сути, выражение ему недоверия. И Столыпин был вынужден подать в отставку. Под давлением великих князей царь отставку не принял. Тогда премьер перешел к решительным действиям. Он добился удаления из Государственного совета своих оппонентов и заставил царя на три дня распустить обе законодательные палаты, а непринятый законопроект ввести в действие царским указом. Правда, эта победа оказалась пирровой. В результате Столыпин потерял контакты с либеральной оппозицией, крайние правые были в ярости из-за изгнания их сторонников из Государственного совета, а Николай II затаил на напористого премьера злобу, которой и без того хватало с излишком.

Столыпина никогда не любили при дворе. Глава правительства требовал изгнать из столицы «святого старца» Григория Распутина. На что Николай II, вздохнув, ему ответил: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». Об этом разговоре узнала императрица Александра Федоровна. Она возненавидела премьера и также потребовала его отставки. Ходили слухи, что душой новой интриги против него был Григорий Распутин. Это он с усердием кликушествовал накануне его поездки в Клев: «Смерть за ним! Смерть за ним… за Петром!» Знал ли Григорий о том, что должно произойти в Клеве, или нет, но это пророчество сбылось.

На конец августа — сентябрь 1911 года в Клеве были намечены торжественные мероприятия: город готовился к приезду высоких гостей. Царь и его многочисленная свита должны были принять участие в проведении маневров Киевского военного округа, намечалось открытие в Клеве памятников Александру II и княгине Ольге.

В августе 1911 года, прервав свой отпуск, приехал в Клев и Столыпин. Ему сразу дали понять, что на этом празднике он лишний: премьеру не только не нашли места в царском автомобильном эскорте, но даже не предоставили казенный экипаж.

Киевская тайная полиция заблаговременно подготовилась к встрече высоких гостей. Были предприняты беспрецедентные меры безопасности. Общее руководство охраной царя и его сановников было возложено на товарища министра внутренних дел (заместителя Столыпина), командира корпуса жандармов генерал-лейтенанта П. Курлова. Он прибыл в Клев с двумя помощниками — статским советником М. Веригиным и полковником А. Свиридовичем. Первый занимал должность вице-директора Департамента полиции, а второй заведовал охранной агентурой и считался одним из самых опытных жандармов. На счету полковника было немало раскрытых политических преступлений. Клев Свиридович знал как свои пять пальцев, так как три года был начальником киевского охранного отделения. Полное содействие им оказывал начальник местной охранки подполковник Н. Кулябко.

На организацию охраны был ассигнован 300-тысячный кредит, откомандированы в помощь 189 жандармов и сотрудников центрального филерского отдела. Таким образом, в Клеве были собраны лучшие жандармы, филеры и тайные агенты не только из Москвы, но и из Риги, Кишинева, Минска, Харькова и даже Иркутска. Киевское регистрационное бюро занималось поголовной проверкой благонадежности горожан, проживавших вдоль предполагаемого маршрута императора. Владельцам домов и усадеб было предписано держать запертыми ворота, а к окнам и на балконы допускать только хорошо известных им лиц. Кроме того, по подозрению в принадлежности к партии эсеров было арестовано 33 человека. Задолго до торжественных мероприятий из Клева были высланы, арестованы или задержаны все подозрительные лица, состоявшие на учете в киевской охранке. На железнодорожном и речном вокзалах специальные агенты пристально следили за всеми, кто прибывал в город.

Во время поездок Николая II по окрестностям Клева предполагалось задействовать войска. Например, на протяжении 43-километровой дороги в Овруч через каждые 5 м в шахматном порядке были расставлены солдаты и конная стража. В самом Клеве была организована «народная охрана» из нескольких тысяч членов черносотенных союзов.

На официальные торжества допуск осуществлялся только по специальным пропускам. Устанавливалось 26 категорий таких пропусков, так что в непосредственной близости от государя и его сановников должны были оказаться только самые проверенные люди. Наибольшее внимание, конечно, уделялось безопасности царя, однако и генерал-губернаторский дом, где остановился Столыпин, также был взят в плотное кольцо охраны.

31 августа премьер вместе с другими министрами, которые сопровождали монарха, посетил киевский ипподром, а вечером принимал участие в праздничных гуляниях на склонах Днепра в Купеческом саду.

В письме матери-императрице Марии Федоровне Николай II писал: «…27 августа мы поехали в Клев, куда прибыли 29 утром. Встреча там была трогательная, порядок отличный». Если бы император знал, что произойдет 1 сентября 1911 года…

За несколько дней до этого подполковник Н. Кулябко предложил М. Веригину и А. Свиридовичу присутствовать на его встрече с молодым помощником присяжного поверенного Дмитрием Григорьевичем Богровым, которого он охарактеризовал как проверенного и ценного секретного сотрудника по кличке «Аленский». Во время беседы Богров рассказал, что примерно год назад в Петербурге он встречался с неким Николаем Яковлевичем. Знакомство с ним завязалось через присяжного поверенного

С. Кальмановича и журналиста Е. Лазарева, известных своими связями с партией эсэров. В отношениях с ними Богров выдавал себя за революционера. На самом же деле выполнял задание начальника Петербургской охранки полковника М. фон Коттена.

Столичное знакомство якобы имело продолжение в Клеве. От «Николая Яковлевича» приходил связной и будто бы наводил справки о революционной деятельности Богрова и его политических убеждениях. Затем последовала просьба подыскать в Клеве квартиру на 3-х человек и моторную лодку. Из намеков «Николая Яковлевича» Богров понял, что готовится покушение на одного из высших сановников империи.

Жандармы выслушали сообщение агента «Аленского» с большим вниманием. Полковник Свиридович впоследствии рассказывал: «У нас всех троих сложилось впечатление в серьезности сообщенных им сведений, а также в том, что разоблачаемый им террористический акт должен коснуться личности государя императора». О сообщениях Богрова доложили генералу Курлову. Начались поиски «Николая Яковлевича», но результатов они не дали.

Был разработан план на случай появления террористов в Клеве. За домом Богрова установили наружное наблюдение. И вдруг 31 августа агент «Аленский» доложил, что ночью к нему на квартиру пришел «Николай Яковлевич» и девица «Нина Александровна». У них в багаже два браунинга и, возможно, бомба. Странно, что у ночных гостей не было ни фамилий, ни псевдонимов. И совсем непонятно, как террористы незаметно попали в дом Богрова, за которым вели круглосуточное наблюдение несколько филеров.

Богров уточнил, что объектом покушения должен стать или Столыпин, или министр народного образования Л. Кассо. Террористы якобы просили достать билет в Купеческий сад на гуляние в честь царя и собрать точные приметы премьера и министра. Вечером Кулябко прислал своему агенту требуемый билет. Богров отправился в сад, но, по его словам, не смог выполнить задание террористов из-за большого наплыва публики. Непонятно, как высшие чины охранки не обратили внимание на столь странное поведение злоумышленников (если они вообще существовали).

Утром 1 сентября генерал Курлов встретился со Столыпиным и попросил его соблюдать предельную осторожность, но премьер отнесся к совету скептически.

Тем временем в номер Веригина в гостинице «Европейская» в 11 часов пришел Богров, который сообщил, что свидание террористов отложено и произойдет вечером на Бибиковском бульваре. На совещании у Курлова было принято решение, что Богров во время этой встречи подаст условный знак филерам, чтобы арестовать сразу всю группу. Но операция по какой-то причине не состоялась.

В девять часов вечера в городском театре в присутствии высоких гостей должен был состояться спектакль. Были приняты дополнительные меры безопасности. В этот день Столыпину вместо экипажа был подан автомобиль, на котором, не привлекая внимания, он приехал к боковому подъезду театра. Киевский губернатор А. Гире в своих воспоминаниях писал: «За театр можно было быть спокойным, так как публика, которую предложено было допустить туда, была строго профильтрована». Зрительный зал и подсобные помещения накануне тщательно проверили. Согласно акту осмотра, жандармы вскрыли пол, осмотрели бархатную обшивку барьеров и даже хрустальную люстру — не подпилили ли ее злоумышленники, чтобы обрушить на головы зрителей. В театр допускали по именным билетам.

Богров сказал, что террористы дали ему прежнее задание — выяснить приметы министров. Нелепость этого была очевидной — портреты Столыпина продавались на каждом углу. С этой целью агент «Аленский» отправился в театр. Вопрос о том, как же он получил пригласительный билет, крайне запутан. Впоследствии полковник Кулябко утверждал, что билет был выдан по просьбе Богрова с разрешения самого генерала Курлова. Однако Курлов утверждал, что даже не подозревал о присутствии Богрова в театре. Таким образом, никто не мог вразумительно объяснить, не только с чьего разрешения, но и с какой целью был выдан билет. Была неуклюжая попытка объяснить, что агенту «Аленскому» дали инструкцию следить за залом и в случае опасности предупредить жандармов. Но каким образом это можно было сделать, если единственный террорист, которого он знал в лицо, был таинственный «Николай Яковлевич», который оставался дома в плотном кольце филеров?

Так или иначе, но примерно за час до начала спектакля Борову доставили билет № 406 в 18-й ряд партера. Допустив своего агента в театр, начальник охраны нарушил циркуляр Департамента полиции от 3 октября 1907 года, категорически запрещавший использовать секретных сотрудников для наружного наблюдения. Кроме того, была грубо нарушена «Инструкция об охране высочайших особ», согласно которой осведомители не допускались в те места, где присутствовал император.

В первом антракте Кулябко отослал Богрова домой посмотреть, не исчез ли «Николай Яковлевич». Агент вышел из театра, перешел на противоположную сторону Владимирской улицы, а затем вернулся назад. Его остановил дежурный жандармский офицер Гинзбург. Он обратил внимание на то, что контроль на билете Богрова уже оторван, и не пропускал его снова внутрь. Но тут вмешался Кулябко и лично провел осведомителя в театр.

Спектакль продолжался. Столыпин вместе с министрами сидел в первом ряду, от императора его отделяли всего пять кресел. Премьер был, как всегда, суров и сосредоточен. В продолжении всего спектакля за ним внимательно следили двое: начальник киевской охранки Н. Кулябко и сидевший в 18-м ряду смуглый молодой человек в модном фраке.

В антракте, после второго акта спектакля, Кулябко незаметным жестом пригласил Богрова следовать за ним. В коридоре у них состоялся короткий разговор, после которого «Аленскому» было приказано немедленно ехать домой. Богров направился к выходу, но пока Кулябко с кем-то разговаривал, за его спиной вернулся в зал. Держа в руках программку, он медленно направился к сцене, возле которой премьер разговаривал с министром императорского двора бароном Фредериксом и графом Потоцким. Не доходя буквально двух шагов до премьера, Богров выхватил из кармана браунинг и навел его на Столыпина. Тот даже не пошевелился, он хорошо видел, как у молодого человека дрожит рука. Прогремели два выстрела. Одна пуля пробила руку премьера и, срикошетив, попала в ногу музыканта Берглера. Вторая попала в орден Святого Владимира на груди Столыпина, изменила при этом направление полета и вошла в правую сторону груди.

Террорист резко повернулся и направился к левому выходу. Создалось впечатление, что он шел не спеша, лишь втянул голову в плечи. Позади уже была половина пути к спасительному выходу. В зале поднялся страшный шум, раздались истерические крики: «Держи его!» В зал бросились зрители, среди которых были и генерал Курлов, и Кулябко. Их опередил полковник Свиридович: «Я вбежал в зал, по стульям достал до министра Столыпина, бросился к преступнику и замахнулся на него саблей». Через минуту элегантного молодого человека смяла толпа. Казалось, вот-вот произойдет самосуд. Жандармам с трудом удалось оттеснить убийцу от разъяренной толпы. Жандармский полковник А. Иванов перекинул террориста через барьер (есть версия, что он таким образом сорвал план охранки, согласно которому Богров должен был быть убит на месте покушения). К задержанному подбежал Кулябко и, взглянув в его залитое кровью лицо, прохрипел: «Это Богров». Из разорванного фрака убийцы извлекли браунинг, в котором было еще шесть патронов и удостоверение на имя присяжного поверенного.

Раненный двумя пулями П. Столыпин сохранял присутствие духа. По словам киевского губернатора Тирса: «Петр Аркадьевич как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны под грудной клеткой уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: „Все кончено!“ Затем он грузно опустился в кресло». К раненому подбежали лейб-медик профессор Г. Рейн и доктор Афанасьев, потом генералы и министры. На балконе появился Николай II. Столыпин повернулся к нему и поднял окровавленную руку, показывая жестом, что все нормально. Затем осенил крестным знамением себя и царскую ложу и тихо произнес: «Счастлив умереть за царя и Отечество».

Столыпин был доставлен в больницу доктора Маковского. После консилиума появилась надежда на его спасение. От мгновенной смерти премьера спас крест Святого Владимира, из-за которого пуля не попала прямо в сердце. Однако она повредила грудную клетку, плевру и печень. Несмотря на все старания докторов и удачно сделанную операцию, 4 сентября состояние Столыпина резко ухудшилось, а на следующий день он скончался.

О смерти премьера Николай II узнал утром 6 сентября и сразу же поехал в больницу Маковского, где присутствовал на панихиде. На этом государь посчитал свою миссию законченной и в тот же день вместе со всей свитой отбыл из Клева.

А что же делала в это время охранка? Сразу же после ареста Богрова поступил приказ немедленно арестовать всех скрывавшихся у него в доме «злоумышленников». Вместе с филерами, сторожившими подъезд, жандармы ворвались в квартиру, но… все 12 комнат были пусты. «Где же ваши террористы?» — спросил ротмистр П. Самохвалов у старшего филера С. Демидюка. «Теперь ясно, что морочил он нас!» — последовал ответ.

Кем же в действительности был Дмитрий Богров? Зачем он совершил покушение, как оно могло произойти и кому было выгодно — все это по-прежнему остается до конца не проясненным.

Попробуем для начала разобраться с личностью убийцы. Дмитрий Григорьевич Богров (он же Мордка Гершкович) родился в 1887 году в богатой еврейской семье. Его отец, Григорий Григорьевич, по специальности был юристом, присяжным поверенным. Он считался видным представителем киевской элиты — на Бибиковском бульваре ему принадлежал солидный дом стоимостью в 400 тысяч рублей. Денег он на ветер не бросал и был довольно-таки скупым человеком.

В 1905 году Дмитрий поступил на юридический факультет Киевского университета, но из-за революционных событий вынужден был на год уехать на учебу в Мюнхен. Вернувшись на родину, в 1910 году он закончил университет. Отец устроил сына помощником секретаря в один из многочисленных комитетов в Петербурге, но адвокатская работа не очень интересовала молодого юриста.

Одновременно с легальной жизнью у Дмитрия Богрова появилась другая — подпольная. Надо сказать, что в семье Богровых всегда господствовало критическое отношение к самодержавию, но если старшее поколение исповедовало умеренно-либеральные взгляды, то младшее было более радикальным (двоюродный брат Дмитрия Сергей и его жена были большевиками и даже якобы поддерживали личные контакты с В. Лениным). По мере взросления взгляды Богрова-младшего менялись: по его словам, с гимназической скамьи он прошел всю гамму воззрений — от либерализма до анархизма. К окончанию гимназии Дмитрий отдавал предпочтение эсэрам-максималистам. Будучи за границей, он увлекся трудами М. Бакунина и П. Кропоткина. В 1906 году юноша примкнул к анархистской группе «Буревестник» и активно участвовал в ее работе. Однако вскоре наступило разочарование, и Богров переметнулся к анархистам-коммунистам. Впрочем, революционная романтика надоела ему так же скоро, как и каждодневная «черновая работа», а отсутствие быстрых результатов борьбы и необходимость соблюдать дисциплину утомляли и все чаще вызывали раздражение. Кроме того, он привык жить «на широкую ногу», а для этого не хватало средств.

Так произошла смена курса — Дмитрий Богров предложил свои услуги охранке, рассчитывая получить за свою службу «излишек» денег. Став агентом «Аленским», он начал получать ежемесячное жалование в 100–150 рублей.

Послужной список двойного агента был довольно внушительным. Согласно полицейским документам, он в разной степени оказался причастным к аресту 102 человек. Было ясно, что Богров дозировал информацию для охранки: скрывал одно и преувеличивал другое — одним словом, пытался вести двойную игру. Но с какой целью? Возможно, он придерживал информацию, чтобы продать ее через несколько месяцев, или старался не преступить определенную черту? Но какими бы ни были его первоначальные намерения, он, как и все агенты-двойники, вскоре начал запутываться в собственных сетях. К тому же каждый арест одновременно укреплял его репутацию осведомителя и подрывал его репутацию революционера.

Сомнения относительно Богрова зародились у анархистов-коммунистов еще в конце 1908 года, после очередного провала. Его открыто обвинили в провокации. Сидевшие в Лукьяновской тюрьме революционеры устроили над ним заочный суд, который передал на волю весьма туманную резолюцию. Богров не допустил освобождения из тюрьмы своего главного обличителя. Но через некоторое время его обвинили в растрате кассы Борисоглебской группы максималистов. Богрову каким-то образом удалось отвести обвинение, но товарищи по подполью становились все подозрительнее. Анархист Белоусов (П. Свирский) устроил за ним настоящую охоту, в результате которой ему едва удалось уйти от пули. Тучи сгущались. Богров понимал, что все тайное становится явным: он помнил, как в 1906 году революционеры повесили за измену его кумира Гапона, да и провал знаменитого Азефа что-то значил. Он знал, что во все времена первыми жертвами террористов-революционеров становились предатели и агенты охранки.

Богров поспешно уехал в Петербург. Здесь он явился к начальнику Петербургской охранки полковнику фон Коттену, предъявил рекомендации Кулябко и был принят на службу. Двойная игра продолжалась. Но психологический надлом уже произошел. В одном из писем Богрова в Клев есть такие строки: «В общем же, все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное…»

На допросах Богров утверждал, что мысль о террористическом акте зародилась у него еще в самом начале его революционной деятельности и помешала этому служба в охранке. Но в Петербурге он опять начал об этом думать. Следователь Фененко задал в связи с этим агенту недоуменный вопрос: каким образом он из осведомителя вновь превратился в революционера? Богров ответил: «Может быть, по-вашему, это нелогично, но у меня своя логика». Его логику действительно трудно понять. Если Богров стремился к посмертной славе, то удар нужно было наносить в самое сердце империи. В 1909 году, будучи за границей, он говорил редактору одной анархистской газеты, что необходимо убить Николая II или Столыпина. В 1910 году он уже сделал свой выбор: «…важнее Столыпина только царь. А до царя мне одному не добраться». Отец Дмитрия высоко оценивал деятельность премьера, но молодое поколение видело в нем только вдохновителя реакции. Одна из знакомых Богрова вспоминала разговор с ним весной 1910 года: «Я ненавижу одного человека, которого я никогда не видел. — Кого? — Столыпина. Быть может, оттого, что он самый умный и талантливый из них, самый опасный враг, а все зло в России — от него».

Находясь в Петербурге, Богров по личной инициативе пришел к члену ЦК партии эсэров Лазареву и заявил, что хочет убить Столыпина и просит ему в этом посодействовать. Эсэры, правда, от него открестились.

19 февраля 1911 года из тюрьмы был выпущен анархист-коммунист П. Лятковский. Он зашел на квартиру к Богрову. Тот и ему заявил, что у него есть намерение совершить покушение на царя, а потом и на Столыпина: «Только убив Николая II я буду считать себя реабилитированным. Нет, Николай пустое. Николай — игрушка в руках Столыпина. Ведь я еврей — убийство Николая спровоцирует небывалый еврейский погром. Лучше убить Столыпина: благодаря его политике задушена революция и наступает реакция». Лятковский ушел от Богрова озадаченный: что означали его слова — правду или провокацию?

Кстати, существует версия, дающая некое национальное объяснение причины покушения. В свое время Богров заявлял Лазареву: «Я — еврей, и позвольте вам напомнить, что мы до сих пор живем под господством черносотенных вождей…» В то же время он не поддерживал никаких отношений с иудеями-ортодоксами. Более того, известно, что незадолго до своей кончины дед Богрова с женой-лютеранкой (а в 1908 году и брат Дмитрия Владимир) перешли в православие. В тот период права евреев были ущемлены. Столыпин же, по некоторым данным, планировал предоставить им те же привилегии, которыми пользовались остальные граждане Российской империи. Правда, текст таких предложений был отвергнут царем, но позиция премьера была хорошо известна в еврейской среде. Если же обратиться к агентурной деятельности Богрова, то напрашивается вывод, что она была лишена национальной предвзятости: поскольку большинство киевских анархистов были евреями, то он и выдавал охранке в основном лиц этой национальности. А покушение на Столыпина вовсе подвергло еврейское население чрезвычайному риску. Киевские евреи в страхе стали спешно покидать город. Чтобы избежать погромов, исполняющий обязанности главы правительства В. Коковцев распорядился разместить в Клеве два казачьих полка.

Агент «Аленский» мог совершить покушение на премьера и раньше. Их первая встреча состоялась летом 1910 года, когда Богров столкнулся с ним лицом к лицу на городской очистительной станции в Петербурге. Но тогда он не воспользовался этим случаем, или такое решение еще у него не созрело. По крайней мере, сведений о том, что Богров тогда искал других встреч со Столыпиным или, например, изучал организацию его охраны, нет.

31 августа 1911 года Богров разгуливал в Купеческом саду с браунингом в кармане. Столыпин был фактически рядом, но он то ли не решился, то ли не смог совершить покушение. Чувствуется, что Богров был к тому моменту или психически надломленным человеком, или окончательно запутался в своих темных делах. Недаром 1 сентября Дмитрий оставил родителям письмо: «Я иначе не могу, а вы сами знаете, что вот уже два года, как я пробую отказаться от старого. Но новая спокойная жизнь не для меня, я все равно кончил бы тем же, чем и теперь кончаю».

В связи с убийством Столыпина и прямым или косвенным участием в нем спецслужб депутаты Госдумы направили запрос правительству. В нем напоминалось, что в период с 1901 по 1911 год произошла серия убийств, к которым имели отношение агенты охранки. Уже тогда никто не сомневался, что убийство министра внутренних дел Плеве, уфимского губернатора Богдановича, великого князя Сергея Александровича, санкт-петербургского градоначальника Лауница были организованы сотрудником охранки, известным провокатором Азефом. Известно также, что начальник Петербургского охранного отделения полковник Карпов убит социалистом-революционером Воскресенским-Петровым, приглашенным на службу в охранное отделение. Таким образом, система, созданная правительством для борьбы с антиобщественными проявлениями и насилием, только усилила разложение, анархию и деморализацию правительственных органов. Самым ярким примером того явилось убийство П. Столыпина, который открыто, перед всей страной защищал необходимость существующей системы политического сыска и охраны. Сбылось собственное пророчество премьера: «Меня убьет моя охрана».

Чтобы успокоить общественное мнение, Николай II поручил расследовать действия должностных лиц, отвечавших за безопасность сановников на киевских торжествах, бывшему директору Департамента полиции, сенатору М. Трусевичу, считая, что он сумеет профессионально разобраться в ошибках охранки. Расследование велось медленно и обстоятельно. Мнения сановников разделились, но в конце концов было принято решение предать суду генерал-лейтенанта Курлова, статского советника Веригина, полковника Свиридовича и подполковника Кулябко по обвинению «в бездействии власти, имевшем особо важные последствия». В январе 1913 года, когда уже был подготовлен обвинительный акт, Николай II распорядился прекратить дело в отношении трех обвиняемых, а единственный осужденный — подполковник Кулябко — был приговорен к 16 месяцам заключения. Впрочем, по высочайшему повелению и этот срок был снижен до четырех месяцев. Такое скандальное завершение расследования укрепило подозрения о причастности высших сановников империи (в том числе и царя) к убийству премьер-министра.

Поразили современников и молниеносное следствие, и суд при закрытых дверях, и быстрая казнь Богрова. Уже 9 сентября 1911 года его дело рассматривал военноокружной суд. От адвоката подсудимый отказался. По словам его обвинителя, генерал-лейтенанта М. Костенко, «во время судебного заседания Богров держал себя корректно и совершенно спокойно». На суде присутствовали министр юстиции Щегловитов, командующий войсками киевского военного округа, киевский губернатор и другие высшие гражданские и военные чины.

Во время следствия Богров настаивал на том, что совершил покушение без посторонней помощи, в театр пришел без определенного плана, и все свершилось бессознательно: «Остановил я свой выбор на Столыпине, так как он был центром общего внимания. Когда я шел по проходу, то если бы кто-нибудь догадался спросить меня: „Что вам угодно?“, то я бы ушел, но никто меня не держал, и я выстрелил два раза».

Заседание суда началось в 16 часов и продолжалось примерно до 21 часа 30 минут. Судьи совещались около получаса, после чего вынесли приговор: Богров был признан виновным в преднамеренном убийстве и приговорен к повешению. Он был осужден как террорист-одиночка. Видимо, такой вариант устраивал всех.

В ночь на 12 сентября Богрова доставили в тюрьму на Лысой горе, где была установлена виселица. При казни присутствовали делегаты черносотенных союзов, желавшие убедиться в том, что арестованного не подменили. В 3 часа 2 минуты утра все было кончено. Тело террориста предали земле тут же…

Петр Аркадьевич Столыпин многое сделал для Российской империи. Во многом благодаря его реформам в 1913 году Россия заняла первое место в мире по росту промышленного производства. Премьер-министр был первым в истории государства борцом с международным терроризмом. Не секрет, кто разжигал пламя революции в стране. На ее организацию деньги текли отовсюду — из Японии, Америки, Германии. Неудивительно, что многие были заинтересованы в том, чтобы убрать именно Столыпина, в котором видели главную опасность. Ведь он хотел пресечь привлечение оппозиционных и националистических группировок к внутриполитической борьбе, но не успел…

Не успел Столыпин и перенести столицу Российской империи в Клев. Не исключено, что именно во время этой, столь трагически закончившейся поездки по Украине царь должен был принять такое решение.

Все близкие Столыпина знали последнюю волю покойного — похоронить его в том месте, где его настигнет смерть. Великого реформатора Российской империи похоронили в Клево-Печерской лавре, рядом с могилами Кочубея и Искры — двух героев петровской эпохи, которые предпочли лютую смерть предательству.

А Николай II, подписывая указ о назначении нового премьер-министра В. Коковцева, заметил ему весьма символично: «Не следуйте примеру Петра Аркадьевича, который как-то старался все меня заслонять»…