ГЛАВА 3. АНТИНОМИЯ «ОЛИГАРХИЯ — ГОСУДАРСТВЕННОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ ЭКОНОМИКИ» И ЕЕ ОСВОЕНИЕ В СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ

3.1. Собственность и собственники как предмет коллективного осмысления

Психологический фактор в экономических отношениях и, в част­ности, в отношениях собственности приобретает все больший вес во всем мире. Морально-психологические факторы не только влияют на успешность экономических отношений (Купрейченко, 2005), но и становятся в экономически развитых странах кри­териями, определяющими саму эффективность экономической деятельности (Попов, 2005). Наряду с традиционными теорети­ко-экономическими, политико-экономическими объяснениями проблем, связанных с формами собственности, участием государ­ства в управлении экономикой, олигархией, все больше ощуща­ется необходимость социально-психологических разработок этих вопросов. Как справедливо указывают отечественные авторы (Готлиб, 2004; Попов, 2005; Фенько, 2004), именно субъективные факторы, в частности, оценка своего материального благополучия и отношение к деньгам оказывают решающее влияние на при­нятие людьми экономических решений.

Противоречивость и сложность современной экономической ситуации в России достаточно полно изучена и в макроэкономи­ческом, и микроэкономическом плане. Кроме того, немало инте­ресных работ содержат попытки объяснить причины возникших


 


10*



Закономерности конструирования социальных представлений в современной России


• Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»


 


трудностей на историософском и культурологическом уровнях с привлечением анализа традиций, менталитета нации. Активно развивающаяся экономическая психология создает базу для со­циально-психологического изучения экономической ситуации в стране (Журавлев, Купрейченко, 2003).

Мнения специалистов и результаты социологических опросов общественного мнения сходятся в оценке этой ситуации. Во-пер­вых, она представляется крайне неопределенной, так как в дей­ствиях властей не просматривается стратегия экономического развития страны: по данным недавних опросов, лишь 18% рес­пондентов ясно представляют себе цели, которые ставятся руко­водством страны (Седов, 2004, с. 73). Во-вторых, она является дис­гармоничной, так как, с точки зрения эффективности экономики, распоряжение значительными ресурсами не ведет к ощутимому экономическому развитию, вследствие чего напряжение в об­ществе не спадает уже в течение двух десятков лет. Подготовка к приватизации и постепенному переходу к рынку, как известно, была начата по специальному решению ЦК КПСС о комсомоль­ском движении в рыночную экономику еще в 1987 г. с создания координационного комитета под руководством Е.К. Лигачева (Шкаратан, 2004, с. 56). Тогда же начался процесс организации корпоративных групп из числа комсомольской и партийной эли­ты, сделавших огромные состояния на банковских спекуляциях валютой, скупке за бесценок недвижимости, продаже сырья за рубеж и т.п. Результаты номенклатурной приватизации хорошо известны (там же, с. 57). Нельзя не согласиться с мнением тех аналитиков, которые объясняют порочность такой,приватизации тем, что она производилась с нарушениями, не была обеспечена либеральными ценностями, которые сделали бы ее в принципе понятной населению, а в методах ее проведения не были учтены интересы огромной массы населения. В лозунге «Рынок все рас­ставит по своим местам» сквозил политический авантюризм.

Анализ результатов социологических опросов и мнений спе­циалистов на эту тему позволил нам выдвинуть предположение о том, что важнейшая антиномия, которая оформилась в нашем обществе относительно экономического уклада современной Рос­сии, может быть определена как трудно разрешимая оппозиция между олигархическим управлением экономикой и государствен­ным регулированием экономических процессов. Действительно, верхушечная приватизация позволила отдать гигантские ресурсы


в частное владение, а управление ими, судя по результатам, трудно назвать эффективным. Общественное мнение отражает эту ситуацию, прежде всего, эмоционально, выражая крайнюю сте­пень неприятия «олигархов» (по опросам общественного мнения, в 2003 г. 46% респондентов выступали за возбуждение уголовных дел против «олигархов» [Седов, 2004, с. 66]). Нынешняя государст­венная власть, со своей стороны, пытается ограничить их влияние различными способами. Но, так или иначе, существование очень богатого меньшинства и очень бедного большинства создают в обществе серьезное напряжение.

С другой стороны, государственное регулирование экономики по-разному оценивается в обществе. Кто-то связывает его с совет­ским укладом, плановым хозяйством и, в зависимости от поли­тических установок, оценивает очень категорично с тем или иным знаком. Для кого-то (это в основном люди с высшим образованием и специалисты) усиление государственного регулирования — необходимое условие системной организации экономики на со­временном мировом уровне (Попов, 2005). В целом 60% респон­дентов массовых опросов 2003 г. считали, что крупные сырьевые компании нужно вернуть государству (Седов, 2004, с. 66). Возмож­ные оценки варьируются в диапазоне от «плохо» до «очень пло­хо». «Олигархи» — это «очень плохо», так как по опросам ИКСИ РАН в 2004 г. отрицательные эмоции по их поводу перевеши­вают положительные оценки в 3 — 4 раза (Здравомыслов, 2005, с; 54), а на вопрос «Совпадают ли интересы экономической элиты и населения?» лишь 4% респондентов ответили: «в целом совпа­дают» (там же, с. 46). Государство же, ассоциируемое с «чинов­никами», финансовыми катастрофами и непопулярными рефор­мами в социальной сфере, также большим доверием граждан не пользуется.

Антиномия экономического уклада «олигархия — государст­венное регулирование», объективно существующая в обществе и не сулящая очевидных преимуществ в случае перевеса того или иного полюса, порождает атмосферу апатии и ощущение бес­помощности. При такой неблагоприятной внешней ситуации, особенно в субъективно неблагополучных группах, срабатывают внутренние механизмы, тормозящие инновационную активность. Так, по данным эмпирических исследований предпочтения форм собственности (Позняков, 2000; Попов, 2005), более трех четвер­тей респондентов предпочитают работать в привычных условиях


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

государственной и коллективной собственности. Частная собст­венность, бизнес, предпринимательство по-прежнему неодно­значно воспринимаются различными группами общества.

Будучи непривычным и эмоционально будоражащим явле­нием, предпринимательство стимулировало появление обыден­ных объяснений и, тем самым, спровоцировало процесс конструи­рования группами социальных представлений . В исследовании, проведенном под нашим руководством в 2002 г. изучались особенности социального представления о предпринимательстве различных групп населения Твери. Респондентами выступили 96 жителей Твери, из которых 25 студентов ТвГУ, 22 неработа­ющих пенсионера, 25 работников бюджетной сферы и 24 пред­принимателя (представители малого и среднего бизнеса). В каче­стве методов использовались семантический дифференциал, интервью и шкалирование.

Анализ оценочного компонента социального представления о предпринимательстве в четырех социальных группах обнару­живает внутреннюю противоречивость оценок. Так, все группы, с одной стороны, признают полезность, динамичность развития и перспективность предпринимательства (пенсионеры и бюджет­ники в меньшей степени) как рода деятельности, но, с другой сто­роны, также все группы (включая группу предпринимателей) оценивают современное российское предпринимательство как непредсказуемое и криминализированное. Наиболее позитивная установка в отношении предпринимательства наблюдается в группах самих предпринимателей и студентов. Наиболее нега­тивная установка обнаруживается в группе работников бюд­жетной сферы. В поле социального представления этой группы отражены такие черты современного российского предпринима­тельства, как эгоизм, жадность, агрессивность, жестокость, равно­душие и цинизм. В то же время оценка этой группой идеального предпринимательства целиком положительная, как и в других группах. В группе студентов предпринимательство как род дея­тельности не вызывает отвержения. Развитие предприниматель­ства связывается ими с возможностью самореализации и такими общественными благами, как рост разнообразия товаров и услуг. Следовательно, можно говорить о противоречивости содержания представления о предпринимательстве из-за его раскола на иде­альный и реальный образы, а также дезинтегрированности этого социального представления по групповой принадлежности.


Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

Как можно видеть, предпринимательство, бизнес даже в оцен­ках группы респондентов, занимающихся этой деятельностью, не лишено негативных черт. В группах пенсионеров и самих предпринимателей оно непосредственно связывается с духом на­живы, жаждой обогащения. Авторы, специально занимавшиеся вопросами нравственно-психологических аспектов экономи­ческой активности, признают наличие проблем в этой сфере. Так, А.Б. Купрейченко отмечает: «Новые отношения в сфере про­изводства, распределения и особенно новые отношения собст­венности становятся предпосылками конфликтов, связанных с соблюдением нравственных норм» (Купрейченко, 2005, с. 22).

Наши респонденты подтверждают этот вывод. Общим для по­ля представления всех рассмотренных групп является тематиче­ский блок, который определяется ими как «специфичность российского предпринимательства по сравнению с западным», и включает такие элементы, как «криминализация», «культ де­нег», «расслоение общества», «уменьшение социальных гаран­тий» и «преобладание материальных ценностей над духовными». Можно видеть, что на социетальном уровне выделились две основные темы. Первая связана с неудовлетворенностью расту­щим социальным неравенством в обществе («уменьшение соци­альных гарантий» и «расслоение общества»). Вторая отражает озабоченность нравственно-психологическими проблемами («криминализация», «культ денег» и «преобладание материаль­ных ценностей над духовными»). Обе темы, на наш взгляд, имеют общий смысловой корень, который дает возможность выявить глубинную социально-психологическую причину общей неудов­летворенности всех наших респондентов, а именно, крушение идеала социальной справедливости, сопровождающееся утратой обществом духовных ценностей.

3-2. Социальное неравенство — предмет

конструирования социальных представлений

Ряд аспектов первой из обнаруженных нами тем — неудовлетво­ренность растущим социальным неравенством в обществе — Уже были изучены отечественными авторами: изменение места экономических ценностей в сознании населения (Журавлева, 05; Хащенко, 2005), базовая ментальная идентичность (Попов,


 





Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

2005), субъективное качество жизни (Хащенко, 2005), отноше­ние к деньгам (Фенько, 2004; Дейнека, 2003) и др. Механизмы социального сравнения, обеспечивающие оценку и самооценку своих экономических возможностей, срабатывают не только в синхроническом (сравнительной оценке наличной ситуации других людей), но и в диахроническом плане.

Ситуация побуждает людей прибегать к механизму ретроспек­тивного сравнения, т. е. актуализировать представления кол­лективной исторической памяти. Для интерпретации событий настоящего в кризисных условиях обращение к прошлому играет роль смысловой опоры. Кроме того, новая интерпретация (соци­альное представление), порожденная в результате сравнения, должна вписаться в уже существующую систему представлений: именно так незнакомое становится знакомым, оно осваивается людьми, утрачивая тревожный эмоциональный оттенок. Насущ­ная потребность в сравнении возникает, прежде всего, при интер­претациях качества жизни. В.Ф. Петренко и О.В. Митина в 1995 г. провели психосемантический анализ качества жизни населения России со времени правления Ленина до Ельцина (всего 16 перио­дов) (Петренко, Митина, 1997а). При анализе данных по всей выборке наибольшую нагрузку получил фактор «Политическая свобода», вторым по значению стал фактор «Материальное бла­госостояние», третий фактор назван «Осмысленность бытия». Как подчеркивают авторы, конструирование психосемантическо­го пространства при оценке качества жизни в России отражает культурно-историческую специфику страны. В контексте совет­ской истории «Политические свободы» интерпретируются людь­ми как важнейший элемент качества жизни, а «Материальное благополучие» отходит на второе место. «Осмысленность бытия», по-видимому, является показателем самоощущения и отраже­нием поиска ответов на экзистенциальные вопросы бытия, т. е. ре­зультатом философской рефлексии, присущей русскому чело­веку, потребность в которой обострилась на переломе истории.

По мере укрепления нового экономического уклада к началу 2000-х годов в российском обществе усиливается имущественная дифференциация различных слоев населения. Тем самым про­блема качества жизни претерпевает изменения и обостряется. Отечественными авторами была исследована динамика струк­туры социального представления качества жизни за последние десять лет. При сравнении старшего и младшего поколений


Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

(студенты и пенсионеры) обнаруживается, что пенсионеров в большей степени теперь волнуют глобальные проблемы каче­ства жизни: экология, политика, духовная жизнь. Студенты же более ориентированы на такие факторы, как социальный статус, деловой успех, респектабельность. Исследователи обращают вни­мание на снижение веса факторов политики и культуры (Голови­на, Савченко, 2004, с. 532). Таким образом, по-видимому, можно говорить о тенденциях к изменению структуры общественного сознания в целом. Между тем, как было показано отечественны­ми исследователями, феномены субъективного качества жизни и субъективного материального благополучия не связаны одно­значно ни с условиями жизни в стране, ни с объективным уровнем доходов (Головина, Савченко, 2004; Фоломеева, 2005; Хащенко, 2005, Попов, 2005; Готлтиб, 2004).

Думается, анализ выделяемых психологических и социально-психологических внутренних условий жизнедеятельности групп, которые кладутся в основу соответствующих типологий, небезын­тересно дополнить анализом ментальных репрезентаций, объяс­няющих и обосновывающих субъективное ощущение благопо­лучия или неблагополучия коллективных субъектов. Такой анализ позволяет дать качественную картину смысловых интерпретаций явления благополучия в нашем обществе. Подобная задача реша­лась в работе Т.В. Фоломеевой (Фоломеева, 2005). С помощью ком­плекса количественных и качественных методов автором из­учалась структура социальных представлений о благополучии в разных возрастных группах. Ядерными элементами этих пред­ставлений во всех группах оказались материальная обеспечен­ность, здоровье, работа, семья. Характерно, что в представлении о благополучном человеке в условиях нестабильного общества типичной характеристикой выступает его семейное благополучие. Этот вывод согласуется с рядом данных других исследователей о возрастании роли личных и семейных ценностей в эпоху обще­ственных трансформаций. Между тем, автор отмечает, что, по ре­зультатам качественной оценки, образы пожилых благополучных людей отсутствуют (там же, с. 471). Это косвенно подтверждает наши данные об эмоционально-психологической обособленности старшей группы как наименее субъективно (в собственном восприятии и восприятии других групп) благополучной.

Интересными для целей нашего анализа представляются так­же результаты, полученные Т.В. Фоломеевой относительно


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

обобщенного образа благополучного человека и, в частности, приписываемые ему личные качества, ставшие причинами благополучия. Большинство из них могут быть отнесены к кате­гории нравственно-психологических черт: сочувствующий, честный, порядочный, нравственный, трудолюбивый и т.п. Значимость нравственно-психологической составляющей национального менталитета подчеркивалась отечественными исследователями неоднократно (их анализ см.: Воловикова, 2004; Журавлев, Купрейченко, 2003; Купрейченко, 2005). В данном же случае примечательно, что высокие нравственные качества свя­зываются в структуре представлений с материальным и, вообще, социальным благополучием. Можно предположить, что, несмот­ря на существующее в нашем обществе критическое отношение . к методам проведения приватизации и социальных реформ, на негативную оценку роли экономической элиты, недове­рие к государствуй прочие признаки социального негативизма, в сознании россиян побеждает глубинная, базовая вера в спра­ведливость мира. Справедливость, которая воздает по заслугам и награждает благополучием «достойных» людей даже в очень неоднозначной социальной ситуации.

Категории «богатство» и «благополучие» (особенно учитывая значимость материальной обеспеченности в структуре социаль­ного представления о благополучии) на первый взгляд могут показаться близкими по содержанию. Однако, на наш взгляд, между ними есть семантические и даже эмоционально-оценоч­ные различия, которые оказываются решающими для конструи­рования их ментальных моделей. Категория «благополучие» воспринимается как позитивный результат усилий человека, моральное и материальное вознаграждение, «получение благ» как награда за достойную жизнь. Отсюда и атрибуция такому человеку нравственно-психологических достоинств и идентифи­кация с ним в настоящем или будущем.

Категория «богатство» имеет в нашем общественном дискур­се (разумеется, с вариациями в зависимости от социально-де­мографической принадлежности, характера ценностных ориен­тации, аттитюдов, идентичности респондентов и т.п.) в целом иной смысловой оттенок. Связываемые с ней устойчивые ассо­циации либо традиционно-православные — на тему «верблюда и игольного ушка», либо фольклорно-сказочные — «несметные богатства», либо подзабытые советские — о «Золотом тельце»,


Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

либо современные, с оттенком сомнительности происхождения богатства «новых русских» и «олигархов», с аллюзиями на не­разумную расточительность и стремление к роскоши. Из этого, на наш взгляд, можно заключить, что категория «богатство» в целом может иметь различные оттенки в содержании соци­альных представлений с тенденцией к настороженности.

Для уточнения содержательного наполнения и эмоционально-оценочной составляющей социального представления о богатстве под нашим руководством (2004 г.) было проведено специальное исследование. В содержании ассоциаций к слову «богатство» из трех опрошенных нами групп (студенты, неработающие пенсионеры, предприниматели — всего 140 человек, жителей Тве­ри) только у предпринимателей в проранжированных списках из первых семи свободных ассоциаций не выявлено негативно окрашенных категорий. Тематический контент-анализ, позволив­ший вскрыть содержание интерпретаций, показал, что в группе старшего возраста центральными элементами содержания пред­ставления о богатстве являются, прежде всего, хорошее жилье и благополучный семейный очаг. Студенты воспринимают богат­ство через внешние атрибуты благополучия: дорогие машины, красивую одежду, драгоценности. Для предпринимателей богат­ство — это большое количество денег, дающих возможность приобретать все, что хочется.

Автоматизированный контент-анализ ассоциаций, прове­денный с помощью компьютерной программы ВААЛ, позволил уточнить эмоционально-оценочные компоненты представлений указанных трех групп респондентов. Так, в восприятии студен­тов превалирует демонстративный компонент в интерпретации богатства, с которым ассоциируется мотив власти. По-видимому, молодежью богатство интерпретируется, прежде всего, как де­монстрация внешней атрибутики власти, как то, что «бьет в глаза» и нарочито заявляет о себе. У предпринимателей богатство сопря­жено с интенсивными эмоциями (высоки показатели гипертимич-ности и возбудимости). У них также сильны ассоциации богатства с Властью, но, в отличие от студентов, эмоциональная активность сочетается с мотивом достижения (он на втором месте). Очевидно, огатство в интерпретации предпринимателей соотносится очень активной деятельностью, приносящей не только достаток, ° и власть. В группе пенсионеров на эмоциональном уровне Ревалируют негативные переживания (высок показатель


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

депрессивности) в связи с мотивом власти, приписываемом богат­ству. По-видимому, в понимании старшего поколения богатство непосредственно связывается с властью, но позитивных эмо-

i* циональных переживаний эта связь у пенсионеров не вызывает.

* Мотивы, ассоциируемые респондентами с богатством, не огра-

ничиваются мотивом власти. Так, соотношение мотивов достиже­ния и избегания неудач различны в группах предпринимателей и студентов: у предпринимателей мотив достижения уверенно превалирует над мотивом избегания неудач, тогда как у студентов это соотношение обратно. Можно заключить, что студенты стремятся к богатству из страха бедности, в то время как пред­приниматели ориентированы именно на достижение богатства как такового, ассоциированного с властью. Интересно, что все три группы респондентов объединяет высокий показатель де­прессивности (выше всего он у пенсионеров, затем следует группа предпринимателей, за ней студенты), что указывает на озабочен­ность всех респондентов этой темой, на ее субъективную остроту и наличие негативных эмоций в отношении нее.

Примечательно, что факт эмоциональной напряженности по поводу экономических проблем был отмечен и другими автора­ми. В исследовании, посвященном отношению к деньгам (Фенько, 2004, с. 35 — 36), были выявлены три фактора («Тревожность», «Бережливость-Расточительность» и «Заработок»). Фактор «Тревожность» оказался наиболее мощным, вероятно, в силу объ­ективно существующих у большинства населения финансовых проблем и нестабильности финансового положения. Кроме того, автор отмечает противоречивость в отношении респондентов к деньгам: презрение к ним в сочетании с озабоченностью финан­совыми проблемами сливаются в единый аффективный комплекс. Внутренняя противоречивость представлений о богатстве, заключающаяся в том, что россияне в целом относятся негативно не столько к самому факту богатства, сколько к тому, какими путя­ми оно приобретено, отмечалась многими исследователями. Согласно исследованиям ВЦИОМ последних лет, основными способами обогащения в России, по мнению россиян, являются спекуляции, воровство, грабеж и махинации (45% опрошенных), большое наследство (13%) и только 10% считают, что основной фактор обогащения — предприимчивость. При этом 40% опро­шенных не испытывают негативных чувств к состоятельным лю­дям, если богатство нажито ими честным путем. Таким образом,


- Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

факт приобретения богатства в массовом сознании слабо соотно­сится с нравственными категориями честности и справедливости.

Именно в контексте нравственного сознания интересно сопо­ставить данные результаты с результатами исследования пред­ставлений о богатстве и бедности, проведенного В.А. Хащенко и Е.В. Шибановой (2005). Одной из задач, решавшихся в рамках программы этого исследования, было изучение представления о психологических признаках богатого и бедного человека. Обра­щает на себя внимание многоплановость образа богатого челове­ка, который сложился в представлениях респондентов активного трудоспособного возраста. С одной стороны, в этом случае дейст­вует прослеженный авторами идентификационный механизм соотнесения личностью себя с экономически более успешной категорией, что проявляется в целом в несколько более высо­ком уровне оценок богатого человека по сравнению с бедным. Но, с другой стороны, обращают на себя внимание различия в представлениях богатого и бедного. Они обнаружились в оценке качеств, входящих в фактор «Сила»: в образе богатого домини­руют волевые качества, самостоятельность, решительность, энер­гичность и т.п., а наряду с ними — такие нравственные черты, как эгоистичность и черствость. Бедный человек представляется как зависимый, неуверенный, нерешительный и суетливый, но добрый, честный, отзывчивый и справедливый (там же, с. 500). Убедительно звучит вывод авторов о том, что в социальных пред­ставлениях «материальный успех сопровождается деформацией важных социальных качеств личности или их утерей», что прояв­ляет себя как феномен «автономности от нравственных норм» в определенных условиях экономической среды (там же, с. 501).

Значимость нравственно-психологической составляющей со­циальных представлений о таких явлениях, как предприниматель­ство, богатство и благополучие, а также результаты массовых опро­сов наводят на мысль о существовании глубинного эмоционально заряженного нравственного основания конструирования эконо­мических представлений, связанных с приобретением материаль­ных благ в условиях радикальной трансформации общественной системы. На основании результатов приведенных работ, а также отечественных исследований особенностей российского мента­литета, мы полагаем, что при конструировании экономических представлений центральной является идея социальной справедли­вости, по-разному преломляемая коллективными субъектами.


 



30»


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

3.3. Нравственно-психологическая составляющая как центральный элемент социальных представлений об экономических изменениях

Психосемантические исследования экономического сознания в условиях реформ, осуществляемых в российском обществе, проведенные в последние десять лет (см., напр.: Петренко, Мити­на, 1997а), подтверждают наше предположение о главенствующей роли нравственных элементов в системе экономических репре­зентаций, а также на наличие определенных внутренних противо­речий, свойственных системе экономических представлений.

Отечественными психологами изучались различные аспек­ты представления о справедливости в современных обществах. В кросскультурных исследованиях были выявлены различия в со­циальных представлениях о справедливости у молдаван и живу­щих в Молдове цыган (Воловикова, Соснина, 2001). Типы понима­ния справедливости, структура представлений о справедливости анализировались на выборке московских студентов (Голынчик, Гулевич, 2003; Голынчик, 2004). Результаты показывают, что кар­тина интерпретации респондентами справедливости достаточно неоднородна: например, в случае московской студенческой мо­лодежи авторами было выявлено три совершенно различных по смыслу интерпретации. Наиболее распространенным оказа­лось понимание справедливости как закона, которому надо сле­довать, на втором месте — понимание справедливости как милосердия, т. е. силы, оказывающей помощь и дающей надежду, и, наконец, на третьем месте — справедливость как объективное знание, «правда». Такая вариативность интерпретации общече­ловеческой ценности даже в сравнительно однородной соци­альной группе наводит на мысль о том, что в российском обществе существует значительная диверсификация понимания нравст­венно нагруженных ценностей. Вероятно, сама идея социальной справедливости в условиях углубившегося экономического не­равенства, различия интересов групп и слоев, а также отсутствия общенациональной стратегии развития общества в последние годы подверглась существенной диффузии в соответствии с по­явлением новых социальных групп в структуре общества.

Для проверки этого предположения под нашим руководством было проведено исследование понимания справедливости пред-


Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

ставителями трех групп населения Твери: студентов (30 человек в возрасте от 18 до 23 лет), предпринимателей (28 человек в воз­расте от 30 до 40 лет) и пенсионеров (25 человек, возраст от 55 до 80 лет) с помощью методов контент-анализа текстов интер­вью, тестирования и шкалирования, которое показало наличие значимых различий между этими социальными группами в интерпретации справедливости. На первом этапе исследования проводилось экспресс-интервью на тему «Что такое, по вашему мнению, справедливость?» На основе данных интервью был составлен опросник «Понимание справедливости». Кроме того, в программу исследования вошли методика М. Рокича «Ценност­ные ориентации» и методика «Шкала субъективного благополу­чия» в адаптации М.В. Соколовой.

Данные контент-анализа интервью показывают, что в группах предпринимателей и пенсионеров понимание справедливости существенно различается. У предпринимателей значимо чаще встречаются суждения: «Я считаю, что в справедливом обществе любой человек имеет возможность заработать», «В справедли­вом обществе должны быть справедливые налоги», «Я думаю, что в справедливом обществе прав должно быть больше у тех, кто участвует в накоплении общественного богатства». В то вре­мя как пенсионеры значимо чаще склоняются к следующему пониманию: «Я думаю, что справедливый мир — это, когда все люди равны». Таким образом, если для пенсионеров справед­ливость — это, прежде всего, равное распределение благ между всеми членами общества, то предпринимателями в понятие справедливости вкладываются свобода зарабатывать деньги, справедливая налоговая политика, для них также важен прин­цип: чем больше даешь обществу, тем больше прав имеешь. Кроме того, результаты исследования подтвердили предположе­ние о том, что интерпретация справедливости в группах испы­туемых коррелирует с уровнем их субъективного благополучия. Группа пенсионеров обнаружила наименьший уровень благо­получия, а группа предпринимателей — наибольший.

Кроме того, данные исследования показывают, что понимание справедливости существенно различается в группах студентов и предпринимателей, с одной стороны, и пенсионеров, с другой стороны. Студенты, как и предприниматели, значимо чаще согла­шаются с суждениями «Я считаю, что в справедливом обществе любой человек имеет возможность заработать», «В справедливом


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

обществе должны быть справедливые налоги», чем с суждением: «Я думаю, что справедливый мир — это, когда все люди рав­ны». Между тем, студенты солидаризуются с пенсионерами, а не с предпринимателями, негативно оценивая суждение: «Яду-маю, что в справедливом обществе прав должно быть боль­ше у тех, кто участвует в накоплении общественного богатства». Т. е. студенты разделяют принципы социально ориентированного государства.

Эти результаты подтверждают предположение о том, что все социальные группы при оценке процессов реформирования экономики и политики апеллируют к этическим нормам, но вкла­дывают в них различное содержание.

Сравнивая наши результаты с данными, полученными дру­гими авторами, можно видеть, что на принцип распределения благ согласно затрачиваемым усилиям ориентируются в основ­ном тверские предприниматели (в нашей выборке) и московские студенты в выборке Е.О. Голынчик и О.А. Гулевич (2003). Тверские студенты и пенсионеры в большей степени опираются на принципы распределения по потребностям. Между тем, по данным Е.О. Голынчик (2004), в группе московских студентов присутствует позитивное отношение к несправедливости как естественному явлению и ориентация на индивидуалистические ценности Запада (там же, с. 114). В то же время справедливость связывается ими с ценностями социального государства и вос­принимается как явление идеальное, но недостижимое.

Итак, очевидно, что в общественном менталитете сконструи­рованы различные типы репрезентаций социальной справедли­вости. Согласно результатам нашего исследования, кроме типов, названных в работе Е.О. Голынчик и О.А. Гулевич (2003, с. 90), можно выделить понимание справедливости как равенства прав и возможностей и справедливости как узаконенного неравенст­ва. В этом, на наш взгляд, проявляется нравственно-психологиче­ская диверсификация самой идеи справедливости, отражающая социально-психологическаую дезинтеграцию общества: идея справедливости разделяется на социетальном уровне, но трак­туется совершенно по-разному.

Сходные результаты были получены Л.Л. Дикевич при изуче­нии обыденных представлений о порядочном человеке: «Суще" ствует возрастная, тендерная и профессиональная специфич­ность обыденных представлений о порядочном человеке»


Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

(Дикевич, 1999, с. 3). Этот вывод подтверждается и результатами исследования М.И. Воловиковой социальных представлений о нравственном идеале. Автор делает вывод о том, что «измене­ния социальных представлений в последнее десятилетие про­являются в их резкой дифференциации: социальные представ­ления о нравственном идеале противостоят представлениям об «антиидеале». Для части подростков становятся притягатель­ными качества, традиционно оцениваемые как безнравственные (жестокость, мстительность, жадность и др.). Динамика мораль­но-правовых представлений в период последних десятилетий отражает противоречивый характер отношения к юридиче­скому закону и праву, исторически сложившийся в российском менталитете» (Воловикова, 2005, с. 16). Аналогичный вывод сде­лан Л.Л. Дикевич (1999), в работе которой были получены новые данные о связи нравственных и правовых представлений.

Со времен дюркгеймовской социологии в социальных науках бытует постулат о моральных ценностях как интегрирующей силе общества. Как напоминает Лукман (1999, с. 317), именно в разделя­емых моральных ценностях проявляется единство общества. Несмотря на то, что в современной западной социологии исследователи оперируют понятием индивидуализированной морали (там же), высказанной Дюркгеймом идеи никто пока не опроверг.

Кроме того, нравственно-психологичекие составляющие экономических представлений приходят в противоречие с оцен­ками полезности и целесообразности экономических явлений. Так по результатам, полученным В.Ф. Петренко и О.В. Мити-ной, среди факторов, присутствующих в поле представлений об экономических реформах, на первое место вышел фактор «Справедливость». Кроме того, было обнаружено интересное противоречие в самой организации репрезентационного про­странства этих представлений. Экономические реформы оцени­ваются как несправедливые и отчасти чреватые криминальными последствиями, а атрибуты советского социализма — как исто­рически устаревшие, но справедливые. Иностранные инвестиции оцениваются как способствующие демократизации, целесообраз­ные, но им отказывают в положительной нравственной оценке (Петренко, Митина, 1997а, с. 198). Т. е. экономическое сознание оказывается амбивалентным, противоречивым. Одно из возмож­ных социально-психологических объяснений этого феномена


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

может заключаться в том, что при конструировании социальных представлений в условиях социальной напряженности задейству-ются механизмы рационализации для построения внутренне логичной интерпретации и снятия эмоционального напряжения. В отчетах испытуемых часто встречаются такие умозаключения: «Второе и третье поколения криминальных бизнесменов учатся в университетах и становятся законопослушными гражданами», «Австралию заселяли каторжанами, а сейчас это демократическое и преуспевающее государство», «Со временем сам рынок закре­пит достойных и смоет пену».

Примечателен, на наш взгляд, и вывод авторов о высоком рей­тинге церкви в массовом сознании при низкой религиозности российского общества. Это, по их мнению, может свидетельст­вовать о том, что россияне испытывают потребность в под­держке реформ какой-либо идеологией с этических позиций, т. е. нуждаются в культурно-историческом и моральном обосно­вании происходящего (там же, с. 199). Действительно, политика перестройки, начатая как обновление социалистического строя, как попытка создания «социализма с человеческим лицом», даже с учетом всех просчетов и ошибок на этом пути (Яковлев, 2005) не отодвигала на задний план важности внеэкономических, моральных факторов общественных преобразований. Ценности социальной справедливости вкупе с лозунгами развития эконо­мики на новых основаниях встречали понимание и поддержку значительной массы населения. Тогда как кризис власти и ради­кальные реформы начала 90-х годов, сосредоточившиеся на по­спешной приватизации и запуске рыночных механизмов любыми средствами, внесли резкий диссонанс в общественное сознание. И оно отреагировало отторжением этих реформ. Едва ли можно объяснять такое отторжение только пресловутыми свойствами «соборности», «общинности» нашего менталитета. По-видимому, причины такой реакции гораздо сложнее. Нельзя не учитывать и объективных оснований для массового негати­визма: доверие к государству было подорвано и методами про­ведения верхушечной приватизации, и утратой сбережений гражданами, и резким падением уровня жизни.

Однако основной причиной кризиса ельцинской эпохи нам кажется резкое рассогласование на нравственно-психологиче­ском уровне действий властей (попустительство криминальным силам, рост влияния экономической элиты на фоне обнищания


Антиномия «олигархия - государственное регулирование экономики»

народа, невыплаты зарплат и пенсий и т.п.) и традиционных представлений о социальной справедливости, персонифициро­ванных в фигуре руководителя и вере в добрую волю полити­ческого лидера. Успешное продвижение В.В. Путина аналитики напрямую связывают с созданием ему имиджа «не Ельцина».

Нам кажется, что идея социальной справедливости в нашем менталитете имеет гораздо более глубокие корни, чем комму­нистическая идеология всеобщего равенства. Скорее можно согласиться с мнением о том, что эта идеология успешно пара­зитировала на укорененных в российском менталитете библей-ско-христианских этических нормах. Именно этими нормами, лежащими в основе общечеловеческой морали в том ее варианте, который существует в европейской цивилизации, и руководству­ются наши респонденты, рассуждая о порочности стяжательства, о необходимости поддержки богатым бедного, о милосердии. На вопрос о том, «Сможет ли православное вероучение заполнить тот нравственный вакуум, который создала светская власть в эко­номике и политике?», пока однозначного ответа нет. Активная позиция Русской православной церкви, инициировавшей созда­ние « Свода нравственных принципов и правил в хозяйствовании» в 2004 г., многими представителями государственной власти и биз­неса приветствуется как весомый вклад в дело интеграции обще­ства и его оздоровления (см. об этом: Чаплин, 2005). Именно от то­го, в какой степени существующие сейчас диверсифицированные обыденные моральные установки и внутренне противоречивые представления о справедливости смогут интегрироваться в социе-тальные представления, отвечающие духу общечеловеческих ценностей, во многом будут зависеть как процесс общественной интеграции, так и социально-психологические условия эконо­мического развития страны.


ГЛАВА 4. АНТИНОМИЯ «НАЦИОНАЛЬНОЕ — ВСЕМИРОВОЕ» В СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ

4.1. Общественный дискурс о проблеме национальной самобытности

Изменение общественного уклада нашей страны не могло не акти­визировать процессов осознания места и роли России в мировом сообществе. Привычный для советского общественного дискурса образ «сверхдержавы», как показывают массовые опросы, обнаружил свою неоднозначность. Нельзя не прислушаться к тем аналитикам, которые утверждают, что в приоритетных областях экономики, в информационных технологиях Россия не может сейчас выступать равноправным мировым экономическим актором с США, Японией, странами Западной Европы. С другой стороны, значительные запасы природных ресурсов делают Россию необходимым партнером в рамках международного биз­неса. Эти обстоятельства дают основания для конструирования представления о России как о богатой стране с неэффективной экономикой.

Попытки власти найти «свой путь» строительства экономиче­ских отношений, национально-культурную платформу для вы­бора наиболее эффективных форм собственности (Попов, 2005) убеждают в том, что крупные формы частной собственности не принимаются обществом. Если же судить по негативизму в отношении экономической элиты (Здравомыслов, 2005), то можно говорить о прямом неприятии большей частью населе­ния крупного капитала. Между тем, синтез личной и коллек-


Антиномия «национальное - всемировое» в социальных представлениях

тивной форм собственности, развитие ассоциированных форм собственности с учетом российской «ментальной идентичности» (Попов, 2005) в наибольшей степени отвечает социетальным экономическим представлениям значительной части населения. С другой стороны, «национальная идея» развивается в обще­ственном дискурсе в связи с государственным строительством. Стремление создать сильное независимое эффективное государ­ство, судя по всему, разделяется всеми политическими движе­ниями. Между тем, политологов волнует намечающееся в связи с этим неравновесие между государством и гражданским общест­вом. Другими словами, в условиях отсутствия влиятельных инсти­тутов гражданского общества государственная система все более бюрократизируется и приобретает самоценность, отчасти исполь­зуя «национальную идею» для дальнейшей централизации власти. Кроме экономического положения в государстве, неопреде­ленность в идентификации гражданами своей страны порождает и политическая ситуация, в которой действуют разнонаправлен­ные силы. Даже не вдаваясь в детали истории славянофильства и западничества в российской общественной мысли, нельзя не учитывать традиционной глубинной раздвоенности общест­венного сознания на «европейское» и «русское». В истории Рос­сии можно наблюдать более или менее регулярное чередование периодов, когда приоритет отдавался той или другой ориентации. Даже в новейшей истории страны хорошо заметен виток общественного дискурса (обыденные интерпретации, конечно, однородностью не отличались) от «своих» (советских) приорите­тов к живому интересу к Западу в сочетании с поиском основ для соответствующей идентичности, и обратно, к идее самобытности. Можно выделить ряд аспектов кризиса социальной идентич­ности россиян, наблюдаемого в настоящее время. Первый, естест­венно, связан с распадом прежнего и возникновением нового го­сударства, изменением экономико-политической системы и структуры общества. Расставание с СССР как с оплотом совет­ского режима, безусловно, переживалось различными социаль­ным группами с разной степенью остроты. Но, помимо политиче­ских, существуют экономические, гуманитарные и другие последствия распада СССР. Вероятно, несмотря на политические Убеждения, все граждане в той или иной степени ощутили диском­форт в условиях ломки стабильных связей: производственных, °ммерческих, человеческих. Этот аспект кризиса идентичности


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

можно назвать «кризисом утраты». Исследования, проведен­ные отечественными авторами (Н.А. Иванова, Н.М. Лебедева, В.Н. Павленко и др.) указывают на его основные составляющие: снижение показателей гражданской идентичности, изменения в характеристиках этнической идентичности и т.д.

Другой аспект кризиса идентичности касается переживания людьми проблем, связанных с установлением более непосредст­венных контактов с западным миром. Чувство принадлежности к самодостаточной военной державе уступает место поискам достойного места своей страны в мировом сообществе. На этом пути возникает много трудностей, проистекающих как из осо­знания невысокого экономического и гуманитарного статусов России в мире, так и из недостаточной степени развития евро­пейской и мировой идентичности граждан (Иванова, 2004, с. 74; Павленко, Корж, 1998, с. 78). Хотя, по результатам исследований, у жителей столицы в период 1985 — 1997 гг. значимость европей­ской и общечеловеческой идентичности несколько возросла, у сельских жителей она даже снизилась. Этот аспект кризиса во многом связан с проблемами глобализации, с которыми стал­киваются все страны современного мира. Однако в России, с ее радикальным превращением из страны-оппонента западного мира в страну-партнера, процессы глобализации происходят во многом более болезненно. В этом смысле мы определили бы данный аспект кризиса идентичности как «кризис вхождения».

Между тем, оба аспекта кризиса идентичности — как «кризис утраты», так и «кризис вхождения» — провоцируют усиление националистических настроений в обществе. Доказательством этому служит победа ЛДПР и «Родины» на выборах в Думу, а так­же опросы общественного мнения, показывающие, что более 70% населения испытывают неприязнь к выходцам с Кавказа, а около 40% «заражены» антисемитизмом. Подобные тенденции вызывают озабоченность социологов и даже квалифицируются ими как «симптом надвигающейся на общество реваншистской великодержавной имперской болезни» (Седов, 2004, с. 66). О рус­ском национализме как «компенсаторном и защитном психоло­гическом и социокультурном механизме» говорит В.Д. Соловей (2005, с. 11). Однако на вопрос о том, имеет ли место рост рус­ского национализма, едва ли можно ответить однозначно поло­жительно, что связано, прежде всего, со сложностью самого фе­номена и разнообразием его проявлений. Во-первых, явственно


Антиномия «национальное - всемировое» в социальных представлениях

прослеживаются колебания националистических настроений, которые фиксируются в массовых опросах (усиление с кон­ца 80-х до середины 90-х, а затем спад [Буховец, 2005, с. 142]). Во-вторых, то, что часто называют русским национализмом, таковым на самом деле не является, а представляет собой сущест­вующий в разных вариантах бытовой этнический негативизм, что, конечно, не одно и то же.

Национализм, в полном смысле этого слова, обычно имеет тео­ретически осмысленную идеологическую базу в форме фи­лософского, биологического, теологического или иного учения, обосновывающего приоритет определенной нации над другими. Русский этнокультурный негативизм, который, безусловно, присутствует в нашем обществе, такой базы не имеет. Многие политические партии и движения спекулируют на «национальной идее», причем в этом замечены, по мнению отечественных анали­тиков (Соловей, 2005, с. 6), не только организации, позициони­рующие себя как националистические, но и такие «либеральные» партии, как СПС и «Яблоко». Причины этого понятны — русская этническая ментальность в последние двадцать лет подверглась серьезным испытаниям. Попытки превратить этакратическую, тоталитарную страну в демократическое государство не увенча­лись успехом. Неудачи рыночных реформ поначалу рефлекси-ровались как «отсталость», «маргинальность» по отношению к «правильному» западному пути. Если добавить к этому чувство вины перед соотечественниками, брошенными в бывших национальных республиках, терроризм с «кавказским лицом» и раздражение в адрес недружественных национальных режимов новых независимых государств, то становятся понятны причины формирования комплекса негативных переживаний, связанных с построением новой российской этничности.

Ни высшее руководство, ни политические движения, ни госу­дарственные институты всерьез не помогали населению преодо­леть этот комплекс. В итоге энергия негативизма получила два основных вектора: первый направлен на конструирование обра­зов «чужих» («не-Мы») внутри своего общества (ксенофобия); а второй направлен вовне — на интерпретацию пути России как «особого», и в этом случае «чужим» выступает Запад. Ксено­фобия свойственна значительной части населения, она прояв­ляется, прежде всего, по отношению к внешне отличаемым ра­совым, этническим группам. Если предположить, что в основе


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России


Антиномия «национальное - всемировое» в социальных представлениях


 


ксенофобии лежит склонность оперировать стереотипами и пред­рассудками, т. е. когнитивная бедность, становится объяснимым тот факт, что в группах с низким образовательным уровнем бытовая ксенофобия выше. В частности, по результатам нашего исследования уровня этнического негативизма у учащихся технических колледжей и студентов университета по отношению к переселенцам и беженцам других национальностей, у учащихся колледжей он оказался значимо выше.

Возрастание ксенофобии в обществе в целом вряд ли нужно связывать с возрождением «варварства», здесь трудно согласиться с В.Д. Соловьем в том, что сейчас в России имеет место мани­фестация национализма: «Радикально меняется смысл самого национального бытия, происходит рождение новой русской традиции. Ее вектор и содержание не внушают гуманитарного оптимизма, поскольку эта традиция — неоварварская, связанная с архаизацией ментальности в обществе, опускание их вглубь са­мое себя и человеческой истории» (там же, с. 17). Хотя озабочен­ность автора, в целом, понятна, все же мы склонны видеть более эмоционально нейтральное объяснение этой тенденции. От ксе­нофобии не свободен ни один народ, в том числе и в традиционно демократических странах Западной Европы (здесь можно вспом­нить последние президентские выборы во Франции, где Ле Пэн вышел в заключительный тур). В России сейчас, на наш взгляд, просто активизировались проявления хорошо известного в соци­альной психологии феномена аутгруппового дефаворитизма. Потребность в межгрупповом сравнении для последующей дис­кредитации «чужой» группы обостряется в условиях конфликта (терроризм), падения престижа собственной группы (кризис идентичности) и недостатка информации («когнитивный ваку­ум»). Следовательно, усиление межэтнической враждебности — скорее закономерный, чем случайный процесс. В современном мире эта враждебность достаточно эффективно «гасилась» двумя политическими средствами: идеологией интернационализма в СССР и, до определенного времени, постимперской политикой интеграции (во Франции, в Великобритании и других бывших мет­рополиях). В трансформируемой России этой проблеме на поли­тическом уровне достаточного внимания не уделялось, в результа­те чего ксенофобия начала распространяться, заражая общество.

Этнический негативизм как одно из следствий «кризиса утра­ты» наиболее явно обнаруживается в отношении визуально


отличимых этнических групп. Разрабатывая программу исследо­вания социального представления иной этнической группы чле­нами группы этнического большинства, т. е. русскими, мы стре­мились нивелировать политические наслоения (существующие у респондентов установки по отношению к представителям других республик), которые могли бы исказить результаты. По этой причине в качестве предмета исследования было избра­но социальное представление о цыганах, поскольку, являясь визуально различимой и культурно специфичной группой, цыгане, тем не менее, не ассоциируются у россиян с политиче­скими и военными конфликтами.

В исследовании, проведенном под нашим руководством в 2003 г., приняли участие студенты первого и второго курсов гу­манитарных факультетов ТвГУ, 100 человек, не цыганской нацио­нальности, постоянно проживающие в Твери или Тверской обла­сти. Предметом исследования явилось социальное представление о цыганах. Для сбора данных был использован метод полуструк­турированного интервью. Каждое интервью записывалось на маг­нитофон, а затем расшифровывалось и вводилось в компьютер. Тексты интервью были подвергнуты трем видам контент-анализа: на первом этапе проводился тематический контент-анализ (вруч­ную), на втором — автоматизированный контент-анализ при по­мощи программы ВААЛ и на третьем—лексический контент-ана­лиз (частично автоматизированный). Лексический анализ состоял в использовании метода анализа близости и иерархической классификации, предложенного французскими авторами (Doise и др., 1992; Lacassagne и др., 2001). Этот метод позволяет обнару­жить некоторые лингвистические связи между элементами тек­ста. Применялся один из вариантов метода, заключавшийся в вы­явлении наиболее часто встречающихся в тексте слов (в нашем случае — существительных) с помощью контент-аналитической программы ВААЛ. Подсчитывалось количество случаев, когда эти слова встречаются вместе в одном предложении, после чего со­ставлялась итоговая матрица. Анализ степени близости лексиче­ских единиц текста между собой позволил выделить те из них, которые наиболее тесно связаны с ключевыми словами, обозна­чающими исследуемый предмет. По мысли разработчиков метода, слова, наиболее тесно связанные с предметом социального пред­ставления, являются ядерными в структуре представления. Исхо­дя из содержания дискурса о национально-культурной группе


.


Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

цыган в СМИ, нами была сформулирована гипотеза о том, что со­циальное представление студентов об этой группе характеризу­ется враждебностью, что проявляется в преобладании негативных оценок и наличии в его содержании ядерных элементов, указыва­ющих на чужеродность этой группы по отношению к представи­телям коренных национальностей, живущих в регионе.

На первом этапе контент-аналитического исследования в тек­стах интервью были выделены пять смысловых категорий: «эмо­циональное отношение к цыганам», «деятельностьцыган», «опыт взаимодействия с цыганами», «особенности цыганской культу­ры» и «личностные качества цыган». Категория «эмоциональное отношение к цыганам» включала эмоционально насыщенные вы­сказывания, 80% которых содержали негативную оценку роли цы­ган в обществе, при этом положительная оценка присутствовала в 6% высказываний. Деятельность цыган связывается (в порядке частоты упоминания) с распространением наркотиков, воровст­вом, торговлей золотом и гаданием. В категории «опыт взаимо­действия с цыганами» преобладали высказывания о стремлении респондентов избегать прямых контактов с представителями этой национальной группы (54%), 32% опрошенных предположили, что среди цыган есть как хорошие, так и плохие люди, 14% заме­тили, что мнение о цыганах основывается на стереотипах. Кате­гория «особенности цыганской культуры» включала суждения относительно своеобразия этой культуры, к которому респонден­ты отнесли низкий уровень образования (56%), красивые песни и танцы (30%), а также склонность к воровству и обману, свободо­любие, самодостаточность и др. Категория «личностные качества цыган» представляет интерес в сочетании с общей негативной установкой (первая категория), а также малым опытом взаимодей­ствия респондентов с представителями этой группы (вторая ка­тегория). К «личностным качествам» цыган респонденты чаще всего относили склонность к преступным действиям (36%), нежелание честно работать (24%) и прагматизм (20%).

Таким образом, по результатам первого этапа анализа опре­делились некоторые тенденции в конструировании студентами социального представления о национально-культурной группе цыган, а именно, выраженная разделяемая негативная уста­новка, ассоциирование цыган с распространением наркотиков, торговлей золотом и гаданием, незначительный опыт взаимодей­ствия, приписывание им негативных личностных качеств,


Антиномия «национальное - всемировое» в социальных представлениях

признание своеобразия цыганской культуры и наличия в нашем обществе негативных стереотипов в адрес этой этнической группы.

Для уточнения полученных результатов был предпринят вто­рой этап контент-анализа с использованием компьютерной программы ВААЛ. По итогам анализа обнаружилось, что общее количество эмоционально окрашенных слов составляет 8,3% текста при среднеязыковой норме, равной 6,8%. Это свидетель­ствует о выраженном эмоциональном отношении респондентов к этому объекту. Автоматизированный контент-анализ показал также, что для данной выборки характерен высокий уровень ра­ционализации восприятия. Категория рационализации пред­ставлена 8,5% слов от общего объема текста, а z-ошибка по этому параметру составляет 37,6, что само по себе является очень вы­соким показателем. С учетом повышенной эмоциональностью текста это позволяет предположить, что значимость темы иссле­дования является достаточно высокой, а объект активно осмыс­ляется респондентами.

Среди выделенных категорий отмечаются высокие значения параметра архетипичности — 14,18 (по показателю CF индекса), что может означать репрезентацию респондентами данной национальной группы в культурно-историческом контексте, придание особой значимости традиционности их жизненного уклада, роли обычаев. Эмоционально-лексические категории тек­ста в наибольшей степени представлены значениями CF индек­са по категориям: «паранойяльность» — 9,51, «демонстратив-ность» — 8,47 и «возбудимость» — 7,98. Это означает, что текст содержит эмоциональные проявления в отношении объекта пред­ставления, характерные для одноименных акцентуаций. По кате­гории «свой-чужой» CF индекс «чужой» составляет 9,11, тогда как «свой» — только 2,43. Это доказывает, что группа репрезенти­руется как чужеродная.

Третий этап контект-анализа состоял в определении степени близости категориальных единиц текста с использованием ме­тода анализа близости и иерархической классификации. С по­мощью программы ВААЛ был создан словарь обрабатываемого текста, из которого были выбраны 20 наиболее часто встреча­ющихся категорий, выраженных существительными, а затем определена частота встречаемости их сочетаний друг с другом. Результаты представлены в таблице 5.


 





Закономерности конструирования социальных представлений в современной России


Антиномия «национальное - всемировое» в социальных представлениях

Число на пересечении столбца и строки означает количество респондентов (из ста опрошенных), употребивших обе категории в одном предложении. Цифра в столбце «ранг категории» означает соответствующий ранг этой категории в списке. Как видно из таблицы 5, самую высокую частоту (более чем у по­ловины респондентов) имеют сочетания категорий: «цыган» — «наркотик» (67), «цыган» — «веселье» (53), «цыган» — «золото» (51). За ними следуют сочетания: «цыган» — «архетипичность» (49), «цыган» — «самобытность» (40), «цыган» — «фольклор» (39), «цыган» — «необычность» (32), «цыган» — «преступление» (27). Кроме того, высока частота сочетаний категорий «золото» — «наркотик» (61), а также категорий «наркотик» — «преступле­ние» (61), что может означать смысловую общность этих понятий в сознании большинства респондентов. Обращает на себя внима­ние особая группа сочетаний, включающая категории, которые относятся к описанию своеобразия цыган как национально-куль­турной группы: «самобытность — веселье» (47), «фольклор — веселье» (42), «самобытность — фольклор» (36). Эти значения вы­ше среднего показателя частоты и поэтому могут рассматриваться как устойчивая смысловая группа категорий, которые выступают в качестве референтов структурных элементов социального представления.

Таким образом, предположения, высказанные нами в каче­стве гипотезы, в целом подтвердились с некоторыми существен­ными уточнениями. Разделяемая негативная установка в адрес исследуемой национально-культурной группы действительно присутствует в структуре социального представления студентов. Это было установлено на первом этапе контент-анализа текстов интервью. Между тем, на всех трех этапах контент-анализа про­явилось отношение к цыганам как к самобытной культурной группе. Лексический анализ показал высокую степень близости категорий «самобытность — фольклор — веселье», а автоматизи­рованный контент-анализ доказал высокую меру архетипич-ности в суждениях о цыганах. В совокупности с результатами первого этапа анализа, где высказывалось мнение о существова­нии жестких этнических стереотипов в адрес цыган в нашем обществе, это наводит на мысль о том, что студенты видят слож­ности межэтнического взаимодействия. При наличии выра­женной негативной установки, цыгане, тем не менее, репрезен­тируются ими как самобытная группа, к которой не следует


 




Закономерности конструирования социальных представлений в современной России

применять привычные цивилизационные мерки. Между тем, подобная «самобытность» представляется респондентам чуже­родной, на что непосредственно указывают данные автоматизи­рованного контент-анализа, согласно которым, в соотношении категорий «свой-чужой», наблюдается значительный перевес оценки предмета обсуждения как чужого. Кроме того, деклари­рование самобытности цыганской культуры нашими респонден­тами звучит несколько абстрактно, культурные особенности не расшифровываются, указывается только музыкальная и тан­цевальная традиция. Однако в цыганском сообществе есть устойчивые представления о базовых ценностях, таких, напри­мер, как справедливость, определяющие различия в поведении цыган в своем кругу и вовне. Так, по результатам кросскультур-ного исследования М.И. Воловиковой и Л.М. Сосниной (2001), представление о справедливости у цыган допускает, что «можно красть и обманывать в другом месте, а у себя — нет» (там же, с. 92). Такое своеобразие репрезентаций не просто отличает эту группу от молдаван и русских, но делает ее, в определенном смысле, трудно совместимой с ними в едином жизненном про­странстве. Однако негативные эмоциональные оценки у наших респондентов вызывает не культурная несовместимость, осно­ванная на различии в системе интерпретаций базовых нравст­венных ценностей, а «асоциальность», выбрасывающая цыган за рамки «нормальных» отношений в обществе.