Робот ЭЛ-76 попадает не туда 5 страница
По крайней мере то, что появилось на экранах, было эквивалентом визуальной информации, хотя не было видно ничего, кроме тусклого свечения, – вероятно, это было изображение поверхности Меркурия. Время от времени по экрану пробегали тени, возможно, так выглядели неровности ландшафта. Энтони трудно было судить о том, что происходит, по изображению на экране, но те, кто находились у приборов, анализируя получаемые данные с помощью более тонких методов, чем простое наблюдение невооруженным глазом, были спокойны. И ни одна из маленьких красных лампочек, предвещающих опасность, не горела. Энтони поймал себя на том, что наблюдает больше за наблюдателями, чем за происходящим на экране.
Ему следовало бы спуститься вниз, туда, где возле Компьютера находился Вильям со своими помощниками. Компьютер будет включен только после мягкой посадки. Энтони следовало бы… Но он не мог себя заставить.
Тени побежали по экрану быстрее. Робот опускался – слишком быстро? Конечно, слишком быстро!
На экране появилось отчетливое пятно, при изменении фокуса оно стало темнее, потом светлее, до Энтони донесся какой-то шум, и прошло несколько долгих секунд, прежде чем он понял, что слышит слова: «Мягкая посадка! Получилось!».
Тихий разговор сменился возбужденным шумом. Все поздравляли друг друга, а на экране произошло нечто, из-за чего голоса и смех внезапно оборвались, как будто натолкнулись на стену молчания.
Изображение на экране изменилось и стало четким. В ярком-ярком солнечном свете, льющемся через тщательно защищенный фильтрами экран, они увидели скалу, ослепительно белую с одной стороны, черную, как чернила, с другой. Изображение сдвинулось вправо, потом влево, как будто пара глаз посмотрела налево, а потом направо. На экране появилась металлическая рука, было похоже, что робот рассматривает свое тело.
Энтони первым понял, что происходит, и молчание нарушил его крик:
– Компьютер заработал!
Ему самому показалось, что эти слова выкрикнул кто-то другой; он уже бежал за дверь, вниз по ступенькам, по коридору, а за спиной у него, как волна, поднимался шум голосов.
– Вильям! – закричал он, ворвавшись в комнату. – Все отлично, все…
Но Вильям поднял руку.
– Тс-с-с. Пожалуйста, Компьютер не должен испытывать сильных ощущений, кроме тех, которые исходят от робота.
– Ты думаешь, он нас слышит? – прошептал Энтони.
– Может быть, не знаю. – В комнате, где находился Меркурианский Компьютер, стоял свой монитор, поменьше. Изображение на экране постоянно менялось: робот двигался.
Вильям сказал:
– Робот пробует двигаться. Первые шаги и должны быть неуверенными. Интервал между сигналом и ответом семь минут.
– Но он явно ходит увереннее, чем в Аризоне, Тебе не кажется, Вильям? – Энтони крепко сжимал плечо Вильяма, тряс его, не отрывая глаз от экрана.
Вильям ответил:
– Я уверен в этом, Энтони.
Солнце догорело в контрастном черно-белом мире, мире белого солнца на черном небе и белой каменистой земли, испещренной черными тенями. Сладкий запах солнца исходил от каждого освещенного им квадратного сантиметра металла, вступая в контраст с убивающей все запахи тенью на неосвещенной стороне.
Он поднял руку и посмотрел на нее, пересчитывая пальцы. Жарко, жарко, жарко, – загибая пальцы так, что они поочередно попадали в тень, он ощущал, как тепло медленно уходит из них, и это изменение в осязании дало ему почувствовать чистый, уютный вакуум.
Но вакуум не был абсолютным. Он поднял руки над головой, вытянул их и с помощью чувствительных датчиков на запястьях ощутил испарения – легкое, едва заметное прикосновение паров олова и свинца, пробивающихся через сильный запах ртути.
Он ощутил более густые испарения, подымающиеся снизу, – разнообразных силикатов, имевших своеобразный привкус металлических ионов. Он медленно переместил ногу по хрустящей спекшейся пыли и воспринял изменения в ощущениях как тихую и упорядоченную музыку.
И надо всем – Солнце. Он поднял глаза на него, большое, и толстое, и яркое, и горячее и услышал его радость. Он видел протуберанцы, медленно поднимающиеся над краями диска, и слышал потрескивание каждого из них и другие счастливые голоса, звучащие над широким лицом Солнца. Когда он включил светофильтры, затеняющие фон, потоки водорода, летящие вверх, зазвучали как всплески мягкого контральто, он слышал приглушенный тонкий свист разлетающейся материи, в который врывался глубокий бас пятен, и причитания вспышек света, щелканье гамма-лучей и космических частиц, похожее на звук шарика для игры в пинг-понг, а вокруг ощущалось мягкое, пропадающее и снова появляющееся дыхание солнечного вещества, которое подступало и отступало, повинуясь космическому ветру, приносящему неповторимые, великолепные ощущения.
Он подпрыгнул и медленно поднялся в воздух с легкостью, которая до сих пор была ему незнакома, опустился и снова подпрыгнул, потом побежал, прыгнул, побежал снова, чувствуя, что его тело отлично приспособлено к великолепному миру, раю, в котором он находился.
После долгого странствия в полном одиночестве он наконец попал в рай.
Вильям сказал:
– Все в порядке.
– Но что он делает? – воскликнул Энтони.
– Все в порядке. Программа работает. Он проверял свои органы чувств. Сделал визуальные наблюдения, включил фильтры и изучил Солнце, проанализировал состав атмосферы и химическую природу почвы. Все системы работают.
– Но почему он бегает?
– Я полагаю, это его собственная идея, Энтони. Если ты хочешь создать компьютер такой же сложный, как мозг, ты должен смириться, что у него есть свои идеи.
– Бегать? Прыгать? – Энтони повернул к Вильяму встревоженное лицо. – Он что-нибудь сломает. Ты можешь управлять Компьютером. Подави эти желания. Пусть он перестанет.
Вильям ответил резко:
– Нет. Не стану. Я пойду на риск того, что он причинит себе вред. Разве ты не понимаешь? Он счастлив. На Земле, в нашем мире, он не мог управлять собой. И вот он на Меркурии, его тело полностью приспособлено к этим условиям, его к ним готовили сотни ученых. Это рай для него, позволь ему наслаждаться.
– Наслаждаться? Он же робот.
– Я не говорю о металлическом Роботс. Я говорю о мозге, который наконец-то живет той жизнью, для которой создан.
Меркурианский Компьютер, безопасность которого оберегали толстое стекло и сотни проводов, дышал и жил.
– Это Рэндалл попал в рай, – сказал Вильям, – Он попал в мир, ради которого ушел в себя, отвергая этот. Он обрел мир, для которого его тело идеально подходит, взамен мира, для которого его прежнее тело совсем не подходило.
Энтони с интересом вглядывался в экран:
– Кажется, он успокаивается.
– Конечно, – сказал Вильям, – он будет делать свою работу, и делать ее превосходно, потому что он счастлив.
Энтони улыбнулся и сказал:
– Неужели мы это сделали, ты и я? Слушай, пойдем к остальным, пусть они повосхищаются нами, а, Вильям?
Вильям удивился:
– Вместе?
И Энтони крепко взял его за руку:
– Вместе, брат!
Световирши
Light Verse (1973)
Перевод: И. Васильева
Чтобы миссис Эвис Ларднер оказалась убийцей – в это просто невозможно было поверить. Кто угодно, только не она. Вдова астронавта-великомученика, она занималась благотворительностью, коллекционировала произведения искусства, считалась потрясающе гостеприимной хозяйкой и, по общему признанию, талантливой художницей. К тому же это было добрейшее и милейшее существо на свете.
Муж ее, Уильям Дж. Ларднер, погиб, как известно, от радиации, когда он добровольно остался в космосе, чтобы дать возможность пассажирскому кораблю благополучно добраться до Пятой космической станции. Миссис Ларднер получила за мужа щедрую пенсию, которой весьма удачно распорядилась и в свои далеко еще не преклонные годы стала очень богатой женщиной.
Ее дом был настоящей выставкой-музеем с небольшой, но тщательно подобранной коллекцией ювелирных изделий. Миссис Ларднер удалось раздобыть уникальные антикварные предметы самых разных культур человечества – все, что только можно украсить драгоценностями и превратить в шедевр прикладного искусства. Здесь были одни из первых наручных часов, сделанных в Америке, кинжал из Камбоджи, очки из Италии – каждый предмет, естественно, инкрустирован драгоценными камнями, и так далее, до бесконечности.
Коллекция, открытая для обозрения, не была застрахована, даже обычной системы охраны – и той не существовало. Впрочем, миссис Ларднер в ней и не нуждалась: огромный штат прислуги из роботов охранял выставленные сокровища с неусыпной бдительностью, неподкупной честностью и безупречной эффективностью.
Посетители знали о роботах, и никто никогда даже и не слыхал о попытках ограбления.
Но гвоздем программы, безусловно, была световая скульптура миссис Ларднер. Как ей удалось обнаружить в себе этот дар, – об этом тщетно гадали все гости, бывавшие на ее роскошных приемах. Каждый раз, когда дом миссис Ларднер открывался для гостей, в комнатах сияла новая симфония света; трехмерные извивы и фигуры, переливающиеся всеми цветами радуги, то светились чистым ровным светом, то вдруг вспыхивали хрустальным мерцанием, повергая приглашенных гостей в изумление и при этом выгодно оттеняя голубоватые волосы и мягкие черты лица хозяйки, что придавало им подлинное совершенство.
В основном, гости, конечно, приходили посмотреть световые скульптуры. Художница никогда не повторялась, всякий раз создавая оригинальные творения. Многие из приглашенных – те, что могли позволить себе такую роскошь, как световые компьютеры, – сами нередко баловались созданием скульптур, однако всем им было далеко до миссис Ларднер. Даже тем, кто считал себя профессиональным художником.
Сама же хозяйка проявляла очаровательную скромность. «Нет, нет, – возражала она какому-нибудь расчувствовавшемуся гостю, – я не назвала бы это «поэзией в свете». Вы слишком добры ко мне. В лучшем случае это просто «световирши»». И все улыбались милой шутке художницы.
Миссис Ларднер создавала световые скульптуры только для собственных приемов, хотя ей не раз предлагали сделать их на заказ. «Это будет уже коммерциализацией», – неизменно отвечала она. Однако не возражала, если с ее произведений хотели снять голографические копии, которые становились постоянным украшением музеев всего мира. И никогда не брала за это денег.
«Я не возьму ни пенни, – говорила она, широко разводя руками, – Пусть ими любуются все кому не лень. В конце концов, мне-то они больше не нужны». И это была чистая правда, Никогда в жизни она не повторяла своих скульптур.
Когда снимали голограммы, миссис Ларднер была сама любезность. Благожелательно наблюдая за каждым шагом работающих, она в любой момент готова была призвать на помощь своих роботов, «Пожалуйста, Кортни, – говорила она, – если вас не затруднит, помогите им приладить лестницу».
Именно так она и выражалась: миссис Ларднер обращалась к роботам исключительно вежливо. Однажды, несколько лет назад, ее за это сурово отчитал какой-то правительственный функционер из Управления «Роботс энд Мекэникл Мен».
– Так нельзя, – сказал он сердито. – Вы их просто портите. Роботы сконструированы таким образом, что они подчиняются приказам, и чем точнее приказ, тем быстрее они его выполняют. Когда же к ним обращаются с изысканной вежливостью, до них не сразу доходит, что это приказ, и они реагируют замедленно.
Миссис Ларднер вздернула аристократический подбородок.
– Я не требую от них скорости, – заявила она. – Мне нужна доброжелательность. Мои роботы любят меня.
Правительственный функционер хотел было объяснить, что роботы не способны любить, однако тут же увял под мягким, но полным укоризны взором почтенной дамы.
Ни для кого не секрет, что миссис Ларднер никогда не возвращала своих роботов на фабрику для регулировки. Позитронные мозги – чудовищно сложная штука, а потому, как правило, каждый десятый робот, сошедший с конвейера, нуждался в дополнительной настройке. Порой дефекты обнаруживались далеко не сразу, но «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» никогда не отказывалась устранить их, притом совершенно бесплатно.
«Ну уж нет, – качала головой миссис Ларднер. – Коль скоро робот попал в мой дом и выполняет свои обязанности, он может позволить себе маленькие чудачества. Я не допущу, чтобы кто-то копался у них в голове». Пытаться объяснить ей, что робот – всего-навсего машина, оказывалось занятием совершенно бесполезным. «Такое умное создание не может быть просто машиной, – упрямо твердила она. – Я обращаюсь с ними как с людьми».
Так оно и было на самом деле.
Она держала у себя даже Макса, абсолютно беспомощное существо, с трудом соображающее, чего от него хотят. Однако миссис Ларднер энергично отрицала этот очевидный факт. «Ничего подобного, – твердо говорила она. – Он прекрасно умеет принимать пальто и шляпы и развешивать их в гардеробной. Он может приносить и подавать мне разные вещи. Он вообще много чего умеет».
– Почему бы вам не отправить его на фабрику подрегулировать? – как-то спросил ее один из приятелей.
– Это невозможно. Я принимаю его таким, какой он есть. Знаете, на самом деле он очень милый. В конце концов, позитронный мозг настолько сложен, что никто не в силах точно определить, что с ним не в порядке, Если Макса отрегулируют, он может потерять все свое обаяние, а я этого не перенесу.
– Но если робот неисправен, – настаивал приятель, нервно поглядывая на Макса, – он может быть опасным!
– Господь с вами! – рассмеялась хозяйка. – Макс у меня уже много лет. Он совершенно безобидный и вообще просто душка.
На самом деле Макс выглядел в точности как любой другой робот – металлический, гладкий, слегка похожий на человека, но совершенно безликий. Однако добрая миссис Ларднер всех их считала личностями, милыми и обаятельными. Такова уж была эта женщина.
Как же могла она пойти на убийство?
Чтобы Джон Семпер Трэвис пал от руки убийцы – в это просто невозможно было поверить. Кто угодно только не он. Замкнутый, тихий, он жил в миру, но был не от мира сего. Оригинальный математический гений Трэвиса позволял ему запросто создавать в уме сложнейший узор из мириадов позитрониых связей, который затем закладывали роботам в мозги. К тому же Трэвис, главный инженер «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн», страстно увлекался световой скульптурой. Ей он посвятил целую книгу, в которой доказал, что математические модели, применяемые им для конструирования позитронного мозга, с успехом могут быть модифицированы и использованы для создания высокохудожественных световых скульптур.
Но попытка воплотить теорию в жизнь обернулась для инженера полным крахом. Его скульптуры, созданные на основе математических принципов, оказались тяжеловесными, невыразительными и скучными.
В сущности, только это и отравляло спокойное, замкнутое и налаженное существование Трэвиса, однако он чувствовал себя по-настоящему несчастным. Он знал, что теория его верна, но не мог доказать свою правоту на практике. Если бы удалось создать хоть один шедевр…
Естественно, инженер был знаком с творчеством миссис Ларднер. Все признавали ее талант, однако для Трэвиса было очевидно, что художница не имеет ни малейшего представления об элементарных основах робоматематики. Он неоднократно писал ей, но она категорически отказывалась объяснить свой художественный метод. Трэвис вообще сомневался, что у нее есть какой-то метод Скорее, чистая интуиция, – но даже интуицию необходимо выразить математически! В конце концов Трэвису удалось раздобыть приглашение на один из приемов миссис Ларднер. Он должен был увидеть ее!
Мистер Трэвис опоздал на прием: он еще раз попытался создать световую скульптуру и опять потерпел сокрушительное поражение.
– Какой у вас чудной робот – тот, что принимал у меня пальто и шляпу, – заметил инженер, глядя на хозяйку с почтительным удивлением.
– Это Макс, – сказала миссис Ларднер.
– Он совершенно разрегулирован, к тому же эта модель давно устарела. Почему бы вам не вернуть его на фабрику?
– О нет, это слишком хлопотно.
– Какие хлопоты, о чем вы! – воскликнул инженер. – Вы были бы поражены, узнав, насколько это легко. Впрочем, как представитель «Ю. С. Роботс», я взял на себя смелость отрегулировать его собственноручно. Это заняло всего пару минут: сами увидите, в какой он теперь прекрасной рабочей форме.
Лицо миссис Ларднер исказила странная гримаса. Впервые в жизни эта великодушная женщина испытывала ярость, и, казалось, черты лица просто не умели выразить непривычное чувство.
– Вы отрегулировали его? – вскричала она. – Но ведь это он создавал все мои световые скульптуры! Неправильная регулировка, которую вы никогда не сможете восстановить, именно она… она…
И надо же было случиться такому несчастному совпадению, что в этот момент миссис Ларднер демонстрировала гостям свою коллекцию и прямо перед ней на мраморном столике лежал украшенный драгоценными камнями кинжал из Камбоджи!
У Трэвиса тоже вытянулось лицо.
– Вы хотите сказать, что, если бы я изучил уникальные дефекты его позитронного мозга, я смог бы понять…
Взмах кинжала был настолько молниеносным, что никто просто не успел опомниться, а Трэвис не сделал попытки увернуться. Говорят, он даже слегка подался вперед – так, словно сам хотел умереть.
Сторонник сегрегации
Segregationist (1967)
Перевод: М.Нахмансон
Лицо хирурга не выражало никаких эмоций.
- Пациент готов?
- Готов или нет - относительное понятие, - ответил инжемед. - Мы готовы. А он проявляет нетерпение.
- Они всегда так… Ну, что ж, это серьезная операция.
- Серьезная или нет - в любом случае он должен испытывать благодарность. Его выбрали из огромного числа претендентов и, откровенно говоря, я не думаю, что…
- Не надо касаться этого, - сказал хирург. - Решение таких вопросов - не наше дело.
- Допустим. Но должны ли мы соглашаться с этим?
- Безусловно, - решительно произнес хирург. - Мы должны быть согласны. Целиком и полностью. Предстоящая операция достаточно сложна, чтобы мы могли еще заниматься и мировоззрением своего пациента. Этот человек доказал свою ценность в различных ситуациях и Министерство Планирования Смертности признало его кандидатуру подходящей.
- Ну что ж, отлично, - с иронией заметил инжемед. Хирург заговорил снова:
- Пожалуй, я осмотрю его прямо тут. Кабинет невелик, и он будет чувствовать себя здесь уютно.
- Вряд ли это поможет. Он нервничает, к тому же, кажется, он уже все решил.
- Действительно?
- Да. Он хочет металл, они все так поступают. - Лицо хирурга не изменило выражения. Он пристально разглядывал свои руки.
- Иногда можно уговорить их отказаться от этого.
- Зачем? - равнодушно произнес инжемед. - Если он желает металл, пусть будет металл.
- Вас это не беспокоит?
- С какой стати? - в голосе инжемеда послышались жесткие нотки. - Каждый из возможных вариантов относится к сфере медицинской инженерии, и я, инженер-медик, могу реализовать любой вариант. Что еще должно меня беспокоить?
- Для меня этот вопрос очень важен, - спокойно сказал хирург. - Во всем следует соблюдать необходимую меру соответствия.
- Соответствие! Это не аргумент. Почему пациента должно волновать соответствие?
- Оно волнует меня.
- Вы в меньшинстве. Общее мнение против вас. У вас нет шансов что-либо изменить.
- Но я должен попытаться.
- Тогда вы…
Хирург прервал инжемеда быстрым движением руки - не раздраженным, просто быстрым и резким. Он уже получил сообщение, что медсестра с пациентом достигли приемной. Хирург нажал кнопку и двойная дверь мягко скользнула в сторону. Самодвижущееся кресло, в котором сидел пациент, въехало в кабинет, следом быстро шагнула сестра.
- Вы можете идти сестра, - сказал хирург. - Подождите снаружи, я вызову вас. - Он кивнул инжемеду, который вышел вместе с сестрой; створки двери сомкнулись позади них.
Человек в кресле повернул голову и проводил взглядом уходящих. Сморщенная кожа на тонкой шее напряглась, морщины веером разбежались под прищуренными глазами. Его подбородок был чисто выбрит, ногти на пальцах, сжимавших подлокотники кресла, отлично ухожены. Он принадлежал к весьма высоким кругам и о нем хорошо заботились… На лице его застыло выражение привычной раздражительности. Он произнес:
- Ну что, мы начнем сегодня? - Хирург кивнул:
- В полдень, сенатор.
- Как я понял, это займет несколько недель.
- Сама операция требует немного времени, сенатор. Однако имеется несколько дополнительных моментов, о которых необходимо побеспокоиться. Нужно наладить кровеносную систему и отрегулировать гормональные функции вашего организма. Тут есть весьма непростые проблемы.
- Это опасно?.. - затем, как будто чувствуя, что необходимо установить более дружелюбные отношения с врачом, он процедил сквозь зубы - … доктор?
Хирург не обратил внимания на подобные нюансы.
- Все опасно, - невозмутимо сообщил он. - Наша работа заключается в том, чтобы уменьшить опасность. Подобные операции требуют уникального оборудования и объединенных усилий ряда специалистов, которые пока так немногочисленны…
- Я знаю, - нетерпеливо сказал пациент и не чувствуя себя виноватым из-за этого, -меня признали достойным. Или вы предполагаете, что на Министерство было оказано давление?
- Совсем нет, сенатор. Решения Министерства никогда не подвергаются сомнению. Я только имел в виду сложность предстоящей операции, чтобы подчеркнуть мое желание провести ее наилучшим образом.
- Хорошо, если так. Я желаю того же.
- Тогда я должен попросить вас сделать выбор. Мы можем предложить вам киберсердце двух типов: металлическое или…
- Пластиковое! - раздраженно воскликнул пациент. - Не эту ли альтернативу вы собираетесь мне предложить, доктор? Эту дешевку? Я не желаю. Я сделал свой выбор. Я хочу металл.
- Но…
- Послушайте, мне сказали, что право выбора остается за мной. Разве это не так? Хирург кивнул:
- Если два возможных решения проблемы эквивалентны с точки зрения медицины, выбор остается за пациентом. На самом деле, право выбора остается за пациентом даже тогда, когда возможные решения не являются эквивалентными, как в вашем случае.
Глаза пациента сузились.
- Вы хотите сказать, что сердце из пластика лучше?
- Это зависит от пациента. По моему мнению, в вашем случае оно будет более подходящим. И мы предпочитаем не использовать этот термин - пластиковое. Это сердце из волоконного высокомолекулярного материала.
- Насколько я знаю, это все равно пластик.
- Сенатор, - продолжал хирург с бесконечным терпением, - это действительно полимерный материал, но он обладает гораздо более сложным строением, чем обычный пластик. Это волоконное вещество со структурой, близкой к протеиновым молекулам, которое имитирует естественные ткани человеческого сердца - того самого, что бьется сейчас в вашей
груди.
- Точно, человеческое сердце, что бьется в моей груди износилось, хотя мне нет еще и шестидесяти. Благодарю вас, но еще одно такое же мне не нужно. Я хочу что-нибудь получше.
- И мы хотим вам дать самое лучшее, сенатор. сердце из волоконного материала будет лучшим в вашем случае. Оно может функционировать столетия. Оно не вызывает реакции отторжения…
- Разве то же самое нельзя сказать и о металлическом сердце?
- Да, это так, - подтвердил хирург. - Металлическое сердце выполнено из титанового сплава, который…
- Ведь оно не изнашивается? И оно прочнее пластикового? Или волоконного, если вам угодно настаивать на этом определении?
- Да, с точки зрения физики, металл прочнее, но механическая прочность в данном случае - не самое главное. Она не играет никакой роли, если сердце надежно защищено. Если инородное тело достигнет вашего сердца, вы будете убиты, скорее всего, по другой причине, не связанной с его прочностью.
Пациент пожал плечами.
- Если я сломаю ребро, мне заменят его, титановым протезом. Заменить кость - так несложно; кто угодно может сделать это в любое время… Я смогу носить в своем теле столько металла, сколько я захочу, доктор.
- Это ваше право, если вы сделаете такой выбор. Однако я хотел бы предупредить вас, что, хотя киберсердце из металла никогда еще не выходило из строя из-за механических повреждений, известны случаи отказа их электроники.
- И что это означает?
- Любой из типов киберсердца содержит вибратор - неотъемлемую часть своей конструкции. В случае металлического варианта, это - электронный прибор, обеспечивающий ритмичность работы сердца. Он состоит из сложнейшего комплекса миниатюрных устройств, регулирующих частоту биения сердца в зависимости от вашего эмоционального или физического состояния. В такой сложной системе неизбежны сбои, и тогда люди умирают раньше, чем поломку удается исправить.
- Я никогда не слышал о чем-либо подобном.
- Уверяю вас, такое случается.
- Вы хотите сказать, что это происходит часто?
- Нет. Это крайне редкое событие.
- Ну что ж, тогда я, пожалуй, рискну. А пластиковое сердце? Оно тоже содержит вибратор?
- Конечно, сенатор. Но химическая структура волоконного киберсердца очень близка к тканям человеческого организма, поэтому оно подчиняется электрическому и гормональному контролю самого тела. И электронное устройство, которое нужно в этом случае имплантировать в организм, много проще, чем для металлического варианта.
- Но разве пластиковое сердце ни разу не выходило из-под гормонального контроля?
- Пока неизвестно ни одного такого случая.
- Потому, что вы не работали с ним достаточно долго, не так ли? Хирург нерешительно ответил:
- Да, действительно, сердце из высокомолекулярного полимера применяется не так долго, как металлическое.
- Вот видите. Так в чем же дело, доктор? Вы боитесь, что я превращусь в робота… В металлона, как их стали называть с тех пор, как они получили права гражданства?
- Нет ничего плохого в том, что металлон называется металлоном; как вы сами сказали, они признаны равноправными гражданами. Но вы - не металлон. Вы - человеческое существо. И почему бы вам не остаться человеческим существом, насколько это возможно в вашем случае?
- Потому что я хочу выбрать лучший вариант, а это означает - получить металлическое сердце. Вы что, не понимаете?
Хирург кивнул:
- Хорошо. Вам нужно будет подписать необходимые документы, и вы получите металлическое сердце.
- Вы сами проведете операцию? Я слышал, что вы - лучший специалист.
- Я сделаю все возможное, чтобы операция прошла успешно. Дверь открылась, и кресло унесло пациента к ожидающей его медсестре.
Инжемед вошел в комнату, провожая взглядом пациента, пока створки двери не сомкнулись за хромированной спинкой кресла. Затем он повернулся к хирургу.
- Ну, по вашему виду не узнаешь, что тут произошло. Каково же было его решение? Хирург наклонился над столом, заканчивая перфорировать последний раздел своих записей.
- Как вы предсказывали. Он хочет металлическое киберсердце.
- Ну, в конце концов, они все-таки лучше.
- Трудно сказать. Они просто дольше были в употреблении, - это их единственное преимущество. Но дело не в том. С тех пор, как металлоны получили права гражданства, человечество охватила мания. Люди стремятся приблизить себя к металлонам, они хотят получить физическую силу и выносливость, которые ассоциируются с разумной металлической расой.
- Должен отметить, что это не односторонний процесс, док. Вы не работаете с метал-лонами, как я, и не все знаете. Так вот, последние двое, что явились ко мне для ремонта, просили поставить им волоконные органы.
- И они получили их?
- В одном случае требовалось только заменить сухожилие; тут нет большой разницы, что ставить - металл или пластик. Другой хотел заменить кровеносную систему. Я объяснил ему, что не могу этого сделать без полной перестройки его организма на основе волоконных материалов… Я полагаю, что когда-нибудь так и случится. И тогда металлоны не будут металлическими, как сейчас, но созданиями из плоти и крови.
- Вы допускаете такую мысль?
- Почему же нет? Как, впрочем, и металлизацию человеческих существ. На земле теперь обитают две разумные расы, и хлопот с ними стало вдвое больше. Так пусть же они приближаются друг к другу, пока мы не перестанем замечать различий. Да и к чему подчеркивать их? Мы должны стремиться взять лучшее от каждой расы: совместить преимущества человека с преимуществами робота.
- Вы получите гибрид, - сказал хирург, и в его голосе чувствовалось что-то похожее на раздражение. - Вы получите нечто, что не будет ни тем, ни другим. Разве не логичнее считать, что личность должна гордиться своей индивидуальностью, своей целостной структурой и не заменять ее чем-то чужеродным? Что она не должна превращаться в помесь?
- Но это же сегрегация!
- Пусть так, - уже спокойно произнес хирург. - Я верю в целостность личности. И я не изменю даже крошечную часть своей структуры ни при каких обстоятельствах. Если какой-то из моих органов потребует замены, я постараюсь произвести ее с максимальным приближением к исходному естеству моего организма. Я - есть я; мне доставляет удовольствие быть самим собой, и я не хочу стать кем-то другим.