О пакости лесной, что зовется кобольдами.

 

- Не поймаешь, не поймаешь! – пищал тоненький голосок.

- А вот и поймаю! Догоню и поймаю!

- Не поймаешь, не догонишь! – нараспев, с издевательской ноткой, пискнули из кустов.

Мальчик бежал по лесной тропинке вслед за невидимым голосом, будто ослик за морковкой на веревочке. Шуршало то слева, то справа, но невидимый насмешник все не показывался, искусно прячась в зарослях. Когда мальчишка уставал, и шаги его становились тяжелее, приостанавливался и голос, начиная напевать мелодичную песенку. Песенка была почти без слов, да и те звучали странно и непривычно.

Отдышавшись в очередной раз, Ганс снова вприпрыжку погнался за неведомым насмешником.

- Не догонишь! – добродушно издевался писклявый.

Шаг за шагом, шутка за шуткой... Увлеченный погоней мальчик не замечал, как деревья толпятся все теснее, а могучие кроны перекрывают небо над головой, словно в зеленой пещере. Темнело, но то был не заход солнца - солнечным лучам становилось все труднее пробиваться сквозь густую листву. Хорошо утоптанная дорожка превратилась в тропку, поросшую свежей травой, а затем в едва заметную стежку, петляющую меж толстых стволов.

- Совсем, совсем чуть-чуть осталось!

В траве мелькнуло что-то яркое, словно кафтанчик у куклы, из тех, что показывают на ярмарках. Еще шажок, и еще…

- Считай, поймал! Радуйся!

В голосе не осталось не мелодичности, ни добродушной насмешки, только злое торжество, прорезавшееся в скрежещущих писках, хором раздавшихся по обе стороны тропы. И пожелание звучало проклятием, но ребенок этого не замечал. Мальчишка не привык проигрывать, и пусть тропинка уводит все глубже и глубже в Черный Лес, Ганс не боится. Ведь взрослый же.

Целых шесть лет ему…

 

Миска упала на стол, обдав брызгами темные, давно не скобленые доски. Ульрих резким движением отер лицо, смахивая крупинки каши с бороды.

- Старая, ты совсем из ума выжила, что ли?

- А ты ничего и не заметил, старый хрыч? – Марта уперла руки в бока, и нависла над мужем.

- И что же я увидеть должен был, а? Не подскажешь? – честно говоря, Ульрих немного побаивался гнева жены. Та была женщиной решительной, да размерами Бог не обделил. И чугунная сковорода под рукой...

- Подскажу! Да так подскажу, что глаза твои наглючие вылетят. Или думаешь, всунул - высунул, а что дальше с дитем, то и не твоя беда, а? – злилась жена.

- Каким дитем? – не понял Ульрих, отложив ложку. Что ужин откладывается, он уже понял.

- Так их у тебя много?! – Марта начала наливаться дурной кровью. – Правда, значит, что мельничиха от тебя нагуляла?! Кобель дранный!

- Хорош орать! - тут уже муж не выдержал, и треснул кулаком по столу. Тарелка подпрыгнула, и перевернулась, вывалив на стол остатки многострадальной каши. – Не на рынке, в самом деле. Что случилось-то хоть?!

- Гансик пропал, младшенький… - шмыгнула носом вмиг успокоившаяся Марта. – Рядом был, под ногами путался, а потом раз, и все. И звала, и кричала…

- Доннерветтер! – ругнулся в сердцах Ульрих. – Дура ты, вот что скажу! Нельзя сразу было? Без крику лишнего?

Жена только развела руками. Порода бабья, что тут и говорить…

- Давно пропал? - понятно было, что никак не получится завалиться поспать после работы, а придется бродить по лесу, в поисках непоседливого сорванца. Ох, и получит же неслух по заднице, когда найдется…

- Да с полудня, почти.

- Дура, – только и сказал Ульрих, хмуря брови. На дворе уже темнеет, а она про полдень толкует.

- По хозяйству забегалась. То куры, то коровка, то еще что…

Ульрих только скривился. Бабы дуры, не потому что дуры, а потому что бабы! Верно мужицкая молва толкует. Но дело и в самом деле принимало нехороший оборот. Ганс хоть и неслух, но мальчишка умный и почти что взрослый, просто так надолго затеряться не мог, да и отцовской тяжелой руки убоялся бы. Значит, что-то случилось. Может, ногу подвернул. А может, за бабочкой или иной живностью погнался, да заблудился. Малому много не надо.

Кусок хлеба за пазуху да луковицу, на пояс – веревку, что в пару десятков локтей вьется, в руку - топор на длинном топорище. А нож в сапоге и так лежит. Теперь к соседям стукнуть, созывая на помощь. В деревне все друг друга знают, и друг дружку держатся, иначе пропадешь. Сегодня ты ноги сбил и лег за полночь, помогая, зато завтра и тебе помогут без лишней болтовни и отказа.

За мужчиной хлопнула дверь. Рука женщины медленно перекрестила его в спину. И безвольно опустилась…

 

На ближайшей к деревне опушке, где всегда росло много земляники, Ганса не оказалось. Не оказалось его и возле маленького прудика, а так же во всех прочих местах, где деревенские мальчишки имели обыкновение гулять. Подступали сумерки, скоро придется запалить факелы. Справа и слева перекликались деревенские, и в голосах уже начинала звучать неподдельная тревога…

Ульрих уже глотку сорвал, время от времени, выкрикивая имя пропажи бестолковой. От деревни он уже отошел как бы не на лигу с большим.

- А вот и не найдешь! – вдруг захихикал кто-то за спиной. Рядом совсем. Ульрих развернулся, вздернув топор к плечу.

– Не найдешь, не найдешь! – издевательски проскрипели, на этот раз, справа.

- Pater noster, qui es in caelis! – прошептал испуганный мужчина, сжимая топорище.

- Патир ностир, Вельзевул! – передразнили его с третьей стороны.

Ульрих трусом себя не считал. Как-никак, два года маршировал под знаменами епископа Кристиана. И при Хёхсте не побежал, а дошел до самого конца. Что такое страх и как его давить - было ведомо. Но сейчас, в темном лесу, среди ветвей, похожих на длинные крючковатые пальцы нечисти, Ульриху стало… нет, не страшно. Жутко, замогильно жутко.

Гортанные голоса с писклявыми и скрежещущими нотками доносились примерно с высоты его пояса, то есть взрослому человеку принадлежать никак не могли. Но и детского в них было немного.

Человеческого – тоже.

- Не подходи, аршлох гребанный! Топором перекрещу! – рявкнул мужчина, поворачиваясь из стороны в сторону с топором наготове. Он хотел напугать, отвадить, но голос сорвался на жалобный хрип.

- Да хоть хреном своим крести! – засмеялись невидимки. - И водой побрызгай!

В плечо ударил камень, маленький, но брошенный сильной и меткой рукой. Потом второй, чуть не выбив топорище из рук. А потом еще один и еще. Ульрих крутился как волчок, но броски следовали один за другим, каждый раз с другой стороны и в спину. И все попадали в цель, резко и больно.

Мужчина побежал, не разбирая дороги, ведомый страхом, но не рассудком. Стыд глодал ему душу – как ой же он теперь отец после такого? Но древний ужас перед неведомым оказался сильнее. Корни цеплялись за ноги, словно щупальца морского зверя спрута, о котором рассказывали проезжие купцы. Ветки хлестали по лицу. Одна чуть к чертям глаз не вышибла….

Остановился, переводя дух, прислушался. Оторвался вроде бы.

Ульрих огляделся по сторонам выпученными глазами. Никого. Нужно к людям идти. Кто бы ни пугал его, именно они украли малыша, и последнему придурку, должно быть понятно. А кто именно, так священник в деревне есть, вот он пусть и разбирается. Этому сословию самим Богом завещано против порождений Нечистого вставать заслоном…

- А мы уже тут! – радостно сообщили из темноты. И тут же живот пронзила острая боль. Ульрих недоуменно опустил глаза. Прямо над кованой пряжкой пояса, торчала стрела, короткая, словно сделанная для детских рук. Ульрих смахнул ее, как слепня, но сразу три или четыре новых ударили с разных сторон, впиваясь в тело. Стрелы были маленькими и кололи неглубоко, но колючий озноб сразу же растекся по телу, отнимая силы. Не в силах произнести ни слова, Ульрих с утробным сипением сделал пару неверных шагов и упал на колени. Попытался подняться, но окончательно потерял равновесие и упал в густую траву. Рубашка быстро пропитывалась горячей кровью.

Со всех сторон доносился шорох – его окружали, насмешливо перекликиваясь, без лишней спешки, с уверенностью опытных хищников. Мужчина попытался, было, ползти, подвывая от ужаса, но лишь взрыл скрюченными пальцами черную землю. Затуманенным взором Ульрих увидел, как что-то приземистое, коротконогое, облаченное в разноцветные одежки, остановилось прямо перед ним. Высоко в небе зажглась звезда, и метнула сквозь листву первый лучик, отразившийся холодным светом от старого разделочного ножа, сточенного почти до стилета...

 

* * *

 

- Уже третий ребенок пропал за седмицу, герр капитан, – староста нервно мял потрепанную шапку. Капитан, не слезая с седла, понимающе хмыкнул. Непонятно было, кого же глава деревеньки боится больше – того, что поселилось в лесу, или странного командира и его, не менее странного отряда. Ну, деревенского понять вполне можно. Лесное Зло – таинственное, непонятное, потустороннее. Но и от солдат за долгие годы войны землепашец привык видеть мало хорошего. И отрядец-то, в самом деле, на первый взгляд странноват, да и не на первый – тоже. По мордам - не пойми кто. То ли ганноверцы, то ли баварцы, и говорят с каким-то акцентом, да и одежа необычная. А самое главное – порядок строжайше блюдут, чего у солдат обычно не встретишь. Ни курицу втихую стащить, ни к девке подкатить. Прямо таки, не ландскнехты, а гвардионусы королевские, право слово!

Нынешний староста во времена шальной молодости побродил по миру изрядно, встречал много разных диковин, сам в солдатах послужил, однако таких странных наемников никогда не видал. Да и появились необычно. Вдруг увидели их на тракте, всего в четверти лиги, как из ниоткуда взялись. А тракт далеко просматривается, просто так не подойти. Основатели поселенья не дураки были, и кое-чего разумели в обустройстве. И, что непонятнее всего, солдаты молчали. Ни шуточек, ни скабрезных замечаний. Говорил только старший, назвавшийся капитаном Швальбе – тощий, хмурый, ну чисто ворон в седле! Да и то, не говорил, а цедил отдельными словами, словно клещами вытаскивали.

- Третий? Искали? – капитан прищурился, наблюдая за лицом старосты. Наемник, по-прежнему смотрел с высоты, и спускаться с коня, похоже, не собирался.

- Искали… - горестно выдохнул селянин. – Как первый пропал, который Ульриха-солдата сын, так Ульрих топор хвать, соседей кликнул и в лес побег. Да как в воду канул, хотя вроде люди окрест ходили. Наутро ни топора, ни Ульриха не нашли. Только крови лужа, да полянка вытоптанная.

- К полянке той провести сумеет кто?

Староста кивнул.

- Найдем провожатого, как не найти. Только там пехом надо. Коняшка ноги поломает.

- Добже, - Швальбе обернулся к отряду, молчащему за спиной, - Мирослав, берешь Гавела и местного. Поляну носом рыть. Все что нашли – ко мне.

Мирослав, невысокий коренастый сержант с несколькими пистолетами за широким поясом, молча и деловито спрыгнул с коня, и передал поводья соседу. Возле него спешился еще один солдат, с таким же набором оружия, только еще и с редким двуствольным тромблоном за спиной.

По окрику старосты подбежал паренек, лет шестнадцати.

- Адольф, проведешь солдат герра капитана. Туда, где юшку от Ульриха нашли, понял?

Паренек хлюпнул сопливым носом, словно малец какой. Ему, определенно, было очень страшно, но парень храбрился.

- Сделаю, отец. В лучшем виде сопроводим!

Капитан несколько мгновений глядел вслед удаляющейся троице, проводник шел впереди, солдаты чуть позади и по бокам. Вдруг резко обернулся к молчащему старосте.

- И что было дальше? После того, как только кровь и нашли?

- Да что там дальше… - махнул рукой деревенский. – Назавтра еще один ребятенок запропастился с концами. Я снова мужиков собрал, опять окрестности обошли, теперь уж по-светлому. Но тут ведь за околицей Шварцвальд, а не просто так. Здесь и цельный полк потеряется за здорово живешь…

- Согласен, – задумчиво ответил Швальбе. – Места тут еще те.

- Вот-вот! – поддакнул староста. – Те еще места. Хоть вервольфы не шалят, и то хвала Всевышнему.

- Вервольфы? – удивился кто-то из солдат.

- Они самые! – даже с гордостью какой-то, словно сам вожаком был ихним, ответил староста. – Здоровенные, морда, что у коня, зубищи – во! – крестьянин распахнул руки в обычном рыбачьем жесте.

- Не шалят, говоришь? – протянул капитан и, наконец, слез с коня. Осторожно спустился, явно щадя ногу. Староста сам в строю ходил, такое замечать умел.

- А где это вас приложило, герр капитан? – не удержался от вопроса селянин.

- Где надо, – обрезал Швальбе. – Знаешь, что Библия сулит за многие знания?

- Многие печали, - отозвался староста. - За многие знания-то…

- Вот именно. Не отвлекайся. Значит, прочесали окрестности, ничего не нашли. Нечисть на глаза не попадались, следов чужих тоже нет. Верно понимаю?

- Истинный крест, герр Швальбе. Все верно вы рассудили, - истово перекрестился староста.

- Еще никто ничего не рассудил, - строго поправил военный. - Так, староста, как там тебя, запамятовал?

- Алоизом кличут.

- Хорошо, Алоиз. Я и мои солдаты будем очень тебе благодарны, если ты определишь, где нам можно остановиться на несколько дней. Насчет денег не беспокойся. Будем уходить, посчитаешь, сколько должны. Епископ Мюльдорфский оплатит все.

- Найдем, как не найти! – быстро-быстро закивал староста. Показалось, что сейчас даже голова оторвется от усердия. Только что обрадовался, дескать, солдатня не станет ничего грабить и крушить, а теперь выходит, что еще и деньжат перепадет. Если село не спалят. Или еще какой беды не приключится. В тихом омуте сомы жирнющие водятся...

- Замечательно. Отряд, с коней! – скомандовал Швальбе. – А ты, уважаемый Алоиз, - обернулся капитан к старосте, обязательно расскажешь все-все. И про вервольфов, и про то, что делается в окрестностях. Да! Чуть не забыл и пастора вашего обязательно позови. Хочется взглянуть на здешнего прислужника Бога.

 

При дневном свете лес был дремучим, густым и совсем не страшным. Если не считать небольшой полянки, вытоптанной великим множеством ног меж трех толстенных дубов. Со стороны, эта проплешина тоже казалась вполне мирной, и даже веселой, словно кто-то щедро разбрызгал темно-красной краски…

Мирослав присел на колено, всматриваясь в траву острым немигающим взглядом. Гавел остался стоять чуть в стороне, внешне расслабленный и безразличный. Проводник переминался с ноги на ногу еще дальше, готовый дать стрекача в любой момент. Сержант, не спеша, стянул перчатки, что-то подобрал с земли. Принюхался, помял, отбросил в сторону и с брезгливой гримасой вытер пальцы о широкий лист лопуха.

- Кровь потемнела, высохла, - пробормотал Мирослав себе под нос. – Значит, день или два прошло. Не больше…

Солдат немного подумал.

- Крови до черта, а тела нет, ни клочка, - продолжил он рассуждения вслух. – Трава кое-где посечена, на земле следы от ножей, аж корни прорезаны. Почему? – окровавленный палец уперся бледному Адольфу в грудь.

- Ну…это… - только и сказал паренек.

- Правильно, – развил невысказанную мысль сержант, поднимаясь с колен и отряхивая кожаные штаны, необычные для наемника. – Его разделали на куски ножами и унесли. Отсюда уйма крови и следы на земле. Отсюда вопрос – а зачем? Скрыть следы? Оно с одной стороны понятно - частями нести проще. Но лихой люд не стал бы так грязнить все кровищей. Они бы надорвались, но тихо утащили бы тело без лишних следов. Нет человека – нет суеты.

- Или, чтобы съесть, унесли, – с абсолютной серьезностью предположил Гавел. – Скажем, дровосеки, они ребята крупные. Бульон наваристый выйдет. Бог в милости своей посылает изрядно прокорму любящим тяжкий труд.

- Харч не метай, – посоветовал Мирослав Адольфу, который, позеленев, прислонился к дубу, едва удерживаясь на дрожащих ногах. Парнишка не смог бы сказать и под церковной присягой, что пугало больше: следы крови на полянке или деловитая невозмутимость солдат, обсуждавших богопротивное событие так же спокойно, как забой обычной свиньи. – Оно тебе надо? Тебя ж тем бульончиком кормить никто не собирается.

- Дровяной люд жратвой делится только со своими. Да и то редко, - Гавел медленно потянул из-за спины тромблон. Сыпанул в широкий раструб мерку пороха, запыжевал, добавил сверху тускло блестящих шариков и забил еще один пыж. Не спеша, но сноровисто, повторил то же со вторым стволом. Только шарик был один и побольше. Адольф зачарованно наблюдал за манипуляциями.

- Думаешь? – сторожко вскинулся Мирослав, и непонятно было, к чему это сказано, то ли касательно обычаев неведомых дровосекоедов, то ли к неожиданному решению зарядить тромблон.

- Знаю, – коротко ответил Гавел, укладывая оружие стволами на согнутую левую руку, так что вроде без угрозы, и в тоже время можно в любой момент пальнуть.

Сержант вздохнул, провел ладонью по рукоятям пистолетов за поясом.

- Так, парень, бегом к нашим. Скажешь, боггарты это были. Запомнил? Скажешь только капитану. Ляпнешь кому в деревне – голову сниму.

- И это… - уточнил Мирослав. - Старосте тоже нельзя. Понял?

Проводник кивнул, переминаясь с ноги на ногу.

- Чего стоишь, кого ждешь? Пинка в зад сунуть? – рявкнул сержант, и парень мгновенно сорвался с места.

Гавел проводил взглядом спину гонца в рваной рубахе, с разводами пота.

- Мир, причем тут боггарты? Мы же не в Йоркшире, - спросил он после.

- Притом, – сержант указующе ткнул пальцем во что-то маленькое, лоскутообразное, болтающееся на колючке. – Назови я, кто это на самом деле, сам понимаешь, что было бы. Так что пусть деревенщина гадает, что это за напасть такая – «боггарты». А мы сделаем свое дело и уйдем…

 

Дом оказался умеренно приличным, даже с большой вывеской над входом. На ней было в целых три краски изображено нечто отдаленно человекоподобное и подписано «староста». Впрочем, разобрать слова среди многочисленных завитушек получалось только раза с третьего, самое меньшее.

Староста потел и заикался, толку с его блеяния оказалось чуть да маленько. Швальбе даже кулаком по столу хлопнул с досады, хотя очень хотелось врезать совсем по иному месту. Пастор оказался не намного полезнее. Он тоже обильно потел и забывал нужные слова, заменяя их жалостливым «мэ-э-э». А когда, капитан выложил перед ним пергамент с печатью епископа – служитель церкви вообще, чуть не потерял сознание. Пришлось и перед этим колотить по столу, поминая нечистого - только так и удалось разговорить. Да и то, представители двух властей, светской и церковной, часто перемигивались, на многое упорно не отвечали и явно что-то скрывали. Сколькими-то годами раньше Швальбе пришел бы в ярость. Тогда он был гораздо моложе, невыдержаннее и ярился от того, как старательно люди мешают спасать им жизнь. Сейчас он стал гораздо мудрее и тоскливо понимал, что у старосты, пастора, да и всех в селении, кроме, разве что грудных младенцев, хватает за душой мелких грешков, о которых они не скажут ни за что и никому, даже под страхом нашествия всей нечисти в округе. Потому что покойники есть покойники, они уже на том свете, коей есть гораздо лучше этого. Случится еще какая пакость – неизвестно. Может, случится, может, и нет. А вот получить полной мерой за недоплаченные подати и прочие злоупотребления можно легко и очень даже быстро.

Поэтому капитан кривился, смирял душевные порывы и продолжал терпеливый допрос, лишь изредка сожалея, что он не на войне, где правда добывается быстро и достаточно простыми методами.

Обычная деревня. Вся жизнь вертится вокруг леса – он приносит доход в сытные года и не дает умереть от голода в тощие. Все друг друга знают, убийства и кражи бывают, но редко, не чаще, чем у других таких же деревеньках и поселках. Да, вервольфы есть. Но шалят обычно в стороне, сюда не забредают, предпочитая пакостить от тракта подальше – лес велик, добычи им хватает, нет смысла связываться с опасными людьми. Если верить обоим, до полусмерти перепуганным местным властителям, то выходило, что до начала пропаж, все в деревеньке шло по старому, привычному укладу. Почти все.

С месяц назад лесорубы начали жаловаться, что иногда пропадают узелки с обедами, но тогда этому не придали значения – мало ли кто мог позариться? Дело неприятное, но безобидное. А еще по округе стало меньше зайцев, птиц и прочей мелкой живности. И кто-то даже краем глаза видел, как скользят невесомые тени по кустам…

На этом месте разговор окончательно утратил связность, и фантазия стала чересчур обильно мешаться с правдой. Швальбе готов был поклясться, что если «беседа» продлится еще пару часов, то может прозвучать и признание в сговоре с Диаволом...

Скрипнула дверь. В проем сунулся один из солдат, стороживших дверь.

- Капитан, малой прибег. Говорит, Мир передать что-то просил. Но только лично.

- Лично? – Швальбе поднялся из-за стола, изрядно расшатанного вовсе не легким кулаком капитана. – Сейчас эти господа, - последнее слово капитан отчетливо выделил голосом. - Нас покинут, и сразу запускай мальчишку.

«Господа», мелко дрожа, выскочили в приоткрытую дверь, торопясь один пуще другого. Оказавшись снаружи, оба, не сговариваясь, припустили в разные стороны. Пастор в церковь, а староста Алоиз прямиком к Бруне-самогонщице, что жила на краю деревни. Оба спешили доступными мерами восстановить душевное здоровье после общения со змеиноглазым капитаном.

Швальбе криво улыбнулся краешком рта. Мысли обоих селян читались влет. Один сейчас бухнется на колени и начнет бить поклоны, взывая к милости Божьей. А второй добежит до ближайшей бутылки, и перекинется оборотнем. Если придерживаться классической классификации предложенной еще преподобным Адольфом Брэмсоном, получится «вершвайне», человек–свинья. Да и первый, вдоволь намолившись, перекрестится, оглянется, да и достанет початую бутыль церковного вина.

- Входи, не бойся, – приглашающее махнул застывшему в проходе гонцу. – Что там тебя просил передать сержант?

Парень судорожно сглотнул пересохшим горлом. Похоже, рык сержанта плохо соотносился со словом «просил».

- Ну, это… Сержант наказал передать, что багурты то в лесу были, - выдавил он, наконец.

- Может, «боггарты»? – уточнил Швальбе, после краткого раздумья.

-Ага! – радостно согласился паренек. – Багарты.

- Благодарю, мой милый друг... - задумчиво кивнул капитан, очумевшему от такого обращения гонцу. – Боггарты, значит… Адольф, - неожиданно спросил Швальбе. - А кем ты стать хочешь, когда вырастешь?

Деревенский глупо хлопнул белесыми ресницами…

- Художником хочу. Я умею, вот и картинку на доме сделал… Только отец высечь грозится, если не перестану дурью заниматься.

- Зря, – взгляд Швальбе был все так же пуст. – Из тебя получится неплохой маляр.

 

Мирослав с Гавелом вернулись уже в темноте. Не снимая оружия, наскоро выхлебали по пол кувшина дрянного пива, и отправились на доклад к капитану. Швальбе так и остался в доме старосты, тот все равно, упившись в хлам, дрых под забором, так и не сумев преодолеть «заколдованный двор» умелой мастерицы, и в доме была только его жена.

Капитан только глянул на грязных солдат, наскоро перемотанную тряпкой руку Гавела, и сразу вытащил на свет Божий вместительный кувшин, бесцеремонно позаимствованный из хозяйских запасов. Когда с сосуда сорвали пробку, вырвавшийся на свободу пряный запах возвестил, что внутри отнюдь не вино. Следом, появилось внушительное блюдо с мелко нарезанным окороком и несколько лепешек. Отчаянно, хотя и безуспешно виляющая бедрами хозяйка дома поставила еще несколько свечей, в довесок к уже зажженным. И, покопавшись в шкафчике, достала пузырек темного стекла, загадочно улыбнувшись сидевшему во главе стола капитану.

- Перекусите, потом рапорт, - скомандовал Швальбе. - Гавел, тебя врачеватель видел?

- Коновал занят. Местных коров пользует, – хохотнул Мирослав, вгрызшись в кусок лепешки. – Ну и хозяек ихних до кучи.

- Распустились, как погляжу, – нахмурился Швальбе. – Что с рукой? Похоже, друг друга нашли?..

Окончание вопроса повисло в воздухе.

- Нашли, – буркнул Гавел. – Из луков стреляли, недомерки-содомиты. Стрелка с костяной иглой, ушла неглубоко, но обломилась, зараза. Пришлось резать мал-мальца. Божьим попущением, яда не было. Отпугивали, сволочи.

Мирослав поспешно запил недожеваное, и начал выкладывать содержимое сумки. Несколько разноцветных ниточек, стебельки травы в пятнышках крови, комочек бурой шерсти, прилепившийся к репейнику.

Капитан растер шерсть между пальцами. Поднес поближе к свече.

- Боггарты, говоришь?

Сержант кивнул.

- Это ты хорошо придумал. Народ здесь не пуганный, нечего заранее панику наводить. – Швальбе положил комочек обратно, достал кинжал и быстрым движением сорвал пробку со стеклянного сосуда хозяйки. – Ну что, майн кляйнен портвайнегеносенн, пойдем завтра общаться? - потянул носом над пузырьком, дернул плечом. – Душевный самогон, на травах, не на порохе каком-нибудь… Боггарты говоришь, хех…

 

Выдвинулись рано утром, пока солнце еще окончательно в права не вступило. Если ожидается жаркое дело, идти надо с раннего утра, лучше вообще затемно. А то к полудню даже под пологом леса станет жарко, как в турецкой парной. Швальбе по молодости бывал в тех краях и в вопросе разбирался неплохо. Оно и не страшно, но только если ты не в железе пополам с вываренной в масле кожей. А без брони здесь не обойтись, это стало понятно еще накануне.

Раненного во вчерашнем поиске Гавела оставили на попечении похмельного старосты и вернувшегося под самое утро коновала. Глаза отрядного лекаря масляно блестели, поэтому в его рассказы о страшном море, упавшем на местную скотину, никто не поверил.

Идти было трудно, в дополнение к обычной броне солдаты обмотали ноги кусками материи и шкур – если возможный противник едва достает тебе до пояса, беречь ходули – первое дело. Сержант вывел отряд на поляну, где кончилась жизнь незадачливого Ульриха.

- Начали мы отсюда. – Мирослав ткнул пальцем в густую россыпь пятен засохшей крови. – Прочесали все вокруг по спирали. Нашли малую тропку. Свежая. Тропа чуть прибитая, почти и поднялась вся. Только эти твари некрещенные забыли, что кровь сочиться любит. И сами за собой весь путь и открыли. Намного лучше хлеба Рапунцель дорожку отпунктировали

- Мир, ты с какой курвой ночевал? – хмыкнул капитан. – Мудреные слова, как из рваного мешка сыпешь.

- Пастор местный провел ночь в бдении и молитвах во спасение, поблевывая в нужнике, – ответил сержант с постно-благочестивым видом. – А служанка его решила, что богоугодно будет скрасить ночь Божьему охотнику.

Тут уж весь отряд грохнул смехом и воплями одобрения. Служанку видели многие, и почти всем она пришлась по вкусу. Сержант расплылся в довольной улыбке.

- Отставить шум! – рявкнул Швальбе, дав отсмеяться отряду. – Мир, хватит хвастать. Дорогу не забыл, пока пыхтел на бабе?

Двинулись дальше, шли медленно, рассыпавшись в виде клина – сержант впереди, остальные за ним, почти все с тромблонами вместо привычных мушкетов. Только двое тащили не ружья, а небольшие бочонки. Сам Швальбе приготовил любимый и весьма редкий ствол - короткоствольное охотничье ружье под малую пулю, с трубкой-пламеукрывателем на полке (чтобы скрыть вспышку затравочного пороха). Такое орудие било не слишком убойно, зато очень точно и не так заметно, как обычное ружье, военное или охотничье. Самое то для леса, где палить далеко все равно не выйдет – не видно, да и деревья любую пулю остановят.

Пройдя лигу или чуть больше, Мирослав остановился, предупреждающе подняв ладонь.

- Вчера вот тут и начали стрелять.

Впереди деревья немного расступались, виднелся пологий холм и еще какая-то штуковина на его вершине. Странно, не бывает таких почти что голых холмов в нормальном лесу. Неправильно это…

Швальбе поддернул повыше, до подбородка, шейный платок из толстой ткани, служащий дополнительной защитой, коротко свистнул. Десяток солдат разошлись веером, образовав фигуру в виде полумесяца, в арьергарде остался сам капитан и маленький резерв.

- На флангах – внимание! Вперед! - скомандовал капитан, шагнув дальше по тропе.

Стараясь не слишком топать сапогами, отряд медленно поднимался по пологому склону густо заросшего холма. Хотя шума они избегали скорее по привычке, маскировка здесь была не особо полезна – тот, кто может выследить и убить мужчину, идущего в одиночку, и налегке, услышит отряд издалека, как бы тихо тот ни продвигался.

Заросли как-то сразу и неожиданно закончились. На вершине даже кусты почти не росли, причем не было похоже, чтобы их вырубали или дергали. Просто не росли, и все. Только в самой середине высились три дуба, почти что близнецы тех, рядом с которыми убили и разделали незадачливого Ульриха. Впрочем, эти повыше и пошире, да стоят тесно, так, что при беглом взгляде можно и за одно дерево принять.

- Замечательно. – Звенящую тишину первым, как и положено, нарушил Швальбе. – Как вернемся, Мирослав, напомни о премиальных. Только не забудь.

- Да я уж лучше об обедне забуду! – оскалился сержант. – Колбаса лучше проповеди, деньга лучше колбасы. Так что, не волнуйтесь, герр капитан!

- Смотри, и о служанке не забудь. Обрюхатил ведь, как пить дать! – сказал Вацлав, третий сержант маленького отряда. – И жениться ведь обещал!

- Само-собой, – ответил за Мирослава Швальбе. – Он всем обещает. Рты закрыть, по сторонам смотреть. Говорить иду.

Солдаты сноровисто распределились по вершине. Широкие жерла тромблонов смотрели во все стороны. Очень недобро смотрели. Да и как смотреть прикажете? Чай, не сумасшедшего вервольфа пришли изничтожать, а тварей не в пример более умных. Ну и пакостных, соответственно...

А капитан подошел поближе к дубам, положил ладонь на рукоять тесака, вдохнул поглубже, и начал речь. Даже не речь, а нечто средне между обличительной проповедью и многоэтажным загибом, какие знают лишь очень опытные и вредные солдаты, повидавшие все, от «плохой войны» до полугодовой задержки жалования.

Не один раз слышавшие сии излияния солдаты все равно восхищенно хмыкали, не забывая, впрочем, внимательно смотреть по сторонам. Кое-кто, в очередной раз думал о том, как бы капитана уговорить, да записать особо вдумчивые повороты и загибы…

- … А если вы, сучьи потроха, не остановитесь, да не уберетесь подальше, то, клянусь грешным удом всех апостолов и дупем Искариота, на тевтонский крест рваным! Я вам такое учиню, что Содом с Гомморой своей не вытворял! Вам даже Цверги, что пинками выперли ваше гнусное племя из под земли покажутся ангелами Господними! Уразумели, выродки песьемордые? Или как?!

Швальбе замолк, переведя дух и предоставляя невидимым хозяевам холма в полной мере осознать угрозы и вероятные бедствия.

- Эк, загнул! – шепнул Отто Витман. Он прибился к отряду капитана прямиком из Антверпена, морской столицы Европы. Уж в ругани даже плохонький моряк даст фору любой сухопутной крысе, но даже Виттман восхитился.

Невидимки не заставили долго ждать. Из зарослей засвистели ответы – маленькие, но острые стрелы. Однако Швальбе уже не было на месте, капитан споро распластался в траве, и костяные наконечники бессильно пронзили воздух. Хулительное послание однозначно не оставило невидимого противника равнодушным.

- Пли! – рявкнул Швальбе.

Тут же слаженно громыхнули тромблоны, выкосив картечью ближайшие кусты. В зарослях кто-то истошно завопил, на два или три голоса, странно высоких и скрипучих. Капитан скалился со злобным весельем, не обращая внимания на продолжающийся посвист стрел. Расчет оказался правильным. Злодейская ватага, которая убивала открыто, не пытаясь заметать следы, явно не имела большого опыта общения с вооруженными и опытными солдатами. И привыкла к легкой добыче. Более опытные напали бы еще в чащобе, а совсем умные – не приняли бы боя вообще, безвозвратно растворившись в лесу, сменив место охоты. Эти же готовы лезть напролом, надо только грамотно вытащить на бой всех…

И выдержать первый удар.

- Масло давай, коли по-доброму не понимают, – выругался капитан, проползший под стрелами до основной части отряда. – Готовь подарок песьим харям!

 

Человеки были хорошей целью для зорких лесных охотников. Яда ради такого случая нацедили свежего, хватило бы на всех. Вот только не получалось. Оказалось, что попасть мало – эти пришлые, в отличие от прежних, понатягивали на себя вонючие тряпки и железки, в которых вязли наконечники. Даже ноги укрыли.

А в ответ на стрелы человеки лупили из своих страшных ружей на любой звук, на каждую шелохнувшуюся ветку. Короткие стволы с воронкообразным раструбом на конце извергали целые тучи картечин, прочесывающих растительность частым гребнем. И не один храбрый воин умирал сейчас, пораженный смертельным серым металлом.

Под надежным прикрытием трех десятка стволов, несколько верзил подкатили маленькие бочонки к самой Священной роще. И начали обливать ее водой со странным запахом. Затем главный верзила чем-то щелкнул, стукнул. Сверкнула искра, потянуло дымком.

И Роща вспыхнула. Жаркий огонь лизнул вечные стволы, куснул корни и опалил жаром дыхания нежную листву…

Ааат Хуум, воинский вождь кобольдов Севера Черного Леса застонал от обиды и злости. Прародители молодого племени уходили в небеса черным дымом, в треске пылающей древесной плоти. Окрестности содрогались от безумных стонов неописуемой боли, неслышимых для верзил. За что племени такая кара?! Ведь они лишь съели трех маленьких человеков и одного большого. И все. Но человеков ведь много. Зачем быть такими жадными?! И зачем грозить цвергами. А человеки виноваты сами! Съели последних кроликов в округе! Вот маленькому народу и нечего стало класть в рот...

Если бы человеки просто пришли для боя, все могло обойтись, но они подожгли священные деревья, чьи корни доходили до родных пещер, и предводитель сделал ошибку, которой и ждал от него куда более искушенный в искусстве войны предводитель людей. Вождь вскинул в небо морду и завыл, протяжно и злобно, призывая воинов к схватке. Многие полегли под огненным градом, но целых и невредимых оставалось куда больше. Хватит, чтобы убить всех пришельцев и запасти мяса до самой осени…

 

Даже у опытных наемников на мгновение дрогнули сердца, когда склоны холма буквально вскипели – десятки карликов возникли, словно из ниоткуда, чуть не затопив разноцветной толпой вершину. Они рвались вперед со злобным воем, густо повисшим над лесом, размахивая ножами, копьецами и короткими сучковатыми дубинками в маленьких, но сильных руках. Но недомерки так и не поняли, что лишились своего главного оружия – неизвестности и вселяемого в людские сердца страха. Сейчас, при свете солнца, для солдат они были уже не страшной напастью, а просто толпой мелких дикарей с плохим оружием. Такие не могли испугать опытных бойцов, видевших куда более страшных противников, вроде испанской пехоты, французской кавалерии или настоящей замогильной нежити.

Швальбе даже не пришлось отдавать приказ. Наемники слаженно дали еще один залп, заскрипели извлекаемые из ножен клинки. Никто не спешил навстречу карлам, пусть лучше те сами бегут по склону вверх, тратя силы еще до боя. Капитан, без лишней суеты, прицелился и выстрелил из своей охотничьей дуры, попав точно в лоб ближайшему из нападавших. Пуля была небольшой, но кобольду хватило и этого. Удар свинцового кругляша подбросил и развернул тельце в цветастом кафтанчике, прямо под ноги следующим за ним. Вслед за солдатами, Швальбе обнажил тесак. Обычно капитан предпочитал кавалерийский палаш – оружие для крепкой немецкой руки, не какая-нибудь городская пырялка с иголку толщиной. Но в лесу длинный клинок был бы неудобен, здесь требовался клинок покороче.

Первые кобольды с верещанием добежали до солдат, и упали под разящими ударами, как мешки с тряпьем.

- Режь! – рыкнул Швальбе, отдавшись на волю безумия схватки. – Всех!

И закружилась круговерть отчаянного боя, где одна сторона многократно превосходила другую по численности, но полностью уступала во всем остальном.

 

- Видит Бог и Богородица! Не хотел я этого! - в который раз изливал душу хмурым сержантам преизряднейше нагрузившийся Швальбе.

Была у капитана одна особенность - на работе он был суров и сосредоточен как волк на охотничьей тропе. Но когда отряд разбирался с очередной напастью, командир крепко напивался и шел вразнос. Он начинал печалиться о каких-то муторных и непонятных солдатам вещах, вроде «милосердия», «тоже, наверное, создания божьи» и прочего в том же роде. Узнай об этом вышестоящие инстанции, можно было бы и еретиком прослыть, со всеми последствиями, но наемники держали языки на привязи. В конце концов, более дельного и удачливого командира еще поискать, а что до странностей – кто без них обходится, тот пусть первый начнет бросаться камнями. Пока не пришибли в обратку.

- Но масло с собой мы взяли, – ответил Мирослав. - Заранее взяли.

- Ага. Местных изрядно удивили, – вмешался в разговор обычно молчаливый Гавел.

- Взяли. И сожгли их ко всем чертям! И сожжем снова и снова. Пока хватит сил... – Швальбе неожиданно перешел от уныния к фанатизму и готовности защищать весь людской род. Произнеся эту короткую речь, он разлил остатки вина по кубкам. – Сержанты, как я вашей толстокожести завидую… - капитан умолк, задумчиво разглядывая перчатку, распоротую скользящим ударом вражеского ножика,

- Кто-то видит во сне горящих тварей, а кто-то не хочет видеть слезы женщин, чьих детей мы сегодня спасли, – высказав неожиданно сложное и глубокомысленное соображение, Мирослав поставил пустой кувшин под стол. – Но как эти полезли всем гуртом, думал все, в штаны, как пить дать, наложу. Их же под пару сотен было, с бабами их мерзкими и детенышами.

- Не считая тех, кого мы по кустам накрыли по первости. Ну, и тех, у кого хватило ума уносить ноги, пока не поздно.

- Вот видишь, капитан, а если бы эта стая пошла на деревню? Сколько бы выжило? - Мирослав, не смотря на выпитое, был трезв и сосредоточен.

- В том-то и дело… - вздохнул капитан. – И как бы нам не было жаль Старых, мы должны драться за людей…

- И за деньги, - строго дополнил Мирослав, остальные закивали, подтверждая суровую мудрость его слов.

- Куда ж без денег, - согласился Швальбе.

- Да, чуть не забыл, – подал голос Вацлав, - Мир, кто такие «боггарты», про которых судачит весь район?

Сержант улыбнулся в ответ, улыбкой немолодого и повидавшего жизнь человека.

- Пусть судачат, не жалко. Это те же кобольды, но говорят они с йоркским акцентом.

- Так кобольды же обитают сугубо под землей, как заведено изначально? – удивился Вацлав.
Сержант скорчил гримасу, будто одним махом разжевал померанец.

- Под землей они обитают сугубо и изначально лишь в толстых томах давно умерших книжных червей. Увы, но и среди Старых кипит война. Кого-то побеждают, и он вынужден убегать от напасти, сам становясь ею. Так и кобольдов цверги вышибли из-под земли прямиком на наши головы.

- В землю они и вернулись. Прах к праху и грязь к грязи, - подвел итог беседе капитан, - а посему, не вижу повода не выпить.

 

 

История шестая