Глава восьмая На рубеже двух эпох

Интереснейшей историко-научной проблемой была и остается проблема так называемого «упадка» античной науки. Бесспорно, что в целом наука эпохи Римской империи не могла подняться до тех высот, которые были достигнуты александрийской научной школой в III–II вв. до н. э. Но надо учесть, что развитие науки никогда не происходит равномерно: периоды расцвета той или иной дисциплины сменяются периодами застоя, причем для различных дисциплин эти периоды обычно не совпадают.

Эпоха I в. до н. э. — I в. н. э. не выдвинула ни одного крупного имени в области математики или астрономии, сравнимого с именами Эвклида, Архимеда, Аполлония Пергского, Гиппарха, зато к этому времени относится деятельность крупнейшего ученого стоической школы Посидония, географа Страбона, ботаника Диоскорида. Мы не говорим о замечательных трудах греческих и римских историков этой эпохи — Полибия, Дионисия Галикарнасского, Тита Ливия и других, рассмотрение которых выходит за рамки нашего исследования. Что касается точных наук, то и в них начиная с конца I в. н. э. намечается новый подъем, причем столицей этих наук, как и прежде, остается Александрия. Менелай, Герон, Птолемей, Диофант, Папп, Теон — к любому из этих имен, добавляется определение «Александрийский», бывшее в те времена эквивалентом нынешней фамилии. Уже одно перечисление этих имен показывает, что об упадке точных наук в период II–IV вв. н. э. говорить никак не приходится. Лишь трагическая гибель Гипатии в 418 г. как бы символизировала конец александрийской научной школы, просуществовавшей, таким образом, около семи столетий.

Рассматривая интеллектуальную жизнь этой эпохи ε более широком плане, можно выделить следующие основные направления:

1. Научное направление, связанное в основном с александрийской школой, важнейшие представители которой были только что перечислены. Особенностью научных изысканий александрийских ученых во II–IV вв. н. э. было то, что они не только существенно продвинули классические греческие дисциплины, к каковым следует отнести прежде всего геометрию, геометрическую алгебру, теоретическую и наблюдательную астрономию, но и наметили ряд новых путей, получивших развитие уже в XVI–XVIII вв. Известную стимулирующую роль при этом сыграло использование достижений восточной, в частности вавилонской, науки, существенно отличавшейся от греческой науки классического периода как по своим задачам, так и по методам.

В области астрономии это означало, прежде всего, усвоение богатейшего наблюдательного материала, накопленного вавилонскими звездочетами на протяжении многих столетий. Греческие астрономы заимствовали также принятое у вавилонян деление круга на градусы, минуты и секунды. Любопытно, что именно в связи с этим делением у Птолемея впервые появляется понятие нуля, отсутствовавшее в классической греческой математике. Но в основном деятельность Птолемея была скорее деятельностью завершителя, чем пролагателя новых путей. Его система мира была итогом усилий многих греческих ученых, начиная с Эвдокса, направленных на построение рациональной геоцентрической модели мира, которая позволила бы объяснить все факты, относящиеся к движению небесных тел (σώζειν φαινόμενα — «спасти явления», как говорили греческие авторы). Дальше Птолемея астрономии, основанной на принципе геоцентризма, идти было некуда. Мы говорили выше, при обсуждении системы Птолемея, что эта система уже содержала в зашифрованном виде всю гелиоцентрическую астрономию, какой она предстала человечеству после открытия законов Кеплера. Задача состояла, казалось бы, в немногом — в изменении точки зрения (тем более что в лице Аристарха мы уже имели соответствующий прецедент). В том, что на это потребовалась тысяча с лишним лет, греческие ученые были не виноваты. Можно не сомневаться, что при нормальном развитии, без тех катаклизмов, которые вскоре постигли Европу и прилегающие к ней культурные ареалы, указанный процесс мог бы осуществиться в более короткие сроки.

Еще в большей степени это относилось к математике. В этой области уже в античности: появились новые свежие ростки, свидетельствовавшие о том, что греческая математика была способна выйти за пределы геометрической алгебры классического периода. Ярчайшим примером этого служит «Арифметика» гениального Диофанта. Представляется несомненным, что истоки открытий Диофанта восходят в конечном счете к методам вавилонской алгебры, хотя из-за отсутствия данных мы не в состоянии восстановить промежуточные звенья, соединявшие Диофанта с вавилонянами. Бесспорной заслугой Диофанта было создание алгебраической буквенной символики; правда, эта символика еще очень непохожа на нашу (так, например, в ней еще нет знака +, хотя существует особый символ для вычитания), она кажется нам сложной и неуклюжей, и тем не менее самый факт создания такой символики был громадным шагом вперед. Но дело не только в этом. Развитые Диофантом методы решения неопределенных уравнений были воскрешены из небытия в XVI в. и оказали огромное влияние на работы Виета и Ферма. Эти методы находятся в таком же отношении к позднейшей алгебре и теории чисел, в каком архимедовские методы вычисления площадей и объемов послужили предвосхищением анализа бесконечно малых. Но и помимо Диофанта математика поздней античности содержит ряд «прорывов в будущее». Если зачинателем тригонометрии можно считать еще Гиппарха, то в ныне утерянной книге Менелая Александрийского тригонометрия получила дальнейшее значительное развитие. Кроме того, Менелай заложил основы новой дисциплины — сферической тригонометрии, изложенной в трех книгах «Сферики», дошедшей до нас в арабском переводе. Некоторые теоремы Паппа, содержащиеся в ого «Математическом сборнике», были вновь доказаны в XVII в. Дезаргом и Паскалем и положили начало проективной геометрии, как особой ветви математической науки.

2. Философия в эпоху поздней античности претерпела сложное развитие. В течение последних веков до н. э. наиболее влиятельными философскими школами оказались стоики и эпикурейцы, в то время как перипатетическая школа быстро пришла в упадок, а так называемая Средняя Академия, наиболее значительными руководителями которой были Аркесилай и Карнеад, отошла от ортодоксального платонизма и подпала под влияние скептицизма;

……

Плотин родился в 204/5 г. н. э. в Египте, учился в Александрии, а после 244/5 г. переехал в Рим, где и основал свою школу. В учении Плотина элементы платонизма и аристотелизма гармонично сливаются, образуя систему детально разработанного абсолютного идеализма, в центре которой лежит понятие Единого — первичного трансцендентного начала, второй и третьей ипостастью которого оказываются Ум и Душа. Дальнейшей разработкой и популяризацией учения Плотина занимались его ученики — Амелий и Порфирий.

Следующий, «сирийский» этап развития неоплатонизма связан с деятельностью, прежде всего, Ямвлиха, включившего в систему неоплатоновской философии многочисленные культово-религиозные и мистериальные элементы. Высшей точкой общественного влияния неоплатоников было правление императора Юлиана (Отступника), который сблизился с учениками Ямвлиха Эдесием, Максимом, Хрисанфием, принял философию неоплатонизма, а в качестве народной религии восстановил языческие культы. Гибель Юлиана в 363 г. коренным образом изменила ситуацию, после чего центр деятельности неоплатоников переносится в афинскую Академию.

Наиболее известными философами «афинского» периода неоплатонизма были Плутарх Афинский, Сириан (прозванный «великим») и, наконец, Прокл — наиболее универсальный ум среди неоплатоников, оставивший после себя громадное рукописное наследие. Дошедшие до нас трактаты Прокла затрагивают самые различные области знания и в значительной части все еще остаются неизученными. Даты жизни Прокла: 410–485 гг.

Учеником Прокла был Аммоний, сын Германия (которого не следует путать с Аммонием Саккасом, учителем Плотина). Перебравшись в Александрию, он возглавил там филиал неоплатонистской школы. Вместе со своими учениками, среди которых известны имена Иоанна Филопона, Асклепия, Олимпиодора и Симгагикия (учившегося также у Дамаския в Афинах), Аммоний направил основные усилия школы на комментирование трактатов Аристотеля. Многие из этих комментариев сохранили непреходящее значение вплоть до нашего времени.

Афинская школа не выдвинула после смерти Прокла ни одного сколько-нибудь значительного мыслителя. В 529 г. указом императора Юстиниана деятельность Ака демии была прекращена. Жившие в Афинах философы были изгнаны из Греции и вынуждены были искать убежища и Персии. Так закончилось более чем тысячелетнее развитие греческой философии.

3. Третьим направлением, характеризовавшим духовную жизнь эпохи Римской империи в первых веках нашей эры, было христианское богословие. Нe следует думать, что оно было неизменно враждебно греческой философии. Между этими двумя потоками интеллектуальной жизни существовало сложное взаимодействие: борясь с язычеством (и в том числе, разумеется, с греческой философией), отцы церкви многое брали от стоиков, Платона и Аристотеля, а впоследствии, конечно, и от неоплатоников.

Христианское богословие, как это отмечал еще Энгельс, в немалой степени обязано учению Филона Александрийского, жившего на рубеже обоих тысячелетий (ок. 25 г. до н. э. — ок. 50 г. н. э.). К этому времени еврейская община, существовавшая в Александрии, подверглась интенсивному процессу эллинизации. Именно таким эллинизированным иудеем был и Филон. Хотя он оставался верным приверженцем иудаизма, близким ему языком был уже не иврит, а греческий. Во всяком случае, все его сочинения написаны по-гречески, и Библию Филон цитирует не по оригиналу, а по каноническому переводу Септуагинты.

Филон был виднейшим представителем так называемой библейской экзегетики. Следует, впрочем, заметить, что аллегорическое толкование библейских текстов предпринималось и ранее; этим, например, занимался Аристобул (II в. до н. э.). Образцов этой ранней экзегетики мы не знаем, от Филона же до нас дошло множество сочинений, пользовавшихся большим авторитетом среди идеологов раннего христианства. Не случайно Энгельс назвал Филона Александрийского «отцом христианства»[366].

Основная идея экзегетики Филона состояла в том, что, по его мнению, Пятикнижие Моисея и греческая философия говорят, в сущности, об одном и том же, хотя ценность их далеко не равнозначна. Мудрость греческих философов — Пифагора, Платона, стоиков, — так полагал Филон, — восходит, в конечном счете, к Пятикнижию, в котором содержится вся полнота божественной истины, облеченной в иносказательную форму. Задача толкователя состоит в том, чтобы под внешней мифической оболочкой обнаружить глубочайший смысл библейских текстов. Именно эту задачу пытается решить Филон в своих экзегетических сочинениях.

Раннее христианское богословие — обычно именуемое патристикой — состояло из двух заметно различающихся линий. Водораздел между ними проходил как раз в вопросе отношения к философии. Если Юстин (Мученик), Ипполит, Климент Александрийский, Ориген были знатоками греческой языческой философии и признавали за ней право называться мудростью, хотя и низшего рода по сравнению с божественным откровением, то представители другой линии, имена которых будут названы ниже, отвергали философию начисто, как вредное и опасное заблуждение. У нас сначала пойдет речь о представителях первой линии.

Уже первый из названных богословов — Юстин (середина II в. н. э.) разъяснил, почему философию следует считать мудростью низшего рода. Во-первых, потому, что богооткровенная истина (а именно такова истина Священного писания) бесспорно выше истин, открываемых несовершенным человеческим разумом. Во-вторых, истины Писания имеют за собой преимущество древности, ибо они были изложены еврейскими пророками задолго до греческих философов. Оба этих аргумента были заимствованы Юстином у Филона. В-третьих, Священное писание ясно и общедоступно, в то время как сочинения философов написаны трудным и изощренным языком, доступным лишь немногим. В-четвертых, истина, поскольку она истина, должна быть единой (какой она и предстает нам в Писании), в то время как греческая философия состоит из многих соперничающих школ и противоречащих друг другу учений. Эти аргументы были восприняты последующими богословами и широко развивались ими. В позитивной части своего учения Юстин дал мало оригинального, следуя в основном стоикам и Филону. Заметим, что отождествление Логоса с Христом впервые встречается именно у Юстина.

Не очень оригинален и Ипполит (конец II — начало III в. н. э.), деятельность которого была в основном направлена на борьбу с гностицизмом — религиозным синкретическим учением, приобретшим широкое распространение во II в. Важнейший полемический тезис Ипполита состоял в том, что источником гностицизма было отнюдь не Священное писание, и не божественное откровение, а языческая философия и мифология, причем гностики взяли оттуда наиболее темные и недостоверные мнения. Будучи блестящим знатоком греческой философской литературы, Ипполит дает подробное и, вообще говоря, очень объективное изложение старых учений, выискивая в них идеи, заимствованные будто бы гностиками. Критическая часть сочинений Ипполита потеряла впоследствии свое значение, сообщаемые же им сведения о воззрениях ранних греческих мыслителей до сих пор входят в наиболее ценный фонд античной доксографии.

Климент Александрийский (ум. ок. 215 г.) был родом из Афин, получил первоклассное философское образование и принял христианство уже в зрелом возрасте. Он считался ученейшим среди христианских богословов раннего периода. Основной проблемой, которая его занимала, была проблема соотношения веры и знания, религии и философии. Разумеется, Климент признавал примат веры над разумом и принимал важнейший догмат христианства о том, что спасение души обеспечивается верой и праведной жизнью. В то же время он полагал, что идеал духовного совершенства состоит в гармонии веры и знания. Для достижения этой гармонии следует прежде всего изучить основные науки — грамматику, риторику, математику, астрономию, музыку и особенно диалектику. Но все это служит лишь ступенью к постижению философии, которая есть высшее знание, уже само по себе приближающее нас к истинной вере. Между Евангелием и философией, в лучших ее проявлениях, нет противоречия — это как бы «две ветви одного древа». Из всех философских учений Климент выше всего ставил платонизм; так, например, он доказывал тождество библейского мифа о сотворении мира и космогонии, изложенной в «Тимее», и даже прямо называл Платона «одним из еврейских философов» (ό έξ 'Εβραίων φιλόσοφος).

Очень интересную фигуру представляет собой Ориген Александрийский (род. в 185 г. в христианской семье, учился одновременно с Плотином у Аммония Саккаса, ум. ок. 254 г.). В отношении экзегезы Библии Ориген пошел дальше всех своих предшественников, не исключая Филона. В текстах Ветхого завета он находил не только основные положения греческой философии, но и указания на учение Христа. Не будучи уверен в боговдохновенности переводчиков Септуагинты, Ориген выучил иврит, чтобы читать Библию в подлиннике. Как и Климент, Ориген был знатоком греческой философии, но относился к ней более сдержанно: так, Платон не был для него авторитетом сам по себе. Ориген создал собственную философско-теологическую систему, имеющую много точек соприкосновения с учением Плотина; возможно, что известную роль в этом сыграло влияние их общего учителя. Бог Оригена — первичная идея, которая ниоткуда не может быть выведена; это — Монада, непостижимая в своей простоте, стоящая выше всякого бытия и всякого мышления. Правда, в одном из своих сочинений Ориген следует Аристотелю, утверждая, что Бог есть чистая мысль, которая мыслит саму себя. Творение мира осуществляется через вторую ипостась Бога — его единородного сына, который есть Христос и есть Логос. Процитируем самого Оригена: «Логос есть высочайшая истина, прообраз разумных существ, начало причин всех вещей, источник всех сил, образец, по которому сотворен мир. В нем план мира и идеи всего сотворенного. Все, что есть разумное и благое, — от него»[367]. В своей космогонической концепции Ориген отступает как от традиционной трактовки первых строк Книги Бытия, так и от космогонии «Тимея». Бог творит вещи не из бесформенной материи (ибо материя не может быть, подобно Богу, вечной), а из абсолютного небытия, причем процесс творения вечен и не имеет ни начала, ни конца. Правда, тот мир, в котором мы живем, имеет начало и конец, но до него существовали иные миры («эоны»), а после него будут возникать новые, последовательно сменяющие друг друга. Учение Оригена было впоследствии отвергнуто церковью; тем не менее оно оказало определенное влияние на развитие последующей богословской традиции.

Как уже было сказано выше, в христианском богословии существовала и другая традиция, для которой было характерно резко враждебное отношение к языческой философии. Одним из ранних ее представителей был богослов II в. Татиан, который хотя и был учеником Юстина, но отнюдь не разделял уважительного отношения последнего к греческой философии. В полемическом сочинении «Против греков» Татиан предпринял яростную атаку против всей эллинской культуры, обвиняя ее в ничтожности, несамостоятельности и безнравственности. Греческой философии он противопоставляет «мудрость варваров», причем под варварами в данном случае понимаются прежде всего иудеи. В своем бунте против элитарной античной культуры Татиан выражал настроения, распространенные среди беднейших слоев населения периферийных провинций Римской империи.

Сходное отношение к греческой философии было присуще некоторым латиноязычным идеологам христианства того же или более позднего времени. Наиболее яркой фигурой среди них был, несомненно, Тертуллиан (р. ок. 160 г.), которому приписывается знаменитое изречение «Credo quia absurdum est». Считая, что христианская вера уже содержит в себе всю полноту истины, Тертуллиан отрицал ценность любой философии, даже если она ограничивает свою задачу чистой экзегетикой, ибо любая философия, по его мнению, неизбежно ведет к ереси. Необученные и простые люди более склонны к принятию веры, чем философы и ученые. Будучи, таким образом, ярым антирационалистом, Тертуллиан не отрицал ценности опыта — как религиозно-мистического, так и обыденного. Впрочем, он признавал и разум, по только в его естественных природных проявлениях; в этом отношении он сходился с греческими киниками. В некоторых сочинениях Тертуллиана очень сильны эсхатологические мотивы. Любопытно, что именно у него впервые встречается термин «Троица» (trinitas).

Критику философского рационализма (в частности, платонизма) продолжил через сто лет после Тертуллиана Арнобий, собственные взгляды которого окрашены скептицизмом и пессимизмом. Этот пессимизм, возможно, объясняется тем, что Арнобий писал в годы наиболее жестоких гонений христиан со стороны императора Диоклетиана. Напротив, у ученика Арнобия, Лактанция, время деятельности которого совпало с царствованием императора Константина (306–337 гг.), когда христианство впервые стало в Риме государственной религией, от этого пессимизма не осталось и следа. Будучи выдающимся ритором и писателем-стилистом, Лактанций поставил перед собой задачу сочетать христианство с латинской образованностью. Любимым автором Лактанция был Цицерон; греческую литературу и философию он, по-видимому, знал значительно хуже. Как и его предшественники, Лактанций доказывал, что в язычестве не может быть истинной мудрости, но в его отношении к античной культуре нет и следа яростной ненависти Татиана или Тертуллиана; он взирает на нее сверху вниз, со снисходительностью победителя. Как мыслитель Лактанций обнаружил мало оригинальности.

В философии Августина Блаженного (354–430) обе указанные линии слились воедино. Августин был бесспорно одной из величайших фигур в истории мировой философской мысли. Пройдя сложную духовную эволюцию, о которой он рассказывает в своей «Исповеди», испытав влияния Цицерона, неоплатоников, манихейства, Августин выработал систему воззрений, послужившую основой, на которой было воздвигнуто здание средневекового католического богословия. По сравнению с греческой философией — даже по сравнению с неоплатопизмом — учение Августина явилось принципиально новым этапом. В этом учении получили глубокую разработку такие понятия, как самосознание, свобода воли, совесть, личность — понятия, которых не знала языческая культура. А некоторыми своими аспектами мышление Августина оказалось близким философам нового времени — Декарту, Лейбницу и др.

Мы ограничимся этими краткими замечаниями, поскольку рассмотрение философии Августина Блаженного выходит за рамки данной книги.