Удивительная история Нуйатсока 2 страница
Я сказал, что это было отговоркой. На деле Скотт, по всему вероятию, никогда не брался за серьезное изучение возможностей собак и еще меньше — за тренировочные поездки с ними. Он не верил в них, видя, что их использование на самой базе давало (это вполне естественно) лишь ограниченные результаты.
Это неверие в собак, иначе говоря — презрение к ним, дорого обошлось Скотту: в то самое время, как он со своими товарищами умирал на обратном пути от истощения, Амундсен и его спутники возвращались с полюса, достигнутого ими на месяц ранее Скотта, с сигарами в зубах, отрезая толстые ломти ветчины и восседая на нартах, которые собаки везли галопом…
Технические средства, примененные Скоттом в 1911 году, по существу не отличались от тех, с помощью которых Парри в июне 1820 года пересек остров Мелвилла с одиннадцатью спутниками, тянувшими сани с грузом в 400 килограммов. Скотт научно рассчитал рационы, придумал шипы для обуви, улучшил лямки, имел в своем распоряжении усовершенствованные сани, но принцип остался прежним — тяга силами людей.
Выступившая в путь к полюсу экспедиция первоначально состояла из пяти групп по четыре человека (из них четыре группы — вспомогательные), девятнадцати пони, двух тракторов и четырех нарт с тридцатью собаками. 5 ноября тракторы вышли из строя. К 9 ноября издохла большая часть пони. Наконец, к 11 декабря у подножия величественных гор трансантарктической цепи, после того как было пройдено 700 километров, оставшихся пони пристрелили, а две упряжки повернули назад.
4 января 1912 года Скотт отсылает последнюю вспомогательную группу. С четырьмя спутниками он берет курс на Южный полюс. 16 января они видят палатку Амундсена — победа у них была похищена.
Лишь через семь месяцев, 11 ноября 1912 года, спасательный отряд нашел наполовину засыпанную снегом палатку в 17 километрах от склада, устроенного на обратном пути, и всего в 90 километрах от базы.
За роковую ошибку — нежелание использовать собак в качестве опоры экспедиции Скотт поплатился неудачей, жизнью своей и своих товарищей.
После этих великих завоеваний наступила (особенно на Севере) эра таких виртуозов эскимосской техники, как Кнуд Расмуссен и Вильяльмур Стефансон.
Оба умели строить иглу, изготовлять одежду из оленьих шкур, обтягивать нарты брезентом, чтобы превращать их в плоты и переплывать через реки и полыньи; оба умели дрессировать собак и править ими, лечить обморожения, охотиться, ловить рыбу и готовить пищу. С ними период завоеваний заканчивается, хотя и продолжаются крупные исследования.
Начиная с 1912 года в экспедициях принимает участие современная техника. В полярные края направляются гидропланы, дирижабли, воздушные шары, самолеты, ледокол и, наконец, атомные подводные лодки. 12 августа 1958 года атомная подлодка «Скат» взломала ледяной купол Северного полюса на 90° северной широты. Забыл упомянуть о мотосанях, которые сотнями тысяч (в 1973 году их было в ходу свыше миллиона) назойливо тарахтят везде, отравляют воздух Арктики и послужили причиной гибели большего количества эскимосов, чем когда-то подвижка льдов, пурга, штормы и даже голод… Эти машины так грохочут, что распугивают дичь, и охота там, где их используют, почти невозможна. Они ломают тонкий или подтаявший лед и нередко тонут со своими водителями там, где нарты прошли бы. Рассчитывая на их большую скорость, эскимосы пускаются в дорогу обычно без припасов, палатки, запасных частей, и если случится авария (а это бывает часто, не реже, чем падение с этих саней), то их ждет смерть от голода и холода.
По сравнению с этими чудищами техники собаки кажутся слабыми и старомодными. Тем не менее благодаря им одни люди смогли выжить в Арктике, а другие — исследовать полярные области.
Ныне закон Великого Севера, вынуждавший жертвовать собаками ради людей, почти отжил свой век.
Собаки сделались вспомогательным средством передвижения: эскимосы, миссионеры, трапперы, торговцы, арктические полицейские пользуются ими повседневно. Армии США и Канады применяют их иногда при спасательных операциях или для выполнения отдельных поручений. В сухопутных американских войсках они служат для снабжения и санитарного обеспечения в местностях, недоступных для мотосаней и вертолетов.
Как это ни парадоксально, но исчезновение традиционного эскимосского быта не привело к полному исчезновению собак.
Последние, самые «упрямые» эскимосы вынуждены уходить на охоту все дальше и дальше. Значит, им нужно теперь держать больше собак, чем раньше; охотник, имевший когда-то четыре-пять псов, должен ныне обзавестись дюжиной их.
И наконец, гонки на нартах, запряженных собаками, становятся все более и более частыми, все более и более популярными. Самые известные из них — Большая гонка через всю Аляску (около 700 км), а с недавних пор — гонка Итидарод-Трейл (около 1800 км).
Таким образом, эскимосской собаке, быть может, все-таки удастся выжить в родных краях, а не только фигурировать на выставках наряду с комнатными собачонками…
Слова Амундсена
Никто лучше норвежца Руала Амундсена не продемонстрировал, какую колоссальную роль играет хорошо управляемая собачья упряжка в полярном путешествии.
Самое удивительное при этом — видимая легкость, с которой этот исследователь первым в мире достиг Южного полюса.
К тому времени он успел уже получить ряд премий за полярные исследования, за его плечами был огромный опыт, приобретенный в Арктике. Но сравнение со Скоттом, его неудачливым соперником, и с Пири, покорителем Северного полюса, невольно заставляет задуматься.
Скотт, как известно, хотел достичь Южного полюса, таща нарты сам, но на обратном пути он умер. А ведь избранный им маршрут был известен, нанесен на карту. Его разработал за четыре года до того Эрнест Шеклтон, который, правда, повернул назад, не дойдя нескольких сот километров до полюса. Но от остававшихся километров нельзя было ожидать ничего нового. Иными словами, Скотт с самого начала совершенно точно знал, куда направляется и чего можно ждать в пути.
Пири к своей последней поездке, приведшей к покорению Северного полюса, готовился в течение двадцати пяти лет, проведенных в полярных экспедициях. Четверть века он был одержим одной мыслью — достичь полюса. Четверть века, в течение которых все его действия были направлены к этой цели, он оттачивал свой метод, готовил себя. Пири отделался от своей навязчивой идеи 6 апреля 1909 года, в тот день, когда, ступив на Северный полюс, завоевал «последний в мире великий географический трофей», как он выразился. Удивительное утверждение, ведь еще оставалось покорить Южный полюс!
Появился Амундсен. Он, конечно, тщательно подготовился и все предвидел, даже там, где ничего нельзя было предвидеть, ибо ничего не было исследовано. Он направляется прямо на юг, устраивает базу там, где его корабль («Фрам», нанятый у Нансена) был остановлен барьером Росса. И когда наступил его час, он устремляется дальше на юг с собаками и нартами, следуя по совершенно неизвестному маршруту, не имея ни малейшего понятия, что ему встретится. Перед ним, как и перед Скоттом, встала огромная горная цепь, рассекающая Антарктику. Без колебаний, несмотря на неблагоприятную погоду, он по леднику, который оказался прямо перед ним (Амундсен назвал его ледником Акселя Хейберга), поднимается на плоскогорье, где находится полюс.
Известие о покорении Северного полюса дошло до Амундсена в сентябре 1909 года, когда он собирался предпринять свое третье плавание на «Фраме» для исследования Арктического бассейна.
Такова была, по крайней мере официально, цель экспедиции. Но Амундсен уже тогда вознамерился стать первым покорителем Южного полюса. «Как только я узнал о победе Пири, — пишет он в своих воспоминаниях, — то понял, что теперь у меня лишь один выход — повернуть на юг».
Но, как человек опытный, Амундсен остерегся предать гласности свои новые планы. Ему было известно, что другой человек задумал то же самое: капитан Скотт, один из известнейших английских полярных исследователей того времени. Амундсен опасался также, как бы внезапное изменение плана не снизило интереса публики к его замыслу.
Поэтому Амундсен решил сохранить все в секрете и продолжал готовить свой корабль так, как если бы предстояло плавание на север. Но в то же время он тщательно разработал план путешествия на юг и составил его столь подробно, что на листке бумаги в своем доме на берегу Бюндетфьорда, возле Осло, записал: «Возвращение из успешной экспедиции на Южный полюс — 12 января 1912 года». Он вернулся 17-го!
Разумеется, Амундсен проявил особенно большую заботу о пище для людей, равно как и о корме для собак. Он потребовал, чтобы и то и другое было наивысшего качества; понимая, что успех задуманного во многом зависит от собак, он заказал специально для них пеммикан двух сортов: один из рыбы, другой из мяса. Этот концентрат кроме рыбной или мясной муки содержал жир, молочный порошок и равные другие ингредиенты. Пеммикан был изготовлен в виде брикетов весом около полутора фунтов каждый, которые можно было сразу есть. Кроме того, на борт «Фрама» было погружено много сушеной рыбы для потребления во время плавания, рассчитанного на несколько месяцев. Эта рыба и жиры, даваемые в достаточном количестве, позволили полностью сохранить здоровье собак.
Перед Амундсеном с самого начала встала проблема: как найти очень хороших собак?
Из своего полярного опыта он знал, что от собак зависела и его собственная жизнь, и жизнь товарищей по поездке и что среди собак, как и среди людей, есть и хорошие и плохие.
Поэтому он съездил в Копенгаген, где его принял директор Королевской Гренландской коммерческой компании, который предоставил в его распоряжение Даугаард Иенсена, инспектора по Гренландии, — того самого, который двадцатью пятью годами позже, став в свою очередь директором, помог мне в 1934 году подготовить мою первую экспедицию.
Этот инспектор взялся купить сотню лучших собак, каких он найдет на всей территории Гренландии, и обязался доставить их в Норвегию к июлю 1910 года.
Отношение к собакам и было существенной разницей между позицией Амундсена и позицией капитана Скотта.
Оба они обладали большим полярным опытом, но расходились во взглядах на технику передвижения во льдах.
Собаки и пони
Скотт считал, что на гладком плато барьера Росса пони покажут себя лучше, чем собаки. Он уже знал эти места по исследовательской поездке, совершенной им в 1902 году с лейтенантом Эрнестом Шеклтоном.
Амундсен пришел к противоположному заключению. «Я считал, наоборот, — пишет он, — что барьер Росса — идеальная местность для применения ездовых собак и арктических методов. Если майор Пири смог установить в Арктике свой замечательный рекорд с помощью собак, то другой человек, имея те же возможности, в состоянии побить этот рекорд на сверкающей поверхности барьера».
Англичане, по-видимому, сильно недооценивали пользу собак при полярных исследованиях. Но, говоря по чести, они с тех пор значительно искупили (если можно так сказать) свои ошибки и стали мастерами этого дела. Все крупные британские экспедиции, вплоть до самых недавних, блестяще использовали технику передвижения на нартах, запряженных собаками. Назовем лишь главные экспедиции: Джина Уоткинса в Гренландию в 1930 г.; Мартина Линдсея в 1934 г.; Ратмилла на Антарктический полуостров в 1935 г.; Вивиана Фукса — пересечение Антарктиды через Южный полюс в 1958 г.; Уолли Герберта — пересечение Ледовитого океана через Северный полюс в 1968 г.
Логика была на стороне Амундсена, так же как и тысячелетний опыт эскимосов: нарты с собаками проходят там, где пони наверняка не пройдут.[4]Если собака провалится под лед, упряжь удержит ее; когда же это происходит с пони, он, падая, увлекает за собой нарты. Пони питаются лишь фуражом, тяжелым и громоздким, следовательно, неудобным для транспортировки. Наконец, пони не приспособлены к крайне низким температурам полярных областей и не в состоянии самостоятельно противостоять пурге. Совершенно иначе обстоит дело с ездовыми собаками, для которых Север — естественная среда; они питаются во время длительных поездок по пустынной местности пеммиканом, взятым экспедицией, и мясом собак, постепенно убиваемых по мере того, как они становятся лишними, — отличным мясом, если к нему привыкнуть.
«Надо признаться, — пишет Амундсен, — что нам приходилось есть собачатину; на вкус она превосходна и напоминает говядину.[5]Псы не отказывались от своей доли, и от убитой собаки оставались в конце концов только зубы, да и то не всегда!»
Амундсен решил использовать собачью тягу в течение всей экспедиции. Поэтому ему нужно было доставить своих собак на плоскогорье в наилучшей возможной форме.
Амундсен и его псы
Амундсен был сильно озабочен тем, что его четвероногим спутникам предстояло совершить длительное путешествие на корабле. Он соорудил для них навес, чтобы предохранить от жары, ибо значительная часть плавания должна была пройти под палящими лучами солнца.
«Больше всего меня забавляло то, — пишет он, — что говорили, будто с собаками на борту «Фрама» обращались «жестоко». Было бы очень глупо с нашей стороны плохо обращаться с животными, которые должны были принести нам такую пользу и работать совместно с нами».
Чтобы развлекать их в течение плавания, Амундсен повесил поблизости клетку с канарейкой,[6]названной Фритьоф (имя Нансена). Эта канарейка совершила вслед за тем еще два путешествия, чем, несомненно, установила рекорд для канареек.
Все экспедиции обычно берут с собой различных животных и птиц — сорок, баранов, кошек и, кажется, даже крыс, научная польза от которых сомнительна. Они лишь скрашивают длинные ночи зимовок.
24 июля 1910 года «Фрам» прибыл в Кристиансанн, чтобы забрать на борт собак, которых доставили туда в середине июля на датском полярном корабле «Ханс Эгеде». Погода во время плавания через Северную Атлантику была плохая, и собаки порядком измотались. Но за несколько дней отдыха благодаря заботам Хасселя и Линдстрёма они полностью восстановили свои силы, и, сойдя с «Фрама», Амундсен увидел 97 великолепных собак.
Их поместили на островке поблизости от города. Обычно тихий и спокойный, островок никогда не видел такого нашествия.
В течение всего дня и даже по ночам воздух оглашался звуками нескончаемого классического концерта, исполняемого голосами псов.
«Одной из самых досадных привычек эскимосских собак, — пишет Амундсен, — унаследованной ими с незапамятных времен, является привычка по любому поводу задавать целые концерты воя».
Эти концерты начинаются всегда странно, без всякой подготовки. Все собаки спокойны и как будто снят. Вдруг одна из них испускает долгий, жалобный вой. Тотчас же, подхватив его, все остальные, одна за другой, принимают участие в хоре. Это продолжается несколько минут и на высоких, и на низких тонах; звучит то крещендо, то после пауз фортиссимо. Затем все смолкают так же внезапно, как начали; мгновенно воцаряется тишина, словно дирижер невидимого оркестра взмахнул палочкой…
Конечно, эти концерты изумляли многочисленных любопытных, посещавших островок специально, чтобы поглядеть на «собак Руала».
Амундсен уже тогда был знаменит, и все норвежцы относились к большой экспедиции, готовящейся исследовать арктические моря, как к своему личному делу.
Собак перевезли на «Фрам» группами по двадцать голов, разместили и привязали в их «квартирах». Как только последний пес был взят на борт, корабль поднял якорь.
Важно было выяснить, страдают ли собаки от морской болезни. Но они устояли против нее и привыкли к новой жизни. О них заботились в первую очередь, и притом непрерывно. Каждому члену экспедиции было поручено десять собак; он отвечал за все, что к ним относилось. Сам Амундсен взял на себя заботу о четырнадцати псах, помещавшихся на палубе. Но поскольку собаки целый день сидели на цепи, то никакой уход не мог возместить отсутствие моциона, настоятельно необходимого, чтобы они могли хорошо себя чувствовать. Однако Амундсен, решил предоставить им свободу позже, когда они привыкнут и к своим хозяевам, и к ритму движения судна.
Завоевать их преданность было сравнительно легко; приучить к дисциплине оказалось гораздо труднее. На борту «Фрама» находилась целая сотня псов, и у каждого свой характер, свои личные особенности. Ни один не был похож на другого, и всякий выказывал свою привязанность к хозяину по-своему.
«Ибо, — пишет Амундсен, — трудно найти животное, в большей степени умеющее выражать свои чувства, чем собака. Радость, грусть, благодарность и даже угрызения совести — все можно прочесть в ее глазах. Мы, люди, напрасно думаем, что только нам одним присуща способность выражать свои чувства. Может быть, это правда. Но загляните в собачьи глаза! Вы увидите в них то же, что и в человеческих. В сущности у собак определенно есть то, что мы называем душой».
Плавание продолжалось нормально, экватор пересекли без инцидентов.
Немало труда требовала уборка: сотня собак на привязи оставляет заметные следы своего отменного здоровья. Никогда еще уборка палубы не была такой нудной работой.
Из девяноста семи собак, выехавших из Норвегии на «Фраме», было около дюжины самок; это с самого отплытия позволяло думать, что собачье поголовье в пути может увеличиться. И действительно, через три недели после снятия с якоря ощенилась одна, за нею — другая. Понадобилось найти уголок для новорожденных, что оказалось нелегко, так как все свободные местечки на «Фраме» были уже заняты. Кое-кто из команды взял в свою каюту по мамаше с потомством.
После полуторамесячного плавания Амундсен решил, что собаки достаточно привыкли и успокоились и можно их отвязать. С этого времени они свободно бегали по палубе, и, если не считать нескольких вполне естественных падений и быстро пресекаемых стычек, плавание продолжалось без особых событий. Единственное, чего псы не переносили, — это дождя. Как только начинался ливень, они отказывались ложиться и простаивали неподвижно целыми часами.
Лишь один несчастный случай имел место: южнее мыса Доброй Надежды во время бури две собаки упали за борт и погибли.
14 января 1911 года, после почти шести месяцев плавания, «Фрам» вошел в антарктические воды. Число собак с девяноста семи увеличилось за это время до ста шестнадцати.
Южный полюс
Первой заботой Амундсена после организации базы в Китовой бухте, названной им Фрамхейм, было дать собакам возможность тренироваться, чтобы они вошли в форму, необходимую для похода на юг.
И вот первая пробежка на нартах с восемью собаками… Щелкает бич — сигнал к отъезду. Первой реакцией псов было глубокое удивление. Проведя полгода на палубе, где они только и знали что спать, есть и играть, эти умные животные не представляли себе, что в будущем их жизнь может сложиться иначе. Поэтому через несколько метров они решили, что самое уместное — спокойно сесть. Пришлось пустить в ход и голос и бич. Но как только они вспомнили, что от них требуется, то сразу же показали, на что способны восемь ездовых собак в хорошей форме. Амундсен остался доволен.
Очень скоро псы, вернувшись в естественную для них среду — льды и холод, привыкли к новому образу жизни. И когда через три недели после приезда, 9 февраля 1911 года, состоялась первая поездка для устройства складов, которые должны были на 80,81 и 82-м градусах южной широты стать вехами на пути к полюсу, собаки в полной мере показали, чего они стоят.
«Я всегда был высокого мнения о собаках как источнике тяговой силы, — пишет Амундсен, — но, когда увидел их в деле во время той поездки, мое восхищение великолепными животными дошло до энтузиазма!»
Действительно, они пробегали по сто километров в день, причем на каждую приходилось около девяноста килограммов груза!
Во время одной из поездок для устройства складов произошел несчастный случай: три собаки из упряжки Хельмера Ханссена провалились в трещину. Остальные сделались осторожнее и осмотрительнее, что в конечном счете как-то компенсировало неудачу.
Мороз и ветер были сильные. Однажды утром, перед тем как пуститься в дорогу, одна из собак, по кличке Тор, оказалась не в состоянии подняться: у нее не было сил. Амундсен решил, что она подыхает и лучше не продлевать ее страданий. В тот же день еще одна собака, Люрвен, упала бездыханной; вероятно, произошел разрыв сердца. Амундсен очень огорчился: это был храбрый и верный пес. Останки достались оставшимся собакам. А во время одной из поездок погибло восемь собак. Но других особенных событий за зиму не произошло, и Амундсен назначил отъезд на полюс на 19 октября 1911 года.
В этот день он выехал с базы Фрамхейм с четырьмя товарищами на четырех нартах, запряженных пятьюдесятью двумя собаками, т. е. по тринадцать на каждые. До 83° южной широты уже раньше было устроено три склада. Далее путешественникам надлежало на каждом градусе широты организовать по складу с запасом пищи, достаточным, чтобы люди и собаки на обратном пути могли спокойно покрыть расстояние до соседнего склада. Около каждого предусматривалось двое суток отдыха.
Благодаря тому, что на 80,81 и 82-м градусах южной широты склады уже имелись, груз нарт был относительно невелик (три по 500 килограммов и головная — 450 килограммов).
Километрах в двенадцати от базы два пса умудрились удрать. Одного из них, Нептуна, так и не нашли. Другой, Ротта, прибежал назад во Фрамхейм.
К концу четвертого этапа было пройдено 150 километров. Все собаки отлично себя чувствовали, за исключением Урануса; от него остались лишь кожа да кости. Что касается Яалы, для которой вот-вот наступал срок ощениться, то она «вкалывала» всем на удивление, как будто не была на сносях.
На третьем складе (82° южной широты) трех собак пришлось принести в жертву, в том числе, увы, и Яалу, еще до того, как родились ее восемь щенят, сохранить которых во время столь важной поездки не было никакой возможности.
На всем пути от Фрамхейма до полюса и обратно благодаря устроенным на каждом градусе широты складам пеммикана (а кое-где и свежего мяса убитых собак) рационы как людей, так и псов были более чем достаточны. Склады столь обильно снабжали путешественников едой, что мимо некоторых из них Амундсен со спутниками на обратном пути проехали не останавливаясь!
Двести первых километров, от Фрамхейма до 80° южной широты, собаки бежали рысью, а люди сидели на нартах. Затем, до 82-го градуса, люди шли рядом с нартами; на этом этапе средняя скорость передвижения была около двадцати семи километров в день. За 82-м градусом она возросла в среднем до тридцати семи километров.
Когда они достигли подножия трансантарктической горной цепи с ледником Акселя Хейберга, до тех пор неизвестным, им оставалось сделать еще около тысячи ста километров, чтобы достигнуть полюса и вернуться на базу. Здесь устроили, как было предвидено, склад № 6 и оставили на нем все, без чего можно было обойтись при рывке на полюс, на который Амундсен отвел шестьдесят дней.
Когда экспедиция вышла по леднику на плоскогорье высотой около трех тысяч метров, восхождение закончилось и значительная часть собак оказалась лишней. Здесь 21 ноября на 82°36’ южной широты был создан склад собачьего мяса.
«Нам пришлось пожертвовать двадцатью четырьмя из наших храбрых и верных спутников. Это было очень тяжело… Но сделать это было необходимо», — пишет Амундсен.
Раздались двадцать четыре выстрела…
«Я решил выстрелить первым, — продолжает он. — Я — человек не особенно чувствительный, но признаюсь, что сделал это скрепя сердце».
Каждый должен был сам убить собак из своей упряжки; легко представить себе, какое чувство он при этом испытывал. Нужно было также разрубить трупы, пока они не замерзли, и немедля раздать по нескольку кусков восемнадцати собакам, которым предстояло везти нарты дальше. Остальное мясо приберегли, чтобы использовать на обратном пути.
Отсюда экспедиция отправилась к полюсу на трех нартах, запряженных каждая шестью собаками, по пути устроив еще два промежуточных склада. Полюс был достигнут 14 декабря 1911 года, средняя скорость езды по плоскогорью составляла тридцать два километра в день.
Церемонию, сопровождаемую тостом, омрачил печальный инцидент: Ханссену пришлось застрелить своего любимого пса, который был совсем плох.
Двумя днями раньше одна из собак Вистинга, по кличке Майор, пропала без вести: воспользовавшись остановкой на отдых, она, собрав последние силы, стремглав куда-то удрала.
Отправляясь с полюса в обратный путь, группа оставила там палатку и одни нарты. Возвращались на двух нартах, запряженных восемью собаками каждые.
19 декабря пришлось убить заболевшего Лассе, любимца Амундсена. На другой день настал черед Пера, пса бесподобного по мужеству и верности, но изнуренного вконец. Накануне был пристрелен Ноэль, а за ним — Свартфлеккен, у которого, как пишет, Амундсен, «был ужасный характер; будь он человеком, наверное, кончил бы жизнь на эшафоте». Последним был принесен в жертву Фритьоф из упряжки Бьоланда. Бедная собака, видимо, так мучилась, что ее застрелили из жалости.
4 января путешественники нашли в полной сохранности склад собачьего мяса, благодаря которому люди и оставшиеся псы смогли вернуться на базу Фрамхейм в прекрасном физическом состоянии.
Длительность переходов на обратном пути не превышала пяти-шести часов в день, за исключением спуска по леднику Хейберга. Кроме того, чтобы сберечь силы собак, через каждые тридцать километров давался дополнительный шестичасовой отдых. При таком режиме делали по пятьдесят пять километров в один день и двадцать семь на следующий, что в среднем составляет немного более сорока километров в день на последних семистах сорока километрах.
Состояние собак в течение всего пути, за несколькими исключениями, было превосходным, а когда по приезде их взвесили, оказалось, что они даже прибавили в весе!
17 января 1912 года все пятеро прибыли во Фрамхейм на двух нартах с одиннадцатью собаками, проделав за девяносто девять дней две тысячи девятьсот восемьдесят километров, со средней скоростью немного более двадцати девяти километров в день.
Арктические собаки
Эскимосская собака
Что такое эскимосская собака с точки зрения породы? Во Франции об этом до недавних пор знали очень мало. Ездовых собак использовали в армии во время войны 1914—1918 годов, затем они почти исчезли, пока в 1937 году я не привез в Париж лучшего пса моей лучшей упряжки.
Его звали Палази; так его окрестила семья эскимосов, в которой я жил. Эта кличка, означающая «пастор», была дана за белый воротничок, окаймлявший его шею и топорщившийся в минуты гнева или страха перед возможным врагом. «Так топорщится воротничок у пастора, — говорили они, — когда он поднимается на кафедру в плохом настроении».
Палази быстро привык к парижскому лету. Кстати, надо отметить, что полярные животные, отлично защищенные от холода, так же хорошо противостоят жаре и неплохо ее переносят, между тем как тропические животные от морозов обязательно гибнут.
Палази восхищал всех жителей квартала, и особенно мясника, у которого я ежедневно покупал по целому килограмму голья.
Друзья посоветовали мне повести Палази на собачью выставку. Я сделал это, уверенный, что такой великолепный пес наверняка получит первый приз или оценку «вне конкурса».
Трижды он прошел, как в цирке, по кругу, который был образован веревками, натянутыми между столбиками. По одну сторону круга сидели судьи-эксперты, важные, как генералы, а по другую — зрители. На верхушках мачт реяли французские флаги; отовсюду свешивались разноцветные вымпелы, как 14 июля или в день праздника «Юманите».
С первого же тура я пожалел, что затесался в такую избранную, чопорную компанию. Конкуренты моего пса, на поводках, повиновались малейшей интонации в голосе своих владельцев и сознавали ответственность, лежавшую на их широких или же хрупких плечах. А Палази, привыкший тянуть нарты, знал лишь приказания, связанные с этой работой: трогал с места при крике «кра!» и останавливался как вкопанный, едва я свистну. До всего остального — всех этих «к ноге!», «куш!» — ему не было ровно никакого дела, зато он живо интересовался полом соперников. В результате, как мне стало очевидно, позорный провал. Эх, недотепа!
Когда стали объявлять итоги конкурса, я очень удивился, услыхав, что Палази присужден второй приз. Однако мое удивление перешло в негодование, когда я увидел шавку, получившую первый приз, и ее счастливую хозяйку. Это была крохотная, противная и пресмешная собачонка, у которой не разберешь, где морда, а где хвост, ибо шерсть спереди и сзади одинаково длинна. Ее владелица, дебелая дама с пышным бюстом, дрожавшим как студень, и накрашенная, как особа легкого поведения на некоторых аллеях Булонского леса, держала свою любимицу на вытянутой руке. Но лицо ее выражало такую нежность, такую радость и такое торжество, что моя ревность мигом испарилась, уступив место симпатии.
Председатель извинился за то, что первый приз не присудили моему Палази ибо члены жюри, находясь в плену у существующих критериев, не могли оценить все достоинства этого великолепного пса, который не укладывался в рамки официальной науки о собаках.
Это было в 1938 году.
Когда заглядываешь в классификацию пород, принятую в солидных собачьих клубах, то удивляешься тому, что арктические собаки там значатся под странным наименованием «тягловые». Я предпочитаю другой, тоже употребительный термин — «северная» или даже «арктическая», ибо это понятие включает и таких отличных собак, как элькхунды, явно родственные лайкам, но отнюдь не ездовые. Кроме того, все северные «тягловые» собаки если зимой и возят нарты, то летом становятся вьючными или бродячими…