Предыстория: киренаики и киники 3 страница

В философском плане Эпикур сделал очень важный шаг вперед по сравнению с Демокритом: он выдвинул на первый план проблему критерия истины. Это соответствовало духу эпохи эллинизма. Проблема критерия истины находилась в центре внимания практически всех философских школ того времени. Данное Эпикуром решение этой проблемы выдержано, казалось бы, в духе последовательного сенсуализма. По этот сенсуализм имел под собой чисто спекулятивную натурфилософскую основу-атомистическую физику. Признание атомов началами всего сущего — началами, которые принципиально ни при каких условиях не могут быть восприняты нашими Органами чувств, — находится в явном противоречии с сенсуализмом. Философию Эпикура следует поэтому рассматривать как своеобразный гибрид досократовской демокритовской) натурфилософии и теоретико-познавательного сенсуализма. Эта гибридность философии Эпикура выявляется особенно отчетливо, когда наш философ пытается трактовать явления физического мира в духе своей гносеологии. Он, в частности, утверждает, что «величина Солнца и других светил для нас такова, какова кажется, сама же по себе она или больше видимой, или немного меньше, или равна ей»[73]. Это утверждение должно было казаться нелепым нетолько современным Эпикуру астрономам, но даже таким досократикам, как Левкипп и Анаксагор (лишь у Гераклита мы найдем сходные высказывания, но не забудем, что, во-первых, Гераклит жил на 200 лет раньте Эпикура и, во-вторых, не претендовал на то, чтобы считаться ученым). Еще удивительнее то, что эпикуровские высказывания о величине небесных светил были повторены Лукрецием Каром в его поэме, написанной в первом веке, как если бы до этого не было оценок размеров Солнца, производившихся Аристархом, Гиппархом и Посидонием.

До сих пор, излагая воззрения Эпикура, мы неодно кратно употребляли термин «душа». Как же представлял себе душу Эпикур и чем она у него отличалась от тела? Вслед за Демокритом Эпикур полагал, что душа состоит из многих атомов, распределенных по всему телу, но тем не менее образующих некое единство. Атомы души отличаются от всех прочих атомов только своей легкостью и подвижностью. Множественность функций живого организма объясняется тем, что сама душа имеет множественную структуру. Она состоит из четырех частей, различающихся степенями тонкости и подвижности составляющих эти части атомов, причем более тонкие части души содер-жатся в более грубых частях, подобно тому как вся душа в целом содержится в теле. Наиболее грубая часть души сходна с воздухом, она менее всего подвижна и является началом покоя. Далее, более подвижная часть состоит из пневмы, это — начало движения души. Третья, огненная часть души обусловливает наличие теплоты в организме. Наконец, четвертая, самая тонкая субстанция не имеет аналога среди физических элементов и определяет душевную деятельность в узком смысле слова. Таким образом, учение о душе у Эпикура не совсем совпадает с демокритовским, будучи более сложным и разработанным (как мы знаем, у Демокрита все атомы души отождествлялись с атомами огня). Это различие, впрочем, не имеет принципиального характера; в своих основных чертах обе концепции имеют много общего. Как и у Демокрита, у Эпикура душа сдерживается телом, играющим роль своего рода оболочки, за пределы которой атомы души не могут проникнуть. Оба мыслителя согласны в том, что наличие такой связи между душой и телом является необходимым условием жизни организма. В случае разрушения телесной оболочки атомы души вырываются из нее и рассеиваются в пространстве; при этом единство души нарушается, а вместе с ним прекращаются все жизненные функции организма, в том числе восприятия и ощущения.

К учению о душе непосредственно примыкает этика Эпикура — центральный пункт и в то же время конечный итог всей его философии. Как указывает Диоген Лаэртий (X, 30), эпикуровская этика изложена в книгах «Об образе жизни» и «О конечной цели», а также в письмах, из которых до нас дошло «Письмо к Менекею». Этический характер имеют также «Главные мысли» (Κύριοι δόξαι), приводимые Диогеном в конце его книги об Эпикуре[74]. В основе эпикуровской этики лежит тезис о смертности души. Этому тезису, который вытекает из представления о душе как о совокупности атомов, Эпикур придавал очень большое значение. Вера в бессмертие души, по мнению Эпикура, является причиной страха смерти, а косвенным образом и всякого другого страха. Ибо страх смерти, это страх по преимуществу (κατ΄ έξοχήν). Из него проистекают страхи перед будущими страданиями, перед загробной жизнью и т. д. Наоборот, отрицание бессмертия души позволяет человеку избавиться от всех этих страхов. Водь если душа смертна, то смерть, считающаяся самым ужасным из всех зол, не имеет к нам никакого отношения. Как пишет Эпикур, «когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют»[75].

Задача философии — вести человека к счастью. Надо только понять, в чем состоит счастье. Понятие счастья неразрывно связано с понятием блага. Абсолютное счастье есть полное обладание всеми благами. Но такое абсолютное счастье достижимо только для вечных и совершенных существ — для богов. Человеческое счастье состоит в том, чтобы благо в его жизни перевешивало зло. Что же такое благо? Это то, к чему человек стремится ради него самого. А единственная вещь, к которой стремятся все живые существа ради нее самой, это наслаждение. Наслаждение есть истинное и высшее благо в той же степени, в какой боль есть истинное и высшее зло. Счастье, являющееся целью человеческой жизни, есть совокупность наслаждений, следующих одно за другим. Но мудрый человек будет стремиться не ко всякому наслаждению, а лишь к такому, которое не повлечет за собой неприятных последствий. С другой стороны, временную боль мы подчас предпочтем наслаждению, если за ней последует более сильное и длительное наслаждение. Следовательно, если всякое наслаждение есть благо, а всякая боль — зло, то все же не всякое наслаждение заслуживает немедленного предпочтения и не всякой боли следует безусловно избегать. Во всех случаях надо принимать обдуманное решение, соразмеряя полезное и неполезное, наслаждение и боль, благо и зло.

По этим причинам мудрый человек не будет стремиться к наслаждениям распутства или чувственности, к непрерывным попойкам и празднествам, а предпочтет им умеренную и простую жизнь, лишенную страстей и страданий. В этом случае он достигнет состояния покоя, которое заключается в отсутствии всего неприятного и дурного, ив первую очередь страха смерти. В этом Эпикур отличается от киренаиков, которые признавали только наслаждение в движении. Другое отличие Эпикура от Аристиппа состояло в том, что тот считал телесную боль наибольшим злом, Эпикур же полагал, что хуже всего душевная боль, «потому что тело мучится лишь бурями настоящего, а душа — и прошлого, и настоящего и будущего».

Стоики

Стоическая школа была, бесспорно, самой значительной философской школой эпохи эллинизма как по длительности своего влияния, так и по своим научным достижениям. Основателем школы был Зенон, родившийся в городе Китионе на острове Кипр то ли в 364, то ли в 336 г. (данные о времени его рождения сбивчивы и противоречивы, хотя вторая дата представляется значительно более правдоподобной). Учителями Зенона считаются киник Кратес, представитель мегарской школы Стильпон и академик Полемон. В самом конце IV в. Зенон начал преподавать в Афинах, причем школа его получила наименование по месту, где проходили занятия, — это была так называемая «Живописная стоя (колоннада)» (Ποικίλη στοά). Зенон руководил своей школой до своей смерти, последовавшей в 264/3 г., после чего во главе школы стал Клеанф из Асса (ум. в 232 г.). Наибольшего расцвета стоическая школа достигла под руководством Хрисиппа из киликийских Сол (с 232 по 204 г.). Хрисипп был исключительно плодотворным писателем (сообщая о числе его сочинений, Диоген Лаэртий называет цифру 705) и, несомненно, крупнейшим философом-стоиком эпохи эллинизма, внесшим существенный вклад как в логику, так и в физику стоицизма. Преемниками Хрисиппа были Диоген из Вавилона, Антипатр из Тарса и учитель Цицерона Панэтий Родосский. Последним значительным представителем греческого стоицизма был ученый-энциклопедист I в. Посидоний, родившийся в городе Апамея (Сирия), но большую часть своей жизни проведший на острове Родос. Под влиянием Панэтия и Посидония стоическое учение, главным образом в своих этических аспектах, получает широкую популярность в Риме, где его наиболее значительными адептами были Сенека и император Марк Аврелий.

Естественно, что на протяжении столь длительного времени философия стоицизма подверглась значительной трансформации и воздействиям со стороны других школ. Оставляя в стороне диахроническую сторону этого вопроса, мы рассмотрим основы стоического учения в том виде, в каком оно сложилось в эпоху Хрисиппа.

Согласно основоположникам стоицизма, философия распадается на три отдела: на логику, физику и этику.

В отличие от Аристотеля стоики полагали, что логика есть столь же самостоятельная наука, что и две прочие. Основным содержанием логики является словесное выражение нашего знания, т. е. логос. Составными частями логики являются риторика, грамматика и диалектика. Риторику мы оставим в стороне. Что касается грамматики, то здесь стоики достигли значительных успехов; в частности, они разработали принятую до настоящего времени классификацию падежей и глагольных времен. В сферу диалектики стоики включали теорию познания, изучение различных форм умозаключений и доказательств, выяснение формальных критериев истинности и ложности логических суждений. Не имея возможности останавливаться на всех этих вопросах, мы уделили особое внимание проблемам стоической теории познания.

Стоики проводят резкую грань между словесными знаками (звуками, слогами, словами, предложениями) и тем, что ими обозначается. Словесный знак есть звуковое образование, которое имеет смысл только в корреляции с обозначаемым. Обозначаемое же есть представление чего-то, что существует в реальной действительности, — будь то вещь со всеми ее качествами и свойствами, движение, отношение и т. д. Представление может образоваться лишь посредством чувственного восприятия — в этом отношении стоики вполне согласны с эпикурейцами, но в отличие от последних они не занимаются спекуляциями по поводу механизма образования чувственных восприятий (у эпикурейцев таким механизмом было отделение от предметов атомных истечений, попадающих в наши органы чувств), а принимают чувственные восприятия как очевидный факт действия предметов на нашу душу.

В какой мере мы можем доверять чувственным восприятиям, иначе говоря — в чем заключается их критерий истинности? Здесь они расходятся с эпикурейцами, отнюдь не считая истинными любые восприятия. Для стоиков не подлежит сомнению существование ложных восприятий (сюда относятся, в частности, сны и галлюцинации); весь вопрос состоит в том, как отделить их от истинных. Для того чтобы убедиться в адекватности восприятий породившим их объектам, требуется выполнение ряда условий. Прежде всего, должны быть нормальными ум человека, а также органы чувств, через которые в душу проникают восприятия. Надо проверить расстояние, на которое от нас удален воспринимаемый объект, а также учесть его расположение относительно соответствующего органа чувств. Надо убедиться в том, что акт восприятия длился достаточно долго, чтобы были схвачены все стороны объекта. Далее, надо проверить, не препятствует ли нашему восприятию среда, находящаяся между органом чувств и объектом; наконец, данное единичное восприятие должно быть подтверждено последующими восприятиями, как нашими, так и чужими.

Если такая всесторонняя проверка будет произведена и результатом ее явится полное соответствие представления, возникшего в нашей душе, самому предмету, то такое представление стоики называли каталептическим (καταληπτική φαντασία). Когда наш разум дает согласие (αογκατάθεσις) на какое-то восприятие, возникает адекватное суждение восприятия, каталепсис (κατάληφις). Каталептическое восприятие само собой вызывает наше согласие. Этим и определяется свойство, делающее его истинным. Таков, согласно учению стоиков, критерий истинности чувственных представлений.

Наше мышление — в суждениях, умозаключениях и т. д. — имеет дело не с единичными чувственными восприятиями, а с понятиями. Все понятия имеют эмпирический характер, т. е. возникают в результате нашего опыта. Будучи последовательными сенсуалистами, стоики категорически отвергали наличие в душе человека врожденных понятий. Когда человек рождается, его душа подобна чистой восковой табличке (этот наглядный образ — tabula rasa — был впоследствии [использован Локком). Чувственные восприятия заполняют эту табличку отпечатками воспринятых предметов. Общее в содержании восприятия одного и того же объекта приводит к образованию понятия этого объекта.

Стоики различали два вида понятий. Во-первых, «предвосхищения» (προλήψεις — термин, употреблявшийся также эпикурейцами) или, иначе говоря, общие понятия (κοινάί έννοιαι). Эти общие понятия образуются естественным путем у всех людей на основании сходного опыта. Во-вторых, сознательно конструируемые понятия. Только естественные общие понятия являются безошибочными. Человек, сознательно конструирующий понятия, может образовать понятия кентавров, великанов и других, реально не существующих объектов.

Будучи словесно выраженным, понятие становится предметом высказывания (λεκτόν). Концепцию «лектон» следует признать вполне оригинальным вкладом стоиков в логику, не имеющим аналогов в других философских учениях древности. Своеобразие этой концепции состояло в том, что стоики считали предмет высказывания — лек тон — нетелесным. На первый взгляд может показаться странным, каким образом могут быть нетелесными такие предметы высказываний, как камень, дерево, лошадь и т. д. На самом же деле все это не так просто. Утверждение нетелесности лектона показывает, что стоики очень тонко различали реальный предмет, являющийся объектом нашего восприятия и не зависящий от нашего сознания, и словесно выраженное представление об этом предмете. Этим самым им удалось избежать ошибок, присущих всем вульгарноматериалистическим воззрениям вплоть до нашего времени. Об этом можно было бы написать очень много, но мы ограничимся приведением цитаты из статьи о стоиках А. Ф. Лосева, где на одном (правда, несколько модернизованном) примере очень хорошо разъясняется суть вопроса.

«Можно ли, например, сказать, что своими глазами или ушами мы воспринимаем какие-то колебания той или иной среды? Вовсе нет. Музыкант, несомненно, приводит в движение воздушную среду и образует определенного рода воздушные волны, которые вполне телесны и являются физической основой музыки. Однако, слушая музыку, мы слышим вовсе не какие-нибудь физические колебания воздушной среды, которые вполне телесны, но музыку, которая, очевидно, нетелесна. Иначе музыку могли бы слышать только одни физики, да и те, слушая музыку, вовсе не воспринимают соответствующие воздушные колебания, хотя эти последние и являются единственной физической основой музыки. Вот то же самое и стоики говорят о своем нетелесном λεκτόν и утверждают, что предмет высказывания, взятый сам по себе, ничего телесного в себе не содержит, хотя физика и акустика и являются для него единственной физической основой»[76].

Из сказанного следует, что в исследовании теоретико-познавательной проблематики стоики ушли вперед по сравнению с Платоном или Аристотелем.

Аристотелевское учение о категориях было существенным образом преобразовано стоиками. По их убеждению, категории могут относиться только к телам, ибо тело есть единственный род бытия. Такие понятия, как пространство, пустота, время (а также лектоны), бестелесны и потому не относятся к сфере бытия. Четыре категории, фигурирующие в логическом учении стоиков, это не различные формы бытия, а лишь различные точки зрения на тело, проявляющиеся в человеческой речи. Первая категория — это субстанция или подлежащее (τό ύποκείμενον), когда тело мыслится как нечто, противопоставленное всем своим свойствам. Вторая категория — существенное свойство (ποιόν), когда тело определяется этим свойством (например, в понятии «мудрец»). Третья категория (πως έχον) указывает на состояние тела, например, находится ли оно в покое или в движении и т. д. Четвертая категория (προς τι πως ξχον) характеризует отношение, в котором данное тело находится к другим телам. Таким образом, категории у стоиков имеют менее формальный характер, чем у Аристотеля: с одной стороны, они гораздо онтологичнее, с другой же — они значительно теснее связаны со словесным выражением, т. е. с логосом.

В дальнейшем, на протяжении всей античности, логика стоиков существовала и изучалась наравне с аристотелевской логикой.

Физические воззрения стоиков обладают большим своеобразием. Стоики полагали, что существует один-единственный космос: он имеет сферическую форму и окружен бесконечным пустым пространством (т. е. беспредельным небытием). Космос — живое, разумное существо, совершающее циклический путь своего развития. Он рождается из первичного огня (здесь стоики соприкасаются с Гераклитом, от которого они заимствовали целый ряд идей) и в процессе своей эволюции проходит стадии, когда в нем развертывается все многообразие сущего, а затем вновь разрешается в стихию огня в результате всеобщего воспламенения (έκπύρωσις). Этот процесс бесконечно повторяется, он необходим и закономерен. Будучи одушевленным, космос обладает статусом божества, но в отличие от аристотелевского перводвигателя космическая душа стоиков не противопоставляется космосу как материальному телу, а составляет его имманентную сущность. В этом смысле стоическое учение о божестве можно определить как пантеизм.

Закономерности развития космоса — это закономерности первичного огня, его логос (как и у Гераклита, термин «логос» имеет у стоиков многозначный характер). В ходе своих трансформаций мировой огонь превращается в три прочих элемента — в воздух, в воду и в землю, которые наряду с огнем характеризуются четырьмя основными качествами — теплотой, холодом, сухостью и влажностью. Четыре элемента распадаются на две неравноправные пары: высшая пара — огонь и воздух — противопоставляется низшей — воде и земле, отличаясь от последней своей активностью и способностью к формообразованию.

Вступая в связь друг с другом, огонь и воздух образуют пневму (πνεδμα — термин, который можно лишь условно и очень неточно перевести словосочетанием «теплое дыхание»). Именно пневме стоики приписывали функции мировой души. Будучи первоначально сосредоточенной в небесных сферах, пневма распространяется по всему космосу, придавая вещам форму и давая им жизнь. Все свойства вещей считаются материальными и представляют собой различные модификации пневмы. «Проникая» какое-либо тело, пневма сообщает ему его основные свойства (έξις), которыми определяется единство данного тела и его форма. Пневма живого существа есть не что иное, как его душа. Души, следовательно, материальны, причем они различаются своими степенями или градациями. На высшей ступени лестницы находится мировая душа (бог), состоящая из тончайшей и чистейшей пневмы. Затем идут души людей, отличительным признаком которых служит разум, причем степень разумности того или иного человека определяется тонкостью и чистотой пневмы, образующей его душу. Души животных состоят из более грубой пневмы. Пневма, или душа, растений — это их φύσις, а в мире неорганической природы, как уже было сказано, — εξις.

Говоря о том, что пневма «проникает» тело, стоики имели в виду совсем не то, что она заполняет пустые промежутки или поры между частицами этого тела. Таких пор, по их мнению, в телах вообще быть не может (поэтому поводу они горячо полемизировали с атомистами). Взаимопроникновение пневмы и тела имеет своеобразный характер: пневма непрерывна и заполняет все пространство, в том числе и те его точки, которые представляются занятыми телами. Стоики поясняли эту идею на примере куска раскаленного железа. И железо, и «проникающий» его огонь (синоним теплоты) занимают один и тот же объем, причем оба они сохраняют при этом свои основные свойства. А если возможно полное взаимопроникновение двух тел, то оно же возможно и для большего их числа. Этим решается проблема единства вещи и множественности ее свойств. Каждое из этих свойств, есть тоже своего рода пневма; совокупность всех пневм, проникающих данное тело, сообщает ему полную определенность.

Следует ли считать изложенную концепцию совершенно беспрецедентной в греческой философии? Нет. Сошлемся на представления Анаксагора, у которого взаимоотношение «семян» и основных качеств (теплоты, холода и т. д.) имело, по-видимому, характер аналогичного взаимопроникновения[77].

Было бы совершенно превратно, представлять себе пневму как некое подобие газа или пара. Прежде всего, пневме присуща активность и способность к непрестанному движению. В масштабе космоса происходит безостановочное перемещение пневмы от периферии к центру и обратно, от центра к периферии. Аналогичные перемещения происходят и в отдельных телах. Они приводят к тому, что пневма находится как бы в состоянии постоянного напряжения. Это напряжение (или натяжение) стоики обозначали термином «тонос» (τόνος). Тонос — одно из важнейших понятий стоической физики. Тоническим натяжением обеспечивается единство космоса в целом. В каждой отдельной вещи стремление пневмы от центра вещи к ее периферии обусловливает размеры вещи и ее форму. Обратное движение пневмы к центру оказывается фактором, обеспечивающим единство вещи и связанность ее частей. В отсутствие пневмы все вещи распались бы и в мире воцарился бы хаос — нечто вроде πάντα δμοδ Анаксагора. Пневма как бы сдерживает или склеивает вещь, придавая ей определенное качество (отсюда и термин έξις, обозначающий основное свойство и в то же время происходящий от глагола έχω — держу). В живых организмах пневма тождественна с душой, поэтому то, что было сказано выше о тонкости и грубости души, полностью относится и к пневме. В то же время пневма есть логос вещи, т. е. закон ее существования и развития. Вообще для философии стоиков характерна взаимозаменяемость важнейших понятий: первичный огонь, логос, мировая душа, пневма — все это обозначения различных аспектов единого мирового процесса. С учением о пневме тесно связаны представления стоиков о причинности и судьбе. Эволюция космоса мыслилась ими как единый и взаимосвязанный во всех своих деталях поток событий. Все, что происходит в мире, происходит по какой-либо причине. При этом активным, причинным фактором стоики считали пневму, а пассивными — тела, состоящие из тяжелых элементов. Причинно обусловленные процессы представляют собой ряды событий, в которые включены не только физические, но и психические явления. Источник и первопричина всех этих процессов — космический первоогонь. Из первоогня, следуя всеобщему логосу, с необходимостью образуется мир, распадающийся на бесчисленное множество причинно обусловленных цепочек, которые лишь по видимости представляются независимыми друг от друга. Эта независимость мнимая, поскольку все они суть разветвления единого мирового процесса. И когда космос будет снова охвачен мировым пожаром, знаменующим собой конец одного и начало следующего цикла развития, эти цепочки вновь сольются в едином первоогне, давшем им начало. Всеобщую и необходимую связь всего происходящего в мире стоики называли судьбой или роком (ειμαρμένη).

Судьба стоиков имеет мало общего с необходимостью в атомистике Левкиппа — Демокрита. Космический первоогонь — это не слепая неразумная сила, а творческий огонь (πϋρ τεχνικόν), изливающийся в мир и оплодотворяющий его идеями-логосами (σπερματικοί, λόγοι). Первоогонь действует не только как исходная материальная причина, но и как разум, как духовное целеполагающее начало. Поэтому стоики наряду с судьбой признавали наличие в мире благотворного провидения (πρόνοια). Всё в мире причинно обусловлено, и в то же время всё, что в нем совершается, направлено к благой, прекрасной и разумной цели. Таким образом, стоическое учение о причинности обладает двумя аспектами: с одной стороны, безысходно-фаталистическим (ибо все в мире идет к одному и тому же концу — к мировому пожару), с другой же — провиденциально-телеологическим.

Причинность и взаимообусловленность всех явлений в едином мировом процессе, естественно, соприкасаются с проблемой свободы воли. Можем ли мы считать человека свободным в его решениях и действиях, если все его помыслы и поступки включены в причинную цепочку событий, из которых ни одно не может считаться произвольным? Решение этой проблемы стоиками было одновременно и оригинальным и глубоким. Очевидно, что понятие свободы воли имеет смысл только для живых существ, руководствующихся в своем поведении не только внешними импульсами, но и внутренними побуждениями. Нельзя говорить о свободе воли в мире неорганических тел, где движение и изменение состояния каждого предмета полностью определяются воздействием на него внешних факторов. Растения имеют начало движения в самих себе, но и у них не может быть речи о каких-либо проявлениях свободы воли, ибо их развитие (рост, цветение и т. д.) целиком зависит от поступающего извне питания, которое перерабатывается соответственно природе каждого растения. У животных мы уже находим душу, обусловливающую появление внутренних влечений и побуждений. Но эти влечения не произвольны: они вызваны теми или иными представлениями и имеют своим результатом определенные действия, также в соответствии с природой данного животного. Поэтому имеющаяся у животного возможность выбора на самом деле является мнимой.

Человек отличается от прочих живых существ тем, что у него есть разум. Будучи разумным существом и размышляя о последствиях своих поступков, он может не согласиться с возникшим в его душе представлением и не обязательно последует зову влечения. В основе разумного человеческого акта лежит суждение о том, как следует поступать в каждом конкретном случае. В этом смысле можно говорить о наличии у человека свободы воли. Но фактически она реализуется только у мудрых людей, которые подчиняют свои действия голосу разума. Разум указывает человеку, как надо вести себя, чтобы его поступки соответствовали всеобщему логосу. Следуя указаниям разума, мудрец сознательно включается в необходимость мирового процесса. На этой высшей стадии духовного развития свобода воли и необходимость оказываются тождественными. Можно, по-видимому, утверждать, что именно стоики были первой философской школой, уяснившей известный тезис, что свобода есть осознанная необходимость.

Переходим к этике. Перечисляя основные проблемы этической философии стоиков, Диоген Лаэртий называет в качестве первого пункта первичное влечение (πρώτη ορμή). Понятие первичного влечения фигурировало также в философии Эпикура, который утверждал, что первичное влечение направлено на получение наслаждения и устранение всякого страдания. Стоики были решительно не согласны с такой точкой зрения. По их убеждению, пер вичное влечение любого живого существа, в том числе и человека, имеет своей главной целью самосохранение данного существа, точнее говоря, сохранение того состояния, которое в наибольшей степени соответствует его природе. Любое живое существо счастливо, когда оно находится в споем природном состоянии: животные резвятся, растения цветут и т. д. Природное состояние человека — это состояние, когда он здоров, силен, красив, когда он чувствует себя в расцвете своих физических и духовных сил. Следуя своему первичному влечению. человек стремится сохранить это состояние.

Сказанным, однако, первичное влечение не исчерпывается. Оно означает стремление не только к самосохранению данного индивидуума, но и к размножению, к сохранению своего потомства. Всем живым существам, а человеку в особенности, присуща любовь к своим детям. В этой любви проявляется первичное влечение к сохранению потомства.

У животных первичное влечение остается неосознанным — инстинктивным. Человек же, как уже было сказано выше, обладает еще и разумом. Поэтому он может прийти к сознательному уяснению того, что соответствует его природе и что пет, почему ему следует поступать именно так, а не иначе. С этого уяснения начинается развитие логоса в душе человека. Этот логос, который, посути дела, совпадает с всеобщим логосом, составляет внутреннюю сущность человеческой природы, усовершенствование которой становится важнейшей задачей человека. По отношению к природному влечению разум оказывается как бы мастером (τεχνίτης), направляющим его в надлежащую сторону. Поэтому жизнь в соответствии с природой тождественна для человека жизни в соответствии с разумом. Господство разума во всех побуждениях, помыслах, поступках становится высшей целью человеческого существования. Достижение такого господства именуется мудростью (φρόνησις).