Фернан Меиссонье рядом с автомобилем «Опель Олимпия», подаренным ему матерью на двадцатилетие
Говорят, что во Франции семьи экзекуторов женили своих детей между собой. Но не в Алжире. У Роша было четыре дочери и сын, у Берже — дочь, у Каррье — дочь, у Доде — дочь, у Сельса — три красивых девочки, у Баро — дочь. Кроме Роша, сын которого не захотел пойти по его стопам, я не знаю экзекутора, у которого был бы сын. У меня сейчас тоже дочь. Таким образом, у экзекуторов Алжира нет наследника мужского пола. Ну и, стало быть, хоть у них и были дочери, я никогда не пытался с ними познакомиться. Ни с дочерью Каррье, ни с дочерью Баро, которым было на четыре-пять лет меньше, чем мне, ни с дочерьми Сельса, которые были действительно очень красивы, но намного моложе меня. Дочери Берже было, наверно, на два года больше, чем мне, я никогда ее не видел. Нет, никогда я не пытался их увидеть. У меня были свои подружки.
Нужно сказать, что в том положении, которое я занимал, у меня было много времени. Я ухаживал за девушками не потому, что был донжуаном, а потому, что у меня было время. Восемь, девять часов в день! Я был свободен. Имел машину. Деньги. Вечера-сюрпризы, всякое такое… Я любил смеяться. И девушки любят смеяться. Если доведешь ее до слез, внимания не привлечешь. Я-то знал много девушек!
Ну вот, с той или с другой, но всегда семья меня принимала. Никогда не было такого, чтобы родители ставили препятствия нашим отношениям. Ни в одной семье не сказали: Как? экзекутор? О нет! Конечно, тот итальянец, когда узнал, что я экзекутор, он решил познакомиться с моим отцом. Чтобы узнать, было ли у меня положение, достойное его дочери. И все! Но не было такого, чтобы сказать: нет, мы запрещаем! И когда говорят, что экзекуторы женятся только в своем кругу, на дочерях экзекуторов, это полностью неверно. В итоге мать моей дочери, Симон, я встретил на Таити. И тут выяснился невероятный факт, невероятное совпадение, если такое придумать, никто не поверит: фамилия бабушки моей девочки была Гильотен! Я и вправду был предназначен для этой работы!
Работа и подработка
У меня было много времени, мне было легко ухаживать, но тем не менее я не бросал дела. Несмотря ни на что, у меня была голова на плечах. Меня в жизни всегда выручал дар зарабатывать деньги играючи. Всю свою жизнь я развлекался и при этом зарабатывал деньги! Коммерция у меня в крови. Уже в возрасте десяти лет, в детском лагере в Бен Чикао рядом с Медеа. Мама писала мне, посылала открытки. А я менял эти открытки на карандаши. Для меня эти открытки, когда я их уже получил, не имели большой ценности, а вот карандашами можно было пользоваться. И с другими ребятами я менялся, открытку на карандаш. Ведь карандаш — нужная вещь.
Позже чего я только не делал, чтобы заработать на жизнь без большого труда. Например, я занимался сбором лома. Я решил, вот, многим не хватает железа. В то время в Италии, в Японии не хватало железа, у них не было железных рудников: дефицит железа. Сейчас они этого уже не делают, а тогда они покупали железный лом. Продавать его было выгодно. Было два итальянских корабля, которые грузились железом по самые борта. У меня тогда, помню, был автомобиль 2CV. Однажды на краю дороги я вижу газовую плиту. Останавливаюсь, открываю багажник, загружаю плиту и уезжаю. Девушка, которая была со мной, удивленно спрашивает: «Что ты такое собираешь?» А газовая плита — это десять-двенадцать килограмм, из литого железа. Литье стоило тогда… кажется, 0,50 старых франков за килограмм. То есть в сумме от 7 до 10 франков, три-четыре литра горючего! Я покупал и продавал железный лом, вот и все дела. Позади бара был огромный двор. Я там устроил жуткую свалку старья. Когда у меня набиралось пять-шесть тонн лома, я приезжал на грузовике и продавал медь и железо оптом. А мальчишки сообщали мне: там-то я видел то, а там есть старый мотор… И оп! мы за ним ехали. Мотор от «Юника» был алюминиевый, это стоило дороже, чем железный лом, но — внимание! — нельзя, чтобы с ним вперемешку было железо. Поэтому мы ломали молотком. Я все это разделял, меня это забавляло! И я забирал алюминий. И все в таком духе. Мне это нравилось.
Потом в 1957 году я нанялся в охрану порта Алжир. От мола Бийяр, находившегося рядом с маслозаводом Тамзали, и до адмиралтейства, до набережной Транза все набережные Алжира составляли пять километров в длину. Нам платили морские компании. Нашей обязанностью было наблюдать за набережными и предупреждать кражи. Потому что кражи на набережных происходили и днем, и ночью: кражи машин, запасных колес, всего такого… Таким образом, нашей обязанностью было наблюдение. Мы присягали задерживать воров, но вместе с морской таможней мы были в первых рядах желающих попользоваться! На набережных были десятки тонн разнообразных товаров, сложенных во всех углах. Шло ужасное расхищение. Ящики фруктов, овощей, всего прочего. Я брал и отдавал. В итоге каждый день по двадцать кило картошки или чечевицы, горошка пли кофе я отдавал или Зоре, моей служанке, или друзьям, потому что дома нас было всего трое. Я никогда не продавал этих продуктов, я был счастлив доставить удовольствие несчастным. Я был, в некотором роде, социальным бандитом. В 1755 в Валенсии бедного Мандрина колесовали за те же действия!
Так вот, вся эта охрана состояла в основном из рабочих, которые так или иначе были безработными. Это не так уж хорошо оплачивалось. Среди коллег я один имел машину, мою 2CV. Когда я дежурил ночью, я привозил приятелей, и они делали обход за меня. Я же снимал заднее сиденье, опускал переднее и таким образом получал место для сна на маленьком матрасе. А взамен я отвозил их на другой день. Когда я не дежурил ночью, я работал таксистом на своей машине! У тех, кто заканчивал в двадцать три тридцать, не было времени вернуться домой из-за комендантского часа с полуночи. И в двадцать три тридцать сын моей служанки будил меня. Я выезжал на машине, ехал забирать четырех-пятерых коллег. Я их отвозил к ним домой, в Баб-эль-Уэд. Они платили около 100 тогдашних франков. Это занимало у меня едва ли пять минут, но так я зарабатывал на горючее на всю неделю. Никакое такси не могло работать после комендантского часа. Но я мог ездить, с моим удостоверением экзекутора. Скажем так, я работал подпольным таксистом. Это меня забавляло. Если меня останавливали в полночь, в час утра, я показывал удостоверение, и меня сопровождали до дома.
В итоге все были довольны. Коллеги были очень довольны тем, что ночевали дома, а некоторые еще и тем, что не ходили босыми. Потому что иногда после казни я забирал старые башмаки осужденных. Потому что эти башмаки без задника падали на землю, когда человека опрокидывали. Иногда на них было немного крови, но я их мыл и отдавал их несчастным, нищим на набережных. Так один араб сказал мне однажды: «Ты хороший христианин, хороший француз. Ты думаешь обо мне. Да защитит тебя Господь!» Знал бы он, откуда они! Я их отдавал, потому что думал, а зачем их выбрасывать? Я ему не скажу, откуда это, а у него будет пара башмаков. Так вот.
Пока я работал на набережных, у меня родилась идея быть в той или иной мере контрабандистом. В порту Алжира была контрабанда. На кораблях, приходивших из Японии, были разные джинсы, рабочая одежда кочегаров, часы. А тогда часы и спецовка были предметом подпольной торговли. Сейчас уже так не делают, но тогда рабочие носили спецовку. А она стоила… помню, они продавали ее за 7 тысяч старых франков, брюки и куртку. Я же покупал за 1500 и продавал за 2500. Но я хотел знать, куда они их сбывали. Потому что были арабы, продававшие это все потихоньку, без налогов. И я хотел знать, кто был там главным. Чтобы пойти напрямик. Через несколько раз я узнал, кто был главным. Я пошел к нему напрямую. И потом перепродавал ему по 4000 франков — старых франков — спецовку, джинсы. Это было незаконно. Это было… пфффф… Вот чем я иногда занимался, такими вот вещами. А потом я купил грузовичок. И снова занялся ломом. У меня было столько свободного времени. Пусть у тебя полно времени, но даже ухаживанием за девушками невозможно все время заниматься. Все работали. И я был не из тех, которые могут сидеть в баре и играть в карты. Это бы меня достало; вот я и занимался тем, что меня забавляло.
В порту Ачжира каждая компания, складируя товары даже на открытом воздухе, платила сбор с квадратного метра. А я заметил, что на набережных валялось множество использованных поддонов. Деревянные поддоны иногда ломаются. И вот там валялись кучи этих деревянных остатков, иногда оставаясь там месяцами. А потом приходили полицейские и накладывали штраф. Если морские компании — их там было как минимум десять, и среди прочих — «Морские сообщения», «Трансатлантическая компания», — если они не убирали валяющиеся поддоны, они должны были платить штраф, зависевший от времени и от занимаемой площади. Ну вот, а я дарю полицейскому порта блок сигарет, а он угрожает штрафом «Трансатлантической компании» из-за этих ломаных поддонов и в зависимости от занимаемой площади. Через два-три дня я иду по компаниям. В «Компании Ле Борн» я говорю: «Вы не продаете дерево, которое валяется на набережной?» Они: «Вы это все уберете и даже ничего не заплатите, но только быстро! иначе нам придется платить штраф. Вот уже месяц, как у нас лежит этот хлам». Оп! И две тонны дерева бесплатно! И потом я шел в мавританские бани. Они там покупали дрова для отопления бань. Я брал с собой двух-трех арабов из мавританских бань и сына хозяина, и я ехал в порт на грузовичке. Так я поставлял дрова для отопления мавританских бань Эль-Биара, в верхней части Алжира. Мы ехали к мостовому крану. Взвешивали. Там было, положим, пятьсот, шестьсот килограмм. Они выгружали и платили мне по одному, по полтора франка за килограмм. И сразу я получал денег… сразу на неделю. За три рейса. Детская забава! Да еще иногда были банановозы. Когда судно шло из Африки, оно перевозило также птиц, обезьян… В Алжире у всех служащих национальной безопасности[19]и легионеров были обезьяны. Я уверен, что алжирские французы вспомнят, что в 1957–1958 году в Алжире служащие национальной безопасности и легионеры всегда держали одну или двух обезьян в своем джипе. Так вот, это я продавал им обезьян. Я покупал маленьких обезьян из Конакри. Да, я перепродавал маленьких обезьян и птиц. Я выносил обезьянок из порта, не проходя через таможню. Покупал одну, двух, трех обезьян, постепенно, когда приходили суда. Вот такие штуки нравились мне и позволили мне купить у тети пять квартир в 1958 году. Мне было всего двадцать семь лет. Я был состоятелен и счастлив.
Под Рождество в Ачжире, в самом центре, на почте, кто-то продавал маленькие веточки сосны. Ветка сосны, она обычно перекручена. Но целая сосна — нет, бывают великолепные маленькие сосенки. Видя это, я придумал одну штуку: с одним приятелем мы срезали сосенки. Во время комендантского часа мы срезали пятнадцать-двадцать сосенок. Все это я привозил к одному арабу и говорил ему: «Ты хочешь заработать на жизнь? Будешь продавать елочки. Если увидишь фликов, то уходи, у тебя нет разрешения». Он шел в самый центр, на главную почту на улице Исли, это, скажем так, Елисейские поля Алжира. За пять минут двадцать сосен расходились. Но тут один арабский торговец устраивает шум, говорит моему парню: «Как? Ты продаешь сосны? Я заплатил за разрешение, а ты просто так пришел!» И он идет в полицию и того закладывает. Тогда я пошел поговорить с арабом, нашел его и сказал: «Что тебе мешает? Недоволен, что тот парень тоже продает?» «Да», — говорит мне он. «Замечательно, говорю, поди встань в другом месте! А? Он тоже хочет заработать себе на жизнь…» И я поставил второго араба на ту же торговую точку. А потом ушел. На другую торговую точку я поставил Каддура, простачка с той улицы. Его называли Тино Росси, потому что у этого типа был красивый голос. Тут уж смеху было! Я поставил его перед мясной лавкой моего друга. И сказал ему: «Каддур, послушай, вот ты продаешь сосны. Если видишь, что женщина колеблется, покупать ли по восемьдесят, скажешь ей семьдесят, хорошо?» Приходит женщина, я стою в нескольких метрах и слышу, как женщина говорит: «Ты мне ее за восемьдесят уступишь?» — А он: «Если хочешь, за пятьдесят…» Тогда я говорю ему: «Я такого не говорил!» А он мне: «Ты же мне сказал снижать цену….» Вот был бедняк… Я оставлял ему комиссию, а остальное забирал.
Так я занимался всем понемногу. Изучал потребности. Например потом, когда я поехал на Таити, я заметил, что не хватает домработниц. Что же, сказал я себе, это хороший бизнес. И я создал «Домработницы Таити». Сейчас мне уже семьдесят лет. Если бы мне было тридцать, я бы отправился на разведку в Восточную Европу. Туда привозил бы сахар, кофе… оттуда — богемский хрусталь и подобные вещи. Занимался бы меновой торговлей, вот! даже покупал бы на Кубе, на долгий срок. Но это вещи, которые можно делать, когда тебе на сорок лет меньше. Это я объясняю своей дочери, но она не разделяет моей точки зрения. Она предпочитает жить на Таити. А ведь можно заработать деньжат. Вот мой отец… он подключался к электричеству, чтобы устраивать балы, он не платил налогов… Это махинация. Скажем, это не так страшно, хотя и несколько ненормально — не платить налогов. Но нападать на банк или еще что, или угнать у кого машину — нет, никогда! Все эти мелкие махинации приносили мне денег и забавляли меня. Но при этом я не нуждался в этих деньгах для жизни. Это была игра. Не то чтобы у меня денег куры не клевали — хотя большую часть я откладывал — но это позволяло мне все-таки хорошо жить. Делать подарки девочкам, приглашать их и друзей на спектакли. Беко, Брассен, Далида… все веселились! Да, я все-таки зарабатывал денег. И счастье, что у меня есть деловая жилка, мне это позволило затем обогатиться на Таити, заниматься различными делами. А нет — какое дело? у меня, скажем так, всего четырех лет до школьного аттестата не хватает! Какая уж тут профессия.
Сейчас, вспоминая, я никак не мог понять, как мне удавалось вести дела. Отец тоже делал что-то, но не так, как я. У меня, как я уже сказал, всегда была идея, что можно сделать полезного. Это послужило мне в жизни. Действительно, стоит только иногда задать вопрос, что же люди сейчас любят? И предложить что-нибудь, отвечающее спросу. Пожалуй, именно так я заработал денег играючи. Без диплома. Господин Лебиан, бывший комиссаром по авариям на Таити, научивший меня играть в шахматы, говорил: «Господин Мейссонье, очень жаль, что вы не остались в школе до двадцати лет, сейчас вы были бы миллиардером». Я ему ответил: «Хорошо, у меня было бы, пожалуй, славное положение, но я совершенно уверен, что вел самую приятную жизнь, какая только бывает, особенно с точки зрения свободы. Ни хозяина, ни руководства рабочими». Да уж, я приятно жил. Я был свободен.
Официальные удостоверения экзекуторов Мориса и Фернана Мейссонье (почерк Мориса Мейссонье)
Бригада
Обычно при казни на гильотине в бригаду входят минимум четыре человека:
• Главный экзекутор. Это ответственный за казнь. На деле работа главного экзекутора — давать указания при сборке и разборке гильотины, подписывать освобождение из-под стражи и запускать падение лезвия.
• Первый помощник. Он обычно выполняет роль «фотографа». Да, одного из помощников называют «фотографом». На профессиональном языке «фотографом» называют помощника, стоящего у края гильотины со стороны головы: он видит осужденного через отверстие ошейника. Когда осужденного опрокидывают, он проводит руки между стойками гильотины, берет его голову и тянет как можно сильнее, чтобы тот не втянул голову в плечи. Он держит голову в руках после падения лезвия. Во всяком случае, так делал я, когда стал первым помощником. Быть «фотографом» — это обычно дело первого помощника.
• И два других помощника, чтобы привести осужденного.
На самом деле в Алжире с увеличением числа казней и особенно множественными казнями в ходе «событий» с 1956 был назначен пятый помощник.
Экзекуторы Алжира
1. Рош Анри, помощник с 1906, главный экзекутор в 1928, заменил на этом посту главного экзекутора Пьера Лапейера, скончавшегося 2 мая 1928 года.
2. Берже Андре, родился 12 ноября 1895 года в Париже, первый помощник с 15 мая 1928. В 1944 Берже увольняется со своего поста из-за разногласий со своим дядей Рошем Анри, который был уже очень пожилым. Он заменен неким Буайе, который умирает через восемь дней после своего назначения. Вследствие происшествий, случившихся в ходе одной из казней, Анри Рош отправлен на пенсию. Мой отец пригласил Берже вернуться в бригаду. Он назначен главным экзекутором в 1945. Скончался 9 сентября 1956 года в Алжире.
3. Мейссонье Морис, родился 12 февраля 1903 года в Алжире. Доброволец с 1928; назначен помощником 31 января 1943; первый помощник с 1 июня 1950; главный экзекутор с 1 января 1957.[20]Скончался 26 февраля 1963 года в Ницце.
• Главный экзекутор Берже Андре.
• Первый помощник Мейссонье Морис.
• Помощник Каррье Марсель.
• Помощник Доде Жюстен.
В 1956 году, ввиду большого числа казней, понадобился пятый помощник. Отец попросил Берже о моем назначении, но Берже предпочел утвердить Фортена, который и был назначен.
1956 (назначение пятого помощника)
• Главный экзекутор Берже Андре (кончина Берже 9 сентября 1956).
• Первый помощник Мейссонье Морис.
• Помощник Каррье Марсель.
• Помощник Доде Жюстен.
• Помощник Фортен Бернар.
• Главный экзекутор Мейссонье Морис.
• Первый помощник Каррье Марсель.
• Помощник Доде Жюстен.
• Помощник Фортен Бернар.
• Помощник Риера Пьер.
Начиная с июня 1957
• Главный экзекутор Мейссонье Морис.
• Первый помощник Каррье Марсель.
• Помощник Фортен Бернар.
• Помощник Риера Пьер.
• Помощник Мейссонье Фернан (22 июня 1957), доброволец с 1947.
Конец 1957
• Главный экзекутор Мейссонье Морис.
• Помощник Риера Пьер.
• Помощник Мейссонье Фернан.
• Помощник Лоти Эрнест.
Октябрь: увольнение по собственному желанию Фортена Бернара. 1 января 1958
• Главный экзекутор Мейссонье Морис.
• Первый помощник Мейссонье Фернан (1 января 1958).
• Помощник Риера Пьер.
• Помощник Лоти Эрнест.
• Помощник Сельс Жорж.
Март 1958 — увольнение по собственному желанию Лоти Эрнеста.
Апрель 1958 — увольнение по собственному желанию Риера Пьера.
Новая бригада с 1 мая 1958
• Главный экзекутор Мейссонье Морис.
• Первый помощник Мейссонье Фернан.
• Помощник Баро Анри.
• Помощник Сельс Жорж.
• Помощник Воссена Жозеф.
Постановление от 12 ноября 1964 года положило конец их функциям.
На сегодня из всей бригады лишь я один еще жив…
Когда мой отец был первым помощником, думаю, он никогда не исполнял роль «фотографа». Хотя это была его обязанность. Но поскольку Каррье любил это делать, отец позволил ему продолжать этим заниматься. А он, стало быть, с другим помощником подводил осужденного. Я стал первым помощником именно после смерти Каррье.
Риера сменил Каррье, но уволился через несколько месяцев. И с этого времени «фотографом» был я. Мы разделяли работу. У нас была крепкая бригада, состоявшая из хороших друзей.
В принципе, будучи главным экзекутором, отец должен был только руководить действиями других и запускать механизм. Но иногда все же он становился на подмогу другим. Более того! Он сначала был помощником, затем первым помощником и наконец главным экзекутором. Так вот, он делил жалованье с другими. Да, мой отец делил свое жалованье главного экзекутора с другими помощниками. Уже когда он был первым помощником, он делил свое жалованье с двумя другими помощниками. Это был его коммунистический дух. По смерти Берже, когда он стал главным экзекутором, отец брал свою плату, мою и трех других помощников и делил на пять равных частей, не считая командировок и количества голов. Это только он мог делать, никакой другой главный экзекутор не делил своих денег с помощниками. Когда Рош, а затем Берже были главными экзекуторами, они брали себе свои деньги. А отец делил все на пять частей. Его интересовали именно его обязанности. Я думаю, это его коммунистические настроения, которые он сохранил в неприкосновенности. Именно по той причине в бригаде было полное взаимопонимание и в конце концов мы могли осуществлять казни с невероятной быстротой. Оказавшись у скамьи, осужденный жил не больше трех секунд.
Зарплата за смерть
Помню, рабочий, например шофер, зарабатывал 45, ну 50 тысяч. Именно столько зарабатывал отец на должности главного экзекутора. Я, будучи первым помощником, зарабатывал немного меньше. Это было в 1965. Потом, в ходе «событий», было много казней, и поэтому нам удваивали или утраивали зарплату, да еще со всеми премиями: монтаж, демонтаж, премия за голову, за командировку… С приходом «событий» нам добавили еще 12 тысяч франков, старых франков, — премию за риск. И еще 3 тысячи старых франков — премию за голову — сегодня это 30 франков — за каждую казнь. И потом столько-то за монтаж, столько-то за демонтаж… И когда мы стали делать столько казней в месяц, разумеется, в итоге получалось три-четыре минимальных размера оплаты труда. Да, в месяц мы получали три-четыре минимальных размера оплаты труда. Без налогов. Как экзекутор я никогда не платил налогов. Вплоть до моего отъезда на Таити, когда мне было тридцать лет, в Алжире я никогда не получал ни одного требования об уплате каких бы то ни было налогов как экзекутор. Что же до бара-ресторана, то тут мы платили налоги.
Вот наши заработные платы за месяц на 1958 год:
Главный экзекутор = 43 333 старых франка (или 433,33 франков)
Первый помощник = 27 500 старых франков (или 275 франков)
Три других помощника = 21 600 старых франков (или по 216,72 франков каждый).
Командировочные в день:
Главный экзекутор = 1820 старых франков (или 18,20 франков)
Первый помощник и три других помощника = 1400 старых франков (или 14 франков)
Монтаж и демонтаж:
500 х 2 = 1000 старых франков (или 10 франков) на каждого помощника.
За монтаж и демонтаж главному экзекутору не платили, поскольку он лишь давал указание. Эту премию получали только четыре помощника. Но мой отец имел обыкновение нам помогать.
Премия за голову (за каждого казненного):[21]
Главный экзекутор = 3 тысячи старых франков (или 30 франков)
Первый помощник = 2500 старых франков (или 25 франков)
Три других помощника = 2 тысячи старых франков (или 20 франков) каждый
+ Премия за риск =12 тысяч старых франков (или 120 франков)
Таким образом, мы иногда зарабатывали до трех, может быть, четырех минимальных размеров оплаты труда, когда выполняли пятнадцать-двадцать казней в месяц. Да, бывали месяцы, когда было много казней, казни многих осужденных одновременно, как в феврале 1957, когда было двадцать казней, особенно в Константине.
Двадцатого июня 1957 г. в Алжире нужно было казнить восьмерых осужденных. Отец решил осуществить четыре казни двадцатого и четыре двадцать второго. Так же и 9 октября 1957, три в тот день и три — на следующий, 10 октября, в Алжире. В Константине, три казни 29 апреля 1958 и три 30 апреля. То есть когда было шесть осужденных, мы казнили троих в один день, а еще троих на следующий. Сборка-разборка гильотины… таким образом нам дважды за нее платили. Но главное — отец хотел повидать семью, друзей в Оране или в Константине. Мы оставались еще на один день. Самолет и экипаж ждали нас…
В книгах о палачах говорят, что палач был пария и что он писал королевскому прокурору, умоляя о небольшой прибавке к зарплате. Это отец делал. Но это было скорее формально, это входило в правила игры. Мы не нуждались в этом, чтобы жить. У меня есть письмо отца к прокурору, в котором он просит повысить зарплату. Он там пишет, господин прокурор… чтобы дать средства на пропитание моей скромной семьи… повышение зарплаты… времена тяжелые… и все такое.
Когда отец написал это письмо, я ему сказал: «Ну ты и раздул дело!» И правда, подумать только, генеральный прокурор имел зарплату чиновника, а мы с нашим баром зарабатывали в два или в три раза больше. И мы просим о прибавке! Разумеется, у нас не было профсоюза, который бы нас защищал! Профсоюза экзекуторов Франции и Алжира! Мы были бы последними клоунами, если бы вступили в профсоюз. В Общую конфедерацию трудящихся, почему бы нет? На эту тему один охранник рассказывал мне, что после жалобы, поданной одним приговоренным к смертной казни, считавшим, что его адвокат плохо его защищал, адвокат сказал ему: «Вам остается только в профсоюз вступить!» Остроумно, ничего не скажешь. Так вот, по поводу того повышения зарплаты я сказал отцу: не надо валять дурака. Подумать только, у Жюстена Доде был бар, а вместе с братьями он владел самой большой зеркальной мастерской в Алжире. Что у Каррье было два ночных клуба. И что все остальные помощники являлись владельцами баров. Нет, по правде, не стоило ждать прибавки. Мы только «умоляли» о ней. Как сказал кто-то, мы лили «кошачьи» слезы.
Так вот, по этой причине я сомневаюсь в том, о чем свидетельствуют некоторые историки, говоря, что экзекутору деньги кидали под стол. Да, я где-то читал, что жалованье «палача» бросали ему под стол в знак презрения. Или что из-за своей профессии он умирал с голоду. Это же глупости. Читатели, прочтя это, сочтут нас нищими. Но мы не были босяками. Экзекутор занимает эту должность, если он того хочет. Никто не заставляет его работать по этой профессии. Я, например, если мне бросят три франка, если мне бросят мой заработок, как отбросу общества, я так далеко пошлю этого прокурора! Я вам не лакей! Я это дело брошу, а у прокурора больше никаких казней. Я уйду, он за мной следом побежит! Я не знаю, как жили экзекуторы во Франции, но я сомневаюсь в правдивости этих историй.
Когда я вместо отца ходил подписывать наши служебные ведомости к генеральному прокурору Мушану, я одевался скромно. Я старался не надевать своих ботинок, сшитых по мерке у Капо, или кольца с бриллиантом в один карат. Это было бы неудобно. Да уж, у прокурора была не блестящая зарплата, во всяком случае, не соотносящаяся с его высоким положением. Это мое мнение. Так вот, после той истории с письмом о прибавке, помню, прокурор сказал: «Вы просите прибавки? Но господин Мейссонье, смотрите, у меня больше трех сотен прошений от лиц, желающих стать экзекуторами. Бывшие военные, жандармы в отставке… И они предлагают свои кандидатуры бесплатно, ради Правосудия. Разумеется, я не буду нанимать кого-то бесплатно, и я могу повысить вам жалованье, но не могу все же его удвоить или утроить. Это от меня не зависит!» И самое смешное в том, что в письме отец написал: «для пропитания моей семьи»… в то время как на самом деле, если бы ему сказали: «Мы вам не поднимем зарплату, и даже мы больше совсем не будем вам платить», он бы продолжил этим заниматься. Да, отец продолжил бы этим заниматься, потому что он гордился своими обязанностями. И он исполнял их наилучшим образом. К нему всегда все хорошо относились. Кроме осужденных! Он любил свою работу, и хотя любил также посмеяться, он ни в коем случае не валял дурака с гильотиной. Да, я уверен, что отец согласился бы продолжать исполнять свои обязанности без оплаты. Если бы какой-нибудь журналист предложил отцу сфотографировать казнь и поделить миллионы, отец никогда бы не согласился. Я же, будучи серьезен в своей профессии, был более реалистом. У меня возникала идея сфотографировать казнь, но отец не захотел. Мне следовало ослушаться отца и сделать снимки казни. Сейчас это были бы исторические свидетельства исключительной ценности.
Что касается зарплаты, я был удивлен тем, как все происходило в Англии. По делам своего музея я ездил в Лондон. Я купил веревку, на которой вешали, и многие другие предметы, среди которых паспорт Пьерпойнта.[22]По словам одного английского антиквара, с которым я встречался, Пьерпойнт, английский главный экзекутор, был довольно богат. Он владел двумя пабами, к нему хорошо относились журналисты и население. Я встречался с Сидом Дернли, помощником Пьерпойнта, очень симпатичным человеком. Он должен был приехать ко мне в Фонтэн, но, к несчастью, умер в 1994. Он объяснил мне, какой была жизнь их экзекуторов, — не имевшая ничего общего с нашей. Так я узнал, что экзекутор в Лондоне не получал зарплаты. Я-то думал, что им платили помесячно, как нам. Так нет! Им платили за каждую казнь. Всего несколько фунтов стерлингов, мало до смешного! В 1988 или 1989, после того, как со мной связался друг Пьерпойнта, я поехал в Лондон. Нас должны были показывать по телевидению в сюжете о смертной казни. В последний момент Пьерпойнт стал отказываться от участия в передаче. Он требовал, чтобы ему заплати ш вперед, а особенно обозлился, когда его заставили ждать. Нужно сказать, что с возрастом Пьерпойнт становился все скупее. Он считал себя звездой. Он дошел до того, что требовал 10 фунтов за автограф! А самое смешное — в том, что он уволился с должности экзекутора, потому что в ходе казни, в последний момент, в последнюю минуту осужденного помиловали. И раз осужденный был помилован, они ему вообще ничего не заплатили. Он рассердился, потому что его побеспокоили без дела! Он уволился. Это погано выглядит. Он очерняет профессию. Да, бесчестит профессию. По-моему, это бесчеловечно — увольняться по такому поводу. Не знаю, я бы не уволился. Про того парня я бы сказал, вот здорово, ему повезло, он спасся. Как говорят, Inch Allah![23]Нет, я бы не уволился из-за 20 или 50 франков! Речь же идет о человеческой жизни! Наоборот, раз этого помиловали, тем лучше для него! Нужно ли быть экзекутором, чтобы зарабатывать 150 франков? Да уж, погано это выглядит. Это мне не понравилось. Нет, правда, это меня разочаровало.
И потом, в Англии набор на работу тоже проводился совершенно по-другому. Это было нечто вроде конкурса. Сначала искали желающих. Затем они должны были пройти медицинский осмотр и нечто вроде психологического обследования. Врачи их выслушивали, выстукивали… Смотрели, выдержит ли сердце, эмоции — нет ли проблем. Так выбирали четверых или пятерых, а затем призывали, когда была казнь.
Один экзекутор и один помощник на осужденного. Для обыкновенной казни был только один экзекутор и один помощник. Если было два осужденных: второй экзекутор и второй помощник. Так вот! Они записывали вес осужденного, чтобы вымерять длину веревки для повешения. Высота падения соотносилась с весом осужденного, потому что если человек весом в сто пятьдесят кило упадет с двух метров, у него, скорее всего, голова наполовину оторвется. И наоборот, если осужденный был легок, как перышко, падение могло происходить с полутора метров или с двух.
Охранники приводили им осужденного на площадку эшафота, после того как он помолился, выпил чаю, поел или покурил, если ему этого хотелось. Экзекутор кожаными ремнями связывал ему щиколотки, бедра и запястья. Затем на голову надевал мешок (капюшон) и надевал веревку вокруг шеи, со скользящим узлом сбоку, на высоте уха, точно под ухом. Когда скользящий узел был приведен в надлежащее положение, экзекутор надевал на него резинку, которая его поддерживала. Я спросил у Сида, зачем нужна эта резинка. Он ответил, что это для того, чтобы узел не развязался при падении. Когда помост открывается, осужденный сразу падает в пустоту, и под его весом ломаются шейные позвонки. Они оставляли осужденного висеть более тридцати минут, до тех пор пока не последует смерть, как гласит закон. Да, вот что мне рассказал Сид Дернли, английский экзекутор, когда я ездил в Лондон.
Мы тоже получали премии за казнь. Но при этом у нас была зарплата. Нам платили, даже когда не было казней. Если их не было год или два, нам все равно капала зарплата. Как подумаю об этом… если подсчитать часы работы, так мы были более чем хорошо оплачиваемы, потому что… кроме периода «событий» мы работали несколько часов в год. Так вот, нам очень хорошо платили за несколько часов в год. И потом у нас было социальное обеспечение. У меня до сих пор осталось алжирское свидетельство.