Глава 16. Мы неверно понимаем мир
Вторая неделя июня
Я уже как-то говорила Вам о законе йоги всей жизни — когда начинает происходить нечто очень важное и хорошее, могучие нехорошие силы тоже оказываются побеспокоены и пытаются помешать хорошему. Быть может, это как-то связано с тем, что начинают открываться каналы. А может быть, это дурные каналы противоборствуют, сражаясь за собственное существование.
Как раз в ту ночь, после нашей с комендантом первой атаки на эгоизм изнутри, ко мне под навес пришел пристав, когда я уже спала.
Вечный зарычал, и я немедленно проснулась. Стояла поздняя и ветреная ночь: приближались летние дожди. Однако, благодаря почти полной луне, я в мгновение ока смогла различить пристава. Его запах — запах выпивки — казалось, в первый же миг заполнил собой всю комнату.
Вечный уже было приготовился к прыжку, но я успела поймать конец веревки, за которую я его привязывала ради старухи хозяйки — от греха подальше.
— Не бойся, — раздался низкий смех пристава, — нечего бояться. Просто подумал, что мы могли бы поговорить и…, - его тень покачнулась в дверях, и он шагнул внутрь. В одной руке он держал глиняный кувшин, а другой шарил в темноте. Слишком поздно было урезонивать его.
Мы с Вечным повидали многое на своем веку. И у нас был особый знак на случай тревоги. Я выкрикивала слово «Вам!» на нашем с ним языке, после чего мы бросались наутек.
— Вечный! Вам! — выкрикнула я и вскочила с постели. Пристав неуклюже попытался схватить меня, но я увернулась, обрушив на него ткацкий станок, и бросилась к двери. Вечный проскочил у пристава между ног, волоча за собой веревку, и вот мы уже неслись под лунным светом, направляясь к околице.
Пока мы бежали, я думала. Мы никак не могли направляться в сторону тюрьмы и главной дороги-, слишком много людей, да и рассвет не так далек. Но продираться через поля, с другой стороны, было не на много лучше: я по опыту знала, что нас легко было бы выследить по утру.
И тут я вспомнила нечто, что говорила когда-то моя бабушка, о том, что лучше всего прятаться на самом видном месте. Так что я остановилась у моста, совсем неподалеку от дома моей хозяйки, и мы вдвоем забрались под него. Мы сможем оставаться здесь, два, а то и три дня, как раз в том месте, откуда начнутся поиски. А когда они все уйдут достаточно далеко по вымышленным следам, мы отправимся потихоньку в Варанаси. Мне придется оставить книгу и мои записки. Я знала, что Катрин бы согласилась с моим решением. Я запишу все, что смогу вспомнить, когда мы доберемся до Учителя.
Мы ждали, поначалу в напряжении, а потом ненадолго задремывая.
Через какое-то время я решила, что пристав, вероятно, отправился домой спать, допивая из кувшина. Я свернулась калачиком, сберегая тепло моего львенка все грудью, забравшись как можно глубже под мост.
Что-то разбудило меня, словно предчувствие. Я выглянула с той стороны, где встречалась тень от моста и лунный свет. И там, в молочном сиянии, я увидела крошечный серебристый завиток — белесый, свернутый змеей. Какое-то время я разглядывала его, пока не поняла, что это: другой конец веревки Вечного.
Я начала втягивать ее, но тут сверху со скоростью молнии показалась рука. Веревка натянулась струной, и тельце Вечного было вырвано у меня из рук и втянуто на мост. Я мигом выкатилась в темноту.
Я слышала, как Вечный хрипит, болтаясь в воздухе.
— Я убью его, — проговорил пристав.
— Я знаю.
— Ты сейчас же пойдешь со мной, назад в тюрьму. Обещай.
— Обещаю. Отпустите его.
И он бросает Вечного в грязь, дрожащего и захлебывающегося. Я спускаюсь за ним, вся дрожа, пытаясь развязать веревку на его шее. И он поднимает на меня взгляд беспомощных глаз, и я беру его на руки, как ребенка, и мы следуем за страшным приставом обратно в тюрьму. Рано утром пристав ушёл. Через час он вернулся со старухой и, дождавшись коменданта, повёл её в кабинет. Никто даже не взглянул в мою сторону. Потом женщина отправилась восвояси, а комендант вызвал меня к себе.
— Тебя же предупреждали… — вздохнул он, выпроводив пристава и закрыв за ним дверь. — Я ведь ясно сказал — о побеге и не мечтай.
— Это был не побег, господин. Я убежала, потому что…
— Не побег, но убежала?
— Всё было не так, господин. Просто пристав… он был пьян. Он вошёл ко мне, когда я спала, и…
— Хватит! — сердито прервал он. — Я слышал совсем другое. Есть свидетели.
— Свидетели?
— Старуха видела, как ты убегала. Она сообщила приставу, и ему, к счастью, удалось поймать тебя, прежде чем… до того, как это сделал бы кто-то другой. Ты должна быть ему благодарна.
— Всё было не так, — тихо, но уверенно повторила я. Мной овладело странное спокойствие. — Они оба лгут.
Комендант нахмурился, пристально глядя мне в лицо, но правда была на моей стороне. Он опустил глаза.
— Разберёмся. Но пока у меня нет оснований не верить королевскому приставу и почтенной жительнице города. Поэтому… — Он грустно посмотрел в потолок, потом снова на меня. — Короче, я должен тебе объявить, что ты признана виновной в нарушении законов королевства, касающихся бегства из-под стражи, и поэтому будешь содержаться в тюрьме как преступница — столько, сколько потребуется.
Я была готова объяснять, возражать, возмущаться… Будь проклят этот дурацкий городишко с его тупыми полицейскими! Но спокойствие вновь разлилось в моей душе, и я промолчала. Всё иначе, чем кажется.
Истинная причина глубже. Пришло время применить йогу на практике — так, как учил меня мой наставник.
— Понятно, — сухо произнесла я. — Преступница, заключённая в тюрьму.
Насколько потребуется — наверное, очень надолго. Ну что ж…
Комендант с удивлением поднял брови.
— Похоже, ты не слишком-то беспокоишься.
— Беспокоюсь, — пожала я плечами. — Но не расстраиваюсь.
— Почему?
— Потому что это не изменит того, что происходит. Но кое-что другое — может. Значит, мне придётся кое-что сделать, чтобы его изменить.
— Что изменить?
Я спокойно огляделась, и из спокойствия сами собой родились слова:
— Мне… Мне придётся изменить вот это.
С непоколебимой уверенностью я обвела рукой вокруг себя.
Комендант тревожно огляделся.
— Изменить — это? — повторил он, наморщив лоб.
— Тюрьму, — пояснила я. — Изменить придётся тюрьму.
— Что? — удивился он. — Как так, изменить тюрьму?
Моя речь лилась легко и свободно, словно бы без моего участия.
— Я сделаю так, что тюрьма перестанет быть тюрьмой.
Комендант выпрямился, на лице его появилась лёгкая улыбка.
— Ты хочешь сказать… То есть, ты постараешься внушить себе, что находишься не в камере, а где-то в другом месте?
Мой взгляд стал холодным, почти стальным, как у Катрин.
— Я совсем не это хотела сказать, комендант. Я сказала, что тюрьма перестанет быть тюрьмой, и выразилась, по-моему, достаточно ясно. Вы меня не поняли?
— Я понял… Понял, что ты сказала, но не то, что ты имела в виду.
— И если не поймёте, — резко парировала я, — то никогда не поймёте, что такое йога и как она на самом деле работает. В этом случае вы пронесёте свою боль в спине и все разочарования вашей жизни до самой могилы.
Он печально смотрел на меня, чувствуя, что я права. Как можно было оставить его в таком состоянии, беспомощным и одиноким? Несмотря ни на что, он был моим учеником, и между нами возникли особые священные узы. А ещё он был человеческим существом и испытывал боль, а такие узы вообще не имеют начала.
— Ничего, всё придёт, — вздохнула я. — Я научу вас. Теперь у нас времени сколько угодно… — Я помолчала, собираясь с мыслями. Мы переходили грань, за которой начиналась настоящая йога, и тут требовалась осторожность. — Вам придётся сейчас кое-что выслушать, а потом, уже без меня, подумать над этим.
Он деловито кивнул, словно подобные беседы при таких необычных обстоятельствах были ему не в новинку. — В своей «Краткой книге», — я бросила взгляд на заветные страницы возле его локтя, — Мастер говорит:
Мы неправильно понимаем наш мир —
Вещи кажутся нам собой,
Когда они нечто совсем другое.
II.5D
— В твоих словах всё меньше смысла. — В голосе коменданта появилась нотка раздражения. — Наверное, ты всё-таки расстроилась. Может, тебе нужно отдохнуть, подумать. Пожалуй, я позову…
— Тихо! — воскликнула я. Истина только ещё появлялась на свет, и заблуждение пыталось остановить её. — Тюрьма! Да, тюрьма… она тюрьма или что-то другое?
Он посмотрел на меня обиженно, потом задумался.
— Ну да, конечно. Как и всё на свете.
— А что это значит? — не отставала я.
— Ну… Тюрьма — это тюрьма. Как она может быть чем-то другим? Это место, куда ты попадаешь, если делаешь что-то плохое, и у тебя больше нет свободы — ты не можешь выйти за её стены.
— И, конечно же, — продолжила я, — тот, кто сидит в тюрьме, никогда не ощущает себя полностью свободным, а тот, кто находится снаружи, никогда не мучается сознанием абсолютной неволи. Таким образом, тюрьма никогда не станет волей, а воля — тюрьмой. Потому что… Потому что тюрьма — всегда тюрьма, — выдохнула я, перегнувшись через стол и посмотрев коменданту прямо в глаза. — А воля — всегда воля! — Я приблизила лицо вплотную к его лицу. — Или это только так кажется? — закончила я чуть слышно.
Потом я встала и посмотрела на него сверху вниз.
— Теперь можете звать пристава.