Наши отношения с арабским населением
Несмотря на все эти фарсы, все эти невероятные розыгрыши, злые шутки, которые мой отец мог сыграть с арабами, его любили. Согласен, это были гнусные проделки, но он им в то же время оказывал услуги. Отец всегда любил оказать кому-нибудь услугу. Он помог множеству людей из нашего квартала. Так он помог одному другу получить мотоцикл. Этот друг пришел однажды к отцу и сказал ему, что присмотрел хороший мотоцикл — «Триумф 500» — конфискованный у сборщиков взносов FLN. Он отошел в государственное имущество и стоял на стоянке. Этот друг хотел бы его получить. Отец позвонил директору стоянки и сделал так, что мотоцикл продали за 180 франков. Я просил его взять этот мотоцикл для меня, но отец не захотел. Он сказал мне, что у меня нет прав и что он не хотел бы видеть меня на мотоцикле, это слишком опасно. В 1955 были гонки Кап-Алжир. У меня был друг, который хотел в них участвовать. Но он не успевал оформить документы, пропуска, все эти административные моменты. Я спросил отца, не мог бы он помочь быстро получить бумаги через префектуру. Они сделали это за восемь дней. И я мог бы привести десятки таких примеров.
У отца был красивый почерк, и арабы с нашей улицы часто просили его написать письмо в администрацию или помочь им получить разрешение, уладить какую-то проблему: с покупкой ружья, разрешением на охоту. Потому что если араб хотел получить разрешение на охоту, ему надо было проходить через кади, арабского судью, который за это брал деньги. С отцом же — вам разрешение на охоту? пожалуйста! Часто приходил кто-нибудь из арабов и спрашивал у мамы: «А где Морис?» Инспектор хочет перевестись? Отец об этом говорил с главным комиссаром; и тот переводил его в такой-то город. Да, он действительно оказывал услуги. Кто-нибудь приходил и говорил: «Такие вот дела! Вот что они мне сделали… это… это… Что ты об этом думаешь, Морис?» Отец говорил: «Нет, нет, это не страшно, я сейчас позвоню кому надо». Звонил и — оп! — готово. Был один тип, не хотел служить в армии, так отец сделал ему бумаги: так и так, он кормилец в семье, — и тот не пошел в армию. Бывало, кто-нибудь из арабов получал документ на штраф или по каким-то налогам. Отец звонил ответственным лицам, и дело устраивалось. И когда в квартале был арабский праздник, свадьба или еще что, отца всегда приглашали.
Вот смотрите, например, один из арабов с нашей улицы просит отца помочь его двоюродному брату из Бискры, у которого возникли затруднения: полиция прикрыла его клуб, потому что там был публичный дом. Отец позвонил комиссару Батны, который был знаком с префектом Константина. И бордель снова открыли. Арабы — благодарный народ. Семья владельца этого клуба не знала, что и сделать, чтобы отблагодарить отца. Ну и вот, они прислали нам сладостей, всегда приглашали нас на свадьбы, крестины. На каждый арабский праздник они присылали родителям пирожные. Даже в ходе «событий». И все это как минимум в течение пяти лет, до 1962 года, когда отца выслали. Это занимало французов с нашей улицы. Они задавались вопросом, какую же роль мы играли, если в разгар «событий» арабы оставались столь признательны нам. Подарки, сладости… — в самый разгар «событий»! Это было из благодарности, это было честно. Но мама при этом была в панике. Однажды она сказала: «Хватит, не надо больше!» Она боялась, как бы люди не увидели, что арабы приносят нам подарки: «Люди подумают, что мы из FLNI Будут нам неприятности!» И правда, иногда нам было неудобно. Даже те, кто поддерживал Независимость, приходили к отцу, потому что он оказал им услуги. Если вы сделаете добро арабу, он вспомнит об этом и через двадцать лет. Таковы мусульмане — действительно благодарные люди. Они гордились тем, что были друзьями моего отца. Гордились тем, что были друзьями экзекутора — во Франции это кажется невероятным! — гордились, что были друзьями Мориса. Его приглашали на все, абсолютно все праздники! На праздник барана и все другие мы были приглашены. Именно поэтому меня удивило то, что рассказывают журналисты в Париже. Все совсем не так, как пишут о нас некоторые журналисты или романисты. В Алжире мы вовсе не стояли в стороне. Нет, совсем нет. У нас были хорошие отношения с людьми. Было даже уважение к нам. Во Франции не было такого дружеского отношения к экзекутору, как то было у нас. Возможно, это и из-за СМИ, которые во Франции всегда очерняли наши обязанности, в то время как в Алжире все было наоборот. В Алжире был другой менталитет.
Я действительно был более чем удивлен отношением журналистов во Франции. Я не знаю, правда ли то, что они рассказывают об отношении людей к экзекуторам, но в Алжире все было совсем не так. Никогда такого не было, чтобы на меня косо смотрели или показывали пальцем. Я гулял с теми девушками, которые мне нравились, из всех слоев общества. Как из рабочей прослойки Алжира, так и с девушками из хорошей семьи, и они все хорошо принимали меня. Я был экзекутором, вот и все. Мы убивали преступников. Возможно, к этому относились лучше, чем во Франции? Было ли это позицией алжирских французов? Я не знаю.
Нужно сказать, что в Алжире не было тех отношений, как во Франции, когда парень из семьи экзекутора может себе выбрать девушку только из такой же семьи. Мы были свободны. Например, знал я одну девушку, красивую, итальянку из Неаполя. И тут же я рассказал ей о наших обязанностях, тут же! И никаких проблем. Мы же не проходимцы какие-нибудь! Да, на нашей улице к отцу относились уважительно. Даже арабы очень уважительно относились к моему отцу. Многие арабы приходили в бар. Маленькие арабы, племянники моей служанки, можно сказать, выросли в нашем доме. Когда отец уехал, когда ему пришлось покинуть Алжир, дочь моей служанки плакала. Да, по своей работе отец был знаком с высокопоставленными людьми и оказывал услуги знакомым с нашей улицы. Поэтому его любили. В нем видели не экзекутора, а человека, который оказал услугу.
Моя юность
Танцы и девушки
Как я уже сказал, в юности я обожал классический танец. Поскольку родители не захотели, чтобы я этим занимался, я вместо этого ходил на все балы. Мне было тринадцать или четырнадцать лет, и отец в своем кафе-ресторане устраивал бал. Он учил меня танцевать и так далее. Погода стояла хорошая, я был в шортах, и мы танцевали с девушками, так вот. Я выиграл не один танцевальный конкурс! Вальс, деревенские танцы, бостон, венский вальс, «туда-сюда», чарльстон и все такое… Да уж, я любил танцевать!
В 1958 году я купил у моей тети пять квартир, находившихся рядом с баром-рестораном моих родителей и над ним. Три из них я сдавал. Еще в одной я разрушил перегородки и сделал из нее танцевальный зал. У меня, стало быть, был зал площадью в семьдесят квадратных метров, который я украсил бамбуком и постерами с изображением Таити, и там я устраивал вечера-сюрпризы. И последнюю квартиру я оставил для личного пользования. Вечера-сюрпризы я устраивал по субботним вечерам и после обеда в воскресенье. Играл оркестр. Невероятно! друг одной моей подруги, ее двоюродный брат, был кюре, и он танцевал в сутане, ча-ча-ча и все такое… Отец не понимал, спрашивал сам себя: «Да что же это такое?
Танцующий кюре? Просто цирк!» Ну вот, по субботам — вечера-сюрпризы. Я покупал всякие безалкогольные напитки, сухое печенье и, конечно же, четыре или пять бутылок шампанского! Я так развлекался. У меня была возможность приударить за девочками и заработать немного денег. Молодые люди должны были платить. Если парень пришел один, он платит. Например, бутылку шампанского. А для девушек это было бесплатно. Таким образом, в этой квартире собиралось девушек тридцать, с ними можно было познакомиться, поухаживать… Чего еще желать?
Я приглашал примерно тридцать девушек. Перед входной дверью была занавеска. И рядом стоял охранник-араб, боксер, вышибала. Потому что если кто пришел и хочет устроить скандал, этот боксер тут же ему: стоп! Потому что, конечно же, были и арабы, которые хотели найти себе француженку, хотели танцевать. Если бы вышибала был французом, тут были бы нескончаемые споры, а с вышибалой-арабом ты не войдешь, и точка. По правде говоря, редко случалось, чтобы француженка соглашалась танцевать с арабом. А уж жениться — об этом и подумать было невозможно. Разумеется, оба сообщества соприкасались, работали вместе, но после работы — каждый по себе. У меня были друзья-арабы; меня приглашали к Кидерам погостить месяц, но у меня никогда не возникла бы идея приударить за их сестрой. Так это было. Ну вот, девушки входили. Танцы… А в полночь — комендантский час.[18]Поэтому уже никто и не думал выходить на улицу. Окончания комендантского часа надо было ждать до пяти утра. Почти все оказывались в ловушке. Ну и танцевали всю ночь.
До 1955 года я ходил на все балы, особенно летом, когда бывали деревенские праздники. И я танцевал все танцы. Уж можно точно сказать, что я не проводил вечера у стойки. В машине у меня была смена белья — майка, трусы, рубашка — потому что через два часа танцев я уже был в поту, а я этого терпеть не могу. Я шел в машину спрыснуться одеколоном и полностью переодеться. Иногда девушка, с которой я был, удивлялась, видя меня в рубашке другого цвета. Однажды на балу, организованном по случаю одной свадьбы в «Падовани» в Баб-эль-Уэде, на берегу моря, я замечаю красивую девушку. Очень симпатичную девушку, похожую на ту красивую итальянку — Джину Лолобриджиду, — немного только меньше ростом, может быть, метр шестьдесят. Приятель говорит мне: «Я ходил ее приглашать, она отказалась». «Ну, подожди, — говорю я, — я люблю трудности, пойду испытаю удачу». И что же, она согласилась. Мы танцевали весь вечер. И потом я попался. Это я-то, я же хотел оставаться холостяком! Потом я рассказал этой девушке, чем занимается мой отец и чем я хочу заниматься впоследствии и — никаких возмущений из-за обязанностей моего отца. Ее отец приходил познакомиться с моими родителями. Семья итальянцев, владельцев консервного завода. Он хотел знать, за кого его дочь собиралась в будущем выйти замуж. Через три месяца мы были официально помолвлены. Ее избрали «Мисс Бад-эль-Уэд» в 1953. Это была очень серьезная девушка. У нее была масса достоинств. Но такой любитель потанцевать и погулять, как я, чувствовал себя пойманным, как птица в клетке. Я задыхался. И предпочел через десять месяцев порвать отношения. Получилось некрасиво, но не слишком. Все-таки это длилось всего десять месяцев. А потом я вернулся к своим любовным похождениям, флирту направо и налево, разным девочкам.
А потом была Люси, немка, которую я знал с детства, ей тогда было пять лет, а мне тринадцать. Она жила на улице Лаперлье, недалеко от нашего дома. У нее была сестра на год старше. Отец приводил их в бар по воскресеньям. Меня привлекло ее лицо. Она росла и становилась все красивее. Я учил обеих сестер танцевать и водить машину. Их мать меня очень любила, она начала учить меня немецкому. Когда в шестнадцать-семнадцать лет они захотели вечером ходить в кино, гулять, мать говорила им: «Хорошо, но с Фернаном!» Я сохранил о них приятные воспоминания. Это была самая красивая девушка из всех, с которыми я гулял. Чертова судьба: в 1961 году из»-за «событий» я решил уехать на Таити на три месяца. Я остался там на двадцать три года! На тринадцать лет я потерял ее из виду, но так искал ее через общих друзей, что узнал наконец, что она замужем, мать семейства. Она жила в Касси, рядом с Марселем. Я отправился туда и устроил ей сюрприз. Я переоделся в араба, тюрбан, джеллаба и накидка на плечи, и пошел звонить в ее дверь. Никого. Я звоню и звоню у входа в дом. Результат: выходит ее свекр, старый алжирский француз, и оскорбляет меня: «Убирайся, иди продавать свои покрывала в своей стране!» А я нагло звоню дальше. Люси в конце концов стало любопытно, что бы это могло быть. А поскольку я продолжал звонить без остановки, она в итоге узнала меня: только Фернан способен на такое! Мы посмеялись и поплакали, увидевшись спустя столько лет. Я также встретился с ее сестрой и матерью, которой сейчас девяносто лет; она обожает меня, как родного сына.