Какими мне кажутся картины
Когда я бываю в музеях и тот, кто меня сопровождает, хочет пересказать мне изображенное на какой-либо картине, я слушаю с интересом, но не всегда представляю картину такой, какова она в действительности.
Если на картине изображены предметы, которые я раньше осматривала (например, люди, деревья, тропинки, знакомые мне птицы и животные), тогда я составляю приблизительное представление о картине. Если же на картине изображается, например, солнечный восход или закат, различные пейзажи или бушующее море с погибающим пароходом, тогда я представляю совершенно гладкую поверхность полотна картины, к которой прикасаюсь руками, а солнце или море представляются мне отдельно, независимо от картины и такими, какими я их воспринимаю в природе: солнце согревает меня своими лучами, а море плещется у моих ног, обдавая меня каскадами брызг; мне чудится даже специфический запах моря.
Уходя из музея, я могу вспомнить о картинах, и мне они представляются в таком же размере, в каком я их воспринимала представляется стекло, если картина была под стеклом, представляется рама — гладкая или с инкрустациями, но не пейзажи, т.е. не красочные виды; мне вспоминается только содержание, только смысл описания, да еще тень чего-то неясного. Поэтому я предпочитаю скульптуру, как вполне доступную моему тактильному «зрению», а следовательно, и пониманию. Но поскольку я пользуюсь языком зрячих и слышащих людей, поскольку я читаю художественную литературу, то вполне могла бы рассказать — и, вероятно, не хуже зрячих — о какой-либо картине, которую никогда не видала, но, зная содержание того, что на ней изображено, тем же языком, теми же фразами, что и слышащие люди. Слушающий меня человек, наверное, не поверил бы, что я никогда не видела данную картину глазами. Однако в своих работах я пишу только правду и не хочу приписывать себе то, чего я не видела и чего не представляю.
О прожекторах
Мария Николаевна рассказывала о том, как было красиво во время салюта Победы 9 Мая. Она говорила о синем чистом небе, бледно-голубых лучах прожекторов и разноцветных огнях ракет. Но поскольку это были только зрительные образы, я, к сожалению, ничего не могла представить. Заметив, что ее рассказ не производит на меня желаемого впечатления, она прибегнула к помощи более «наглядного» изображения. Жестами она изобразила небо в виде купола над землей, затем подняла вверх руки с растопыренными пальцами, долженствовавшими изображать лучи прожекторов, и начертила в воздухе большой круг.
— Представляете? Вот это купол неба, а кругом — лучи, лучи…
Конечно, я не могла представить цвет неба и кругом «лучи, лучи», но приблизительно представила, мысленно начертив линию круга над головой и в поле этого круга длинные стрелы лучей прожекторов (такими почему-то мне представляются всякие лучи). Мысленно увеличивая их в длину, я могла представить их бесконечно длинными, пронзающими воздух на неизмеримой высоте. Грохот же салюта я могла представить себе только по вибрациям воздуха, если бы держала руки на вибрирующем предмете.
Кулисы. Лианы. Сталактиты
Когда я начала читать книги, то находила в них столько непонятных слов, что не успевала спрашивать у своих педагогов о значении того или иного слова. О некоторых словах я догадывалась по знакомой мне фразе, к другим просто привыкла и со временем научилась их правильно употреблять.
Некоторые слова казались мне очень понятными, я была уверена, что правильно ими пользуюсь, но на деле оказывалось, что я ошибалась: представляя себе «образ» слова, я тем не менее не представляла тот предмет, который оно обозначает, или же представляла себе предмет совершенно ошибочно.
Так случилось со словом «кулисы».
Впервые я прочитала это слово в «Евгении Онегине»: «Почетный гражданин кулис», а позже и в других книгах встречала фразы: «Ушел за кулисы», «Находились за кулисами» и т.п.
Я думала, что это не что иное, как отгороженная от зрителей задняя часть сцены, т.е. просто высокая перегородка, причем у моих «кулис» были две двери, а на стене между ними были повешены декорации. Я так привыкла к своим «кулисам», что когда, читая «Мою жизнь в искусстве» К. С. Станиславского, узнала истинный смысл этого слова, то была крайне изумлена.
Станиславский, описывая постановку «Снегурочки» А. Н. Островского, рассказывает о том, как актеры по собственной инициативе делали кулисы: сооружали горки, мастерили кусты, деревья и т.д.
Так вот каковы настоящие кулисы! Это немного сбило меня с толку; в первое время у меня возникло раздвоенное представление о кулисах (или «две пары» кулис) — кулисы Станиславского и мои собственные «кулисы».
Сознаюсь чистосердечно: мои «кулисы» мне больше нравились, потому что я к ним привыкла, создала в своем воображении это представление, носила его в своей памяти годами, как нечто реальное. Конечно, кулисы Станиславского в «Снегурочке» значительно интереснее и правдоподобнее, чем мои «кулисы». Но для того чтобы представить себе описанные Станиславским кулисы, необходимо было ломать привычное представление и создавать новые образы, стараясь представить их такими, каковы они есть в действительности. Впрочем, через некоторое время я уже могла вызвать в своем воображении представление о настоящих кулисах.
* * *
Подлинно художественное и правдивое описание в книгах людей, предметов, животных, природы и т.д. нередко дает мне возможность представлять многие явления, происходящие в окружающей меня жизни, по-своему представлять океаны, горы, дремучие леса, пустыни.
Очень давно я прочитала книжку, название которой не сохранилось в моей памяти, но ее общее содержание я помню и теперь. Мне ясно представляется и та обстановка, в которой я читала эту книжку.
Помню, что в первой части этой книжки описывались тропические девственные леса, где лианы своими мощными объятиями душили деревья. Читая о лианах, я очень хотела представить, как гибкий стебель лианы обвивается вокруг крепкого ствола дерева. Я брала тонкий шпагатик и наматывала его наискось вокруг своей руки. Но так как дело было летом, я вспомнила о диком винограде и подумала, что он может мне дать более наглядное представление о лианах. В нашем саду я осмотрела весь дикий виноград, и с тех пор мне кажется, что и форма листьев у лиан такая же, как у виноградных, только значительно больших размеров.
Помню, я очень увлекалась этой книжечкой — зачитывалась до того, что порой совершенно забывала о том, где я нахожусь.
Когда же кто-нибудь подходил и прикасался ко мне, я вскрикивала, вскакивала со стула, воображая, что ко мне подползла ядовитая змея (когда-то я осматривала чучело гадюки, но для того, чтобы представить себе, например, очковую змею или удава, я мысленно увеличивала размеры гадюки, представляя, что она двигается, тихо подползая ко мне).
Боялась я в эти минуты не только змей, но и лиан… Во второй части книжки описывались большие и маленькие подземные пещеры со сталактитами и сталагмитами.
Вначале мне очень трудно было разобраться, что такое сталактиты и сталагмиты, еще труднее было представить их, но все это было чрезвычайно увлекательно. Для того чтобы представить себе сталактиты и сталагмиты, я представляла то маленькие, то большие ледяные сосульки, мысленно ставя их на землю или «подвешивая» к потолку.
В книге описывались огромные глетчеры — целые подземные дворцы, украшенные сверкающим льдом. И несмотря на то, что слово «сверкающий» для меня чисто абстрактное понятие, в моем представлении оно тождественно чему-то очень красивому.
Почти до самозабвения увлекалась я красивым описанием и собственным представлением сталактитов и сталагмитов. В разгаре чтения (помнится, что я тогда сидела у окна в столовой) я встала со стула и начала руками осматривать окно, простенок между окнами и буфет, воображая, что нахожусь в глетчере и отыскиваю ледяные украшения.
Весенним вечером
Был чудный майский вечер. Я вышла на крыльцо, чтобы узнать, можно ли выйти с книгой и почитать на воздухе. Было так хорошо, что я немедленно вынесла книгу и уселась читать. В воздухе остро пахло молодой зеленью и вечерней свежестью.
Я читала серьезную книгу, но сосредоточиться на ней не могла: отвлекал насыщенный различными запахами легкий ветерок. Я перестала читать и задумалась. Меня охватило такое состояние, когда хочется что-то припомнить или представить, но еще не знаешь, что именно, и мучительно думаешь: «Что же это такое?» И вот сначала мне стало представляться что-то неопределенное — лишь неясные образы и отдельные слова, над которыми я думала некоторое время. Постепенно стало казаться, что моя рука прикасается к холодной поверхности большого медного колокола, — и вдруг так ясно представился весь этот колокол… Он медленно проплыл перед моим умственным взором, а на его месте появилось раскрытое окно, и у окна молчаливая женщина… «Да что же это такое?.. — недоумевала я. — Ах, да! Александр Блок!»
И мне представилось, что по пустынному полю, где уже мелькают в густой траве полевые цветы, идет одинокий человек. Он уходит все дальше и дальше… Наконец, я вспоминаю отрывок: «Облаков розоватых волокна»…
И только после этого я последовательно представила всю ту картину — без звуков и красок, а лишь в тактильных образах, — которую могут нарисовать следующие стихи Блока:
Слышу колокол. В поле весна.
Ты раскрыла веселые окна.
День смеялся и гас. Ты следила одна
Облаков розоватых волокна.
Вот почему мне представились колокол, раскрытое окно и женщина у окна. А идущего по полю человека я представила потому, что стихи кончаются следующими строками:
Ухожу в розовеющий лес,
Ты забудешь меня, как простила.
О «дощечках» и о другом
Гуляя по улице с подругой и ее матерью, я попросила их зайти со мной в магазин, но когда мы оказались там, я уже забыла название того, что хотела купить, — минут пять стояла и сосредоточенно думала. Сначала мне представилась небольшая твердая пачка, которую я мысленно распечатала и развернула бумагу. Представились маленькие предметы в виде продолговатых, узких и тонких дощечек. Мучительно вертелось в памяти слово, я ясно как будто ощупывала пальцами буквы, из которых оно состоит, знала даже, что это слово состоит из пяти букв, но вспомнить его мне мешали эти тоненькие дощечки. А между тем подруга несколько раз спрашивала, что же мне купить.
— Подожди, подожди, я сейчас это слово вспомню… вот оно вертится!
— Что это с тобой? Что у тебя там вертится?
— Вот сейчас… Ну, как же это? Ах! Вспомнила! Вафли!
Вспомнила же я потому, что мне представилась прежде всего буква «ф», затем слог «фли» и, наконец, все слово «вафли».
Такие случаи, когда я забываю название предмета или заглавие какой-либо книги, нередки. Когда я стараюсь вспомнить название предметов, то сначала мне представляется ряд смешанных предметов, — сразу нескольких предметов, затем из их числа выступают контуры одного неопределенного предмета, наконец, я мысленно осязаю целый предмет и тогда уже припоминаю его название. Если же я забываю название какой-либо книги, мне вспоминаются или отдельные эпизоды из этой книги, или фамилии героев, или какая-нибудь одна, особенно поразившая меня фраза.
Так, например, однажды я хотела вспомнить название произведения Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Сначала мне представилась рыба, потом отвратительный Иудушка, его несчастные племянницы-актрисы, еще несколько эпизодов из этой книги, и я, наконец, вспомнила ее название.
Когда мне читали по азбуке глухонемых «зрячую» книгу «Всадник без головы», то рассказали картинку из этой книги.
Спустя некоторое время я хотела вспомнить название этого произведения, но сначала мне представилось содержание картинки: по степи идет лошадь, а на ней верхом сидит человек без головы.
О животных
«Лебедь»
Было это 22 июля. Когда М. Н. потянула за сигнальную веревочку, я узнала ее и, не спеша, пошла открывать дверь, представляя при этом, что вот она войдет, мы молча пожмем друг другу руки и только через несколько секунд заговорим — так обычно бывало. Но на этот раз, войдя в комнату, М. Н. не только пожала мне руку, но и поцеловала меня.
— Будьте здоровы и счастливы! — сказала она. Я немного растерялась.
— Что случилось? Может быть, у вас дома произошло что-нибудь хорошее?
— Нет, ничего не произошло.
— Но в чем же дело?
Мы сели на тахту, и М. Н. вручила мне сверток. Я развернула его, в бумаге оказалась большая пудреница, на крышечке которой была какая-то фигурка. Все это еще больше озадачило меня.
— Да скажите же, в чем дело! Я ничего не понимаю.
— Как не понимаете? — в свою очередь удивилась М. Н.
— Не понимаю, и все.
— Сегодня ваш день рождения.
— Почему вы думаете, что именно сегодня?
— Вы сами говорили, что 22 июля.
— Я этого не могла сказать, ибо никогда не праздновала 22 июля. Вы, вероятно, нарочно «ошиблись», чтобы поскорее показать мне эту фигурку… Что это на крышечке?
М. Н. объяснила мне. Но когда она говорила, что на крышечке изображен настоящий белый медведь, мне показалось — настоящий белый лебедь. Я долго осматривала фигурку, и хотя никогда не видела ни живого лебедя, ни его чучела, однако заметила, что у этой фигурки нет ничего лебединого: шея короткая, тогда как я знаю, что у лебедей длинная шея, не такая голова, не такое туловище. В течение дня я несколько раз осматривала фигурку, стараясь отыскать в ней хоть малейшее сходство с лебедем. Ничего не найдя, я решила, что это просто карикатура на лебедя или же очень неудачно сделанное изображение. Не могла я успокоиться даже ночью — встала и снова принялась осматривать фигурку.
Я обнаружила, что у фигурки туловище животного, шея короткая, мордочка продолговатая и самое главное — четыре лапки, а ведь у лебедя их только две. Я начала представлять различных животных, и это помогло мне догадаться, что я неправильно прочитала слово «медведь», я все время читала его как «лебедь».
Об обезьянке
Мне всегда очень хотелось осмотреть живую обезьянку, но такого случая не представлялось, и в детстве я довольствовалась только игрушечными обезьянками. Будучи уже взрослой, я однажды посетила своих знакомых, у которых была маленькая девочка и, следовательно, полная комната игрушек.
Девочка показала мне все свое «хозяйство». Вот она положила мне на колени что-то довольно большое. Я хотела прикоснуться к тому, что лежало, и как раз попала рукой на голову, обтянутую плюшем. Я не стала осматривать дальше и наугад сказала:
— А, это мишка!?
— Нет, — отвечала мать ребенка.
Тогда я начала осматривать всю игрушку и обнаружила у нее четыре руки. Осмотрела голову, морду и хвост. Мне представились те игрушки, которыми я в детстве играла.
— Это обезьянка! — узнала я.
Игрушечную обезьянку я, конечно, могла осматривать сколько угодно и думаю, что могла бы узнать живую обезьянку, если бы стала осматривать ее руками. Впрочем, сомневаюсь, что живая обезьянка сидела бы так терпеливо, позволяя мне ощупывать все ее тело.
Если мне придется встретить такую терпеливую обезьянку, то непременно постараюсь узнать ее и затем представить в таком виде, какова она в действительности.
Представление о верблюде
Никто, конечно, не удивится, если я скажу, что никогда не осматривала верблюда (если не считать игрушечных). Да и где я могла видеть живых верблюдов? В зоопарке? Да я, вероятно, побоялась бы трогать руками такое большое животное, хотя и знаю, что верблюд не причинил бы мне никакого вреда. Но дело в том, что поскольку я могу следить только за тем, что в данный момент находится под моей рукой, то все прочее, что находится вне поля моего «тактильного зрения», может представляться мне совершенно иным.
Если, например, я буду осматривать горб верблюда, я могу вообразить, что это ему не слишком приятно и от него можно ожидать неприятностей в виде нетерпеливых движений, которые я бы восприняла как «угрожающий жест». Все же, поскольку я читала о верблюдах, мне очень хотелось представить их размеры и горбы.
Помнится, будучи еще девочкой и желая самым наглядным образом представить верблюда, я однажды взяла большую подушку, крепко привязала ее к садовой скамейке, и у меня получилось как бы два горба на длинном животном. Позже, когда я прочитала стихотворение Лермонтова «Три пальмы», мне представился идущий в пустыне караван и колыхающиеся на спинах верблюдов палатки с людьми. Вся эта картина представилась мне как давно приснившийся сон, без звуков, без красок, но тем не менее я как бы ощущала всем своим телом палящее солнце, раскаленный песок, всю безводную пустыню с растущими у родника тремя пальцами.
Правда, верблюды, люди, песчаные холмы и пустыня представлялись мне в очень уменьшенном виде, — пожалуй, все это могло поместиться на шахматной доске.
Я знаю, что в действительности это не так, но ведь руками я не могу охватить большое пространство, а такие слова, как «горизонт», «даль», «перспектива», для меня лишь словесные образы, и не более того; верблюд же представляется мне большим животным, больше лошади, но настоящей его величины я не знаю.
О Заре и Димаре
Зара — моя кошка. Димар — ее сын.
В моей комнате раскрыто окно. Димар сидит на подоконнике и отчего-то пищит: об этом я знаю потому, что держу его за шейку. Ему исполнилось только два месяца со дня рождения, он еще настолько глупенький, что не решается выходить во двор — страшно боится пространства, но любит смотреть во двор и с сожалением попискивает.
Но почему сейчас он особенно упорно пищит, так рвется на край подоконника, на его левую сторону? Рама открыта наружу, а не в комнату.
Последив еще несколько минут за поведением Димара, я вдруг представляю себе следующую картину: я знаю, что налево от моего окна есть старое крыльцо — когда-то там был вход в дом, теперь он ликвидирован. Мне представляется, что Зара сидит на одной из ступенек крыльца — возможно даже, что не на ступеньке, а уже на карнизе стены. Поскольку рама открыта во двор, она загораживает собой доступ к подоконнику по карнизу. А Димар все сильнее порывается туда и пищит. Мне представляется, что Зара в ответ тоже мяукает. Чтобы проверить свое предположение, я закрываю левую половину рамы — подступ к подоконнику свободен — и зову:
— Зара, Зара, иди!
И в самом деле, Зара бежит по карнизу ко мне. Вот она уже на подоконнике. Димарка перестает пищать и стремительно бросается к ней — они радостно облизывают друг друга, в переводе на наш язык — целуются.
Сейчас, когда я описываю этот эпизод, Димарка сидит на столе и лапками ловит то мои пальцы, то страницу, словно хочет остановить меня и сказать: «Ну зачем ты всем обо мне рассказываешь, да еще посмеиваешься над моей глупостью? Я не виноват, что до сих пор не поймал ни одной мышки… Я бы и рад поймать, но что делать, если в твоей комнате их нет, а в коридор ты меня не пускаешь».
О кенгуру
О кенгуру я много читала, и мне казалось, что я представляю это животное почти таким, каково оно в действительности. Особенно ясно я представляла сумку, в которой мать-кенгуру носит своих детенышей. Тем не менее, когда мне показали настоящую фигуру кенгуру, я его не узнала.
У этого игрушечного кенгуру мордочка была остренькая, а мне представлялось, что у живых кенгуру морда широкая и тупая, т.е. более круглая. Кроме того, у игрушечного кенгуру задние ноги были в два раза длиннее передних, поэтому получалось, что кенгуру как будто сидит на перекладинках и протягивает вперед «руки». Обнаружила я на брюшке кенгуру и сумку, которая более или менее соответствовала моему представлению о ней.
Иногда, когда я не держала в руках фигуру кенгуру, а оставляла на шифоньере или столике, я пыталась представить себе, как кенгуру перепрыгивает с одного места на другое, подталкивая свое тело упругими задними лапками.
О моей кошке
Сегодня утром я высунулась в форточку, чтобы вытряхнуть салфетку, и сразу заметила, что идет снег, — это был первый снег. В ту же минуту мне представилось, что земля покрыта слоем снега, я не знала, когда начался снег, поэтому не могла судить, тонким или толстым слоем он успел покрыть землю. Представились мне идущие по улице люди и падающие на них чистенькие холодные снежинки.
В памяти всплыли стихи Есенина о зиме:
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробушки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна…
И мне представилось под крышей нашего дома маленькое гнездышко, а в нем озябшие воробьи, вздрагивающие при каждом порыве холодного снежного ветра. Они согревают друг друга теплом своих маленьких телец и дремлют под вой зимнего ветра. Но вот одна птичка встрепенулась во сне, попала на край гнезда, и сильный порыв ветра свалил ее вниз, прямо на снежный сугроб.
На форточке моего окна сидит и зорко наблюдает за всем происходящим во дворе моя кошка Зара. Она видела, как из гнездышка выпала птичка. Она стремительно спрыгивает на землю. Сначала кошка осматривается вокруг, нет ли поблизости людей, потом, крадучись, подходит к сугробу и стремительно прыгает на него. Трепещущая, беспомощная птичка уже в зубах кошки…
После этой удачной охоты Зара ловко взбирается по стене до карниза, потом карабкается по переплетам окна и, наконец, достигнув открытой форточки, прыгает в комнату.
Так ли в действительности охотится за птичками моя Зара, не знаю, по представляю себе такую картинку, потому что не раз натыкалась на кошку в тот момент, когда она жадно уплетала воробья.
В связи с начавшейся зимой я сегодня целый день повторяю стихи Есенина:
Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Я представляю большой сосновый бор, засыпанный снегом. Там очень красиво, снег лежит на мохнатых и крепких сосновых ветках. Я видела, как елочные игрушки раскрашивают блестками. Мне представляется, что такими же снежными блестками разукрашены сосны и ели в лесу.
О льдинах и медведе.
Во многих книгах мне приходилось читать о полярных морях, о плавающих по ним айсбергах и о том, что иногда на льдине сотни миль проплывает «косматый пассажир» — медведь.
Мне представлялись холодные глыбы льда — и большие, и маленькие. Никогда они не представлялись мне какой-нибудь правильной формы, скажем в виде куба, параллелепипеда и т.д. Напротив, мне представлялось, что их края неровные, негладкие: с одной стороны льдина может более острым углом выдаваться вперед, тогда как другая ее сторона может быть относительно прямая. Я предполагала, что большая часть плавающих льдин погружена в воду — это нижняя часть, надводная же часть меньше. Верхняя часть айсбергов казалась мне покрытой снегом.
И вот каким-нибудь образом на льдину попадает медведь, а чучело медведя я видела, но это был очень большой медведь, а те медведи, которые сидят на льдинах, кажутся мне меньше… И вот сидит на середине льдины, озирается во все стороны косматый пассажир и уплывает все дальше и дальше. Льдина скользит, раскачиваясь, на ее поверхности плещет вода Северного моря, но это нисколько не беспокоит ко всему привычного медведя.
Такие представления меня когда-то очень привлекали, я жалела о том, что не могу увидеть таких картинок.
Однажды в парфюмерном магазине, когда я выбирала духи, мне показали флакон с одеколоном «Северный». Флакон очень понравился мне: он изображал льдину, на которой примостился северный медвежонок.
Теперь, когда я что-нибудь читаю или разговариваю о полярных странах и морях, мне часто представляется эта стеклянная льдина (флакон) и на ней маленький медвежонок.
О некоторых животных.
В разное время в разных детских книжках я читала описания многих животных, в том числе описание льва. В связи с этим вспоминаю такой случай: нашей маленькой слепоглухонемой девочке Марусе купили для занятий игрушечных животных — льва, свинью, лошадь, корову. Играя с Марусей, я должна была назвать ей этих животных. Я взяла в руки льва и стала припоминать те описания, которые я читала, сравнивая их с этим животным. Внимательно ощупывая игрушку, я обнаружила на ее голове гриву, затем осмотрела ее туловище, морду — мне совершенно ясно представился лев. Я уверенно сказала, обращаясь к воспитательнице:
— Это лев! Вот его грива, вот круглая голова и тупая морда… Остальных животных (свинью, лошадь, корову) я раньше осматривала живыми и потому сразу узнала. Хотя у лошади имелась тоже грива, но длинные ноги и другое строение головы не позволяли спутать ее со львом. Свинью я сразу узнала, как только прикоснулась к ее пятачку. Корову определила по рогам.
О белках я много читала, но еще не осматривала чучела. Между тем, делая различные фигурки из пластилина, я однажды вылепила белку почти натуральной величины. Педагоги сказали, что у меня вышла очень удачная белка, и в награду за это подарили мне чучело белки. Я сравнила это чучело с моей белкой и убедилась, что они очень похожи друг на друга. Только чучело было пушистое, а моя белка гладкая.
Лебедя я тоже никогда не видела, но по описаниям представляла его довольно ясно. Когда мне впервые показали игрушечного лебедя, я легко узнала его по длинной шее и голове.
Описание крокодила я тоже читала, но представить его мне очень трудно. Он представляется мне не в виде какого-нибудь определенного животного или большой рыбы, а чем-то уродливым, бесформенным. Все его туловище состоит из позвонков, спрятанных под твердым панцирем. Представляется, что у него большая голова с широкой пастью, короткие, но сильные лапы, пальцы которых соединены плавательными перепонками. Длинный извивающийся хвост дополняет «красоту» этого чудовища. Крокодил извивается во все стороны, что мешает определить его форму.
Однажды в магазине Мария Николаевна показала мне игрушечного крокодила. Но эта игрушка не дала мне абсолютно никакого представления о крокодиле. Этот крокодил был наряжен в рукавицы, обут и вообще выглядел очень нарядным франтом.
Об эвкалипте и медвежонке. Об эвкалипте я читала во многих книгах, и для того, чтобы представить высоту этого дерева, я сначала представляла какое-нибудь другое знакомое мне дерево, мысленно увеличивая его высоту в пять, 10 и более раз.
Исходя из того что эвкалипты растут в жарких странах, листья представляются мне совсем не такими, как на наших деревьях. Мне кажется, что листья эвкалиптов очень узки и длинны — величиной примерно 10–15 см, жестки и даже покрыты грубоватыми иголочками по краям. Располагаются листья на ветках, как свечи.
Мне даже представляется запах листьев, если их немного помять пальцами; запах этот кажется мне не однородным, а смешанным: к приятному смолистому аромату примешивается легкий запах воска.
Один австралийский профессор из Мельбурна, приезжавший в СССР на Международный физиологический конгресс в 1935 г., желая дать мне представление об австралийских животных, подарил две настольные фигурки — австралийского медвежонка и кенгуру. Профессор сказал, что это особая порода медведей, которые часто забираются на эвкалипты и сидят там в такой позе, как этот настольный медвежонок. Конечно, игрушечный медвежонок был очень далек от натурального медведя; сидел он, кажется, на хвосте, как мы сидим на стульях, а передние лапки сложил на груди. У него задорно торчал носик; задорным носик казался потому, что зверек задирал голову вверх.
И вот в своем представлении я должна была оживить этого плюшевого настольного медвежонка, посадить его на одну из веток эвкалипта и таким образом представить себе, что это настоящий живой австралийский медведь, затем представить гигантское дерево, по стволу которого опускается или поднимается медведь. Приблизительно так я все это и представила. Но в моем представлении австралийский медвежонок отличался от наших северных медведей тем, что был он «вегетарианцем», ибо питался корой и листьями эвкалиптов.
Кстати, когда мне нужно вспомнить слово «вегетарианцы», я сначала представляю различные овощи, начиная от картошки и кончая шпинатом, после чего в моей памяти возникает слово «вегетативный», затем «вегетарианцы».
В одной книге я прочитала слово «мимикрия» и рядом его Объяснение: уподобление окраски животных и насекомых окраске окружающей местности.
С самого начала слово «мимикрия» почему-то напоминало мне большую жирную гусеницу. Почему гусеницу? Некоторое время я была в замешательстве, стараясь отогнать от себя гусеницу. Наконец, вспомнила, в чем тут дело. Однажды на кусте сирени я нашла большую гусеницу и с отвращением отбросила ее в сторону, но кто-то из зрячих поднял ее и рассказал мне, какого она красивого зеленого цвета. Зная, что листья кустов и деревьев тоже зеленые, я мысленно объединила окраску гусеницы и растений (конечно, не представляя этого цвета зрительно).
Спустя некоторое время я как-то забыла слово «мимикрия», но помнила его смысл, одновременно отождествляя его с гусеницей. Я обратилась с вопросом к Лидии Ивановне:
— Вы не помните, какое это слово, что похоже на большую зеленую гусеницу?
Лидия Ивановна подумала, что я шучу.
— Нет, не помню, может быть, по-твоему, оно еще на что-нибудь похоже? Оно еще похоже на местность…
— На какую местность?
— На всякую, где имеются животные и насекомые, — пояснила я.
Целый день бедная Лидия Ивановна ломала себе голову над этим мудреным и похожим то на гусеницу, то на «всякую местность» словом. Так она и ушла с работы домой, ничего подходящего не вспомнив. Я же перестала вспоминать это слово, и вдруг оно само собой всплыло в моей памяти, и притом без назойливого образа жирной гусеницы.
На следующее утро я поспешила умыться и одеться и побежала к садовой калитке встречать Лидию Ивановну. Приветствовали мы друг друга так:
— Лидия Ивановна, мимикрия!
— Оля, мимикрия! — И мы обе засмеялись.
— Я всю ночь не спала, — сказала Лидия Ивановна, — все думала над твоим словом, которое ты превратила в гусеницу. Чем же оно на нее похоже?
— Да я однажды поймала на сирени большую зеленую гусеницу, а листья сирени тоже зеленые, вот вам и связь между мимикрией и зеленой гусеницей…
Был у меня хороший знакомый, научный сотрудник — биолог Узнав, что я прохожу биологию, он часто в шутливой форме экзаменовал меня и, между прочим, несколько раз спрашивал знаю ли я, что такое мимикрия.
Это немножко надоело мне.
— Вы спрашиваете одно и то же. Почему это?
— Не обижайтесь, я спрашиваю потому, что студенты — зрячие и слышащие — никак не могут запомнить это слово.
— А оно им ничего не напоминает? — поинтересовалась я.
— Вероятно, ничего, если они забывают.
— Скажите им от моего имени, что мимикрия похожа на большую зеленую гусеницу, тогда они запомнят, а меня больше не спрашивайте, я знаю не только о мимикрии животных и насекомых но и о духовной мимикрии человека.
Эта духовная мимикрия в моем представлении похожа на Лису Патрикеевну, а также вызывает в памяти рассказ Чехова «Хамелеон».
О людях
Замечательный мальчик
Однажды в магазине мне дали осмотреть одну скульптуру: у тумбочки с книгами стоял мальчик с круглым личиком и кудрявыми волосами на красивой головке.
— Какой замечательный мальчик! — сказала я, совсем не подозревая, что осматриваю статуэтку трехлетнего Владимира Ильича Ленина.
— Это Ленин трех лет, — сказала мне М.Н.
Я была очень удивлена, ибо привыкла представлять Владимира Ильича только взрослым человеком, с твердыми чертами лица, совершенно гладкой головой и небольшой бородкой. Конечно, я много читала о Владимире Ильиче, а также о его детских и юношеских годах, но представлялся он мне всегда взрослым, серьезным, все время о чем-то думающим.
В моей комнате стоит бюст В. И. Ленина, но, когда я к нему теперь прикасаюсь, я представляю его сначала этим хорошеньким кудрявым мальчиком, который мог порой и пошалить, а потом тихо сидеть где-нибудь в укромном уголке и сосредоточенно думать. Потом уже мне представляется взрослый Владимир Ильич, с серьезными, прищуренными глазами, в которых часто мелькали веселые искорки, а губы при этом раскрывались в веселом, задорном смехе.
Почему я узнала
Когда я читала «Хлеб» А. Н. Толстого, то наткнулась на следующие строки:
«По коридору к Ивану Горе, звонко в тишине топая каблуками по плитам, шел человек в бекеше и смушковой шапке.
— Я был наверху, товарищ, там сказали — Владимир Ильич прошел вниз, — торопливо проговорил он, подняв к Ивану Горе разгоревшееся от мороза красное лицо с коротким носом и карими веселыми глазами…»
Как только я прочитала эти строки, мне показалось, что рядом со мной товарищ Климент Ефремович Ворошилов. Да, я сразу узнала, что это написано о нем, и очень ясно представила себе, как он идет по длинному коридору в Смольном.
А узнала я потому, что в моей комнате был его барельеф и я сумела ознакомиться с чертами его лица, а о глазах его мне рассказывали зрячие. Когда я осматривала барельеф, мне очень нравились черты лица К. Е. Ворошилова.
А. М. Горький жив
«…В часы усталости духа, — когда память оживляет тени прошлого и от них на сердце веет холодом, — когда мысль, как бесстрастное солнце осени, освещает грозный хаос настоящего и зловеще кружится над хаосом дня, бессильная подняться выше, лететь вперед, — в тяжелые часы усталости духа я вызываю перед собой величественный образ Человека».[12]
На моем рабочем столе стоит большой бюст Алексея Максимовича Горького. Часто, прежде чем начать что-нибудь писать, я бережно, как бы к живому, прикасаюсь к скульптуре незабываемого друга. Быть может, бессознательно я прошу у него совета, ищу поддержки… Да, для меня Алексей Максимович жив: черты лица его запечатлены на этом бюсте. Его хорошие, волнующе человеческие, глубоко продуманные и прочувствованные мысли и советы — в письмах ко мне…
В этих нескольких письмах неиссякаемый интеллектуально-целебный родник; из него я черпаю жизненные силы, энергию, бодрость духа и мудрые советы, — их не читаешь, а видишь мыслью.
Мне думается, что каждый из нас должен научиться радоваться большой человеческой радостью не только за себя, за свои успехи, а за всех, за все хорошее, разумное, что творят другие. Такой радостью умел радоваться А. М. Горький, видя, как талантливые, мужественные люди нашей Родины творят чудеса — из хаотической природы создают гармонически стройное, всем нужное благо.
Но кроме больших событий А. М. Горький замечал и многое «маленькое» и тоже радовался. Помню, как глубоко тронула меня его радость по поводу моих незначительных успехов:
«…Я крайне обрадован вашим убеждением в силе разума и вашим решением посвятить себя научной работе. Вы всецело правы, говоря, что разум людей растет для того, чтобы победить „разум природы“…»
За что я люблю Горького? Об этом очень трудно говорить. Не найти достаточно сильных, ярких слов, чтобы передать хоть сколько-нибудь внятно все чувства, ощущения, восторг, внушенные образом этого человека. Горький — воплощение тысячелетних устремлений угнетенных народов к победе разума над враждебной природой, к свободному труду, красивой, здоровой жизни. В душе его было необъятное богатство чувств и мыслей, стройных и певучих, лучезарных и греющих, как солнце.
Мне хочется всем и каждому в отдельности говорить: читайте, изучайте произведения Горького! Из них вы почерпнете лучшие чувства, мысли, жизнедеятельность, которые, быть может, еще дремлют в вашем сознании. Кто хочет быть полноценным строителем социализма, честным и активным творцом советской действительности, тот должен сделать сочинения Горького своими настольными книгами.
Несколько лет тому назад я прочитала все четыре тома «Жизни Клима Самгина». Читала я не сама, а «слушала» дактилологический перевод обыкновенной книги. И хотя на это потребовалось немало времени, я увлекалась книгой от начала до конца. Более того, из «Жизни Клима Самгина» я почерпнула некоторые сведения по психологии и физиологии, узнала жизнь дооктябрьской интеллигенции, революционные события и многое другое, чего мне никто не мог бы так ясно рассказать. Помнится, я тогда сказала: «Читаю не только „Жизнь Клима Самгина“, а несколько книг сразу».
Трилогию «Детство», «В людях» и «Мои университеты» перечитывала несколько раз, благодаря тому что эти книги отпечатаны шрифтом слепых (системой Брайля). Какое разительное впечатление! Мне казалось, что я лично непосредственно наблюдала жизненный путь Алексея Максимовича, видела окружающих его в то время людей.
Я никогда зрительно не видела море, но, читая рассказ «Челкаш», «созерцала» море, «слышала» рокот бьющихся о берега волн. Также никогда не видела чаек, гагар, буревестника, но представляю их по «Песне о Буревестнике».
К числу любимых мною образов Горького следует отнести гордых красавцев-цыган — Радду и Лойко Зобара из рассказа «Макар Чудра».
В поэме «Человек» Горький как будто пытался в поэтическом образе передать нам историческое развитие человечества — от стадии человека-животного к торжеству разумного .существа над вселенной.
Свой очерк мне хочется закончить абзацем из этой же поэмы Алексея Максимовича:
«Идет он (человек), орошая кровью сердца свой трудный, одинокий, гордый путь, и создает из этой жгучей крови — поэзии нетленные цветы; тоскливый крик души своей мятежной он в музыку искусно претворяет, из опыта — науки создает и, каждым шагом украшая жизнь, как солнце землю щедрыми лучами, — он движется все — выше! и — вперед! звездою путеводной для земли…»