ОПИСАНИЕ ШИЗОТИПИЧЕСКОГО ХАРАКТЕРА 1 страница
УДК 615.851 ББК 53.57 Р83
Руднев В.П.
Р 83 Тайна курочки рябы:Безумие и успех в культуре. - М.: Независимая фирма "Класс", 2004. - 304 с. - (Библиотека психологии и психотерапии, вып. 107).
ISBN 5-86375-052-9
В книге Вадима Руднева, известного русского философа, автора книг "Винни Пух и философия обыденного языка", "Морфология реальности", "Энциклопедический словарь культуры XX века", "Прочь от реальности", "Метафизика футбола", "Характеры и расстройства личности", "Божественный Людвиг: Витгенштейн - формы жизни", - рассказывается о том, как безумие (прежде всего в форме шизотипического расстройства личности) рождает успех, помогает творческому процессу и в определенном смысле формирует культуру. Книга сама построена по шизотипическому (полифоническому) принципу. В ней голосу автора отвечают голоса живых и давно ушедших великих психотерапевтов и философов, ведут диалог Зигмунд Фрейд и Людвиг Витгенштейн, Карл Густав Юнг и Мартин Хайдеггер, Виктор Шкловский и М. М. Бахтин.
Книга будет интересна философам, культурологам, психиатрам и психотерапевтам, психологам, филологам и всем интеллектуальным читателям России.
Главный редактор и издатель серии Л.М. Кроль Научный консультант серии ЕЛ. Михайлова
ISBN 5-86375-052-9 (РФ)
© 2003 В.П. Руднев
© 2004 Независимая фирма "Класс", издание, оформление
© 2004 Е.А. Кошмина, дизайн обложки
Посвящается моему другу
Алексею Плуцеру-Сарно
ПРЕДИСЛОВИЕ
Шизотипическое расстройство личности именно в таком терминологическом виде сравнительно недавно появилось в концептуальной рамке описания психиатрических и психотерапевтических таксонов (ранее это расстройство называлось малой шизофренией, латентной, неврозоподобной, малопрогредиентной). Если шизофрения в принципе - это один из культурных символов XX века, то шизотипическое растройство, то есть шизофрения со схизисом, но (почти) без процесса, дефекта и бредово-галлюцинаторного комплекса, теперь, когда на культуру XX века можно взглянуть задним числом, "nachuTiglich", по выражению Фрейда, приобрело огромный смысл. Обнаружилось, что большое число художников, писателей, философов, психологов, страдавших именно этим расстройством, буквально определило культурное лицо XX века.
Наиболее известные шизотипические личности XX века - Джеймс Джойс, Карл Густав Юнг, Луис Бунюэль, Поль Сезанн, Владимир Маяковский, Людвиг Витгенштейн, Франц Кафка, Игорь Стравинский, Осип Мандельштам, Эжен Ионеско, Ален Роб-Грийе, Александр Введенский, Даниил Хармс, О. М. Фрейденберг, Фредерик Перлз, Жак Лакан, Рене Магритт, Сальвадор Дали (о живых не пишем).
В такой ситуации неклиническое, философско-метапсихологическое и патографическое изучение шизотипии приобретает большую значимость. В этой книге мы исследуем шизотипическую реальность через призму художественной и философской реальности, причем в большинстве глав мы делаем это обычным академическим способом, изучая шизотипическое время, шизотипический дискурс, шизотипическую наррацию, шизотипический язык, пространство и логику в их связи с другими невротическими и психотическими временем, дискурсом, наррацией, языком, пространством и логикой. Это соответственно главы "Шизотипический дискурс", "Шизотипическое время", "Невроз как наррация", "Диалектика преследования", "Язык в пространстве болезни" и "Шизотипическая логика". В двух других главах - "Тайна курочки рябы" и "Прочь отсюда! (Франц Кафка. "Отъезд": Девять интерпретаций)" - мы как бы моделируем само шизотипическое сознание, пытаясь представить, как один и тот же текст мог бы быть проинтерпретирован различными исследовательскими "голосами" - будь то Хайдеггер, Фрейд, Лакан, Витгенштейн, Бахтин, Шкловский, Юнг, Топоров. Здесь моделируется шизотипическая мозаика голосов, характеризующая шизотипический дискурс par exelence.
В заключение мне остается поблагодарить моих друзей, коллег и учителей за помощь и моральную поддержку в период работы над книгой -
Марка Евгеньевича Бурно, Татьяну Михайлову, Александра Сосланда, Леонида Кроля, Иосифа Зислина, Павла Волкова и Вячеслава Цапкина.
Я желаю всем счастья.
Вадим Руднев
Глава 1
ТАЙНА КУРОЧКИ РЯБЫ*
Жили-были дед да баба, и была у них курочка ряба. Снесла курочка яичко: яичко не простое, золотое. Дед бил-бил - не разбил; баба-била, била - не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула - яичко упало и разбилось. Дед и баба плачут; курочка кудахчет: "Не плачь, дед, не плачь, баба. Я снесу вам яичко другое, не золотое - простое".
Почему абсурдность этой сказки никогда раньше не бросалась в глаза? Почему дед и баба не могли разбить золотое яичко, а маленькая мышка, вильнув хвостом, сбила его со стола, и оно упало и разбилось? Почему плачут дед с бабой, ведь мышка добилась именно того, чего не могли добиться они сами? В чем утешение от того, что курочка снесет простое яйцо, а не золотое, они ведь радовались золотому?
"Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым набок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
"Что они делают? - думал князь Андрей, глядя на них. -Зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его".
Как только герой загоняет девушку в угол, у него за плечами неизвестно откуда появляются ремни, которые тянут его назад. Камера ползет назад и обнаруживается, что эти ремни прикреплены к роялю, туше быка и двум католическим священникам. Все это и не дает герою двигаться. Пока он барахтается в ремнях, героиня выскакивает из угла и убегает. В тот же момент ремни отпускают героя.
Напомню, как в известной русской сказке про волшебную курицу, которая приносит золотые яйца, парадоксальным образом маленькая мышь, взмахнув хвостом, разбивает подаренное курицей яйцо, в то время как сильные старуха и старик этого сделать не могут. Этот парадокс полностью снимается, если прибегнуть к нашей сексуальной теории неврозов. Старик и старуха сексуально немощные - волшебная курица приносит им в яйце символического ребенка, но они не могут разбить, то есть, вероятно, оплодотворить его. Но таким образом мы объясняем лишь полдела: именно, почему старик и старуха не могли разбить яйцо. Вторая половина вопроса - почему его удалось разбить мышке, - остается не
Глава написана совместно с Т. А. Михайловой.
объясненной. В нашем труде о сновидениях мы составили список сексуальных символов мужского органа, среди которых есть и хвосты. Секрет мыши, таким образом, состоит в том, что она является обладателем предме-та, которого уже в полном смысле не имеет старик, то есть эректированного органа. Именно это позволяет мыши разбить, то есть символически оплодотворить яйцо. (О сексуальной природе мыши и ее мощи можно прочесть в сочинениях Вундта и Фрэзера.)
Но социальное бытие души разомкнуто самому себе. Мир, мерцающий из себя подобно мыши, в кажущейся возможности отнологического осмысления себя как иного, безысходно пропадает в озабоченность. "Здесь-бытие" мыши онтически-онтологическим броском обрывает присутствие на собственную способность быть целым. Притом заброшенность увядающей экзистенции старых людей ближайше опосредует невозможность в здесь наличествующем бытии перед собой воплотить свою озабоченность в будущем. Теснящая временность онтологического смысла заботы довлееет их фундированию в самости будущего и настоящего. Двусмысленность падения и брошенности вовне себя бытии определяет их бытие в смерти и присутствие за пределами мирности и заботы.
"А Святъславъ мутенъ сонъ вид въ Киев на горахъ. "Си ночь съ вечера одвахуть мя, - рече, - чръною паполомою на кроваты тисов; чръпахуть ми синее вино, съ тружомъ смшено; сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тълковинъ великый женчугъ на лоно и нъгують мя. Уже дьскы безъ кнса в моемъ терем златовръсмъ. Всю нощь с вечера бусови врани възграяху у Плсеньска, на болони бша дебрь Кияня и несошася къ синему морю".
Святослав беспокоился о своих племянниках, которые пошли в сомнительный поход. Элементы его тревоги вошли в сон почти без изменений. Во сне он лежит на смертном одре и его отпевают поганые кочевники. Князь понимает, что поход Игоря не удается, и это бьет по его престижу и престижу всего русского государства. Жемчуг символизирует слезы. Поганые толковины выливают из своих колчанов плач Ярославны. Что за сани несут князя к синему морю? Конечно, это погребальные сани. Сон князя - это сон о его собственной смерти, экзистенциальная проработка ее, смерти от позора в результате неудачи похода Игоря на половцев. Можно сказать, что в этом сне Святослав отождествил себя с Игорем, это его, Игоря, "негуют" половцы, соблазняя, переманивая на свою сторону. Это он, Игорь, предпочитает позорному бегству смерть на погребальных санях. Это у него, Игоря, "поехала крыша" (уже доски без князька в моем тереме златоверхом) от неудачного похода, позорного поражения и пленения.
Теперь я хочу обратить ваше внимание на одну русскую сказку. Это сказка о курочке рябе, которая снесла деду и бабе золотое яичко. Они не
б
смогли разбить его, но рядом бежала мышка, она вильнула хвостиком, и яичко разбилась вдребезги. Однако вместо того чтобы радоваться, старик и старуха горько плачут. Утешая их, курочка обещает в дальнейшем снеси им обыкновенное яйцо. Вот и вся сказка. Я думаю, тут должны возникнуть вопросы. Кое-кто может слишком поспешно сказать, что золотое яйцо -это Реальное. Лучше давайте подумаем, почему, когда яйцо разбилось, старик и старуха заплакали. Здесь важно не просто то, что яйцо разбилось, а кто его разбил, то есть, называя вещи своими именами, если вашу невесту дефлорировал "чужой дядя", то тут как раз впору заплакать. На мышку с ее маленьким, но торчащим фаллическим хвостиком, обратил внимание уже Фрейд. Золотое яйцо - это недоступный объект желания. Видимо, оно внутри было полое. Интерсубъективность наших персонажей схлестнулась на этом яйце. Старик и старуха буквально стукнулись лбами друг об дружку, когда пытались разбить его. Чего они хотели -наслаждения или ребенка, Дюймовочку или мальчика-с-пальчика (этими искусственными детьми из пробирки так богат фольклор)? Может быть, они заплакали оттого, что мышка, разбив яйцо, дезавуировала пустоту желания? Яйцо - это симптом, а курочка - Супер-Эго. Супер-Эго снесло симптом - чего еще от него и ждать? Тогда получается, что мышка - это Ид, хтоническая сторона бессознательного. Разрушительная, деструктивная сила. Так что Реальное - это как раз мышка. Символический порядок Курочки разбивается хвостиком, ведущим в бездну Реального. Яйцо - это бесконечное означающее. Симптом всегда воспроизводим, да будет вам известно. На этом построен универсальный принцип автоматического повторения. Я думаю, Курочка обманывала старика и старуху, и следующее яйцо было тоже золотым. Супер-Эго умеет нести только золотые яйца.
Сон Святослава имеет отчетливый сексуальный подтекст. Князь лежит на кровати, причем лежит на спине, и ему на лоно, то есть на грудь, сыплют из колчанов (фаллических предметов) мелкий жемчуг, то есть нечто вроде спермы. Причем делают это "поганые толковины", то есть враги, иноземцы. Сексуальный аспект подчеркнут словами, что они "негуют", то есть нежат его. Странно, что князь здесь явственно выступает в роли женщины: он пассивно лежит в женской позе, и иноземцы извергают на него свое семя, как бы насилуют его. Или можно сказать даже более сильно - они его дефлорируют. Об этом косвенно говорит фраза "Уже дьскы безъ кнса с моемъ терме златовърсм", то есть поперечная скрепляющая балка (князек) на тереме князя слетает, и он, вероятно, лежа в такой позе, видит небо. Князек на тереме - символ его целостности, поэтому тот факт, что иноземцы ломают князек, ассоциируется с тем, что они дефлорируют дом и тем самым его хозяина. Вспомним теперь, что князь лежит на самом высоком месте Киева, столицы русского государства, то есть, верша сексуальное насилие над ним, враги совершают то же самое с городом, они насилуют и оскверняют его. Город - всегда женский символ (ср. выражение "Киев - мать городов
русских"). Князь - олицетворение столицы, ее центра, поэтому в сновидении по закону смещения и сгущения именно он становится женщиной-городом, непосредственным предметом насилия со стороны врагов-иноземцев. Иными словами это пророческий сон о захвате Киева "погаными толковинами". Но кто же эти иноземцы? Ясно, что это не половцы, которые никогда не добирались до Киева. Князю Святославу приснился сон о татарах, которые действительно взяли Киев под руководством Батыя в 1240 году, то есть более чем через полсотни лет после похода Игоря на половцев и после того, как это приснилось Святославу в "Слове о полку Игореве". Что это - одно из доказательств поддельности памятника или аргумент в пользу теории многомерного времени Джона Уильяма Данна?
Как у нашей бабушки в задворенке
Была курочка-рябушечка;
Посадила курочка яичушко,
С полки на полку,
В осиновое дупёлко,
В кут под лавку.
Мышка бежала,
Хвостом вернула -
Яичко приломала!
Об этом яичке строй стал плакать,
Баба рыдать, вереи хохотать,
Курицы летать, ворота скрипеть;
Сор под порогом закурился,
Двери побутусились, тын рассыпался;
Поповы дочери шли с водою,
Ушат приломали, попадье сказали:
"Ничего ты не знаешь, матушка!
Ведь у бабушки в задворенке
Была курочка-рябушечка;
Нищий, калека.
Посадила курочка яичушко,
С полки на полку,
В осиновое дупёлко,
В кут под лавку.
Мышка бежала,
Хвостом вернула -
Яичко приломала!
Об этом яичке строй стал плакать,
Баба рыдать, вереи хохотать,
Курицы летать, ворота скрипеть,
Сор под порогом закурился,
Двери побутусились, тын рассыпался;
Мы шли с водою - ушат приломали!"
Попадья квашню месила -
Все тесто по полу разметала;
Пошла в церковь, попу сказала;
"Ничего ты не знаешь...
Ведь у бабушки в задворенке
Была курочка-рябушечка...
(Снова повторяется тот же рассказ.)
................. тын рассыпался;
Наши дочери шли с водой -Ушат приломали, мне сказали; Я тесто месила -Все тесто разметала!" Поп стал книгу рвать -Всю по полу разметал!
SPECKLED, BARIOLE, BUNT, VARIUS, BREAC, MARGIS, ???????, ПЕСТРЫЙ
Если мы вдруг задумаемся, что же конкретно в русском языке значит слово "пестрый" ("рябой"), то скорее всего поймем, что дать ему точное определение очень трудно. Пестрый - это многоцветный, цветастый, яркий... Но не просто "яркий", потому что яркое сочетание цветов совсем не всегда "пестрое". "Пест-рый" - это и крапчатый, рябой, в меленький такой рисуночек, который и описать-то трудно, покрытый пятнышками... К тому же "пестрое" - это всегда не только цвет, не только то, что мы видим.
Пестрое мы слышим в нестройном шуме, лязге, криках. Пестрое мы
ощущаем в неожиданности жизненных перемен, смене впечатлений,
путешествиях, мелькании пейзажа за окном вагона, в толпе карнавала, в
лицах, чувствах, в новых увлечениях и связях. Пестрое - это сама Жизнь,
если она движется, и самое последнее ее событие - Смерть. И поэтому все
пестрое одновременно страшит и манит, пугает и притягивает. Пестрое -
это Эрос и Танатос, вместе взятые, со всеми вытекающими отсюда
лингвистическими, психофизиологическими, фольклорными,
литературными и иными последствиями.
В разных современных языках идея "пестрого" воплощается обычно по-разному, наверное, потому, что каждая культура в этом зыбком, неуловимом понятии видит что-то свое (это вам не "красный" или даже "синий" с их солдатской простотой). Более того, современные французы, например понятия "пестрый" вообще как-то стараются избегать, называя его то "цветным" (colory), то "пятнистым" (tachety) - в зависимости, наверное, от того, какой именно аспект пестрого имеется в виду. Слово barioly употребляется на самом деле редко и значит скорее "рябой", а не собственно ярко-пестро-цветастый. А в старофранцузском для обозначения "пестрого" раньше было особое слово, но потом утратилось: vaire, от латинского varius - "разноцветный, пестрый", но также - "переменчивый, полный превратностей, особенно в том, что касается боевой удачи, да и жизни вообще" (русский вариант, таким образом, это этимологически -пестрота, нестабильность, изменчивость).
Английское speckled - это тоже скорее нечто "пятнистое", а не наше настоящее "пестрое", а вот зато загадочное немецкое Bunt передает идею пестроты почти идеально: это пестрый, рябой, крапчатый, пятнистый, но к тому же и смешанный, разнородный, разнообразный, а еще -"беспорядочный, чрезмерный". В общем - сплошной хаос. Фамилия Бунтман, таким образом, значит "пестрый человек" (яркий? разнообразный? переменчивый?). Происхождение этого слова в немецком таинственно. Предполагается, что оно восходит к латинскому Mus Ponticus (буквально - Мышь Понтийская), как называли римляне горностая. Это же слово, кстати, и примерно с тем же значением, блуждая по Балканам в форме bunde, bunda, проникло затем в румынский, сербский, чешский и
даже венгерский языки. Ирландское современное breac тоже довольно ограничено в употреблении и описывает только масть коня или разных рыб, птиц и так далее, но зато древнеирландское brecc означало не только "пестрый", но и "пышный, богато украшенный" и "лживый, неясный, обманчивый". То есть опять - пугает и манит одновременно. Как любовь.
Происхождение самого русского "пестрый" проблем для этимолога не составляет, но зато ассоциативно-фонетическая нить, которая тянется при этом, оказывается просто поразительной. Оно восходит к индоевропейскому корню *peik'-, *pik', к которому возводятся такие русские же слова, как "писать" и "пёс" (кстати, это одно из наименований черта), многочисленные названия рыб и птиц в славянских языках, а также латинские: pingere "писать" (то есть буквально "- марать, пачкать, разрисовывать красками, оставлять цветные следы") и (!) pecunia "деньги" (которая, как известно - поп olet, "не пахнет") и само по себе восходит к обозначению мелкого рогатого (пестрого) скота, который был в начале основным обменным эквивалентом.
На психику пестрое сочетание цветов, особенно если оно движется, мелькает, воздействует одновременно возбуждающе (отчасти - и сексуально) и пугающе, вызывая чувство тревоги и даже страха. Причем человек здесь - не единственный, кто испытывает это магическое и странное воздействие пестроты. Пестрая окраска животных далеко не всегда является мимикрией, то есть попыткой спрятаться среди листвы, на дне пруда, посреди болота и так далее. Иногда цветная пестрота может служить оружием - так, например, яркие круглые пятна на крыльях бабочек не привлекают птиц, а наоборот - отпугивают, потому что кажутся им глазами какого-то страшного большого зверя.
Устрашающее воздействие пестроты широко использовалось и дикарями как своего рода боевая раскраска, призванная напугать, оттолкнуть противника, вызвать у него чувство тревоги и неуверенности в себе. Вспомним, например, что пишет Цезарь о пиктах, населявших в его время всю Британию (само их название, кстати, значит "пестрые, раскрашенные"): "А все британцы вообще красятся вайдой, которая придает их телу голубой цвет, и от этого они в сражениях страшней других на вид". О боевой раскраске индейцев и так все знают.
Какие ассоциации вызывает понятие пестроты у человека современной западной (на Востоке с этим все сложнее!) культуры? Мы обратились к нескольким информантам и получили следующие ответы:
Коля Д. (подросток): Галстук.
Ольга С. (известная поэтесса): Смерть, конечно.
Неизвестный мужчина в лифте (средних лет): Цыгане.
и
Все они, вероятно, правы.
Излишняя пестрота в одежде, как откровенно вызывающая и эротически манящая, всегда казалась вульгарной. Вспомним у Гоголя:
"Вообразите себе: полосочки узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки... Словом, бесподобно! -Милая, это пестро! - Ах нет, не пестро!".
А почему, собственно говоря, пестро - это плохо? Ну и пусть будет пестро! Нет- плохо, потому что вульгарно, откровенно, вызывающе, привлекает внимание и намекает на мысли самые непристойные. Или даже просто - волнует, пугает, озадачивает.
Вот как пишет тот же Гоголь в "Сорочинской ярмарке" о некоей "неугомонной супруге":
"Она сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипике, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки".
В современной жизни мужчина себе пестроты в наряде не позволяет (да и одежда тинэйджеров на самом деле, кстати, совсем не пестрая, да и не такая уж яркая - вспомним в рекламе "Head and Shoulders": "Вот то, что надо, - черное! Это классно!"), и единственная пестрая деталь мужского туалета - это галстук, маленький прорыв в бессознательное, узкая полосочка, щель, за которой открывается целая буря страстей и страхов. Вот все, что осталось ему от животных, в брачную пору расцветавших всевозможными красками павлиньих хвостов. Вспомним, что, отправляясь к Наталье Павловне, граф Нулин надевает "свой пестрый шелковый халат"!
Женщина, конечно, может себе больше позволить, но все-таки тоже не слишком. Пестрота тревожит эротически и манит сексуально, но вовсе не так, как жарко-стабильные красные тона ("Тебя я лаской огневою / и обожгу, и утомлю..."). Нет, это скорее символ любви кажущейся, обманной, временной, мимолетной, как пестрая цыганская шаль ("Кто-то мне судьбу предскажет, кто-то завтра, сокол мой, на груди моей развяжет узел, стянутый тобой...").
Яркая, пестрая шаль (и шире - ткань) как символ яркой, переменчивой жизни - образ архаический, восходящий к древним
представлениям о судьбе-пряхе, прядущей нить жизни каждого человека. Образ этот оказывается поразительно стойким:
"Стою на полустаночке
В цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда..." -
говорит о себе героиня шлягера советских времен, и образ этого "полушалочка" разворачивается потом в целую метафорическую картину яркой, пестрой жизни, богатой, как мы понимаем, романтическими, но скорее - мимолетными любовными связями:
"Да как же это вышло-то,
Что все шелками вышито
Судьбы моей простое плотно?.."
В чем-то, видимо, очень близкая судьба героини стихотворения Блока заканчивается не так грустно-трогательно-задумчиво ("зовут плясать, да только не меня..."), а глубоко трагически- "Под насыпью во рву некошеном / Лежит и смотрит, как живая...". Не сумев принять правила игры в "пеструю жизнь", "она" предпочитает добровольную смерть и, что характерно, на плечах у нее все тот "цветной платок" ("В цветном платке, на косу брошенном, Красивая и молодая...).
По народным представлениям, видеть себя во сне одетым в пеструю одежду предвещает резкие перемены и переплетение хорошего и плохого в будущем. То есть опять - пестрое и манит, и страшит одновременно. Но, с другой стороны, у Андерсена "цветной" зонтик Оле Лукойе - это окно в удивительный сказочный мир ярких снов или, как теперь мы понимаем, - в амбивалентную субстанцию нашего бессознательного, явленного нам во сне.
Вообще же в фольклоре образ пестрого связан скорее с миром смерти и Иного мира. Как пестрые описываются обычно хтонические существа - жабы, лягушки, змеи. Пестрота птицы - признак, который относит ее в разряд классификаторов с негативным смыслом. Например, по литовских поверьях считается, что если вокруг дома летал зяблик, - дом сгорит, а рябая кукушка вообще предстает как вестница из Иного мира, оповещающая о близкой смерти. В традиции польской аналогичные функции исполняет "рябой соколик" - вестник смерти и проводник в Иной мир. Знаменитая курочка ряба из русской сказки - образ по сути не только загадочный, но и страшный, осмысляемый как постоянная связь с потусторонним миром мрака. Пестрая скотина в народных верованиях прочно ассоциируется с богом грома. Ср., например, литовскую примету:
"Если белая корова приведет стадо домой, завтра будет хорошая погода, а если пестрая - будет дождь".
И наконец, с пестротой ассоциируется образ черта, что проявляется и в его эвфемистических наименованиях "пестрый".
И, конечно, цыгане. Пестрые платки, разноцветные кибитки, яркие цветастые юбки - все это создает образ временного, нестабильного, манящего и пугающего (ср. "пестрая лента" в рассказе Конан-Дойла). Шумный, пестрый табор - это толпа гостей из Иного мира, куда попасть страшно, но все равно придется рано или поздно отправиться. И все это знают.
В основе мифологического образа петуха во многих традициях лежит его связь с солнцем. Как и солнце, петух "отсчитывает" время (ср. "первые петухи", "третьи петухи", до "петухов" и т.п.). Австралийские аборигены иногда обозначают петуха как "птицу, которая смеется на рассвете"; ср. также русские загадки типа "Не часы, а время сказывает", "Не сторож, а всех рано будит" и т.п. В большинстве традиций петух связан с божествами утренней зари и солнца, небесного огня - хотя в целом функции богов, которым посвящается петух (Аполлон, Митра, Ахурамазда, Аматэрасу, а также Гермес или Меркурий, Асклепий, Марс и др.), существенно шире. Петух не только возвещает о начале дня (во многих традициях он выступает как глашатай солнца, света, ср. франц. название петуха chante-clair, букв, "поющий рассвет"), но и является проводником солнца как в его годовом, так и суточном циклах. В Китае петух "сопровождает" солнце на его пути через десятый "дом" китайского зодиака (Козерог) и через пятый - седьмой часы пополудни. У древних евреев петух - символ третьей стражи ночи - от полночи до рассвета. Петух так же бдителен и всевидящ, как и солнце. Отсюда широкое с использование петуха в гаданиях, предсказаниях погоды в Древнем Риме.
Изображение петуха-стража помещали на крышах домов, шестах, шпилях, флюгерах, а также на ларцах, сундуках, реликвариях. В Китае красный петух изображается на стенах дома как талисман против огня. Мотив петуха, разгоняющего своим криком нечистую силу и отпугивающего мертвецов, образует кульминацию в особом типе сказок, постоянен в быличках. Но петух не только связан с солнцем, подобен ему: он сам земной образ, зооморфная трансформация небесного огня - солнца. С петухом связывается и символика (воскресения из мертвых, вечного возрождения жизни). В этом контексте возможно объяснение изображения петуха, помещаемого иногда на могилах, на кресте, камне и т.п., нередко в чередовании с изображением солнца; ср. также символические изображения солнца в виде петуха в круге или рассвета, иногда молнии в виде петушиного гребешка (в этом ряду стоит и обычай древних римлян жертвовать ларам петушиные гребешки). Некоторые данные позволяют соотнести жертвоприношение петуха (в тех ритуальных традициях, где на
это не существует запрета, именно петух преимущественно используется для этой цели) с его солнечной, огненной природой. В древнерусском "Слове некоего христолюбца" (окончательная редакция) осуждаются существовавшие уже после введения христианства языческие обряды, когда "... коуры рьжють; и огневи молять же ся, зовущие его сварожичьмь" (др.-рус. куръ, "петух"). Во многих случаях отчетливо прослеживается связь между жертвоприношением петуха и добыванием огня, его возжиганием (ср., например, латышские и русские данные о жертвоприношении петуха для умилостивления гуменника-овинника, в ведении которого находится огонь под овином).
Подобно солнцу, петух связан и с подземным миром. В Древней Греции петух, несомненно, выступал и как хтоническая птица: он был посвящен Асклепию как образ целительной смерти-возрождения. Вместе с тем оказывается функционально значимым противопоставление петухов по цвету: если светлый, красный петух связывается с солнцем, огнем, то черный петух - с водой, подземным царством (ср. ритуальное зарывание петуха в землю) и символизирует божеский суд, зло.