Лекция 34. Россия в контексте глобализации

В современном мире среди всех совершающихся социо­культурных процессов первое место по праву занимает фено­мен глобализации. Под глобализацией в социологии, полито­логии, культурологии на рубеже XX — XXI веков понимается процесс унификации социальных и экономических, финансо­вых и технических, художественных и научных явлений во всех странах и регионах мира в соответствии с некоторым набором общеобязательных требований, выработанных в раз­витых странах мира, и прежде всего евро-атлантического бло­ка, т.е. США и крупнейших стран Европы. Основные тенден­ции глобализации связаны, как иногда считают, с окончанием холодной войны и завершением ядерного противостояния Аме­рики и Советского Союза, делившего мир на две полярные системы (биполярный мир). Мир стал «однополярным», т.е. с начала 90-х годов XX века все основные политические, эконо­мические и культурные тенденции мирового развития задают­ся единственной мировой «сверхдержавой» — Соединенными Штатами Америки, в то время как все остальные страны — Европы, Азии, Латинской Америки и т.п. — вынуждены в той или иной степени подчиняться этим требованиям. Всплески сопротивления идущей под знаменем глобализации социокуль­турной и экономической унификации выражаются в антигло­балистском движении и проводимых им акциях протеста во всем мире.

Конечно, все сказанное выше — лишь одна сторона фено­мена глобализации. Другая, не менее существенная, связана с завершением в мировой истории индустриальной эры и фор­мированием постиндустриальной цивилизации, основанной на преобладании информационных технологий и соответствую­щих культурных форм. Развитие средств массовой коммуни­кации в небывалых прежде, глобальных масштабах, измене­ние характера производства культурных артефактов с опорой на достижения компьютерной революции, изменение во взаи­моотношениях различных составляющих культуры — науки, техники, искусства, видео- и аудиокоммуникаций, производ­ства предметов массового потребления, включая формы мас­совой культуры, — все это и есть реалии постиндустриально­го развития человечества, в полосу которого постепенно всту­пают, одна за другой, все страны мира. На этом пути одни, более развитые, опережают другие, менее развитые страны, но и слаборазвитым государствам не избегнуть этого общего пути. Даже тем, кто еще пока решает для себя проблемы ин­дустриального или даже доиндустриального развития.

Третья сторона глобализации тесно связана с решением мно­жества так называемых глобальных проблем. Среди них и про­блема мирового океана, и целый спектр экологических про­блем, и проблема потепления климата на Земле («парниковый эффект»), и проблема ядерного разоружения (последнее вре­мя значительно осложненная появлением на мировой арене новых ядерных держав — Индии, Пакистана, Израиля, воз­можно, Ирана, Северной Кореи), и проблема захоронения ядер­ных отходов, и проблема безопасности атомных электростан­ций, и перспективы энергетического кризиса, и освоение кос­моса, и истощение земных ресурсов, и борьба с голодом во всемирном масштабе, и борьба со СПИДом, и проблема рос­та народонаселения в отдельных регионах Земного шара, и проблемы генной инженерии, включая опыты по клонирова­нию живых существ, и проблематика искусственного интел­лекта, и многое, многое другое. Речь идет о том, что все эти проблемы, во-первых, охватывают Землю в целом и касаются судеб всего человечества; во-вторых, решение этих проблем может быть в принципе только глобальным, общечеловечес­ким, всемирным; в-третьих, от решения этих проблем, стано­вящихся все более злободневными и опасными для человека, невозможно уйти, спрятавшись в каких-нибудь укромных угол­ках Вселенной или создав некий изолированный искусствен­ный оазис вне мировой цивилизации.

Процессы глобализации, охватившие сегодня многие стра­ны, не оставили в стороне и постсоветскую Россию. Контекст глобализации стал особенно явно ощутим в России уже за порогом Миллениума, в XXI веке, и, с точки зрения культуро­логии, представляется несомненным, что судьбы России и рос­сийской культуры в XXI веке будут неразрывно связаны именно с феноменом глобализации. Иначе говоря, тема «Россия в кон­тексте глобализации» может быть интерпретирована как «Рос­сия в XXI веке», и наоборот. В то же время процесс непосред­ственного «вхождения» России в мировую цивилизацию, в мировое сообщество, а вместе с тем в контекст глобальных проблем современности, развертывающийся на рубеже веков и тысячелетий, имеет свою предысторию, весьма существен­ную в плане истории и теории культуры.

Прежде всего приходится констатировать, что Русь, Рос­сия и СССР буквально с самого начала своего культурного и политического самосознания мыслили себя отнюдь не на пе­риферии мирового культурно-исторического процесса, а по крайней мере причастными к всемирному целому. Во мно­гом это вызвано самим пограничным положением России между Западом и Востоком, а русской и в целом российской культуры — между культурами европейского и неевропейс­кого типа. Тем самым Россия как культурная область и циви­лизация — вольно или невольно — претендовала на «цент­ральное», «связующее» место в мире — между контрастны­ми мирами, претендовала на роль «цивилизационного моста» между Западом и Востоком и брала на себя функцию объе­динения противоречивых частей единого целого, понимаемо­го как «мировое сообщество». В то же время это означало, что все противоречия между Западом и Востоком, любые столкновения цивилизационных и культурных интересов за­падных и незападных цивилизаций так или иначе проходили через российское пространство, становившееся полем борь­бы противоположных и взаимоисключающих тенденций ми­рового развития. Н. Бердяев связывал столкновение двух по­токов мировой истории в пограничной зоне великого Восто-ко-Запада с развитием в границах России цивилизационного катаклизма всемирно-исторической и провиденциальной зна­чимости.

С процессами напряженного диалога Запада и Востока были по-разному, но органично связаны такие переломные в исто­рии России (а вместе с тем, в той или иной степени, и всего мира) события, как Крещение Руси; нашествие монголов и включение Руси в кочевую империю Чингисхана; создание Московского царства, воодушевленного идеей Третьего Рима; Петровские реформы; Отечественная война 1812 г.; Великая крестьянская реформа 1861 г.; русско-японская война, послу­жившая детонатором русской революции 1905 — 1907 гг.; Ок­тябрьская революция как «увертюра» мировой революции и всемирной победы коммунизма; участие России в первой и второй мировых войнах; кризис советской власти и коммуни­стической идеологии в СССР на рубеже 1980 — 1990-х годов.

Среди собственно культурных процессов в истории России тоже немало колоритных примеров. Так, русское православие изначально мыслилось не только как равноправная с другими христианская конфессия, но и как высшая форма всемирного христианства. Русское Просвещение понималось как часть об­щеевропейского и всемирного Просвещения; русские класси­цизм и сентиментализм, романтизм и реализм, символизм и футуризм были неотделимы от аналогичных явлений за рубе­жом, а подчас казались опережающими европейские аналоги. Изобретенный Сталиным «социалистический реализм» считал­ся не только главным и единственным творческим методом со­ветской литературы и искусства, но и судьбоносным явлением всей мировой культуры, высшим достижением всемирной ху­дожественно-эстетической мысли. Перспективы социализма в России — западно-европейского и «русского», атеистического и христианского, крестьянского и пролетарского — обсужда­лись неотрывно от судеб социализма в Европе и во всем мире. Споры западников и славянофилов, почвенников и радикаль­ных демократов, народников и марксистов, большевиков и мень­шевиков, троцкистов и сталинистов в конечном счете шли вок­руг проблемы соотношения всемирного и самобытного в рос­сийской цивилизации, в русской культуре, в отечественной ис­тории. Идеи «всемирной отзывчивости» и «всеединства» так же зародились в России, как и, например, концепция «перманент­ной революции».

Когда Н. Бердяев писал о мессианизме русских, он имел в виду прежде всего стремление русской национальной культу­ры оказаться в «фарватере» мирового развития и в целом цен­тростремительную тенденцию культурно-исторического пути России. Но при этом Руси-России — в лице ее выдающихся политиков, мыслителей, деятелей культуры — «хотелось» не­пременно находиться не в арьергарде, не в «хвосте» мировой истории, а в авангарде, т.е. возглавлять ведущие тенденции развития человечества, подавать ему пример, задавать «тон» всемирной истории. Именно в этом смысле Москва, устами старца Филофея, утверждалась в роли «Третьего Рима»; имен­но Русь считал Юрий Крижанич центром мирового славян­ства; именно Россию русские славянофилы видели во главе истинного христианства и общечеловеческой нравственности; именно в русской культуре и ее светоче — Пушкине Достоев­ский усматривал феномен «всемирной отзывчивости».

Когда А. Герцен в порыве ненависти к европейскому ме­щанству парадоксально заявлял, что Россия уже потому обо­гнала Европу, что отстала от нее, он имел в виду, что кресть­янская община, представлявшаяся Герцену фундаментом бу­дущего социализма и к XIX веку уже не существовавшая ни в одной из европейских стран, приведет Россию к социализму раньше других стран. По-своему верили в российское избран­ничество и русские народники, отстаивавшие приоритет оте­чественного крестьянства в мире. На эту же тенденцию, исхо­дя, правда, из других идейных соображений, рассчитывали и те представители русского марксизма, которые уверяли рос­сийскую и мировую общественность в том, что именно в Рос­сии с ее отсталостью (в плане развития капиталистических отношений) отныне находится центр мирового коммунисти­ческого движения и источник мировой пролетарской револю­ции. Затем, уже после победы Октября, большевики утверж­дали, что возможна победа социализма в одной отдельно взя­той стране, а именно в СССР, что первое в мире государство рабочих и крестьян подает пример другим странам, только вступающим на путь социализма. Словом, «глобализм» не толь­ко никогда не был чужд ценностно-смысловому содержанию и исторической направленности культуры России, но и в ка­ком-то отношении был ей предопределен.

Однако почти в такой же мере был свойствен России с давних пор и «антиглобализм». Что же иное, если не «анти­глобализм» своего времени, представляла концепция Москвы как «Третьего Рима», предсказывавшая падение и разложе­ние всему миру, связанному с Римом «Первым» и Римом «Вторым»? Что иное имел в виду Иван Пересветов, противо­поставляя латинской праведности святость русских исповед­ников, соединенную с «турецкой» справедливостью Москов­ского государства? Что иное представлял пафос Ивана Гроз­ного, обличавшего «лютость» Лютера и «невежество» римс­кого попа (Папы Римского), высмеивавшего институт евро­пейского парламентаризма и ограниченность абсолютизма в развитых странах Европы. Своеобразным «антиглобализмом»


 
 

русских монархов можно объяснить их настойчивое обосно­вание авторитаризма, деспотизма и крепостничества как спе­цифически российских устоев цивилизации, без которых Рос­сию ожидает хаос, крах идеалов европеизма, торможение и даже приостановление реформ (Петр Великий в его дискус­сиях с Лейбницем; Екатерина II — в спорах с Дидро; Нико­лай I — в диалогах с маркизом де Кюстином).

Можно сказать, что российский «антиглобализм» заложен едва ли не в ментальные основания российской цивилизации, в менталитет русского народа. Идея «своего», особого истори­ческого пути, отличного от европейского. Социальное и куль­турное «охранение», т.е. стремление любой ценой сохранить свое национально-культурное своеобразие и многообразие, в том числе и то, которым не подобало бы хвалиться, нередко чреватое отсталостью, дикостью (крепостное право, кресть­янская община, «русский социализм», «коллективизация», рос­сийский неустроенный быт и неразвитое коммунальное хо­зяйство и пр.). Обоснование исключительного национально-культурного своеобразия, противостоящего европейскому ра­ционализму и прагматизму и основанного на душевной тепло­те, сердечности, отзывчивости. Противопоставление русской «соборности», коллективности западно-европейскому индиви­дуализму и эгоизму; российского бескорыстия, энтузиазма, нерасчетливости и широты — западному корыстолюбию, бур­жуазному частному предпринимательству, рынку, царству «чи­стогана», отношениям «купли-продажи». Подобные примеры идейной и мировоззренческой конфронтации России «разви­тым» мировым державам и раньше, и сегодня видятся именно в одном контексте со всеми антиглобалистскими выступлени­ями в современном мире.

Наблюдения за современными социальными и культурны­ми процессами в мире, так или иначе связанными с глобали­зацией и антиглобализацией, наводят на мысль, что именно в России, начиная едва ли не с Древней Руси, эти процессы получили свое самое раннее и самое оформленное развитие. Конечно, прежде всего приходит на ум полемика западников и славянофилов 30-60-х гг. XIX века, которые достаточно ярко и резко выражают тенденции, аналогичные современным гло­бализму (западники) и антиглобализму (славянофилы). Если западники отстаивали приоритеты социального и культурно-

 

■Ууууууууу

vууу

■у -■

у'~./,1 'Л',-Л:: У "'У:-

УУУУ

1С:

Ж

УЖ,, уХЖЖЖ:Ж

у. Ж->У> ">V-">V - v

'w''»'vy: УУ У> Аж;ЩкуХЩ 'ХЖЖЖХф'

ХЖ-ЩУУл Щ^у0ж¥у:

.-/у'.-Уу,.-,У\.",У-'УуУ:,УУУ-УУУУУУУУУУУУУУУ/У.

* УУ Ж i'X даЙ! <0

\/у \У \ ' у.У У...' **•:.-'

хж\

,.уЖЖ-Х&

:Ж'"'

ЯДРО

Ж

'■Же

Ж

Mm-.

,ШуШ>,

,;4^.v у у у

у,\?\\ , у, '#ЧЧуууХ

х /

т<>.

Y-ууууууууууууууууУуууу. ■у.уу-.ууу ■'

телыиле тенденции н культуре России (антиглобализм)

Центробежные п/енденции п развитии культуры России
V; / (глобализация)

РОССИИ

 

КУЛЬТУРА I у

ЩЩЩ* ЩЩ^жуЩ^у0" '

$Ж$' Глобальные проблемы и тенденции

Схема 52. Место России в мировой культуре

развития мировой культуры го развития Западной Европы, полагая их всеобщими, выра­жающими тенденцию мирового исторического развития (что отвечает и интересам отстающей России, и другим странам и культурам, в культурном и цивилизационном отношениях опаздывающим), то славянофилы, отстаивая интересы наци­онально-культурной самобытности славян, в том числе и рус­ских, исходили из идеи дифференцированного развития раз­личных культур, каждая из которых имеет по сравнению с другими свои преимущества и свои недостатки, несводимые к «единому знаменателю» мировой цивилизации.

В споре русских западников и славянофилов (не имею­щем буквальных аналогов в истории культурологической мысли Европы или Востока) столкнулись между собой два во многом противоположных, если не взаимоисключающих, дискурса — просветительский и романтический. Первый, про­светительский, исходил из априорных представлений о тре­бованиях человеческого Разума и о единстве мировой исто­рии и всемирной культуры, связывающих человечество об­щностью разумных целей и средств их достижения. Для про­светителей национальная разобщенность культур преодоли­ма, а общечеловеческая цивилизация ■— дело ближайшего будущего. Второй дискурс, романтический, связан с пред­ставлениями об исключительности национально-культурно­го развития народов и регионов, о принципиальной неунич­тожимое™ межкультурных границ и невозможности объе­динения национальных культур в одну всемирную цивили­зацию. Законы Разума для романтиков не обладают свой­ствами универсальности и не объясняют всего происходя­щего в мире. Напротив, в мире и культуре есть много ирра­ционального, даже мистического, индивидуально-личностно­го, а значит, непредсказуемого и необъяснимого. Сами на­роды, с точки зрения романтизма, — это коллективные «лич­ности», и унифицировать их, не уничтожив при этом их сущности, нельзя.

Полемика западников со славянофилами — это спор про­светителей с романтиками. Нигде, как в России, в русской культуре подобный спор не обрел ни столь колоритной остро­ты, ни столь жесткой непримиримости, ни столь прямого вре­менного совпадения разных культурных парадигм. Поэтому полемика западников и славянофилов в России способствова­ла формированию наиболее общей, универсальной «матрицы», по которой (или по аналогии с которой) в дальнейшем строи­лась конфронтация глобализма и антиглобализма, отстаивав­ших соответственно идеи культурно-цивилизационного уни­версализма в мировом масштабе и культурно-цивилизацион-ной автономии и самобытности (также в мировом масштабе). В этом свете глобалистские концепции выглядят как неопрос­ветительские, а антиглобалистские — как неоромантические.

Однако в объяснении проблематики глобализма/антигло-бализма выявления ее культурологических корней оказывает­ся явно недостаточно. Необходимо вспомнить, что полемика западников и славянофилов, а затем космополитов и почвен­ников в России, продолжавшаяся без малого целый век, завер­шилась формированием дискурса, соединившего в себе идею всемирное™ и национальной исключительности, общечелове­ческой «разумности» и организованного субъективного фак­тора (в формах диктатуры, насилия, партийной организации, планового централизованного хозяйства, единой идеологии и т.п.). Речь идет о дискурсе тоталитаризма, впервые сложив­шемся именно в России (в формах ленинизма и большевиз­ма), а затем повлиявшем на все разновидности тоталитаризма практического или теоретического (итальянский фашизм, не­мецкий нацизм, троцкизм, сталинизм, маоизм и т.д.). Будучи порождением не одной только русской революции, но и пер­вой мировой войны, тоталитаризм дал трещину в итоге вто­рой мировой войны и потерпел крах в ходе холодной войны, также имевшей характер мировой.

Собственно тоталитаризм и был первой исторической мо­делью глобализма: ведь он претендовал на всемирно-истори­ческий, общечеловеческий охват всего мира, на выведение все­общих законов человеческого общежития, на обоснование уни­версальных путей исторического развития всего мира. Другое дело, что модель, разработанная в разных вариантах теорети­ками и практиками тоталитаризма, на протяжении XX века многих то увлекавшая, то отталкивавшая, в конечном счете поразила мир своей бесчеловечностью, жестокостью. Это был первый вызов глобализма человечеству.

Современный глобализм, порожденный либеральной циви­лизацией, является ответом на вызов тоталитарного глоба­лизма. Во многом он оппозиционен и прямо противоположен тоталитаризму. Однако в обоих вариантах глобализации — тоталитарной и либеральной — есть и нечто общее. Это стрем­ление унифицировать национальные культуры и пути нацио­нально-культурного развития, это использование исключитель­ных средств давления на мыслящую и творческую личность, приводящую к шаблонизации и рутинизации культуры, к фор­мализации и технократизации цивилизаций.

Постсоветская Россия, пройдя длительный (почти 80-лет­ний) путь тоталитарного развития, сразу окунувшись в омут американизированного глобализма, в условиях современной конвергенции тоталитарного и либерального дискурсов, пе­реживает период глубокого и трудно разрешимого кризиса, органично вписанного в глобальный контекст. Почти неиз­бежно антиглобалистские тенденции в России получают ха­рактер почвенно-националистический и антизападный, более того они поддерживаются и прототалитарными силами в Рос­сии, во многом отражая индустриальный этап исторического развития России в XX веке. Соответственно глобалистские тенденции опираются на либерально-буржуазные и антито­талитарные течения в постсоветской России, естественно ори­ентирующиеся на Европу и США, на формирование постин­дустриального общества в России.

Однако именно в России становится — более, чем где-либо, очевидно, что глобализм и антиглобализм — это лишь две раз­ные формы глобализма, конфликт между которыми может быть «снят» и разрешен лишь в рамках постмодернистской, мозаичной парадигмы мультикультурализма, постепенно скла­дывающейся на наших глазах.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

 

Источники

 

А. Основные:

1. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

2. Бердяев Н.А. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века; Судьба России. М, 1997.

3. В поисках пути: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992.

4. В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: Хрестоматия по истории российской общественной мысли XIX и XX веков / Сост. Н.Г. Федоровский. 2-е изд. М., 1997.

5. Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992.

6. Ключевский В.О. Курс русской истории: В 5 ч. // Клю­чевский В.О. Соч.: В 9 т. М., 1987 — 1989. Т. 1 — 5.

7. Мир России — Евразия: Антология. М., 1995.

8. О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

9. Плеханов Г.В. История русской общественной мысли: В 3 кн. М.; Л., 1925.

10. Пути Евразии: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992.

И.Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М., 1993.

 

Б. Дополнительные:

/. Белов В. Лад: Очерки о народной эстетике. Л., 1984.

2. Иоанн, митр.Санкт-Петербургский и Ладожский [Сны-чев]. Самодержавие духа: Очерки русского самосознания. СПб., 1994.

3. Ильин В.Н. Религия революции и гибель культуры. М., 1994.

4. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993.

5. Лосский НО. Характер русского народа // Лосский НО.
Условия абсолютного добра. М., 1991.

6. Размышления о России и русских: Штрихи к истории русского национального характера. Далекие предки. I — XVII вв. / Сост. С.К. Иванов; Отв. ред. Ю.П. Сенокосов. М, 1994.

7. Россия и Европа: Опыт соборного анализа / Сост. П.В. Тулаев. М., 1992.

 

8. Русская идея / Сост. М.А. Маслин. М„ 1992.

9. Савицкий П. Континент Евразия. М., 1997.

10. Серафим (Соболев), архиеп. Русская идеология. СПб., 1992.
11.Соловьев B.C. Национальный вопрос в России; Русская

идея // Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. М., 1989 («Из истории отече­ственной философской мысли»).

12. Солженицын А.И. Как нам обустроить Россию. Л., 1990.

13. Солженицын АЯ «Русский вопрос» к концу XX века. М., 1995.

14. Солженицын A.M. Россия в обвале. М., 1998.

 

15. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. М.; СПб., 1995; Встре­чи. М., 1998.

16. Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык / Сост. В.М. Живов. М., 1995.

17. Федотов Т.П. Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. СПб., 1991 — 1992.

 

18. Франк СЛ. Русское мировоззрение. СПб., 1996.

19. Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997.

 

ЛИТЕРАТУРА

А. Основная:

Учебная и справочная литература

1. Вернадский Г.В. Русская история: Учебник. М., 1997.

2. Викторов А.Ш. История русской культуры: Курс лек­ций. М., 1997.

3. Замалеев А.Ф. Лекции по истории русской философии. СПб., 1995.

4. Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1996.

5. Ионов И.Н. Российская цивилизация и истоки ее кризи­са. IX — начало XX в. М., 1994.

6. История отечества: Люди, идеи, решения. Очерки исто­рии России IX — начала XX в. М., 1991.

7. Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.

 

8. Кондаков И.В. Культура России. Русская культура: крат­кий очерк истории и теории. 2-е изд. М., 2000.

9. Коржихина Т.П., Сенин А.С. История российской госу­дарственности. М., 1995.

10. Краткий очерк истории русской культуры: С древней­ших времен до 1917 года / Под ред. Ш.М. Левина. Л., 1967.

11. Культурология: история и теория культуры: Учебное по­собие. М., 1996 (Раздел IV. История русской культуры).

12.Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. СПб., 1998.

13. Мир русской культуры: Энциклопедический справочник. М., 1997.

14.Новиков А.И. История русской философии. СПб., 1998.

15.Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия ис­тории. М., 1997.

16.Ропаикая Л.А. Русская художественная культура. М., 1998.

П.Рябцев Ю.С История русской культуры. Художествен­ная жизнь и быт XI — XVII веков. М., 1997.

18.Рябцев Ю.С. История русской культуры. Художествен­ная жизнь и быт XVIII — XIX веков. М., 1997.

19. Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе циви­лизаций. М., 1995.

20.Хорос В.Г. Русская история в сравнительном освещении. М., 1994.

21.Шульгин B.C., Кошман Л.В., Зезина М.Р. Культура Рос­сии IX — XX вв. М., 1996.

 

Исследования

1. Ахиезер А.С Россия: Критика исторического опыта (Со­циокультурная динамика России). Новосибирск, 1997. Т.1: От прошлого к будущему.

2. Биллингтон Лж. X. Икона и топор: Опыт истолкования истории русской культуры. М., 2001.

 

3. Вернадский ТВ. История России: [В 6 т.]. Тверь' М., 1996 — 1997.

4. Вернадский Г.В. Русская историография. М., 1998.

5. Гефтер М.Я. Из тех и этих лет. М., 1991.

6. Гумилев Л.Н. От Руси к России. Очерки этнической ис-
тории. М., 1992.

7. Зиновьев А. Смута. М., 1994.

8. Зиновьев А. Коммунизм как реальность. М., 1994.

9. Кульпин Э.С. Путь России. Кн. I: Генезис кризисов при-
роды и общества в России. М, 1995.

10. Кульпин Э.С. Бифуркация Запад — Восток: Введение в социоестественную историю. М, 1996.

11. Лифшиц Mux. Очерки русской культуры. Из неиздан­ного. М., 1995.

12. Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литерату­ры. Смех как мировоззрение и другие работы. СПб., 1997.

13. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1: Статьи по семиотике и типологии культуры.

14. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.

15. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб., 2002.

16. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М., 1993 — 1995.

17. Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998.

18. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. М., 1997.

19. Успенский Б.А. Избранные труды: В 3 т. М., 1996.
Т. 1: Семиотика истории. Семиотика культуры; Т. 2: Язык
и культура.

20. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Виль-
нюс, 1991.

Б. Дополнительная: Исследования

1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литерату­ры. М., 1977; 1996.

2. Ахиезер А.С. Социально-культурные проблемы развития России. Философский аспект. М, 1992.

3. Берковский Н.Я. О мировом значении русской литерату­ры. Д., 1975.

4. Боков Х.Х., Алексеев СВ. Российская идея и национальная идеология народов России. М, 1996.

5. Бурсов Б.И. Национальное своеобразие русской литера­туры. Л., 1967.

6. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М, 1997.

 

7. Гарднер К. Между Востоком и Западом: Возрождение даров русской души. М., 1993.

8. Гачев Г.Д. Образ в русской художественной культуре. М., 1981.

9. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М., 1995.

10. Ергин Д., Густафсон Т. Россия: двадцать лет спустя. Че­тыре сценария. М., 1997.

11. Зимовец С. Молчание Герасима: Психоаналитические и философские эссе о русской культуре. М., 1996.

12. Зиновьев А. Запад: Феномен западнизма. М., 1995.

13.Зиновьев А. Посткоммунистическая Россия: Публицис­тика 1991 — 1995. М., 1996.

Ы.Ионин Л. Свобода в СССР: Статьи и эссе. СПб., 1997.

15.Капустин Б.Г. Современность как предмет политичес­кой теории. М., 1998.

16.Кара-Мурза А.А. Между «империей» и «смутой»: Из­бранная социально-философская публицистика. М., 1996.

П.Касьянова К. О русском национальном характере. М.,1994.

18.Конрад Н.И. Запад и Восток: Статьи. 2-е изд. М., 1972.

19.Короягец И.Д. Россия в ожидании (Очерк теоретической социологии послеоктябрьского периода). М., 1993.

20.Коул М. Культурно-историческая психология: наука бу­дущего. М., 1997.

21. Кочетков А.П. Россия на пороге XXI века. М., 1998.

11.Коялович М.О. История русского самосознания по ис­торическим памятникам и научным сочинениям. 4-е изд. Минск, 1997.

23.Крамник В.В. Имидж реформ: Психология и культура перемен в России. СПб., 1995.

24.Красильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим веком: Раз­витие России в XX веке с точки зрения мировых модерниза­ций. М., 1998.

25.Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное свое­образие русской литературы. Л., 1976. 26. Кьеза Дж. Прощай, Россия! М., 1998.

27.Лихачев Д.С. Очерки по философии художественного творчества. СПб., 1996.

28.Люкс Л. Россия между Западом и Востоком. Сборник статей. М., 1993.

29.Марков А.П. Отечественная культура как предмет куль­турологии. СПб., 1996.

30. Медведев Р.А. Миражи и реальности капиталистической революции в России. М., 1997.

31. Медведев Р., Медведев Ж. Россия и Запад в конце XX века. Главы из книги «Пути России».

32.Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.). М., 1996.

ЗЗ.Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России). М., 1997.

34.Мигранян А. Россия в поисках идентичности (1985 — 1995). М., 1997.

35.Платонов О.А. Русская цивилизация. М., 1992.

36.Полярность в культуре / Сост. В.Е. Багно, Т.А. Нович-кова. СПб., 1996 (альманах «Канун» / Под ред. Д.С. Лихачева. Выпуск 2).

37.Ранкур-Лаферрьер Д. Рабская душа России: Проблемы нравственного мазохизма и культ страдания. М., 1996.

38.Россия — Запад — Восток: Встречные течения / Отв. ред. Д.С. Лихачев. СПб., 1996.

39.Россия и Запад. Сборник статей. СПб., 1996.

40.Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997.

41.Сикевич З.В. Национальное самосознание русских (Со­циологический очерк). М., 1996.

42. Слгепин B.C. Эпоха перемен и сценарии будущего: Из­бранная социально-философская публицистика. М., 1996.

43. Тимофеев Л. Черный рынок как политическая система: публицистической исследование. Вильнюс; М., 1993.

АА.Троиикий Е. Русский народ в поисках правды и органи­зованности (988 — 1996). М., 1996.

45. Тульчинский Т.А. Самозванство: феноменология зла и ме­тафизика свободы. СПб., 1996.

46. Уваров М.С. Бинарный архетип. Эволюция идеи антиномиз-ма в истории европейской философии и культуры. СПб., 1996.

47. Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному. М., 1993.

48.Хабибуллин К.К, Скворцов Н.Г. Испытания националь­ного самосознания. СПб., 1993.

49.Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской филосо­фии. СПб., 1994.

50. Цивилизации и культуры: Россия и Восток: цивилизаци-онные отношения. М., 1994. Вып. 1; 1995. Вып. 2.

51. Человек и духовно-культурные основы возрождения Рос­сии / Под ред. Г.П. Выжлецова, В.Т. Пуляева, В.Н. Сагатовс-кого. СПб., 1996.

52. Чешков М.А. Развивающийся мир и посттоталитарная Рос­сия: Новые конфигурации мирового пространства (В поисках глобального и теоретического синтеза). М., 1994.

53. Чубайс И. От Русской идеи — к идее Новой России: Как нам преодолеть идейный кризис М., 1996.

54.Шапошников Л.Е. Философия соборности: Очерки рус­ского самосознания. СПб., 1996.

55.Янов А. После Ельцина. «Веймарская» Россия. М., 1995.

56.Янов А. Тень грозного царя: Загадки русской истории. М., 1997.

 

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Запад и Восток в истории культуры России.

2. Пограничность как ключевой фактор становления и раз-
вития культуры России.

3. Роль природы в истории культуры России.

4. Образы природы в российской художественной культуре.

 

5. Природа и культура в истории России: древность и сред­невековье, Новое время, XX век.

6. Этногенез российской культуры: от истоков до советс­кой эпохи.

7. Россия как мультикультурное и поликонфессиональное культурное пространство.

8. Этнокультурные противоречия России как своеобразной цивилизации или полицивилизационного образования.

9. Ментальное своеобразие русской культуры и формиро­вание общероссийского менталитета.

 

10. Бинарность культуры России: истоки и пути преодоления.

11. История как фактор культуры России.

12. История России как феномен культуры.

 

13. Архитектоника российской культуры: основные конфи­гураторы и коллизии.

14. Процессы культурной интеграции и дифференциации в истории культуры России.

15. Россия и Запад в XX веке: диалог и противостояние культур.

16. Россия и Восток в XX веке: диалог и противостояние культур.
17.Культурный плюрализм в России XX века (на конкрет-
ных примерах — по выбору).

18. Культура России перед лицом глобализации: общее и осо-
бенное.

19. Российская и мировая культура: точки взаимодействия.

20. Россия — Запад •— Восток в современном культурном мире.

 

4.ТЕМЫ ПИСЬМЕННЫХ РАБОТ

1. Русская культура и культура России: общее и особенное.

2. Россия как феномен цивилизационной пограничности.

3. «Евразийский соблазн» в истории цивилизационного са-
мосознания России.

4. «Запад» и «Восток» в истории российской культуры.

5. «Западное» и «восточное» в российской культуре.

6. «Русский космизм» как выражение российского мессианизма

7. Россия как «мир миров»: отношение к мировой цивилизации.

8. Образ «природы» в российской художественной культуре.

9. Образ «истории» в российской художественной культуре.
10.История самосознания российской цивилизации в куль-
туре России.

11. «Всемирная отзывчивость» русской культуры.

12. Отражение российского менталитета в-истории россий-
ской культуры.

13. Бинарность и тернарность в истории российской культуры.
14.Ю.М. Лотман как исследователь культуры России.

15.Культура и власть в отечественной истории XX века. 16. Россия и Запад в XX веке: диалог и противостояние культур. 17.Массовая культура в истории России XX века: достиже­ния и потери.

18. Элитарная культура в России рубежа XX — XXI веков: анализ и прогноз на будущее.

19.Тенденции глобализма и антиглобализма в современной российской культуре.

20.«Пост-Россия»: российская цивилизация в XXI веке — опыт прогноза.

 

 

Итак, завершен наш краткий курс истории и теории рус­ской культуры. В силу изначального лаконизма его замысла многие проблемы в этой книге были только поставлены, не получив должного обоснования, анализа, развития и обобще­ния. Так, за ее пределами остались осмысление изменчивых взаимоотношений и взаимовлияний русской и мировой (в том числе западной и восточной) культур на разных этапах все­мирной истории; оказалась только намеченной проблема со­отношения в социокультурной истории собственно социальных и культурных, а также материальных и духовных факторов (применительно к разным историческим периодам); не стало предметом специального изучения взаимодействие ментали­тета, обыденной, институциональной, специализированной и спекулятивной культур в истории России; историческая мор­фология русской культуры (в том числе историко-типологи-ческое изучение мифологии и религии, философии и бого­словия, литературы и публицистики, музыки, живописи и архитектуры, общественно-политической и социальной мыс­ли, гуманитарных и естественно-технических наук и пр.) также остается задачей новых исследований и учебных курсов.

Тем не менее целый ряд теоретических и исторических про­блем российской культуры получил в настоящей книге свое оп­ределенное научное и учебное выражение, и пришло время под­вести некоторые итоги всему предшествовавшему изложению.

Осмысляя культурную семантику истории как единый сложно организованный текст, переменный по своему составу, структу­ре и композиции, исследователь каждый раз имеет дело со струк­турами смысла, в той или иной мере сравнимыми со структу­рами реальности. Каждая национальная культура может быть представлена как система общих для сознания и бытия смысло­вых структур разных уровней, связанных между собой (в иде­альном случае социокультурной полноты, т.е. взаимооднознач­ного соответствия социальных реалий и культурных значений) отношениями гомоморфизма или изоморфизма; в случае же нарушения социокультурной полноты — иными, более сложны-


 


ми и конфликтными отношениями между культурными текста­ми и внекультурным (или инокультурным) контекстом. Именно к числу отношений второго типа — на всем пути своего истори­ческого развития — тяготела русская культура.

Осуществленный в настоящем издании анализ русской куль­туры как целого выявил глубокую и органичную взаимосвязь между национально-культурной семантикой и социокультур­ной динамикой. С одной стороны, характер культурной топо­логии служил предпосылкой порождения определенных форм динамики данной культуры; с другой — культурно-историчес­кая динамика, отливаясь в типологически значимые формы, тем самым продуцирует появление новых пластов националь­но-культурной семантики. Национальное своеобразие русской культуры (как, впрочем, и любой другой) проявляется не только в ее глубинных, практически неизменных структурах (мента­литете), но и, по-своему, во всем многообразии ее обыденной, институциональной, специализированной и спекулятивной сфер (каждая из которых, разумеется, заслуживает того, чтобы быть специально исследованной в этом отношении).

Более того, сама история русской культуры обладает опре­деленной структурой, направленностью, последовательностью, конфигурациями и иерархией смыслов, в конечном счете про­диктованными ее неповторимой культурной семантикой. Ины­ми словами, сама логика культурно-исторического развития каждой конкретной цивилизации, воплощенная в архитекто­нике культуры, определенна и национально-своеобразна.

Теоретическое представление о национальной истории куль­туры (в данном случае — истории культуры России) как само­развивающемся ценностно-смысловом единстве, основанном на определенном менталитете, может быть выражено как внут­ренняя динамика сменяющих друг друга социокультурных смысловых структур, сопряженных в единую иерархизиро-ванную топологию. Универсальность этих смысловых струк­тур позволяет одинаковым образом (изоморфно) структури­ровать современные друг другу формы одной культуры: рели­гиозные и философские идеологемы, политические и этичес­кие доктрины, научные и художественные произведения, мыс­лительные и поведенческие модели и т.д., включая историчес­кие роли и обстоятельства, событийные узлы и сценарии со­циальной и культурной истории.

Одни и те же конфигурации смысловых структур отража­ются в строении менталитета, обыденной и специализирован­ной, институциональной и спекулятивной сфер данной куль­туры, принадлежащих конкретной исторической эпохе. Изу­чение динамики ментальных структур и ее имманентных за­кономерностей позволяет преодолеть «дурную бесконечность» параллельных «культурных рядов», случайно перебираемых ис­следователем (историком, культурологом, искусствоведом, религиоведом и т.п.) и разрушающих связную картину куль­туры как сложно структурированного ценностно-смыслового единства (совокупности конфигураций).

В результате такого видения истории, предстающей ее субъекту как своеобразный феномен культуры (конфигура­ция смысловых конфигураций), философская ее рефлексия (философия истории) с необходимостью выступает как фило­софия культуры, культурологическая рефлексия.

Историю любой культуры можно представить в виде опре­деленной последовательности концептуальных фреймов и па­радигм, «встроенных» в логически упорядоченное целое свое­образной архитектоники. История национальной культуры ока­зывается во многом «запрограммированной» ее сложившейся семантикой, являясь порождением ее устоявшейся феномено­логии, хотя наиболее значительные из исторически «приобре­тенных» ею инноваций откладываются в ее культурной семан­тике и дополняют национальную феноменологию культуры в качестве ее «поверхностного пласта». В случае же масштаб­ного накопления смысловых изменений в культуре происхо­дят мутации менталитета. В этом отношении история и фе­номенология культуры взаимно обусловливают и определяют друг друга.

Пограничное положение России между Востоком и Запа­дом, Азией и Европой породило внутренние противоречия рус­ского национального характера, образа жизни, быта, обществен­ной психологии и идеологии, специализированных областей куль­туры, социокультурных институтов — всей русской культуры и российской цивилизации в целом. Эти противоречия, отло­жившись в менталитете культуры, послужили источником ве­ковых конфликтов, идеологических споров и обусловили по преимуществу бинарное строение смысловых структур русской культуры, которые предстают в ней как далее неразложимые смысловые антиномии (что как раз и является прямым след­ствием социокультурной пограничности русской культуры и России).

Для русской культуры как последовательно пограничной характерна интертекстуальность (т.е. сочетание и взаимо­действие различных по происхождению культурных текстов), а значит, неоднородность культурной топологии, образован­ной контрастным сопряжением текстов и контекстов, реф­лексивных смысловых структур и дорефлексивных представ­лений, «ядерных» и «периферийных» процессов; культурная интерференция, вызванная наложением нескольких смысло­вых структур друг на друга и порождающая исключительную проблемность и гипертрофированную инновативность рус­ской культуры (что связано, например, с контрастностью со­пряженных между собой радикалистских и консервативных культурных экспликаций одной и той же социальной реально­сти, совмещением действительных и мнимых феноменов куль­туры в рамках одних фреймов); диффузность и маргиналь-ность множества социокультурных процессов и форм, осно­ванных на сложном переплетении ментальных и спекулятив­ных, специализированных, обыденных и институциональных явлений культуры; переменный модус культурной открытос­ти/закрытости и следующий отсюда неустойчивый баланс центробежных и центростремительных сил, процессов одно­временно происходящего ускорения и торможения в культу­ре. Все это в целом порождало и усиливало непредсказуе­мость культурно-исторического развития.

Осмысление феноменологии российской культуры также начинается с представления о ее «пограничности» и вместе с тем «вненаходимости» — по отношению к культурам Запада и Востока, чертам, соответствующим положению самой Рос­сии среди цивилизаций Запада и Востока. Подобное внутрен­не противоречивое, даже межеумочное положение российс­кой культуры в контексте культуры мировой породило ряд следствий.

1. Топология русской культуры отличается ярко выражен­ной саморазорванностью и асимметричностью смысловых структур (сращение текста и контекста, непосредственное взаимодействие центра и периферии, ядра и маргиналий, пе­ременный модус смысловых оппозиций: мягкости/жесткос­ти, традиционности/инновативности, динамичности/стабиль­ности, определенности/неопределенности; едва ли не извеч­ное столкновение консервативно-охранительных и радикали-стски-революционных, почвенных и космополитических це­лей и идеалов, отвлеченно-романтических и конкретно-реа­листических тенденций и т.п. — вплоть до совмещения в од­них и тех же феноменальных формах жестких структур и аморфно-размытых образований).

2. Культурно-исторический процесс в России характеризу­ется дискретностью, напряженностью, ярко выраженной не­предсказуемостью, гипертрофированными как традиционнос­тью, так и инновативностью, благодаря которым творческий поиск в русской культуре почти всегда граничит со стремле­нием к самоотрицанию, с риском ее саморазрушения — в одном отношении непосредственно (усобицы, ереси, юродство, критика, нигилизм, эпатаж, бунт), в другом — опосредованно, через нивелирование ценностей и смыслов (шаблонизацию, рутинизацию, схематизацию и т.п. упрощения культуры). Спе­циализированные формы российской культуры часто оказы­ваются совмещены с профанными (обыденными и спекуля­тивными) или срастаются с институциональными формами (официальное искусство, светская религия, государственная философия и т.п.); рядом с действительно революционными новациями укореняются «эпифеномены», или «мнимости» куль­туры, «тупиковые» и утопические формы сознания, нередко выступающие как важные факторы социокультурного и в це­лом исторического развития.

3. В пограничных культурах, к которым относится и культу­ра России (особенно характерно в русской), наблюдается явле­ние «интерференции» разных (исторически, этнически, соци­ально и т.д.) культур в едином смысловом пространстве: отсю­да берут начало интертекстуальность и диффузность гетеро­генных компонентов в целом российской культуры, наложение и противоборство в ней центростремительных и центробеж­ных, магистральных и маргинальных процессов, взаимная по­ляризация самобытных и инокулыурных начал (свое/чужое), совмещение противостояния культуры России как Западу, так и Востоку, с включением того и другого вовнутрь себя как своей собственной бинарной структуры; одновременное выра­жение «всемирности» (в том числе «всемирной отзывчивости») русской культуры, в этом отношении оказывающейся изомор­фной мировому целому, и «внеположности» мировому разви­тию, самобытности, исключительности и избранничества рус­ской культуры в контексте всемирной истории.

Будучи интериоризованным в семантику русской культу­ры, атрибут ее положения в мировой культуре — погранич-ность — получает в отечественной традиции свое продолже­ние и развитие в:

1) парадигмальном, синхроническом плане — это феномен сквозной бинарности и смысловой амбивалентности в систе­ме русской культуры (реализуемый на разных ее историчес­ких этапах и в разных парадигмах различно);

2) диахроническом, интерпарадигмальном плане — фено­мен смуты и как следствие «смутности», присутствующей в русской культуре как постоянный фон ценностно-смысловой релятивности, неопределенности, двойственности, прочно-про­тиворечивого совмещения «старого» и «нового» в рамках од­ного дискурса, — но особенно обостряющейся в переходные, кризисные периоды: при катастрофической смене культурно-исторических парадигм, резком сломе цивилизационных эпох (от Древней Руси к Новому времени, от классической к не­классической фазе развития, от тоталитаризма к демократии). В эти переломные эпохи смута выступает как своеобразный аморфно-регулятивный механизм российской культуры, об­ладающий релятивностью, гибкостью, толерантностью, откры­тостью, а потому эффективно размывающий ценностно-смыс­ловую определенность всей культуры (или ее определенной парадигмы), что наиболее соответствует самим задачам соци­окультурной переходности и облегчает перекодирование «ста­рого», нормативного в «новое», эксцессивное в условиях со­циальной и идеологической нестабильности и конфронтации.

Особыми смысловыми образованиями в истории русской культуры являются динамичная модель контрастного баланса сил («взаимоупор») и парадигмальные стыки исторически вза­имоисключающих дискурсов, образующие феномен «смуты» (периодически размывающий ценностные критерии смыслов и процессов, происходящих в культуре). Эти смысловые кон­струкции, работающие по одному принципу (смысловых «сдер-жек и противовесов»), порождают бинарность, амбивалент­ность и «смысловую неопределенность» российской культу­ры как ее постоянные атрибуты и обусловливают специфику ее отношений с мировой культурой как целым. Российская культура одновременно и противостоит Западу' и Востоку, составляя вместе с ними своеобразную триаду (мировую куль­туру как целое), и сама является Западо-Востоком, включая «всемирность» в качестве своего конститутивного монисти­ческого свойства, а западно-восточный синтез — как свою непреодолимую сквозную дихотомию.

Культура России, характеризующаяся постоянно воспро­изводимой и моделируемой социокультурной неполнотой, асим­метрией и внутренней поляризацией социальных и культур­ных структур (организованных по принципу «взаимоупора» на всех уровнях семантики), оказывается исключительно адап­тивной, пластичной, активно приспосабливающейся к посто­янно меняющимся историческим условиям, т.е. наиболее со­ответствует динамичному контексту, в котором она функцио­нирует и развивается. Отсюда происходит ее гибкая устойчи­вость по отношению к внешним изменениям и ценностно-смысловая стабильность ее семантики, диалогически соотне­сенной с историческим фоном. Однако этим же можно объяс­нить и исключительную историческую выживаемость россий­ской культуры в крайне неблагоприятных для нее, кризисных социально-исторических условиях, порождаемую динамизмом отношений любых контрастных или «полярных» противопо­ложностей, заключенных в модели «взаимоупора».

Некоторой компенсацией пограничности, размывающей цен­ностно-смысловую и цивилизационную определенность Руси — России (как в синхроническом, так и в диахроническом аспектах), в российской культуре выступает цепочка регуля­тивных механизмов, призванных «удержать» ее феноменоло­гическое своеобразие и в то же время придать ее имманент­ному развитию импульс динамики, определенный на каждом историческом этапе. Каждый регулятивный механизм, осуще­ствляя разветвленное структурирование целого культуры и упорядочивая ее развитие, выполняет в ней одновременно и дифференцирующие, и интегрирующие функции, однако при­оритет тех или других в истории культуры поочередно меня­ется. Так, кумуляция, культурный синтез и конвергенция по преимуществу заняты интеграцией русской культуры в фор­ме той или иной конфигурации; соответственно дивергенция и селекция по преимуществу нацелены на дифференциацию культурных явлений в рамках той или иной конфигуративной модели; механизм же «смуты» («смысловой неопределеннос­ти») «снимает» само различие между интеграцией и диффе­ренциацией культурных явлений.

В истории российской культуры постоянно наблюдается па­раллельное усиление дифференциальных и интегративных тен­денций; при этом силы объединения и синтеза до последнего времени в конечном счете всегда торжествовали и господство­вали над силами дробления и распада, что удерживало целое российской культуры и цивилизации от разрушения и гибели в кризисных ситуациях. Поэтому вслед за победой дифферен­цирующих тенденций в российской культуре следует мощное наступление культурной интеграции, на смену которой, в свою очередь, приходят новые дифференциальные силы, вызываю­щие борьбу и выдвигающие стимулы социокультурной дина­мики России.

Таким образом, смена парадигм в истории российской куль­туры объясняется «маятниковым» характером и противоречи­вой смысловой направленностью ее культурной семантики, ее контекстуально обусловленной системностью (конфигуратив-ностью). В то же время каждая историческая конфигурация культуры России, в свою очередь, «задана» имманентной ло­гикой социокультурной динамики этой культуры — динами­ки, несущей на себе печать своей цивилизационной специфи­ки России, а потому во многом метаисторичной.

Историческая последовательность конфигураций культуры России складывается иерархически, как ступенчатая, динами­ческая композиция уровней, функционально и организацион­но взаимосвязанных между собой в качестве единой семанти­ческой системы, т.е. как архитектоника. Каждая предшеству­ющая конфигурация подготавливает и предвосхищает после­дующую, выступая как ее смысловой фундамент («низшее» в контексте «высшего»); каждая последующая конфигурация («высшее») одновременно и отталкивается от предшествую­щей, и обобщает ее содержание в новом, более широком и многообразном контексте (за счет исторического прираще­ния смысла).

В ходе исторического развития каждой национальной куль­туры ее смысловое единство и семантическое своеобразие со­храняются в качестве неотчуждаемого константного ее свой­ства (менталитета) и в то же время модифицируются в ре­зультате сложного взаимодействия дифференцирующих и ин­тегрирующих процессов, регулятивными механизмами кото­рых и выступают идеальные системомоделирующие устрой­ства — регулятивные механизмы культуры, в своей совокуп­ности и исторической последовательности обладающие циви­лизационной общностью и имманентной логикой.

Исторически складывающаяся архитектоника российской культуры образуется в виде иерархии пяти регулятивных ме­ханизмов, последовательность которых «задана» логикой на­ционального культурно-исторического развития — смысло­вой цепочки: кумуляция, дивергенция, культурный синтез, селекция, конвергенция. Своеобразие направленности, функ­ций и результатов действия каждого регулятивного механиз­ма культуры зависит всегда от суммы и содержания предше­ствующих механизмов, выступающих как смысловой фунда­мент последующих конфигураций культуры (цивилизацион-ное наследие). Можно сказать, что архитектоника каждой культуры исторически закономерна, поскольку, с одной сто­роны, определена историей, а с другой — сама управляет ходом исторического процесса.

По-видимому, имманентная логика национально-историчес­кого развития каждой исторически значительной культуры (и соответствующей локальной цивилизации) оказывается во мно­гом запрограммированной ее семантикой и может изучаться как неповторимая смысловая конструкция, определяющая стро­ение данной цивилизации, а в контексте мировой истории —-принципы типологии культур мира и вариативность культур­но-исторических и цивилизационных процессов.

Имманентной логике развития культуры России присуща такая цепочка культурных механизмов, которая в принципе не характерна для других культур и цивилизаций и состав­ляет ее неповторимое своеобразие. На исторических гранях соответствующих конфигураций (весьма контрастных и пло­хо стыкующихся между собой) в российской культуре дей­ствуют хаотические процессы, объединяемые общим для них релятивным механизмом культуры — «смутой». Логическая преемственность и смысловая взаимосвязь механизмов рос­сийской культуры, которая составляет своего рода «каркас»российской цивилизации, и формирует цивилизационный ал­горитм самой отечественной истории. Этот «смысловой кар­кас» и определяет строение архитектоники России как типа цивилизации.

Выстраивая подобные конфигуративные цепочки для каж­дой конкретной культуры, мы получаем возможность типо­логически сравнивать и анализировать не только культурные системы (ценностно-смысловые единства)-, но и типы их ди­намики (социокультурные истории), тесно взаимосвязанные между собой.

Построение типологии не только культур, но и историй культур возможно в той мере, в какой история каждой дан­ной культуры есть развертывание во времени ее актуального и потенциального содержания, т.е. предстает как архитекто­ника. Однако сравнительное изучение и осмысление нацио­нально-культурных архитектоник — новая, неизмеримо более сложная научная и учебная задача, не входившая в кругозор настоящей концепции истории культуры России и сложивше­гося на ее основе краткого курса лекций.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ[2]

 

А

 

Аввакум Петров, протопоп, св. рус. Раскола — 139, 140 Август Гай Цезарь Октавиан, рим. император — 117, 132 Авербах Л.Л., лит. критик и парт, функционер — 381 Аверинцев С.С., литературовед и культуролог, акад. — 12, 507 Аверченко А.Т., рус. писатель, сатирик и юморист — 407 Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиева монастыря, ис­торик Смутного времени — 134

Агурский М.С., рус. и евр. философ и публицист — 258 Адамович Г.В., рус. лит. критик, поэт — 366, 408 Айхенвальд Ю.И., рус. лит. критик и эссеист — 350 Аксаков К.С, рус. писатель и мыслитель, славянофил — 201, 221

Аксаков И.С., рус. писатель и мыслитель, славянофил — 201 Аксенов В.П., рус. писатель — 371, 401, 408, 409, 442, 451 Акунин Б. (Чхартишвили Г. Ш.), рус. беллетрист — 451 Александр I Павлович, Благословенный, росс, император — 125, 180, 216, 272

Александр II Николаевич, Освободитель, росс, император — 217, 272, 523, 533

Александр Ярославич Невский, св., кн. — 67, 132, 134 Александров (Мормоненко) Г.В., сов. кинорежиссер — 386 Алексей Михайлович, рус. царь — 142, 149


 


Алексей Петрович, рус. царевич — 154 Альтман Н., рус. художник — 334

Амальрик А.А., мыслитель диссидент, направления — 412

Андреев Л.Н., рус. писатель — 298

Андрей Курбский, кн. — 54, 89, 98, 106, 108, 109, 115

Андрей Рублев, преп., иконописец — 49, 52

Андронов Ф., рус. полит, деятель Смутного времени — 133

Андропов Ю.В., сов. парт.-roc. деятель, рук. КГБ — 428, 526

Анненский И.Ф., рус. поэт — 298

Антонович М.А., рус. публицист, критик, философ — 293 Арес (мифол.) — 19

Арсеньев Н.С., рус. философ и литературовед — 257 Аскольдов С. (Алексеев СЛ.), рус. философ — 356 Астафьев В.П., рус. писатель — 452

Ахиезер А.С., росс, ученый, культуролог и философ — 12 Ахмат, поел, хан Золотой Орды — 120

Ахматова (Горенко) А.А., рус. поэт — 355, 356, 359, 383, 385, 419, 421, 430, 434, 436,444, 445, 452

Ахмадулина Б. (Изабелла) А., рус. поэт — 400, 401

IF

 

Бабель И.Э., рус. писатель — 334, 353, 359, 360, 365, 383, 410, 419, 421, 430, 434, 436, 437

Базаров (Руднев) В.А., рус. философ, публицист, экономист — 357

Байрон Дж., лорд, англ. поэт и драматург, романтик — 220, 237

Бакунин М.А., теоретик и глава рус. анархизма — 244, 255, 264

Бальзак О. де, франц. романист, реалист — 243 Бальмонт К.Д., рус. поэт — 304, 305, 366, 432

Бардо Б., франц. актриса кино — 396 Батый (Башу), монг. хан — 71, 134

Бахтин М.М., рус. мыслитель и ученый-филолог — 225, 277, 326, 430

Бедный Д. (см.: Демьян Бедный) Безыменский А.И., сов. поэт —■ 421

Беккет С, англ. драматург, предст. «театра абсурда» — 290 Белинский В.Г., рус. лит. критик — 201, 203, 217, 233, 244, 250, 255, 264, 267, 269, 271, 276, 300, 342, 345, 381, 489, 537

Белобог (мифол) — 18

Белов П., рус. художник-нонконформист — 443

Белый А. (Бугаев Б.Н.), рус. прозаик и поэт — 257, 280, 300,

332, 333, 340, 355, 356

Бенкендорф А.Х., гр., шеф жандармов — 236 Бердяев Н.А., рус. философ — 11, 44, 66, 79, 170, 174, 179, 180, 227, 255, 259, 270, 271, 274, 275, 279, 288, 294-296, 298, 320, 324, 327, 340, 348, 352, 356, 357, 359, 369, 373, 445, 480, 485, 489, 490, 499, 503, 518, 522, 528, 529, 540, 561, 562

Березовский М., рус. композитор — 196

Берия Л.П., сов. парт.-гос. деятель, глава НКВД — 123

Бестужев-Марлинский, рус. прозаик, романтик — 220, 239

Бетховен Л-В., нем. композитор — 288

Битов А.Г., рус. писатель — 442

Благосветлов Г.Е., рус. издатель, журналист — 326

Блок А.А., рус. поэт и драматург — 289, 292, 319, 327, 333,

335, 336, 355, 356, 359, 365, 383, 437, 488, 498

Боборыкин П.Д., рус. прозаик — 247-248

Богданов (Малиновский) А.А., рус. философ и прозаик —

337, 344, 347, 353, 377

Богданович И.Ф., рус. поэт, сентименталист — 184 Бодлер Ш., франц. поэт — 452 Болтин И.Н., рус. историк — 181 Борис, св., кн. — 65, 67

Борис Годунов, рус. царь — 111, 121, 123, 199, 211, 212

Боровиковский В.Л., рус. живописец — 196

Бородин А.П., рус. композитор — 288, 221

Бортнянский Д.С, рус. композитор — 196

Боткин В.П., рус. критик и публицист — 248-267

Брежнев Л.И., сов. парт.-гос. деятель — 125, 392, 428, 442, 526

Бродский И.А. — 371, 383, 419, 434, 437, 442, 445, 450, 533

Брускин Г.Д., рус. художник-нонконформист — 442

Брюсов В.Я., рус. поэт и прозаик — 305, 339, 340, 432, 433

Булгаков М.А., рус. прозаик и драматург — 383, 385, 419, 421, 422, 429, 430, 434, 436, 437, 444, 450

Булгаков Сергий (С.Я.), прот., рус. рел. философ — 11, 255, 274, 303, 320, 326, 356, 357, 358

Булганин НА., сов. парт.-гос. деятель — 125

Бунин И.А., рус. прозаик и поэт — 360, 363, 365, 372, 406, 407, 489

Булгарин Ф., рус. прозаик и журналист — 235-239

Бурлюк Д.Д., рус. художник и поэт — 297, 334

Буслаев Ф.И., филолог, фольклорист, акад. — 267

Бухарев A.M. (в иночестве архим. Феодор), рус. рел. фило­соф и публицист — 255, 445

Бухарин Н.И., сов. парт.-гос. деятель, философ и публи­цист, акад. — 125, 350, 353, 360, 377

Бюхнер Л., нем. философ, вульг. материалист — 265

 

В

 

Вавилов Н.И., генетик, селекционер, акад. — 430

Вагнер Р., нем. композитор, романтик — 288

Валентинов Н. (Вольский Н.В.), рус. публицист и философ — 343

Василий III Иванович, вел. кн. Моск. и рус. царь — 59, 85, 87, 114

Василий Иванович Шуйский, рус. царь — 132, 199

Васильев П.Н., рус. поэт — 288, 434

Васильевы бр. (Васильев Г.Н. и Васильев С.Д.), сов. киноре­жиссеры — 386

Вассиан Патрикеев (Косой, в миру кн. Патрикеев В.И.), богослов и публицист, сторонник нестяжательства — 94, 100, 101, 109

Вахтангов Е.Б., рус. театральный режиссер — 334

Вейдде В.В., рус. историк искусства, критик, публицист — 408

Велес (мифол.) — 18, 21, 28-30

Велланский (Канунник) Д.М., рус. философ — 244 Веневитинов Д.В., рус. поэт — 244

Вернадский Г.В., рус. историк, теоретик евразийства — 80, 82, 495, 496

Веселый А. (Кочкуров Н.И.), рус. прозаик — 334 Визбор Ю., автор бардовских песен — 401 Виноградов В.В., филолог, акад. — 430

Владимир Всеволодович Мономах, вел. кн. Киев. — 44, 45, 48, 70, 83

Владимир Святославович, Креститель, св., вел. кн. Киев. —

26-28, 32, 34, 42, 43,