КОНСТРУИРОВАНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В ПЕРИОД РЕФОРМ В РОССИИ

<■*

5 /

■•A- .A,

■ ...» 1

1.1. Общественная ситуация как комплекс внешних условий изменения обыденного сознания

В соответствии с логикой субъектного подхода (Брушлинский, 2003; Журавлев, 1999; Знаков, 2003), в рамках которого социальная группа понимается как коллективный субъект, внешними условия­ми конструирования этим субъектом социальных представлений выступают особенности общественно-политической ситуации, в которых осуществляется жизнедеятельность групп. В современ­ной России внешние условия представляют собой комплекс обще­ственных преобразований, определяющихся как трансформа­ционные, и их последствий для жизни групп.

Трансформационные процессы, осуществляющиеся в рос­сийском обществе в результате реформ, в экономической сфере (May, 1995) уже прошли два важнейших этапа. Первый состоял в макроэкономической стабилизации, во введении рыночных отношений и либерализации цен. Второй заключался в принятии правовых норм по отношению к экономике (законы о банкротст­ве и т.п.). Теперь, на третьем этапе, для того, чтобы созданная си­стема работала, необходимо решить две группы задач: повысить эффективность деятельности политических и экономических институтов (судебной системы, правоохранительных органов для борьбы с коррупцией) и реформировать социальную систему

⁷ ~ 3643

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

(в первую очередь, здравоохранение и образование). Именно эти задачи оказываются наиболее сложными для власти.

Дальнейшее реформирование российского общества натал­кивается на препятствия различного плана, одни из которых являются следствиями просчетов в проведении первых двух этапов реформ, другие обусловлены особенностями бывшей советской системы. Среди существенных осложнений россий­ские социологи и политологи называют разрушительный харак­тер радикальных реформ начала 1990-х годов, который стал причиной ломки социальной идентичности и вверг общество в состояние неопределенности, граничившей с хаосом (Красин, 2003, с. 125). Западные ценности слабо соотносились с россий­скими традициями, резкое обнищание населения порождало недоверие к реформаторам, а «верхушечная» приватизация только укрепила это недоверие. Авторитарная модель полити­ческого сознания, сформированная столетиями истории России, требовала сильного лидера, однако Б.Н. Ельцин не соответство­вал этим требованиям. Он не предлагал ни ясных стратегических целей, ни тактики реформ, соответствующей потребностям общества, не мог противодействовать криминальному беспре­делу. В результате ситуация стала слабо управляемой, нарастала стихийность и в экономике, и в политике, и в общественном со­знании (Шкаратан, 2004; Яковлев, 2005).

Препятствия на социально-психологическом уровне носили множественный, разноплановый характер. Так, Ю.А. Красин (Красин, 2003, с. 126) говорит, прежде всего, о подрыве веры в силь­ное государство и утрате коллективистской солидарности, кото­рые в советское время какой-то мере компенсировали неразви­тость гражданского общества и личностного начала. Г.Г. Дили-генский (2000) раскрывает механизм зарождения агрессивного индивидуализма на этой почве. Автор, на наш взгляд, правомерно подвергает сомнению идею изначальной общинности, соборно­сти и коллективности российского менталитета, во всяком случае, в его советском варианте. В условиях советской тоталитарной системы коллектив, по определению Г.Г. Дилигенского, •— это «горизонтальная структура равных в их зависимости от власти и сплоченных этими властными отношениями» (там же, с. 412). Психологическая интеграция в таких условиях возможна, но она осуществляется не на основе солидарности, общности целей и цен­ностей, а на основе общей «крыши», гарантирующей социальную

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

защищенность. Т. е. социалистический коллектив представлял собой не социального актора, а эффективное средство контроля.

Выйдя из атмосферы господствовавшего в советской системе псевдоколлективизма, человек оказался один на один с государ­ственной машиной, где господствовали лидеры, отличающиеся агрессивным индивидуализмом, «умеющие жить», сколачива­ющие огромные состояния помимо и вопреки интересам основ­ной массы населения. Тяготы жизни и необходимость выжить толкали людей к индивидуалистическим стратегиям поведения, при которых «каждый за себя». Г.Г. Дилигенский называет эту стратегию адаптационным индивидуализмом слабого человека (там же, с. 412). Будучи принужденным рассчитывать исключи­тельно на свои силы, человек не просто ощущает себя авто­номным по отношению к социуму и социальным институтам, но и воспринимает все социальное как враждебную ему среду. В интервью, проводимых автором, эта асоциальная позиция выступала как осознанная установка (там же, с. 414).

Подобные установки «подпитываются» ослаблением мораль­ных норм и, соответственно, нравственного сознания. Нельзя не согласиться с мнением А.Г. Здравомыслова о том, что обще­человеческая мораль, которая еще во времена горбачевской перестройки играла важную роль, в 90-х годах начинает исчезать из массового сознания, заменяясь нравственным релятивизмом. Источником морального удовлетворения у «новых русских» ста­новится псевдорелигиозное «раскаяние». Этот механизм под­держивается силовыми структурами и государством (Здраво-мыслов, 2005, с. 49). Острая конкурентная борьба за ресурсы в верхах, сопровождавшая зарождение экономической элиты общества, не способствовала продвижению людей с нравствен­ными ориентирами, напротив, от элиты требовалась готовность к криминальной войне. Идея справедливости низводилась До пропаганды отмщения, которая тиражировалось в кинопро­дукции и в СМИ (там же, с. 50). Хотя в конфликте государства с экономической элитой массовое сознание россиян, согласно опросам общественного мнения, остается на стороне государ­ства, насаждаемые ценности «дикой конкуренции» не могут не влиять на сознание определенных групп населения.

Наследие советского времени также обнаруживает себя в осо­бенностях того, что Т.И. Заславская называет деятельностным Компонентом человеческого потенциала (Заславская, 2004, с. 7).

Ti

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

Она рассматривает факторы, обусловившие снижение деятель-ностного потенциала россиян, и последствия этого процесса. Особенности русской культуры, исторической традиции, а также недостаточность стимулов к инновациям в советский период привели к тому, что у россиян сформировались патерналистский тип сознания, слабые ценности самостоятельности, независимо­сти, личной ответственности и труда, невысокие деловые каче­ства, низкая способность к самоуправлению и самоорганизации. Вместо активного участия в инновационных процессах огромная масса населения предпочитает адаптационные стратегии, направ­ленные на выживание. Так, например, по данным В.П. Познякова, опрос сельских жителей о предпочтении форм экономической деятельности в новых условиях собственности показал, что 76,6% респондентов ориентированы на старые коллективные формы труда (Позняков, 1997, с. 63).

Эти и другие препятствия на пути трансформационного про­
цесса затрудняют политическое и социальное самоопределение
России. Поскольку государственная и политическая элиты не де­
монстрировали ни последовательности в борьбе с криминали­
зацией страны, ни эффективности в социальной сфере, ни ре­
шительных политических шагов, а гражданское общество еще
слишком слабо, в России наблюдается ситуация затянувшегося
неустойчивого равновесия, «бифуркационного застоя», по сло­
вам Ю.А. Красина (2003, с. 129). Понятие бифуркации использу­
ется здесь для описания состояния общества, приблизившегося
к точке выбора одного из двух направлений дальнейшего раз­
вития. Согласно Ю.А. Красину, современная Россия насыщена
противоречиями-антиномиями, которые вновь и вновь воспро­
изводятся до тех пор, пока сохраняются глубинные основания
противоположно направленных тенденций. Это, прежде всего,
антиномия: авторитаризм versus демократия. Демократизация
российской жизни «сверху» в конце 1980-х годов ознаменова­
лась введением гласности, активно поддержанной обществом.
Однако, как показало проведенное под нашим руководством
исследование М.К. Блок (Блок, 2005), экономические трудности,
связанные с введением рыночных отношений, породили фено­
мен переноса экономических трудностей переходного периода
на представление о демократии, которая стала рассматриваться
как политический институт, несоответствующий российской
истории и культуре. .

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

Исследования политологов (Пантин, 2003) действительно по­казывают, что сама историческая логика появления демократии как политической системы была нарушена в России, где демо­кратический импульс (против коммунистов) возник до формиро­вания частной собственности и в отсутствие слоя ответственных собственников. На Западе же вначале развивались либеральное общество и капиталистические отношения, а лозунги демокра­тии были их логическим развитием (там же, с. 139). «Обучение демократии» в России привело к тому, что образовался «зазор» между «демократическим» и «народным», в результате чего власть оказалась «безнародной», а народ— «безвластным» (там же, с. 145), т. е., какираныпе, «властьвсе равно осуществляется "от имени" народа, но без его участия» (там же, с. 139).

Население в своем огромном большинстве снова начинает склоняться к идее «сильной власти». Согласно опросам, прове­денным в 2000 — 2003 гг. сотрудниками кафедры политической психологии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова под руководством Е.Б. Шестопал (2004), подавляющее боль­шинство населения (77,5 %) предоставляет президенту Путину кредит доверия, а «количество респондентов, выделяющих в ка­честве ключевых для лидера силовые, волевые характеристики, заметно превышает число тех, кто ценит интеллект и диплома­тичность» (там же, с. 21)- Наши исследования образа идеального руководителя (Емельянова, 2003), спроецированного на исто­рические фигуры (с выраженным преобладанием выбора Петра Первого во всех исследованных группах), подтверждает пре­имущественную ориентацию россиян на «сильного» лидера как черту социетального представления в России.

Между тем, потребность общества в «сильной руке» влечет за собой опасность перевешивания «чаши весов» в рамках названной антиномии к авторитаризму. Эта опасность тем более велика в условиях современной России, поскольку в одночасье обнищавшие и утратившие ориентиры люди начали связывать свои надежды на социальную защищенность и устойчивость существования, на обуздание криминального беспредела и вос­становление национального достоинства не с развитием демо­кратии, а с «сильной рукой». Поколебленная перестройкой вековая традиция самовластия обрела реальную социальную почву для своего возрождения (Красин, 2003, с. 126). Президент­ские выборы 2000 г. и 2004 г. показывают, что большая часть

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

населения готовадовериться харизматическому лидеру, уповая на его способность «навести порядок» и обуздать бюрократию. Здесь необходимо учитывать и обратную сторону этого доверия, которая состоит в разочаровании властью (там же, с. 127), ощущении беззащитности перед ее произволом.

Несмотря на в целом высокий (в социетальном срезе) рейтинг Президента, с 2003 г. началось понижение оценок его личности по параметрам «сила» и «активность» (Шестопал, 2004, с. 27), другими словами, В.В. Путин не оценивается как однозначно силь­ная политическая фигура. В ответах респондентов на вопрос: «Кому принадлежит власть в России?» первое место занимают «силовики», второе — «муниципальные органы» и только третье — Президент. Примечательно также, что при общем очень высоком рейтинге симпатий россиян к В.В. Путину (в ответах на вопрос «К кому из политиков Вы испытываете симпатию?» — 66,7%), за которым с большим отрывом следует Г.А. Явлинский (16,6 %), в ответах на вопросы, касающиеся конкретных сфер российской жизни, респонденты отвечали, что Президент вполне справляется с задачами: по борьбе с коррупцией — лишь в 7,9% случаев; по развитию экономики — в 7,2%; по повышению уровня жизни — в 3,5%, по наведению порядка в стране — 3,1% случаев и т.п. (Шестопал, 2004, с. 9).

Из этого, на наш взгляд, следует, что, симпатизируя В.В. Пути­ну и давая ему общие позитивные оценки, россияне несколько идеализируют его личность, атрибутируют ему желаемые черты. Думается, на подсознательном уровне восприятия он является в большей степени носителем надежд и чаяний, чем действи­тельно эффективным государственным деятелем, заботящимся о благе народа (последние реформы в социальной сфере, прово­димые «сверху» при опоре на бюрократию и «партию власти», укрепляют это предположение). Идеализация лидера не способ­ствует развитию демократических институтов, а скорее прово­цирует появление вождизма (Яковлев, 2005, с. 12), на основании которого у населения формируется, напротив, «авторитарная форма сознания». Ее признаки становятся все более заметны в России: склонность к простым решениям; стремление перело­жить ответственность на других, особенно на власть; вера в до­стижимость социального идеала; потребность подчинения (там же, с. 14). Опросы общественного мнения перед президентскими выборами 2004 г. относительно итогов правления В.В. Пути-

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в Pi

на убедительно показывают, что «демократам» не доверяют, при этом 68% россиян рассматривают колоссальное сосредото­чение власти в руках Президента как благо. Наметилось отчетли­вое движение к однопартийности, успех ЛДПР и «Родины» доказывает, что у россиян возобладали великодержавные импер­ские настроения (Седов, 2004, с. 71 —72).

В политической антиномии «авторитаризм или демократия» последняя слабеет на глазах. И.К. Пантин видит (2003, с. 145) тому ряд причин, важнейшими из которых являются: «гибельная социально-политическая незрелость народа»; «слишком сильные традиции имперского государства»; «закрытость государственной власти от народа, порождающая коррупцию и громадные злоупо­требления»; «масса населения — бедная, этнически неоднородная и слабо социально стратифицированная, готовая, как и власть, нарушать законы»; государство проводит реформы «сверху», отстраняя специалистов, следовательно, нет серьезного оппони­рования действиям власти. Основной же причиной, на наш взгляд, остается то, что в результате проведенных демократических преобразований в обществе народ не стал свободнее и богаче. По словам А.В. Лукина (2004), складывается поддерживаемый на­селением «жесткий авторитаризм», целенаправленно уничтожа­ющий потенциальных «козлов отпущения» в лице оппозиции. Представители власти и крупного бизнеса (А. Чубайс) высказыва­ются о необходимости построения в России «либеральной империи».

В бифуркационном застое наметилось движение к неприкры­тому авторитаризму, который сопровождается укреплением государственности. О.И. Шкаратан считает эту тенденцию логи­ческим продолжением той социетальной системы, которая суще­ствовала в России до революции, а затем в СССР до 1990-х годов: «Она не являлась ни капиталистической, ни социалистической, ее можно было именовать этакратической. Этакратизм — это параллельная ветвь исторического развития современного Индустриального общества» (Шкаратан, 2004, с. 50).

Причины крена в сторону государственности (проявляющего­ся, прежде всего, в тенденциях к самовластию и милитаризации) в ущерб гражданскому обществу этот автор видит в специфике отечественной истории, а именно, в слабых территориальных связях, условиях северного климата и экстенсивном росте тер­ритории на протяжении 600 лет. После 1917 г. привнесенный

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

с Запада социализм просто превратился в представления о «луч­шей жизни», между тем, «в России за пределами власти не было и нет никакого общества, а есть только народ — безликая, бес­правная и безгласная общность» (там же, с. 55). Современную социетальную систему России этот автор называет «позднеэта-тической». К названным факторам исторического порядка необходимо добавить и те экономические условия, в которых оказалась Россия на международном рынке. Роль влиятельного поставщика энергоресурсов имеет не только часто обсуждаемые в СМИ внутриэкономические последствия, но и последст­вия политические. Аналитиками подмечено, что нефтяная эко­номика, как правило, сопряжена с авторитарностью власти, ее централизацией.

Представителями высшей власти построение «жесткой вер­тикали» преподносится как необходимая мера в борьбе с терро­ризмом — другими словами, налицо попытка использовать страх населения перед угрозой терроризма для еще большей центра­лизации власти. Между тем, нельзя не согласиться с аналити­ками, которые считают это объяснение искусственным и, напротив, опасаются дальнейшего роста коррупции и других проявлений неэффективности власти в борьбе с терроризмом.

Крен в сторону сильной государственности авторитарного толка, сопряженный с тенденцией регулирования экономиче­ских отношений, противодействует развитию свободных рыноч­ных отношений и в этом плане также выявляется антиномия на уровне общества. Нужно добавить, что типичным для такой системы является торможение развития малого и среднего биз­неса, в то время как олигархия, крупный бизнес срастаются с государственными и политическими структурами и становятся их частью. Примечательно, что здесь также обнаруживается российская специфика: если в развитых странах Запада идет по­стоянная жесткая полемика между крупными корпорациями, которые навязывают свою волю правительствам, а те, в свою очередь, пытаются сопротивляться их давлению, что выливается в открытое противостояние, то спонтанные попытки ограниче­ния крупного бизнеса в России кончаются ничем, и он вскоре возрождается в новом обличье. В политологии владельцы боль­ших корпораций получили название экономической элиты, восприятие которой в обществе стало предметом специальных исследований. Объективно ситуация выглядит таким образом,

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

что в России, по словам Ю.А. Красина (2003, с. 130), образовалась тепличная среда для государственно-бюрократического, крими­нально окрашенного корпоративизма, отвечающего не общест­венным потребностям, а корыстным устремлениям кланов и чи­новников, связанных с мафиозными группами. Т. е. речь идет о прямом противоборстве между нарождающимся свободным рынком и олигархическим управлением экономикой, с переве­сом сил в пользу корпоративизма, поскольку в современной Рос­сии наблюдается приоритет групповых и клановых интере­сов над гражданскими и общенациональными потребностями во всех областях, начиная от телевидения и заканчивая топлив­ной промышленностью.

Антиномия, в которой на одном полюсе находится государст­венно-бюрократический корпоративизм, а на другом — граж­данское общество, также рассматривается в исследованиях со­циологов на уровне социетальных предпочтений и суждений. А.Г. Здравомыслов, обобщая результаты исследований, прове­денных ИКСИ РАН в 2004 г., отмечает: «В массовом сознании россиян создался образ олигархического капитализма, характе­ризующегося безответственностью по отношецию к интересам страны и населения» (2005, с. 45). Более 84% россиян считают, что интересы экономической элиты и населения России не сов­падают, 77,1 % уверены, что экономическая элита заинтересована в переводе своих капиталов за рубеж, а 75,6% утверждают, что она стремится к постоянному увеличению своего богатства, невзирая на низкий уровень жизни работников. Такая степень недоверия свидетельствует о крайней дезинтеграции между слоями населения, слабости общенациональных интересов. Согласно результатам того же исследования, картину дезинте­грации усугубляет и негативное эмоциональное отношение к конкретным представителям олигархии: отрицательное отно­шение к Чубайсу респонденты высказывают в 83,7% случаев, к Березовскому — в 84,9%, к Гусинскому — 71,6%, к Абрамови­чу—71,1% (там же, с. 54).

Недоверие к власть имущим, персонифицированное в нега­тивном отношении к олигархам, отражает в массовом сознании названную антиномию корпоративного и гражданского начала в обществе. Из политологии известно, что даже для развитого гражданского общества типичны противоречия между группо­выми, корпоративными и общенациональными, гражданскими

Г

конструирования социальных представлений в современной России

выделения социально-психологических признаков групп, могут с ними совпадать или не совпадать. Т. е. для решения задачи вы­деления социально-психологических групп необходимо досто­верное знание о реальных социальных группах, их признаках

и границах.

В социологии при выделении групп не существует единой, всеми признанной классификации, так как используются различные критерии. Одной из самых распространенных явля­ется классификация групп, предложенная Ю.А. Левадой и бази­рующаяся на критерии содержания их действий. В этом случае выделяются номинальные группы (их объединяет общее имя, обычно именно их описывает статистика), типологические груп­пы (они обладают общим, как правило, осознающимся изнутри признаком, формирующим тип), ассоциации (группы, члены которых взаимодействуют, связаны друг с другом и влияют друг на друга, как, скажем, политическая партия) и организации.

Социальная структура представляет собой общность взаимо­связанных социальных групп, каждая из которых является «сово­купностью индивидов с общими интересами, установками, ориентациями и нормативной регламентацией совместной деятельности в рамках определенного пространства» (Зборов­ский, Орлов, 1995, с. 224). Использование социально-психологи­ческих категорий для определения существа социальной группы открывает, на наш взгляд, широкие возможности для социаль­но-психологических подходов и обобщений. Между тем, вопрос о достоверной стратификации современного российского обще­ства остается открытым. Так, еще в 1995 г. признавалось: «Честно говоря, мы не знаем сегодня, из каких групп и слоев состоит наше общество» (там же, с. 239). В качестве причины этих затруднений называется отсутствие достоверной эмпирической информации, базирующейся на использовании апробированных методик.

Между тем существуют отдельные попытки построения типо­логии реальных социальных слоев (Шкаратан, Сергеев, 2000) с по­следующим описанием социальной стратификации. Авторы исходят из идеи о том, что «Социальные группы (общности) макро- и мезоуровня объединены общностью устойчивых и вос­производящихся свойств» (там же, с. 34). В силу этих свойств они выполняют определенные функции, вне которых группы не мо­гут существовать и воспроизводиться. Множество связей и взаимодействий социальных групп в рамках социальной струк-

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

туры и является сущностной характеристикой общественного организма. Для выявления социальной стратификации конкрет­ного общества необходимо решить задачу выделения групповых признаков, за которыми стоят реальные отношения, связыва­ющие людей в этом обществе. Такая задача ставится с целью вы­явления признаков именно .реальных групп, в противовес груп­пам статистическим или номинальным, относящимся к первому типу по классификации Ю.А. Левады. Реадьные^рруппы высту­пают объектами и субъектами реальных отношений, они обла­дают определенными потре5нПстям"и и интересами", члены ре­альной группы руководствуются одними социальными нормами и ценностями, имеют сходную мотивацию и стиль жизни, опери­руют одинаковыми символами. Можно видеть, что реальные груп­пы в таком понимании (там же, с. 34 — 35) — этс^и_£схь_сшщаль-ные группы^истемообразуюшими характеристиками которых являются потребности_!_интересы, а также социальные нормы, предопределяющие поведение людей, делающие их схожими по стилю жизни, межличностным связям и установкам. Социально-психологическим параметрам в современной социологии групп придается особенно важное значение, в частности, утверждается, что «ценностные компоненты могут стать важным критерием выделения реальных социальных групп» (там же, с. 36).

Между тем, нахождение необходимых и достаточных крите­риев для выделения реальных групп является непростой задачей по двум причинам: с одной стороны, групповые субъекты пост­советского общества еще находятся в стадии формирования, что отражается в результатах эмпирических исследований, а с другой стороны, методологические подходы, с помощью кото­рых можно было бы надежно выделить искомые критерии, еще находятся в стадии разработки. Например, существуют по­пытки введения таких критериев, как самоидентификация, Уровень дохода и уровень образования для выделения «среднего класса». Другие авторы при идентификации «среднего класса» опираются, прежде всего, на самооценку членами общества соб­ственного социального статуса по следующим позициям: соотнесение своего материального положения с положением окружающих, степень удовлетворенности своим положением в обществе, уровень уверенности в завтрашнем дне, образ жизни, степень престижности своей профессии, уважение окружа­ющих и уровень образования. В противоположность принципу

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

самооценивания, многие исследователи предпочитают опираться только на объективные критерии: доход, образование, род заня­тий, причастность к власти и т.п. Единства в перечнях критериев нет, поскольку не определены сами принципы их выбора, т. е. тео­ретико-методологические основания, позволяющие считать пред­ложенные наборы критериев необходимыми и достаточными для выделения реальных социальных групп.

О.И. Шкаратан и Н.В. Сергеев решали эту задачу исходя из предположения о том, что самым надежным принципом вы­деления реальных групп является статистический показатель различий между совокупностями респондентов в большой выборке. Авторами было установлено, что наиболее резко дифференцируют рассматриваемую общность респондентов следующие признаки: индикаторы власти, собственности и непроизводственной деятельности. Были сконструированы соответствующие индексы и подиндексы, а затем с помощью кластерного анализа произведена классификация выборки с выделением десяти кластеров, соответствующих, по мысли авторов, реальным социальным слоям российского общества, за исключением элиты и «социального дна», так как исследова­ние строилось на данных представительного опроса обществен­ного мнения. Технологическую состоятельность предложенной процедуры вряд ли стоит подвергать сомнению, но, между тем, содержательная характеристика слоев, выделенных на основа­нии группирования кластеров, не вполне соответствует изна­чально данному определению реальных групп как носителей единых установок, потребностей, интересов и ценностных обра­зований. Представленная по результатам исследования картина (там же, с. 42) отражает скорее классификацию респондентов по принципу иерархии «нижний — средний —- высший сред­ний» классы общества, чем по принципу близости черт, указан­ному в определении. Вероятно, предложенные критерии позво­ляют осуществить дифференциацию групп общества скорее по социально-экономическому статусу, чем по параметрам, характеризующим содержательные черты социальных групп. Этот подход, на наш взгляд, сближается с традицией американ­ской социологии, ориентированной, прежде всего, на иерархи­ческую структуру общества.

Примечательно, что, по данным социально-психологического анализа, стратификационная модель российского общества,

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

существующая в обыденном сознании людей, отчасти смыкается с «классической» моделью, предложенной Л. Уоркером в 40-х го­дах и включавшей два измерения: уровень доходов и происхож­дение. В социально-психологическом плане социальная страти­фикация выводится членами общества на основе осознания ими собственной социальной идентичности и зависит от особенно­стей межгруппового восприятия. В соответствии с этим у россий­ских респондентов было обнаружено (Ширков, 1997) два измере­ния: первое, совпадающее с социологическим — материальный уровень (уровень доходов), а второй — самобытный: уровень куль­туры, который только отчасти совпадает с уровнем образования. При пересечении двух этих параметров образуются четыре соци­альных типа: высокий материальный уровень, высокий культур­ный уровень (элита); высокий культурный уровень, низкий ма­териальный уровень (интеллигенция); высокий материальный уровень, низкий культурный уровень («новые русские»); низкий материальный уровень, низкий культурный уровень («социальное дно»). Несмотря на очевидную схематичность этой «расхожей стратификации», она представляется нам интересным вариантом «совмещения» научной и обыденной моделей. Кроме того, выде­ление «культурной» составляющей отражает специфические черты российского менталитета, который содержит в качестве важнейшего фактора культурный потенциал человека. Радует и то, что, несмотря на политику властей, материально принизив­ших интеллигенцию, она продолжает занимать особое и значимое место в обыденной социальной стратификации россиян.

Поиски идентификационных и в полной мере «социальных» признаков больших групп в социальной психологии имеют дав­нюю традицию. Ведущие специалисты в этой области отмечают (Андреева, 2004, с. 150; Шорохова, 2002, с. 252; Дилигенский, 1996, с. 9; Богомолова и др., 2002, с. 132), что история социальной пси­хологии началась именно с интереса к большим группам, но затем, в связи с преобладанием в течение нескольких десятилетий аме­риканской традиции индивидуализации в исследовательской методологии, этот интерес был утрачен. В настоящее время, по словам Г.М. Андреевой, проблематика психологии больших социальных групп переживает второе рождение (Андреева, 2004, ^с- 151), в частности, благодаря развитию концепции социальных Представлений Московичи. Эта разновидность групп, играющая важнейшую роль в понимании социально-психологических

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

особенностей личности и общественной психологии, формирует исторический опыт, обобщенный знаковыми, культурными и идеологическими системами (там же). Большие группы, по опре­делению Г.М. Андреевой, — это «в точном значении социальные группы, т. е. группы, сложившиеся в ходе исторического развития общества, занимающие определенное место в системе общест­венных отношений каждого конкретного типа общества и потому долговременные, устойчивые в своем существовании» (там же, с. 152).

В больших социальных группах присутствуют особые регу­ляторы социального поведения: нравы, обычаи и традиции. Боль­шую группу характеризуют также такие общие признаки, как об­раз жизни, ценности, стереотипы и, зачастую, специфический язык (там же, с. 153). Обобщая результаты различных исследова­ний, Г.М. Андреева выделяет две содержательные составные ча­сти в структуре психической жизни больших социальных групп: психический склад и эмоциональную сферу. Е.В. Шорохова определяет четыре основные элемента общественной психоло­гии, представленные когнитивной (коллективные представления, социальное мышление, общественное мнение, общественное сознание, менталитет), потребностно-мотивационной (общегруп­повая мотивация, групповые потребности, ценности, интере­сы, цели, установки, идеалы), аффективной (чувства, эмоции, настроения), регулятивно-волевой и деятельностной сферами.

Всеми авторами отмечается, что в сравнении с объемом эмпи­рических исследований в других разделах социальной психоло­гии эмпирических исследований больших групп сравнитель­но немного. Но примечательно, как^замечает Г.М. Андреева, что в моменты социальной нестабильности интерес к изучению психологии ^ольшшцруггдвозрастает. Думается, ситуация в оте­чественной социальной психологии последних десяти лет убеди­тельно подтверждает это наблюдение, п-рляеж возрастание интереса касается именно исследования больших устойчивых социальных групп и динамических особенностей их психологии. Ведется теоретическая работа по операционализации самого понятия «устойчивая большая группа» в направлении выделе­ния сходных черт групп этого типа (Богомолова и др.> 2002, с. 138 - 139). Всплеск интереса к особенностям социальных пред­ставлений в российской психологии также подтверждает тен­денцию нарастания интереса исследователей к этому предмету.

Нужно, однако, заметить, что в отечественной социальной психологии обращение к теории и методологии исследования больших социальных групп в 70 — 80-х годах было значительно более активным, чем в западной социальной психологии. Изуче­ние общественных настроений, психологии классов, массового политического сознания не только имело свою «нишу» в системе социально-психологического знания, но и задавало методологи­ческие ориентиры для изучения личности, общения и малой группы, правда, исключительно с позиций классовой идеологии. По версии марксистско-ленинской теории, макросоциальные процессы односторонне детерминируют личностные и микро­социальные процессы, что резко ограничивает и сужает возмож­ности теоретического анализа. Тем не менее, можно говорить о том, что отечественной социальной психологии изначаль­но было свойственно учитывать в исследованиях социальный контекст и закономерности общественной психологии. Мето­дология, в принципе открытая к макросоциальному анализу (с существенными оговорками идеологического характера), несомненно, была и остается выигрышной особенностью отече­ственной социально-психологической традиции.

Социетальный подход с большим трудом пробивал себе путь в западной социальной психологии (Farr, 1990). Достаточно ска­зать, что обобщающие коллективные монографии, раскрыва­ющие макросоциальные подходы, сформировавшиеся к тому времени в Западной Европе, появились лишь в 90-х годах (Socie­tal psychology, 1990; The Psychology of the social, 1998). Их авторы призывают активно пересмотреть магистральную науку, исполь­зуя, в частности, такие подходы, как анализ социальных установ­лений, социальных представлений и групповой принадлежности (Sociatal psychology, 1990, p. 29). Эти и близкие понятия, как об­суждалось во втором разделе, такие понятия, как кросскультур-ные черты, культурные влияния, особенности социальных групп и социальных категорий и т. д., стали все чаще фигурировать в конкретных эмпирических работах западных социальных пси­хологов. Интерес к большой группе, коллективному субъек­ту в отечественной науке заметно возрастает уже на новых методологических позициях, разнообразие которых застав­ляет задуматься о необходимости теоретической рефлексии. Г.Г. Дилигенский в этой связи говорит о необходимости инте­грировать знания о макросоциальных (социетальных) явлениях

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

в новом междисциплинарном научном направлении — соци-, ально-политической психологии: «Необходимость в социаль­но-политической психологии диктуется тем, что социальные пси­хологи в своем большинстве слабо связывают непосредственные отношения между людьми с отношениями, охватывающими все общество; представители других общественных и политических наук, даже понимая важность психологического измерения из­учаемых ими процессов, не испытывают призвания к познанию специфических закономерностей и механизмов, действующих в психологическом поле общества» (Дилигенский, 1996, с. 14—15). По замыслу автора, новое научное направление должно стать зоной пересечения и интеграции знаний и методов общей и со­циальной психологии (на правах «материнской» дисциплины), социологии, политологии, истории, культурной антропологии и этнологии (там же). В процитированной работе Г.Г. Дилиген-ского, собственно, и содержится образец такого синтеза.

Исследования больших групп, несмотря на свою актуальность и востребованность, сталкиваются с проблемами, которые со­провождают бурное развитие любой научной отрасли: специфи­кация предмета, понятийного аппарата, методических средств. Нельзя не согласиться с А.И. Донцовым в том, что при опериро­вании основным понятием — «группа» — возникают специфи­ческие трудности, среди которых он называет следующие: теоре­тическая девальвация понятия «группа», диверсификация понятия «группа», его распространение на новые предмет­ные области, прагматизация анализа группы, забвение общих проблем в угоду актуальным запросам (Донцов, 1997, с. 24). Эти трудности настолько актуальны, что вынуждают, как замечает Г.М. Андреева, вообще отказываться от единого определения понятия «группа» (Андреева, 2004, с. 148). Именно поэтому боль­шая группа выделяется как особая единица социально-психо­логического анализа, прежде всего, на основе реальных соци­альных групп.

Особую задачу составляет типологизация больших групп. Здесь, прежде всего, возникает проблема выдвижения крите­риев для выделения типов. Можно, конечно, воспользоваться социологическими критериями (см., напр.: Зборовский, Орлов, с. 223 — 224) и взять за основу первичной типологии концеп­цию структурной организации общества, понимаемой как динамичное целое. В этом случае типологии будут строиться

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

на основании социально-классовой, социально-этнической, территориальной, демографической, религиозной, социаль­но-профессиональной, образовательной, семейно-бытовой и других подструктур. Каждая из них будет отражать социально значимые признаки групп, но мало что скажет о реальном суще­ствовании этих групп в обществе, а тем более об их положении относительно друг друга, пересечениях, взаимосвязях и содер­жательном наполнении их деятельности. В связи с этим социоло­гические классификации могут служить только первичной мат­рицей для социально-психологической типологии групп. Поиски адекватных социально-психологических подходов не прекраща­лись в течение всей истории социальной психологии и ведутся до сих пор. Заметим только, что традиция построения социологи­ческих типологий групп (и в современной России, и на Западе) в целом ориентирована на «статусный» критерий, позволяющий оценить, прежде всего, иерархию власти, доходов и потреб­ления. Это возможный, но далеко не единственный критерий, отвечающий целям социально-психологического анализа.

Между тем Е.В. Шорохова приводит впечатляющий пример масштабного американского психологического исследования VALS (Шорохова, 2002, с. 265 — 267), с участием 200 тысяч респон­дентов, в котором в качестве критериев построения типологии были заложены ценности и стили жизни. Четыре выделенные группы различались по преобладающим личностным ценностям, мотивам и стилям жизни: «Гонимые нуждой» (11% населения), «Внешне направленные» (68%), «Внутренне направленные» (19%) и «Интегрированные» (2%). Можно предположить, что именно ценности, с одной стороны, «внешние» (подражание, принадлежность, достижение) и, с другой — «внутренние» (отличие от других, экспериментирование, социальная ответст­венность) являются системообразующими в социально-психо­логической структуре американского общества. При этом в двух наиболее многочисленных группах не обнаружилось связи соци­ально-психологических характеристик с социально-экономиче­ским положением респондентов. Этот пример демонстрирует важность выделения специфических черт больших реальных социальных групп, их специфики как социально-психологиче­ских единиц и исследования закономерностей их психической " жизнедеятельности.

2Л%

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

1.3. Социально-психологические особенности

группового субъекта как внутренние условия конструирования обыденного знания

В интересующем нас контексте термин «коллективный субъект» понимается А.Л. Журавлевым в широком смысле этого понятия: «Всякая совокупность людей, проявляющая себя через любые формы поведения, отношения, деятельности, общения, взаимо­действия и т.п. есть коллективный субъект. Фактически любые реально существующие группы могут быть реальными или по­тенциальными субъектами» (Журавлев, 1999, с. 69). Если при­знать, что большие социальные группы, обладающие сходными социально-психологическими чертами, которые проявляются в их типичной деятельности, являются коллективными субъ­ектами, то к ним может быть применена теоретическая схема анализа субъекта. Аналогия между индивидуальным и коллек­тивным субъектами психологического исследования, естествен­но, имеет ряд ограничений, связанных с их природой, но в целом, на наш взгляд, допустима. Так, говоря о функционировании пси­хики в искусственно созданной и в естественной социальной ситуации, Г.Г. Дилигенский обращается к принципу изоморфиз­ма микро- и макроуровней психики, который «позволяет в са­мых простых, легко регистрируемых фактах найти ключ к по­ниманию гораздо более сложных явлений» (Дилигенский, 1996, с. 15). В случае приложения свойств индивидуального субъекта к коллективному принцип изоморфизма может использоваться, прежде всего, при осмыслении процесса детерминации жизни субъекта.

Развивая идеи С.Л. Рубинштейна, А.В. Брушлинский указы­вал на активную роль внутренних условий в детерминации актив­ности субъекта. В книге «Психология субъекта» он писал: «Итак, отчетливо выступает активная роль внутренних условий, опосред­ствующих все внешние воздействия и тем самым определяющих, какие из внешних причин участвуют в едином процессе детерми­нации жизни субъекта. В таком смысле внешнее, действуя толь­ко через внутреннее, существенно зависит от него» (Брушлин­ский, 2003, с. 69 — 70). Опираясь на этот теоретический постулат, мы предполагаем, что внешние условия жизнедеятельности коллективного субъекта (общественная ситуация, радикальные

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

социальные изменения трансформационного характера и др.) — социальной группы — воздействуют на него через комплекс внутренних условий. Эмпирические данные, полученные в этно­психологии, а также при изучении социально-демографических групп, позволяют также говорить о тенденции к схематизации, символизации и стереотипизации их ментального продукта. При этом большее значение, чем в познании индивидуального субъекта, приобретают ценностные и установочные компоненты (см. об этом подробнее: Емельянова, 1987, с. 239 — 240). Однако определенные внутренние условия начинают актуализироваться при соответствующих внешних обстоятельствах. Как показано в исследованиях социологов и политологов, посвященных осо­бенностям современных российских реформ, которые можно рассматривать как внешние условия жизнедеятельности социаль­ных групп, нельзя говорить о безупречности их проведения.

А.А. Митькин (Митькин, 1999, с. 110) выделяет три причины проблем социально-психологического порядка, связанных с осу­ществлением реформ. Первая из них состоит в том, что ускорен­ный темп реформ по принципу «реформа любой ценой» натал­кивается на сопротивление стереотипов массового сознания и поведения. Вторая причина — подражательный характер ре­форм, приводящий к негативному эффекту при попытках фор­мального переноса стереотипов коллективного сознания из одной культуры в другую. Третья причина коренится в утрате обществом идеологических и нравственных ориентиров. Автор доказывает, что в этих условиях уместно говорить об аварийной ситуации (там же, с. 111).

Таким образом, крайне болезненный для большей части насе­ления России характер социального реформирования, повлекший за собой обнищание огромной массы людей, с одной стороны, и обсуждавшаяся нами антиномичность сложившейся социаль­но-политической ситуации, с другой стороны, провоцируют актуализацию комплекса социально-психологических феноме­нов. Актуализируются те социально-психологические механиз­мы активности коллективных субъектов, которые отвечают за их «самосохранение» как общностей, за эмоциональное благополу­чие их членов, за их внутреннюю социально-психологическую интегрированность и поиск своего места в системе целого обще­ства. Изменения социального окружения оказывают воздействия, Характеризующиеся новизной, неожиданностью, потенциальной

212

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

(или реальной) угрозой, и, таким образом, провоцируют аффек­тивный ответ. Согласно нашему предположению, именно аффек­тивная реакция коллективного субъекта, если иметь в виду его типичный, разделяемый членами сообщества ответ, будет первич­ной. Основанием для такого предположения является известная в общей и социальной психологии логика взаимоотношения аффективной и когнитивной составляющих различных индиви­дуальных психических феноменах, а именно, первичность аффективной составляющей, которая является более древней в структуре психики и предшествует когнитивной обработке информации по времени (например, в реакции на стресс, в изме­нении элементов Я-концепции, в решении задач и др.).

Особая значимость аффективных элементов массовой психи­ки в понимании социальных процессов косвенно подтверждает­ся и активизацией внимания социологов к феномену настроения (см., напр.: Тощенко, 1999). Социальное настроение трактуется как «не случайное, не ситуативное, временное образование — это вполне весомая характеристика активнейшего взаимодейст­вия с окружающей средой, причем такое, которое выступает решающим фактором, доминантой по отношению к другим ком­понентам сознания и поведения» (там же, с. 255). Т. е. настроение рассматривается как интегративный показатель уровня благопо­лучия, социальной устроенности или неустроенности, степени устойчивости общественного бытия (там же, с. 257). Принимая тезис об интегративной природе настроения социальных групп и его системообразующем характере в общественной психоло­гии, мы в своих исследованиях избрали в качестве эмпирических референтов этого феномена уровень социальной фрустрирован-ности и уровень субъективного благополучия групп. Результаты этих исследований изложены в главе 3.

Аффективный ответ включает как непосредственную реак­цию тревоги, так и актуализацию различных механизмов, ответ­ственных за ее преодоление. На уровне населения России в целом угрожающая ситуация проявляется, прежде всего, в объ­ективных показателях неблагополучия: одном из самых низких в мире уровней рождаемости и высокой смертности. Результаты социологических исследований, убедительно подтверждающих факты социального неблагополучия, были подробно рассмотре­ны нами в предыдущем параграфе. Между тем, трудно не согла­ситься с теми авторами, которые считают, что сами рыночные

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

отношения как радикальное экономическое нововведение вызы­вали страхи практически у всех категорий населения незави­симо от их политических предпочтений (Алавидзе и др., 2002, с. 314). Авторы выделяют три типа страхов: страх общественной свободы, страх неравенства/равенства и страх одиночества, бездуховности, страх потери близких отношений между людьми. По данным этого исследования, различные группы справляются со страхами по-разному в зависимости оттого, «каким образом люди в целом воспринимали рыночное настоящее (переходный период) и рыночное будущее, как относились к ним» (там же, с. 309). Другими словами, можно предположить, что именно осо­бенности конструирования образов происходящего оказыва­лись решающим фактором в успешности совладания с первич­ными страхами социальных перемен.

Внешние политико-экономические условия, которые содер­жат признаки угрозы для благополучия населения, провоцируют актуализацию социально-психологических механизмов, непо­средственно включенных в оценивание ситуации. Такое оце­нивание имеет ряд особенностей. В исследованиях больших со­циальных групп значимыми являются показатели сравнительных оценок качества жизни в плане его сопоставления по историче­ским периодам (Петренко, Митина, 1997а). Наибольшее неблаго­получие нынешней ситуации как в отношении благосостояния, так и «осмысленности бытия» обнаружила группа лиц старше 55 лет (там же, с. 167). Социальное сравнение с ситуацией в другие периоды жизни страны — это один из планов сравнения, кроме того, как можно предположить, актуальным становится межгруп­повое социальное сравнение и сравнение с другими странами. Полученные в результате оценки ложатся в основу уточнения социальной категоризации и социальной идентичности. Активи­зация механизма межгруппового сравнения в условиях неста­бильности может провоцировать аутгрупповую враждебность, неприязнь к более благополучным группам, как это наблюдается практически во всех группах по отношению к экономической эли­те (Здравомыслов, 2005) и, в конечном виде, приводит к дезинте­грации общества.

Таким образом, в одних группах, находящихся в более благо­приятных условиях, результаты социального сравнения будут способствовать повышению самоуважения и позволят более Успешно справиться с проблемами, а в других могут усугубить

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

негативный эмоциональный фон. В аспекте совместной трудо­вой деятельности взаимная оценка его участниками друг друга также претерпела динамику в изменившихся экономических условиях. А.Л. Журавлев отмечает (1998, с. 5), что в отличие от 70 —80-х годов, когда экономические критерии социального сравнения ограничивались зарплатой и качеством жилья, в 90-е годы их совокупность принципиально расширилась за счет по­явления новых критериев (сравнение долей собственности предприятий и дополнительных доходов), кроме того, значи­мость имущественных критериев возросла по сравнению с дея-тельностными и отношенческими. Социальное сравнение не могло бы осуществляться без опоры на автостереотипы, изучавшиеся преимущественно в плане кросскультурного срав­нения (Андреева и др., 1997), и на самооценивание, которое де­тально изучается в рамках исследования экономического само­сознания (Головина, Савченко, 2004; Хащенко, Баранова, 2004; Петренко, Митина, 1997а).

Результаты межгруппового сравнения вместе с актуализа­цией потребности самоопределения в ситуации общественных изменений вносят коррективы и в содержание социальной иден­тичности членов групп. Идентичность является одним из важ­нейших внутренних социально-психологических условий, опосредствующих внешние воздействия на большую социаль­ную группу. С одной стороны, определенные виды социальной идентичности, так же, как и личностная идентичность (Лебедева, 1999), являются буфером, который может смягчить жесткие воздействия неблагоприятных внешних факторов, в частности, радикальных общественных изменений. Этими свойствами обладают семейная, профессиональная идентичности, иденти­фикация с неформальными группами. Примечательно, что, по данным Е.Н. Даниловой и К. Козел, в России мы-идентичность как общность повседневного межличностного общения (семья, друзья, товарищи по работе) оказывается приоритетной в срав­нении с Польшей, где ведущей являются мы-идентичности «поляки» и «католики» (Ядов, 2000, с. 387). Преобладание такого типа идентичности ведет к социальной разобщенности и де-зинтегрированности общественного сознания в России.

С другой стороны, динамичный современный мир постоянно и повсюду (экономически благополучные страны не являются исключением) подвергает угрозам такие виды идентичности,

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

как этническая (особенно в условиях глобализации, детрадицио-нализации) и гражданская (например, в условиях объединения Европы). Распад советского государства оказал, по-видимому, еще более разрушительное воздействие на эти виды идентич­ности российских граждан и русских, оставшихся за рубежами России. Исследователи социальной идентичности убедительно свидетельствуют о трансформации и даже кризисе идентич­ности (Андреева, 2005; Соснин, 1998; Лебедева, 1999; Павленко, Корж, 1998) в этих условиях. Между тем нужно заметить, что кризис идентичности не однолинеен. Он различается по сво­им проявлениям в разных территориальных группах: в Москве, в сельской местности и на Украине (Павленко, Корж, 1998), — причем в Москве отчетливые признаки кризиса социальной идентичности наблюдались еще в 1985 г., т. е. до распада СССР. Это наблюдение свидетельствует о том, что системный кризис советской идеологии оказал влияние на разрушение граждан­ской идентичности гораздо раньше официального отказа от ком­мунистической идеологии. Другими словами, предположение о том, что до перестройки население СССР идентифицировало себя с общностью «советский народ», а после распада единой страны испытало кризис, небезусловно. На наш, взгляд, скорее можно говорить о дифференцированном воздействии этого глобального события на различные категории людей, в зависи­мости от социально-психологических особенностей (в нашей терминологии — внутренних условий), скажем, политических установок этих категорий. Под влиянием таких условий внешнее воздействие могло трактоваться как существенная угроза, могло нейтрализоваться или восприниматься как прогрессивное со­бытие. Нельзя не согласиться с Н.М. Лебедевой, что значимыми в этой связи могут быть такие личностные особенности, как зре­лость, активность, ответственность (Лебедева, 1999, с. 56) и мно­гие другие.

Изменения социальной идентичности неразрывно связаны с оценочными характеристиками, типичными для большой соци­альной группы и разделяемыми ее членами: ценностными ориен-тациями, идеалами, социальными установками и отношениями, активно изучаемыми в отечественной социальной психологии последнего десятилетия. Можно думать, что в ситуации обще­ственных изменений существует двусторонняя связь между социальной идентичностью и разделяемыми оценочными

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

Субъекты и условия конструирования социальных представлений в период реформ в России

характеристиками. С одной стороны, оценивание, во многом определяемое аффективными составляющими психологии боль­шой группы, влияет на позиционирование своей группы и уточ­нение социальной идентичности. С другой стороны, трансфор­мация (кризис) социальной идентичности оказывает обратное воздействие на систему оценок и ценностных ориентации, приспосабливая их к новому позиционированию коллективного субъекта в обществе.

В едином оценочно-идентификационном комплексе первич­ным, по-видимому, является эмоционально-оценочный компо­нент. Он включает общественные потребности, настоятельность которых ощущает «критическая масса» членов группы (Дилиген-ский, 1996, с. 81). Эти потребности приобретают коллективный, массовый характер, а их удовлетворение связывается с социе-тальными и политическими ситуациями на макросоциальном уровне. Эмоциональная сфера психологии больших социальных групп, кроме потребностей, включает также интересы и на­строения (Андреева, 2004, с. 154). В условиях изменений россий­ского общества изучался, в частности, интерес к политике (Кертман, 2005) со стороны различных возрастных групп. По ре­зультатам анализа данных опроса 2003 г., проведенного Фондом «Общественное мнение», разные поколения российского обще­ства обнаруживают различный уровень интереса к политике: старшая группа (старше 55 лет) более политизирована, чем млад­шая (менее 35 лет), при этом общая тенденция состоит в падении интереса к ней (там же, с. 97). Согласно типу интереса к полити­ческой информации, выделяются три основные категории рес­пондентов: первая — прагматики, использующие информацию для своевременной адаптации к макросоциальной ситуации; вторая — последовательные противники реформ, во всем ищу­щие признаки катастрофичности; третья — повышающие само­оценку, они преодолевают психологический дискомфорт, узна­вая о бедах других и критикуя власть (там же, с. 106). В целом же нужно признать, что как потребности и интересы, так и настрое­ния в условиях социальной нестабильности крайне редко ста­новятся предметами социально-психологических исследований.

Важнейшую часть эмоционально-оценочного компонента оценочно-идентификационного комплекса составляют отноше­ния, в основании которых лежит оценка тех или иных экономи­ческих либо политических реалий. Отношения как социаль-

но-психологический феномен, опосредствующий и, в свою очередь, оказывающий влияние на социально-экономические условия (Журавлев, 1998), исследовались в сфере собственности _s и экономической политики (Позняков, 1997, 2000; Журавлев, 1999). В различных планах изучалось отношение к деньгам (Дейнека, 2003; Короткина, 2004; Фенько, 2004), исследовалась динамика отношений к рекламе (Лебедев, 2005).

Характер оценивания изменяющейся политической и эконо­мической ситуации в стране тесно связан с теми ценностными ориентациями, которые существовали в социальных группах до начала радикальных изменений. Они служат внутренней опорой группы, направляют процесс социального познания, делают его избирательным и активным. Между тем, ценностные ориентации, в свою очередь, не остаются неизменными: под воз­действием внешних условий они трансформируются, образуя новые ценностные комплексы, их значимость меняется. «В раз­ных группах населения, — отмечал А.В. Брушлинский, — обна­ружена общая тенденция возрастания значимости следующих ценностей: "собственность", "богатство", "материальная обес­печенность", которые составили единый комплекс "эконо­мических ценностей". Один или несколько элементов этого комплекса наряду с такими, как "здоровье" и "семья", входят в пятерку наиболее предпочитаемых ценностей даже у старших школьников. Предприимчивость как ценность-средство стала выделяться значительно чаще, причем в различных социальных группах» (Брушлинский, 1996, с. 33). Эта инструментальная цен­ность не была значимой для россиян на рубеже 80 — 90-х годов. А.Л. Журавлев на основе результатов исследований делает зак­лючение о том, что «социально-психологическая динамика в структуре ценностей личности возникла под непосредственным влиянием социально-экономических изменений в обществе, происшедших за последние годы. Этот вывод строится на основе анализа данных либо по всей выборке, либо по большим социальным группам» (Журавлев, 1998, с. 5). Динамика разделя­емых в социальных группах ценностных ориентации в отноше­нии экономических ценностей изучалась специально (Хащенко, 1999; Журавлева, 2005). Полученные данные свидетельствуют о «формировании нового типа направленности личности, харак­теризующегося индивидуализированной ориентацией на личные, в том числе экономические ценности — такие, как "материальная

Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

• ⇐ Назад
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 111213
• 14
• 15
• 16
• 17
• Далее ⇒