О пользе неумеренного употребления спиритус вини. 3 страница
- Готовы? - спросил Швальбе. Ответ не нужен. И так ясно, что готовы все и каждый. Но - ритуал.
- Завсегда готовы! - так же привычно ответил сержант Мирослав, шутовски салютуя пистолетом. Любит их сержант, всегда носит с собой наравне с ружьем тяжелый рейтарский пистолет - даже если не убьет, но покалечит исправно. А там и второй из-за широкого пояса выдернется, глядишь, и третий найдется. Мирослав запаслив и хозяйственен.
Швальбе посмотрел на хмурое небо, алеющее близким закатом, подернутое низкими плотными тучами, похожими на рваные одеяла. На чернеющие поодаль домишки, на голые деревья. Столпившиеся как армия нежити с костистыми пальцами-ветвями. Сплюнул в снег и проверил, как ходит в ножнах палаш, не прихватит ли клинок в самый неподходящий момент застывшая смазка.
- Ну, раз готовы, тогда вперед! - скомандовал капитан и первым шагнул под полог леса. За ним потянулись и остальные, выстраиваясь гуськом. Слишком снег глубок, чтобы разворачиваться обычной цепью, пригодной для схватки с любой лесной нечистью.
Двое, оставшиеся по воле жребия с лошадьми, тут же завернули скотинок и, нахлестывая, погнали маленький табун обратно в деревню, спеша успеть до темноты. Оставлять ночью посреди поля - смерть неизбежная, а лошадей жалко, все же твари Божьи. Да и обучены изрядно, этим больше не понадобятся - другим в пользу станут.
Снега оказалось неожиданно мало, но следы нашлись быстро, четкие и многочисленные. Похожи на волчьи, только куда больше и сильно вытянутые, с широко расставленными когтистыми пальцами. Банда сбилась поплотнее, ощетинившись ружьями, не пытаясь укрываться или идти тихонько. Все отчетливо понимали, что здесь обойдется без выслеживания, засад и прочих хитростей, обычных при ином раскладе.
- Может, все-таки присядем в тени да повыслеживаем? - выдохнул Мирослав, словно бы невзначай оказавшись рядом со Швальбе. Сказал не столько в предложение, сколько для порядка. Ну и чтобы не молчать.
Капитан молча ухмыльнулся и пошел дальше по скрипучему белому снегу, словно и не заметив вопроса. Сержант иного и не ждал и потопал следом. Тишина нарушалось только звуками дыхания и скрипом снега под ногами. Позвякивало оружие, пар от дыхания рассеивался малыми облачками
Вой Стаи послышался издалека. Точнее, расстояние было не слишком большое, но деревья дробили заунывный вибрирующий звук, рассеивали и приглушали. Так что казалось, что воют в нескольких милях отсюда.
Швальбе еще раз проверил палаш, взвел курок пистолета - ружье капитан на этот раз не взял, решив, что одна рука должна быть свободна. В вечернем воздухе щелчок механизма прозвучал оглушительно громко. Цепь ландскнехтов сама собой сократилась, свернулась ежом, ощетинившимся стволами и сталью.
Мирослав пробормотал себе под нос что-то невнятное, но определенно ругательное. Крепче сжал короткоствольный мушкет, заряженный самой обычной пулей жутковатого калибра, чуть ли не с куриное яйцо - серебра, ежели против вервольфа, сержант не признавал, считая зряшной тратой денег.
Вой повторился, ощутимо ближе. Хруст снега и приглушенный треск веток наполнили лес. Швальбе вытащил палаш, положил клинок по-кавалерийски, на плечо, острием вверх. Поднял пистолет, также дулом кверху.
Вокруг все было белое, черное и серое - снег, стволы и тени. Легкий ветерок, поднявшийся, было, стих, лес замер в неподвижности. Кто-то из солдат весело и богохульно выругался. Кто-то быстро подсчитал вслух будущие премии за такое славное дело. Затем прикинул, что если отряд после уполовинится, то каждому оставшемуся достанется в два раза больше денег, так что оборотец - лучший друг солдата. Над забавной шуткой посмеялись недолго, но от души. По краткому указанию сержанта факелы бросили подальше - так и света больше, и глаза лучше привыкают к полутьме. Отпугнуть напасть огнем, разумеется, никто не надеялся.
На самом пределе видимости, далеко за границей факельного света сдвинулись тени, скользнули в быстром рваном танце, захрустели снегом. В полутьме зажглись красно-зеленые и желтоватые огоньки, собранные по два.
- Ждем, - отрывисто скомандовал Швальбе.
- Снег будет, - тихо и невпопад заметил Мирослав.
Тени приближались - причудливые, соединяющие черты как человеческого, так и звериного облика. В отличие от “лугару” французских земель, которые действительно сильно смахивают на волков, местные больше походили на тощих недокормленных медведей. Только морда сильно вытянутая, с большими треугольными ушами. И клыки в пасти не помещаются.
- Ждем.
Мирослав хотел было помолиться на родном языке, слова которого в последние годы стал уже забывать. Но как обычно - времени уже не оставалось.
Врагов было не много, их было очень много. Слишком много для полутора десятка бойцов. Кольцо горящих глаз стягивалось, уже можно было расслышать всхрапывающее дыхание многих глоток, почувствовать смрад падали из оскаленных пастей.
- Можно, - коротко скомандовал Швальбе и разрядил пистолет в ближайшую лохматую фигуру, наполовину высунувшуюся из-за толстого дерева. Выстрелы ударили кучно и слаженно, прямо как у вышколенной испанской терции, пороховой дым густой пеленой затянул поляну. Тот, в кого целил капитан, увидел вспышку пороха на полке и успел увильнуть с линии огня, метнулся на противоположную сторону ствола. Там его и достал сержант Мирослав. Мушкетная пуля попала оборотцу в переднюю лапу, наглядно доказав, что снаряду весом в две унции все равно, из чего он сделан - из благородного серебра или мужицкого свинца. Плечевой сустав выбило напрочь, брызнуло крошевом плоти, шерсти и перемолотых костей, когтистая лапа мотнулась плетью, обернулась вокруг шеи хозяина причудливым лохматым шарфом. Пораженный вервольф с душераздирающим визгом покатился по снегу, щедро поливая его черной кровью.
- Доброе дело, - сопроводил его конвульсии Швальбе и сменил пистолет. Мирослав отбросил мушкет в снег, зашипевший от соприкосновения с раскаленным стволом. Достал сразу два пистолета, поднял, крепко удерживая в вытянутых и напряженных руках.
Огневой бой хорошо проредил лохматое воинство, среди ландскнехтов плохих стрелков не было, и почти все пули нашли цель. Ночной лес оглашался душераздирающим воем, возносящимся к небу, словно вопли всех грешников ада. Но врагов все равно оставалось порядочно, а времени перезаряжаться не было.
- Играй, музыка, жарь громче! - гаркнул Гунтер в голос, шагая вперед и поднимая над головой палаш. - Всем золотом, втройне!
Самый мелкий и, надо думать, неопытный оборотец бросился на капитана, соблазнившись открытой грудью - клинок Швальбе держал высоко, будто дрова рубить собрался. Орущий почти человеческим голосом комок шерсти и лютой злобы бросился на командира. Гунтер ушел в сторону, как танцор, волколак промахнулся, закрутился на месте волчком, на мгновение потеряв ориентацию. И капитан быстрым ударом развалил оборотню череп от макушки до зубов, благо, немецкий кавалерийский палаш потяжелее иного рыцарского меча будет.
Начало вышло хорошее. Хоть зарубленный и затесался в оборотническую орду не иначе, как по недоразумению и впереди ждали куда более матерые и опытные твари, но первая победа всегда вдохновляет. Швальбе заорал и снова поднял клинок, выглядывая нового противника.
И пошла потеха, уже по-настоящему, без скидок и индульгенций.
В такой схватке нужно стоять твердо, как скала, и быть подвижным, как металл hydrargyrum, сиречь ртуть. Нужно биться плечом к плечу, прикрывая соседей в едином строю, и сражаться один на один. Нужно верить в победу, знать, что Бог направляет твою руку, но если уж мохнатая тварь вцепилась когтями и зубами - ангел не спустится с небес, чтобы вытащить из пасти бренное тело.
Отшагнуть в сторону, мимо врага пропустить, и в бок ему корд по рукоять. Или с оттягом полоснуть по открывшемуся затылку, чуя, как под тяжелым клинком хрустят кости черепа. Кости у нечисти крепкие, заговоренные, но все же бессильные против фальшиона, освященного в соборе Святого Петра.
Или принять напор грудь в грудь, насадить страшное чудовище на короткий альшпис или тяжелую шпагу, не упасть под бешеным напором. И молиться, чтобы собратья справа и слева добавили по разу, пока будешь с матом и богохульствами тащить обратно оружие из еще живой, воющей и по-прежнему смертельно опасной твари.
Но когда сатанинское угробище бессильно повалится в снег, это еще только две трети дела. Надо еще успеть рубануть по шее неловко распластавшегося на вытоптанном снегу голого человека, с которого враз осыпалась шерсть. Рубануть крепко, чтобы голову напрочь. В крайнем случае, прострелить башку пулей, и вот здесь лучше как раз серебро.
Падали люди, падали слуги Шварцвольфа. Раненые оборотцы вставали на четвереньки и хватали людей за ноги, целились в пах и живот кривыми когтями. Раненые солдаты резали лохматые лапы, тыкали кинжалами в ляжки и брюхи, как рондашьеры[15].
Черная кровь лилась, как вино, наливаемое щедрым трактирщиком за полновесное золото, мешалась с красной кровью, проедала в снегу огромные проплешины. И вот солдат осталось лишь пятеро, а сумасшедшая карусель боя сместилась, оставив за собой лишь трупы, грязный истоптанный снег да переломанные кусты. Уставшие руки сжимали не мечи, но куцые огрызки, иззубренные о кости. А на ландскнехтов взирали едва ли не с полтора десятка пар глаз, переполненных ненавистью...
Один к трем, не шибко радостное соотношение.
Швальбе с душой плюнул на труп оборотня, которому только что проломил лоб рукоятью палаша, рубить голову было уже нечем, да и некогда. Юркий и быстрый сержант высунулся как из ниоткуда, ткнул в глаз убитому длинный стилет, прошептал пару странных слов, и нечистого покойника дико скрутило в судороге, выжимающей из тела проклятую душу.
- Доброе дело, - повторил Швальбе срывающимся голосом. Мирослав кивнул, на разговор его сбившегося дыхания уже не оставалось. Сержант достал из-за пазухи четвертый пистолет, приберегаемый на самый крайний случай. Гунтер недобро осклабился.
- Играй, музыка! - снова заорал капитан. - Тройная ставка и доля убитых поровну! Кто доживет до утра, уйдет на покой богачом!
Ландскнехты ответили нестройным, но бравым ревом, и люди вновь схлестнулись с нелюдьми.
А затем все закончилось.
Снежинки тихо падали, кружась в неспешном хороводе. То ли шел редкий снег, то ли поднявшийся ветерок сдувал их с вершин деревьев... Белоснежные пушинки опускались на землю, прикрывали невесомой периной слежавшуюся прошлогоднюю листву с выступающими корнями. Оседали на оскаленной пасти и остекленевших глазах, на темно-красных лужах, в изобилии покрывающих мерзлую землю. Мягко укутывали снежным саваном смертельно раненого сержанта, привалившегося к дубу, рядом с оборотнем, которого Мирослав убил из последнего заряженного пистолета.
* * *
- Вот значит как... - задумчиво протянула Охотница, перебирая густую поросль на груди сержанта. - Безумный Иржи сумел поссориться и с Церковью. Так, цепной пес?
- Я не пес!
- Не возмущайся! - улыбнулась Охотница и прижалась сильнее. - Извини. Ты не просто цепной пес. Ты волкодав. Вы просто работаете вместе с доминиканцами, «псами господними». Не удивляйся. Хоть ты очень смешно это делаешь. То, что я живу в Лесу, совсем не значит, что пропала для мира. У меня свои пути для того, чтобы узнавать новости, сплетни и слухи. Птицы и вольный ветер не знают границ.
Мирослав поразмыслил над сказанным. Привычка подруги изъясняться очень короткими, рублеными, фразами сбивала с толку. Солдатская манера речи не вязалась с нежным голосом.
- Ты же Охотница, - осторожно заметил он. - Какое тебе дело до смертных?
- Я не нарушаю привычный бег жизни. Разве что иногда, как с тобой. Мы - не вы. Мы - Изначальные! И не фыркай, как жеребец, прямо в ухо! Не с крестьянской девкой в одной постели лежишь!
«С богиней – впервые», - хотел было сказать Мирослав, но поймал слова буквально на языке. Никакой женщине не будет приятно услышать о предшественницах. А богине - тем более.
- Не стоит звать меня псом, - примирительно предложил он. - Считай, что личное неприятие слова. Это все от зависти к твоим великолепным Хортам.
- Я так и поняла! - серебряным колокольчиком рассыпался смех. - Слушай, а расскажи, отчего на Иржи взъелись даже вы? Отцы Церкви признали его несуществующим и легендарным, а вы - орденские - продолжаете искать. Будто у него в кармане... этот, который вы раньше все искали по самым дальним углам...
Она задумалась, смешно сдув черную прядь, скользнувшую на щеку.
- Грааль, вот что искали! - вспомнила и обрадовалась, как девчонка, получившая в подарок шелковую ленту.
- Он нас допек, - коротко ответил сержант.
- Расскажешь? И не говори, что долго. Здесь время течет с той скоростью, какую хотим мы. Так расскажешь?
- Расскажу. Тут нет тайн. Хотя и очень много грязи, перемешанной с кровью...
* * *
Кто-то говорил, что Иржи продал душу Дьяволу. Кто-то возражал, что, мол, неправда - нельзя продать что-то самому себе. Никто теперь и не скажет, как было на самом деле... Слишком много лет прошло с того времени. Все свидетели, их дети и дети детей давно сошли в могилу...
Впрочем, нет, не все...
Рыцарь Йомберг, герой крестового похода, не обрел упокоения в семейной усыпальнице. Он превратился в серый невесомый пепел, когда посреди его собственной свадьбы в церковь влетела дивная молния, похожая на огромный огненный клубок. Никто и понять ничего не успел, как полыхнула испепеляющая вспышка, разом умертвив всех в часовне. Лишь служка уцелел, за алтарь вовремя свалившийся. Он и рассказал, как соткался из воздуха человек посреди пепелища. Черный человек без лица, только бездонный провал под капюшоном. Служка, крестясь и захлебываясь ужасом, рассказал, как хохотал тот человек и как спорил с молчащим распятием. Как доказывал что-то, размахивая руками с нечеловечески длинными и острыми ногтями. И как назвал свое имя, когда посылал хулу Всевышнему.
Имя то было - Шварцвольф. Георг фон Шварцвольф.
Свидетель пропал через несколько дней после несчастья. Исчез бесследно, оставив лишь потек крови на стене комнатушки. На то похожий, когда голодный волк клыками полосует по жилам кровеносным. Неведомый убийца был расторопен и умел, но все же опоздал. Имя, названное в запале погубителем свадьбы, уже достигло нужных ушей.
Невеста рыцаря, обращенная вместе с ним в невесомый прах, была уроженкой далекой Руссии, приходясь родной сестрой тому, кто звался Крысоловом. Загадочен был сей муж. И многие верили, что он родной брат погибшей невесты. Кто-то говорил, что Крысолов очень стар и пришел из давно ушедших времен, когда не было еще ни христиан, ни даже римских идолов. Кто-то считал, что это обычный человек, который по воле судьбы знал и умел больше других.
Так или иначе, гибели сестры брат не простил. Не простил - и поклялся страшной, темной клятвой на крови и на железе, что отомстит.
Крысолов имел долгую беседу с духовником рыцаря Йомберга. О чем эти двое говорили, осталось неведомым. Но духовника, благочестивого отца Франко, через месяц встретили в Риме. Говаривали, что со временем он стал вхож и к папе, но чем занимался неприметный священник под сенью длани викария Христа, осталось тайной.
А Шварцвольф, тем временем, странствовал по миру. Везде, где лилась кровь и исходили дымом пожарища, мелькал человек с лицом, спрятанным в глубокой тени капюшона. Всюду оставлял он свой след, след черного волка, измазанного чужой кровью и болью...
Шварцвольф оказался не просто порождением тьмы. Он был Жнецом, хозяином Зимнего Виноградника, злого чуда, чьи плоды росли даже в зимнюю пору, даруя владельцу бессмертие и большую власть над нежитью. Корни Виноградника уходили глубоко в землю и раскидывались везде, где на снег проливалась горячая кровь, дымящаяся на морозе. Или где сухая земля жадно впитывала пролитый жизненный сок из отрубленных голов. Без чужой смерти и страданий Виноградник хирел, потому Жнец кропотливо ухаживал за своим творением, умножая скорбь в мире.
Но однажды Крысолов вернулся. И он был не одинок, предводительствуя над невеликой числом, но грозной армией. Они называли себя «Дети Гамельна» и все вели свой род из маленького города на юге Германии. А за спиною Крысолова незримо, но грозно возвышался Ватикан, и скалили зубы собаки на гербе святого Доминика.
«Дети», которых официально именовали Deus Venantium – «Божьими Охотниками», не боялись ничего и обладали умениями, неподвластными обычному человеку. Недоброжелатели шептались, что Крысолов сам связан с темными, потусторонними силами, и нельзя побеждать зло злом же. Но кроме них никто не мог биться на равных с нежитью, и злословье не мешало делу.
Девенаторы странствовали по миру, надежно защищенные волей понтифика, неподвластные светским властям. И выжигали ядовитую поросль слуг Шварцвольфа. Зачастую “Божьи Охотники” гибли, но забирали с собой многих и многих врагов. Незримая война тянулась много лет, и, в конце концов, Георг проиграл ее. Шварцвольф бежал, бросив слуг и Виноградник, который Крысолов лично вырубил до основания и выжег до пепла.
Крысолов исполнил клятву и исчез без следа. Deus Venantium продолжили свое служение миру и Святому престолу. Но скверным чудом, а может, и попущением Дьявола, Шварцвольфу удалось сберечь росток сатанинского растения...
Вновь на следы демона во плоти ищейки Ордена наткнулись очень нескоро, за пару лет до начала новой Войны в Чехии. Шварцвольф сменил имя «Георг» на «Иржи» и стал осторожнее. Он больше не полагался лишь на Тьму, а заручился поддержкой многих князей мира сего. Снова воздвиглась неодолимая обычным человеком ограда, хранящая за собой смертельно опасные лозы.
Настал 1618 год. Майские сумерки сгустились над стобашенной Прагой, прозванной «европейским драконом». Огни, колокола, толпы на площади. Из окон ратуши под гиканье и хохот радостной толпы падали выбрасываемые на мостовую ненавистные еретикам католики. Пражские дефенестрации[16] стали роковыми для Европы, обратившись искрой, от коей возгорелся пожар новой войны...
И Виноградник возродился.
Шварцвольф набрал силу, а вот Орден, наоборот, переживал упадок. Число Охотников никогда не было большим - слишком трудно набирать новых воинов, слишком тяжело давалось многолетнее обучение. Пришло новое время, новые люди и войны, а девенаторы продолжали цепляться за старые уставы. И, в конце концов, время бойцов-одиночек окончательно минуло. Охотников становилось все меньше, а работа для них лишь умножалась.
И тогда отцы Ордена решились на отчаянный шаг - они обратились к наемной силе.
Deus Venantium и ранее пользовались услугами солдат на жаловании, но те всегда были лишь на подхвате. Теперь же «Дети Гамельна» начали привлекать наемников непосредственно к Охоте. Неожиданно для всех, результат превзошел ожидания, посрамив скептиков.
Воспитание девенатора старой школы требовало десяти лет адского труда, но прежде еще требовалось соблюсти особый ритуал, дабы ребенок - будущий боец - оказался защищен от происков Тьмы. Новых же можно было нанимать в любом количестве - хватило бы денег. И расходовать без сожаления, потому как желающие заработать находились всегда. Наемники не дорожили собственной жизнью, поскольку солдатское бытие коротко и полно опасностей. Они не боялись смерти, ведь когти вампира и свинцовая пуля убивают одинаково верно. И за звонкую полновесную монету готовы были драться хоть с самим дьяволом.
Орден процветал, несмотря на общеевропейскую войну, но в этом успехе уже прорастали семена грядущей гибели.
Те, кто приходил на смену «старой гвардии», верили только в деньги, графы расчетов и твердый прейскурант. Новые веяния, витающая в воздухе жажда наживы, возможность запускать пальцы в богатые фонды и приписки неумолимо разъедали мораль Ордена, прежде крепкую, как слово Божье.
Ландскнехтов Deus Venantium охотно нанимали светские владыки, из тех, кто был посвящен в тайну их работы. А посвященных становилось все больше. Подорожные Ордена позволяли беспрепятственно странствовать по всем католическим странам и даже по некоторым, впавшим в лютерову ересь. Такое положение дел открывало широкие возможности для шпионажа, контрабанды и прочих неприглядных дел. Защита от светских властей провоцировала одних «широко и прогрессивно мыслящих» людей заказывать всевозможные непотребства, а других, не менее «прогрессивных» - охотно за оные браться.
Три с половиной столетия «Дети Гамельна» были оплотом устоев и традиций, образцом железной дисциплины, воплощением непоколебимой веры в защиту людей от происков сатаны. Но менее чем за двадцать лет Орден твердо ступил на дорогу, ведущую к упадку.
* * *
- Убийца Старых... Ты удивляешь меня каждую минуту. А удивить меня нелегко. Очень нелегко. Что же будет завтра?
- Завтра? - добросовестно задумался сержант. - Завтра Шварцвольф умрет. На этот раз окончательно. И мне плевать, какой ценой.
- Ты хочешь покончить с ним или с войной?
Ответа не было долго. Охотница даже привстала на скомканном ложе, чтобы заглянуть Мирославу в лицо - не спит ли сержант, окунувшийся в воспоминания. Нет, не спит. Только беззвучно шевелит губами, словно разговаривая сам с собой, и шепот его настолько тих, что не слышен даже богине...
- Я хочу отомстить. Не более, но и не менее, - вымолвил, наконец, Мирослав. - И все. Остальное потом, - сержант пристально посмотрел Охотнице в глаза. - Из-за него погибло слишком много хороших людей. И погибнет еще.
- Надеюсь, ты не слишком горд, чтобы отказаться от помощи? - тихо спросила Охотница.
- А зачем тебе? - неподдельно удивился Мирослав. - Иржи силен, но не настолько, чтобы угрожать твоему покою.
- Покой - на погосте! - неожиданно обозлилась Охотница. - А я - живая. Не забывай.
- Я помню, - сказал Мирослав с нежностью, которая удивила даже его самого. И обнял гибкое тело, жаркое и одновременно пронзительно холодное. Твердое, как камень, и в то же время податливое, словно воск. Тело любимой женщины.
В дверь стукнули. Не просящим гостем, но имеющим право входить, когда вздумается. Вежливый такой стук. Сержант переполошено скатился с ложа, как и положено хорошему солдату, он сначала ухватился за тесак, а уже затем начал вспоминать, куда дел штаны. С устланного мехами ложа за ним, не скрывая улыбки, наблюдала Охотница, раскинувшаяся в своей соблазнительной наготе. Мирослав положил оружие поближе, под правую руку, затем разгреб брошенную в беспорядке одежду, вытащил искомое и запрыгал, запутавшись в штанинах.
- Приветствую, глистявый медведь! – вошел тот, кого сержант не ожидал увидеть совершенно. Даже Шварцвольф был бы уместнее под этим кровом.
- И тебе поздорову, Отец Йожин! – поднял голову сержант, и, не устояв на одной ноге, все же рухнул на пол, вызвав смех у Охотницы и улыбку гостя.
Отец Йожин безрадостно хмыкнул, глядя на попытки Мирослава подняться и одновременно все-таки победить штаны. Взглянул на Охотницу, что так и лежала, при виде гостя не подумав даже прикрыть грудь.
- Тебе пора менять имя на Блудницу Великопоповецкую, - оценил открывающиеся виды Йожин, и, оглядевшись, присел на резной табурет, смахнув располосованную оборотническими клыками куртку Мирослава.
- Не тебе меня судить, чудовище! – вызывающе ответила Охотница, подтянув, впрочем, льняную простыню чуть повыше.
- Я не чудовище, и не Великий Инквизитор, чтобы судить, – тихо ответил Йожин, складывая руки на коленях. Его шерстяной плащ с капюшоном покрылся мокрыми пятнами от растаявшего снега. На толстой веревке, заменявшей пояс, висели мясницкий крюк и здоровенный разделочный нож, блестевший свежеотточенным лезвием. – Мир, вставай, хватит бока отлеживать.
Сержант кое-как поднялся, справившись со сволочными завязками.
- Отец Йожин…
Тот поднял руку, предупреждая дальнейшее.
- Вольфрам проскочил и все рассказал. А что не рассказал, то додумать легко. В лесу вы хорошо наследили.
- Как ты нашел мой дом? - с искренним любопытством спросила девушка.
- У Отцов Церкви свои секреты. Жир некрещеных младенцев и все такое, что там еще приписывают. Кхе-кхе, – то ли закашлялся, то ли засмеялся Йожин.
- Говорю, же, чудовище! - с удовлетворением заключила Охотница, и, невесомой тенью соскользнув с ложа, начала одеваться, нимало не смущаясь мужских взглядов.
- Кто же ты, сержант Мирослав?.. – задумчиво проговорил Отец Йожин, краем глаза наблюдая за извечным танцем одевающейся женщины. Красивой женщины. – Что ты чех, я и сам не верю. Что черкес – отрицаешь сам. На хохла не похож – от шкварок нос воротишь и свиным салом вудку не заедаешь. Но и не татарва – волосом светел да мордою славянин. А если судить по вчерашней ночи и нынешнему дню, то ты жид. Везучий, как сто чертей.
- Это так важно? - спросил Мирослав, вдобавок к штанам нашедший и все остальное, вплоть до лохмотьев, бывших совсем недавно курткой. – Чтобы спалось легче, скажу, что московит. Легче?
- Вот спасибо, вот утешил! – ответил Йожин и откинулся, облокотившись на стену.
- Швальбе... Гунтер... - тихо, через силу вымолвил Мирослав слова, лежащие на языке раскаленными камнями.
- Не нужно, - монах поднял ладонь в одновременно и повелевающем, и просительном жесте.
Только сейчас Мирослав заметил, что сидит посреди дома Охотницы не старый и хорошо знакомый воин Ордена, могучий телом и духом, а старик, вымотанный до последнего предела. Знающий, что потерял сына, но все еще верящий в чудо, которого не случится.
- Мой мальчик погиб, я знаю... Придет время оплакать его, но... - голос Йожина дрогнул, на мгновение открыв страдающую душу отца, пережившего сына. - Но не сейчас... После будет время для скорби. После...
Хозяйка леса промолчала, но чуть склонила голову, не то соболезнуя, не то соглашаясь с решимостью монаха. Сержант хотел было что-то сказать, открыл рот, закрыл, снова открыл, но взглянул в часто моргающие, предательски блестящие глаза Йожина и стиснул зубы, едва не прикусив язык.
Йожин провел по лицу рукой в грубой кожаной перчатке, словно снимая тенета прилипшей паутины, а вместе с ними и мгновения душевной слабости.
- Через день подойдут остальные. Два отряда наших, плюс Иезус Сладчайший выделил полторы сотни своих ребят.
- А Отцы что скажут? - осторожно вопросил Мирослав. - Они же вроде как приговорили считать Шварцвольфа несуществующим и, следовательно, легендарным.
- В жопу Отцов, - кратко отозвался Йожин. - Я пока еще Экзекутор Ордена и сам решаю, кто легендарный, а кто нет. Победим - правда за нами. Проиграем - уже будет неважно. И еще к полуночи будут родичи со стороны жены Гунтера. Людей они не любят, но живут по старому северному уставу - смерть родича должна быть отомщена. А Гунтер, как ни крути, был членом семьи.
Голос Йожина чуть дрогнул на слове “был”, но не более того. Перед Мирославом вновь сидел несгибаемый Божий охотник, девенатор старой школы.
- Это кто такие? – недоумевающее спросила Охотница.
- Это? – Йожин ухмыльнулся с видом кота, сожравшего здоровенный кувшин сметаны. - Это тролли. Мы породнились с Подгорными… Кстати, мы и от твоей помощи не откажемся.
- Каменноголовые... - с явственным сомнением протянула Охотница, похоже, с троллями ее связывали давние и недружественные воспоминания. - Хотя ради такого...
- Я же говорил, что сегодня Шварцвольф умрет? - криво усмехнулся Мирослав.- Выходит, ошибся всего на день. Но как бы скотина не сдрыснула куда подальше со всем своим воинством.
- Не сдрыснет, - уверенно сказал Йожин. - У леса есть уши и глаза... - монах без рисовки, с искренним почтением склонил голову в адрес Охотницы. - И скоро все узнают, что дюжина солдат Ордена завалились в лес, как себе в казарму, и накостыляли лучшим воинам Иржи.
- Ну, не совсем так... - потупился Мирослав.
- Не важно, как было на самом деле, - осклабился монах. - Важно, что вы пришли ночью, не испугавшись, и раскидали трупы оборотцев едва ли не на полный морген[17]. Шварцвольфу придется ответить, причем не исподтишка, иначе его слуги станут бояться нас больше, чем его. Он примет бой. И, конечно, там будет уже не драная стая вервольфов, а воинство побольше.
- Так интереснее, - ответил ему той же кривой ухмылкой Мирослав.
Обошлись без жира некрещеных младенцев, хоть Охотница и подзуживала Йожина совершить, как она выразилась, «очередное преступление Римской Католической Церкви против человечества». Мирослав добросовестно задумался над тем, что означает «человечество», а старик презрительно хмыкнул и сплюнул через левое плечо, стараясь попасть точно в центр ковра. После чего достал из-под плаща обычный нитяной клубок и быстро сплел в воздухе дивную конструкцию, причем нить повисала в воздухе, как на невидимых подпорках.
- И еще обвиняют кого-то в колдовстве, - фыркнула девушка. - Или цель оправдывает средства?
- Генеральный настоятель Общества Иисуса[18] говорил иначе. «Если цель - спасение души, то цель средства оправдывает», - строго пояснил Йожин. - И это определенно наш случай.
А потом они все шагнули в зеркало черного стекла, раскрывшееся вдруг в воздухе, на месте нитяного хитросплетения. Замешкавшегося Мирослава втащили вдвоем, и всей компанией вывалились посреди обеденного зала таверны, прямо под ноги опешившего трактирщика, несущего поднос, заставленный кружками с пивом. Пиво сейчас уходило бочками и в таверне не было прохода из-за набившихся орденских. Человек сорок точно, прикинул сержант. И, похоже, что еще не все, эвона, как за спиной гудит, там, где конюшня. Не останется в селе девственниц, когда столько солдат в одном месте собрались. И пива больше не будет…