МЕТОД ИНТРОСПЕКЦИИ И ПРОБЛЕМА САМОНАБЛЮДЕНИЯ

“РЕФЛЕКСИЯ” Дж. ЛОККА. МЕТОД ИНТРОСПЕКЦИИ: “ПРЕИМУЩЕСТВА”;

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ; ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ; КРИТИКА.

МЕТОД ИНТРОСПЕКЦИИ — И ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ДАННЫХ САМОНАБЛЮДЕНИЯ (ОТЛИЧИЯ). ТРУДНЫЕ ВОПРОСЫ: ВОЗМОЖНОСТЬ РАЗДВОЕНИЯ СОЗНАНИЯ;

ИНТРО - ЭКСТРО И МОНОСПЕКЦИЯ; САМОНАБЛЮДЕНИЕ И САМОПОЗНАНИЕ. ТЕРМИНОЛОГИЯ

Как я уже говорила, в психологии сознания метод интроспекции (букв. “смотрения внутрь”) был признан не только главным, но и единственным методом психо­логии.

В основе этого убеждения лежали следующие два бесспорных обстоятельства.

Во-первых, фундаментальное свойство процессов сознания непосредственно открываться (репрезентиро­ваться) субъекту. Во-вторых, “закрытость” тех же про­цессов для внешнего наблюдателя. Сознания разных людей сравнивались в то время с замкнутыми сфера­ми, которые разделены пропастью. Никто не может перейти эту пропасть, никто не может непосредственно пережить состояния моего сознания так, как я их пере­живаю. И я никогда не проникну в образы и пережи­вания других людей. Я даже не могу установить, явля­ется ли красный цвет красным и для другого; возмож­но, что он называет тем же словом ощущение совер­шенно иного качества!

Я хочу подчеркнуть, казалось бы, кристальную яс­ность и строгость выводов психологии того времени Относительно ее метода. Все рассуждение заключено в немногих коротких предложениях: предмет психоло­гии — факты сознания; последние непосредственно от­крыты мне — и никому больше; следовательно, изучать их можно методом интроспекции — и никак иначе.

Однако простота и очевидность каждого из этих утверждений, как и всего вывода в целом, только ка­жущиеся. В действительности в них заключена одна из самых сложных и запутанных проблем психологии - проблема самонаблюдения.

Нам и предстоит разобраться в этой проблеме.

Мне хотелось бы, чтобы на примере рассмотрения этой проблемы вы увидели, как много значат в науке критичность и одновременно гибкость подхода. Так, на первый взгляд очевидный тезис начинает расшатывать­ся от того, что к нему подходят с других точек зрения и находят незамеченные ранее оттенки, неточности и т. п.

Давайте же займемся более внимательно вопросом о том, что такое интроспекция, как она понималась и применялась в качестве метода психологии на рубеже XIX-XX вв.

Идейным отцом метода интроспекции считается английский философ Дж. Локк (1632—1704), хотя его основания содержались также в декартовском тезисе о непосредственном постижении мыслей.

Дж. Локк считал, что существует два источника всех наших знаний: первый источник — это объекты внеш­него мира, второй — деятельность собственного ума. На объекты внешнего мира мы направляем свои внеш­ние чувства и в результате получаем впечатления (или идеи) о внешних вещах. Деятельность же нашего ума, к которой Локк причислял мышление, сомнение, веру, рассуждения, познание, желания, познается с помощью особого, внутреннего, чувства — рефлексии. Рефлексия, по Локку,—это “наблюдение, которому ум подвергает свою деятельность” [64, с. 129].

Дж. Локк замечает, что рефлексия предполагает особое направление внимания на деятельность собст­венной души, а также достаточную зрелость субъекта. У детей рефлексии почти нет, они заняты в основном познанием внешнего мира. Она может не развиться и у взрослого, если он не проявит склонности к размыш­лению над самим собой и не направит на свои внутрен­ние процессы специального внимания.

“Ибо хотя она (т. е. деятельность души.— Ю. Г.) протекает постоянно, но, подобно проносящимся при­зракам, не производит впечатления, достаточно глубо­кого, чтобы оставить в уме ясные, отличные друг от друга, прочные идеи” [64, с. 131].

Итак, у Локка содержится по крайней мере два важных утверждения.

1. Существует возможность раздвоения, или “удвое­ния”, психики. Душевная деятельность может проте­кать как бы на двух уровнях: процессы первого уров­ня — восприятия, мысли, желания; процессы второго уровня — наблюдение, или “созерцание” этих восприя­тии, мыслей, желаний.

2. Деятельность души первого уровня есть у каж­дого человека и даже у ребенка. Душевная деятель­ность второго уровня требует специальной организации. Это специальная деятельность. Без нее знание о ду­шевной жизни невозможно. Без нее впечатления о ду­шевной жизни подобны “проносящимся призракам”, которые не оставляют в душе “ясные и прочные идей”.

Эти оба тезиса, а именно возможность раздвоения сознания и необходимость организации специальной деятельности для постижения внутреннего опыта, были приняты на вооружение психологией сознания. Были сделаны следующие научно-практические выводы:

1) психолог может проводить психологические ис­следования только над самим собой. Если он хочет знать, что происходит с другим, то должен поставить себя в те же условия, пронаблюдать себя и по ана­логии заключить о содержании сознания другого че­ловека;

2) поскольку интроспекция не происходит сама со­бой, а требует особой деятельности, то в ней надо упражняться, и упражняться долго.

Когда вы будете читать современные статьи с опи­санием экспериментов, то увидите, что в разделе “Ме­тодика”, как правило, приводятся различные сведения об испытуемых. Обычно указывается их пол, возраст, образование, иногда даются специальные, важные для данных экспериментов, сведения: например, о нормаль­ной остроте зрения, умственной полноценности и т. п.

В экспериментальных отчетах конца прошлого и начала нашего века также можно обнаружить раздел с характеристикой испытуемых. Но он выглядит совсем необычно. Например, читаешь, что одним испытуемым был профессор психологии с десятилетним интроспекционцстским стажем; другой испытуемый был, правда, не профессор, а всего лишь ассистент-психолог, но так­же опытный интроспекционист, так как прошел 6-ме­сячные курсы интроспекции, и т. п. Психологи того времени отмечали важные дополни­тельные преимущества метода интроспекции.

Во-первых, считалось, что в сознании непосредст­венно отражается причинная связь психических явле­ний. Например, если я захотела поднять руку и под­няла ее, то причина действия мне непосредственно из­вестна: она присутствует в сознании в форме решения поднять руку. В более сложном случае, если человек вызывает во мне сострадание и я стремлюсь ему вся­чески помочь, для меня очевидно, что мои действия имеют своей причиной чувство сострадания. Я не толь­ко переживаю это чувство, но знаю его связь с моими действиями.

Отсюда положение психологии считалось намного легче, чем положение других наук, которые должны еще доискиваться до причинных связей.

Второе отмечавшееся достоинство: интроспекция поставляет психологические факты, так сказать, в чис­том виде, без искажений. В этом отношении психология также выгодно отличается от других наук. Дело в том, что при познании внешнего мира наши органы чувств, вступая во взаимодействие с внешними предметами, искажают их свойства. Например, за ощущениями све­та и звука стоят физические реальности — электромаг­нитные и воздушные волны, которые совершенно не похожи ни на цвет, ни на звук. И их еще надо как-то “очищать” от внесенных искажений.

В отличие от этого для психолога данные ощущения есть именно та действительность, которая его интере­сует. Любое чувство, которое испытывает человек не­зависимо от его объективной обоснованности или при­чины, есть истинный психологический факт. Между содержаниями сознания и внутренним взором нет иска­жающей призмы!

“В сфере непосредственных данных сознания нет уже различия между объективным и субъективным, реальным и кажущимся, здесь все есть, как кажется, и даже именно потому, что оно кажется: ведь когда что-нибудь нам кажется, это и есть вполне реальный факт нашей внутренней душевной жизни” [65, с. 10341.

Итак, применение метода интроспекции подкрепля­лось еще соображениями об особых преимуществах этого метода.

В психологии конца XIX в. начался грандиозный эксперимент по проверке возможностей метода интро­спекций. Научные журналы того времени были напол­нены статьями с интроспективными отчетами; в них психологи с большими подробностями описывали свои ощущения, состояния, переживания, которые появля­лись у них при предъявлении определенных раздражи­телей, при постановке тех или иных задач.

Надо сказать, что это не были описания фактов сознания в естественных жизненных обстоятельствах, что само по себе могло бы представить интерес. Это были лабораторные опыты, которые проводились “в строго контролируемых условиях”, чтобы получить совпадение результатов у разных испытуемых. Испы­туемым предъявлялись отдельные зрительные или слу­ховые раздражители, изображения предметов, слова, фразы; они должны были воспринимать их, сравнивать между собой, сообщать об ассоциациях, которые у них возникали, и т. п.

Эксперименты наиболее строгих интроспекционистов (Э. Титченера и его учеников) осложнялись еще двумя дополнительными требованиями.

Во-первых, интроспекция должна была направлять­ся на выделение простейших элементов сознания, т. е. ощущений и элементарных чувств. (Дело в том, что ме­тод интроспекции с самого начала соединился с атоми­стическим подходом в психологии, т. е. убеждением, что исследовать — значит разлагать сложные процессы на простейшие элементы.)

Во-вторых, испытуемые должны были избегать в сво­их ответах терминов, описывающих внешние объекты, а говорить только о своих ощущениях, которые вызывались этими объектами, и о качествах этих ощущений. Напри­мер, испытуемый не мог сказать: “Мне было предъявле­но большое, красное яблоко”. А должен был сообщить примерно следующее: “Сначала я получил ощущение красного, и оно затмило все остальное; потом оно сме­нилось впечатлением круглого, одновременно с которым возникло легкое щекотание в языке, по-видимому, след вкусового ощущения. Появилось также быстро преходя­щее мускульное ощущение в правой руке...”.

Ответ в терминах внешних объектов был назван Э. Титченером “ошибкой стимула” — известный термин интроспективной психологии, отражающий ее атомистическую направленность на элементы сознания.

По мере расширения этого- рода исследований стали обнаруживаться крупные проблемы и трудности.

Во-первых, становилась все более очевидной бес­смысленность такой “экспериментальной психологии”. По словам одного автора, в то время от психологии отвернулись все, кто не считал ее своей профес­сией.

Другим неприятным следствием были накапливаю­щиеся противоречия в результатах. Результаты не сов­падали, не только у различных авторов, но даже иногда у одного и того же автора при работе с разными испы­туемыми.

Больше того, зашатались основы психологии — эле­менты сознания. Психологи стали находить такие со­держания сознания, которые никак не могли быть раз­ложены на отдельные ощущения или представлены в виде их суммы. Возьмите мелодию, говорили они, и пе­ренесите ее в другую тональность; в ней изменится каждый звук, однако мелодия при этом сохранится. Значит, не отдельные звуки определяют мелодию, не простая их совокупность, а какое-то особое качество, которое связано с отношениями между звуками. Это качество целостной структуры (нем. — “гештальта”), a не суммы элементов.

Далее, систематическое применение интроспекции стало обнаруживать нечувственные, или безобразные, элементы сознания. Среди них, например, “чистые” движения мысли, без которых, как оказалось, невоз­можно достоверно описать процесс мышления.

Наконец, стали выявляться неосознаваемые причи­ны некоторых явлений сознания (о них подробнее ниже).

Таким образом, вместо торжества науки, обладаю­щей таким уникальным методом, в психологии стала назревать ситуация кризиса.

В чем же было дело? Дело было в том, что доводы, выдвигаемые в защита метода интроспекции, не были строго проверены. Это были утверждения, которые ка­зались верными лишь на первый взгляд.

В самом деле, начну с утверждения о возможности раздвоения сознания. Казалось бы, мы действительно Можем что-то делать и одновременно следить за собой. Например, писать — и следить за почерком, читать вслух — и следить за выразительностью чтения. Казалось бы так — и в то же время не так или по край­ней мере не совсем так!

Разве не менее известно, что наблюдение за ходом собственной деятельности мешает этой деятельности, а то и вовсе ее разрушает? Следя за почерком, мы мо­жем потерять мысль; стараясь читать с выражением— перестать понимать текст.

Известно, насколько разрушающим образом дейст­вует рефлексия на протекание наших чувств: от нее они бледнеют, искажаются, а то и вовсе исчезают. И напро­тив, насколько “отдача чувству” исключает возмож­ность рефлексии!

В психологии специально исследовался вопрос о возможности одновременного осуществления двух дея-тельностей. Было показано, что это возможно либо пу­тем быстрых переходов от одной деятельности к дру­гой, либо если одна из деятельностей относительно про­ста и протекает “автоматически”. Например, можно вязать на спицах и смотреть телевизор, но вязание останавливается в наиболее захватывающих местах; во время проигрывания гамм можно о чем-то думать, но это невозможно при исполнении трудной пьесы.

Если применить все сказанное к интроспекции (а ведь она тоже вторая деятельность), то придется признать, что ее возможности крайне ограничены. Интроспекцию настоящего, полнокровного акта созна­ния можно осуществить, только прервав его. Надо ска­зать, что интроспекционисты довольно быстро это по­няли. Они отмечали, что приходится наблюдать не столько сам непосредственно текущий процесс, сколько его затухающий след. А чтобы следы памяти сохраняли возможно большую полноту, надо процесс дробить (актами интроспекции) на мелкие порции. Таким обра­зом, интроспекция превращалась в “дробную” ретро­спекцию.

Остановимся на следующем утверждении — якобы возможности с помощью интроспекции выявлять при­чинно-следственные связи в сфере сознания.

Пожалуй, примерами отдельных, так называемых произвольных, действий справедливость этого тезиса и ограничивается. Зато с каким количеством необъясни­мых фактов собственного сознания мы встречаемся повседневно! Неожиданно всплывшее воспоминание или изменившееся настроение часто заставляют нас проводить настоящую исследовательскую работу по отысканию их причин. Или возьмем процесс мышле­ния: разве мы всегда знаем, какими путями пришла нам в голову та или иная мысль? История научных откры­тий и технических изобретений изобилует описаниями внезапных озарений!

И вообще, если бы человек мог непосредственно усматривать причины психических процессов, то пси­хология' была бы совсем не нужна! Итак, тезис о не­посредственной открытости причин на проверку оказы­вается неверен.

Наконец, рассмотрим мнение о том, что интроспек­ция поставляет сведения о фактах сознания в неиска­женном виде. Что это не так, видно уже из сделанного выше замечания о вмешательстве интроспекции в ис­следуемый процесс. Даже когда человек дает отчет по памяти о только что пережитом опыте, он и тогда неизбежно его искажает, ибо направляет внимание толь­ко на определенные его стороны или моменты.

Именно это искажающее влияние внимания, осо­бенно внимания наблюдателя, который знает, что он ищет, настойчиво отмечалось критиками обсуждаемого метода. Интроспекционист, писали они не без иронии, находит в фактах сознания только те элементы, кото­рые соответствуют его теории. Если это теория чувст­венных элементов, он находит ощущения, если безоб­разных элементов, — то движения “чистой” мысли и т.п.

Итак, практика использования и углубленное об­суждение метода интроспекции обнаружили ряд фун­даментальных его недостатков. Они были настолько существенны, что поставили под сомнение метод в це­лом, а с ним и предмет психологии — тот предмет, с которым метод интроспекции был неразрывно связан и естественным следствием постулирования которого он являлся.

Во втором десятилетии нашего века, т. е. спустя не­многим более 30 лет после основания научной психо­логии, в ней произошла революция: смена предмета психологии. Им стало не сознание, а поведение чело­века и животных.

Дж. Уотсон, пионер этого нового направления пи­сал: “...психология должна... отказаться от субъективного предмета изучения, интроспективного метода исcледования и прежней терминологии. Сознание с его структурными элементами, неразложимыми ощущения­ми и чувственными тонами, с его процессами, внима­нием, восприятием, воображением — все это только фразы, не поддающиеся определению” [114, с. З].

На следующей лекции я буду подробно говорить об этой революции. А сейчас рассмотрим, какой оказалась судьба сознания в психологии. Удалось ли психологии полностью порвать с фактами сознания, с самим поня­тием сознания?

Конечно, нет. Заявление Дж. Уотсона было “кри­ком души” психолога, заведенного в тупик. Однако после любого “крика души” наступают рабочие будни. И в будни психологии стали возвращаться факты соз­нания. Однако с ними стали обращаться, иначе. Как же?

Возьмем для иллюстрации современные исследова­ния восприятия человека. Чем они в принципе отлича­ются от экспериментов интроспекционистов?

И в наши дни, когда хотят исследовать процесс восприятия, например зрительного восприятия челове­ка, то берут испытуемого и предъявляют ему зритель­ный объект (изображение, предмет, картину), а затем спрашивают, что он увидел. До сих пор как будто бы то же самое. Однако есть существенные отличия.

- Во-первых, берется не изощренный в самонаблюде­нии профессор-психолог, а “наивный” наблюдатель, и чем меньше он знает психологию, тем лучше. Во-вто­рых, от испытуемого требуется не аналитический, а са­мый обычный отчет о воспринятом, т. е. отчет в тех терминах, которыми он пользуется в повседневной жизни.

Вы можете спросить: “Что же тут можно исследо­вать? Мы ежедневно производим десятки и сотни на­блюдений, выступая в роли “наивного наблюдателя”;

можем рассказать, если нас спросят, обо всем виден­ном, но вряд ли это продвинет наши знания о процес­се восприятия. Интроспекционисты по крайней мере улавливали какие-то оттенки и детали”.

Но это только начало. Экспериментатор-психолог для того и существует, чтобы придумать эксперимен­тальный прием, который заставит таинственный про­цесс раскрыться и обнажить свои механизмы. Напри­мер, ей помещает на глаза испытуемого перевертывающие призмы, или предварительно помещает испытуемо­го в условия “сенсорного голода”, или использует осо­бых испытуемых — взрослых лиц, которые впервые уви­дели мир в результате успешной глазной операции и т.д.

Итак, в экспериментах интроспекционистов предъяв­лялся обычный объект в обычных условиях; от испы­туемого же требовался изощренный анализ “внутрен­него опыта”, аналитическая установка, избегание “ошибки стимула” и т. п.

В современных исследованиях происходит все на­оборот. Главная нагрузка ложится на экспериментато­ра, который должен проявить изобретательность. Он организует подбор специальных объектов или специ­альных условий их предъявлении; использует специ­альные устройства, подбирает специальных испытуе­мых и т. п. От испытуемого же требуется обычный ответ в обычных терминах.

Если бы в наши дни явился Э. Титченер, он бы ска­зал: “Но вы без конца впадаете в ошибку стимула!” На что мы ответили бы: “Да, но это не “ошибка”, а реальные психологические факты; вы же впадали в ошибку аналитической интроспекции”.

Итак, еще раз четко разделим две позиции по отно­шению к интроспекции — ту, которую занимала психо­логия сознания, и нашу, современную.

Эти позиции следует прежде всего развести терми­нологически. Хотя “самонаблюдение” есть почти бук­вальный перевод слова “интроспекция”, за этими двумя терминами, по крайней мере в нашей литературе, закре­пились разные позиции.

Первую мы озаглавим как метод интроспекции. Вторую — как использование данных самонаблюдения.

Каждую из этих позиций можно охарактеризовать по крайней мере по двум следующим пунктам: во-пер­вых, по тому, что и как наблюдается; во-вторых, во тому, как полученные данные используются в научных целях.

Таким образом, получаем следующую простую таб­лицу (с. 44).

Итак, позиция интроспекционистов, которая пред­ставлена первым вертикальным столбцом, предпола­гает раздвоение сознания на основную деятельность и деятельность самонаблюдения, а также непосредственное получение с помощью последней знаний о законах душевной жизни.

В нашей позиции “данные самонаблюдения” озна­чают факты сознания, о которых субъект знает в силу их свойства быть непосредственно открытыми ему. Сознавать что-то — значит непосредственно знать, это. Сторонники интроспекции, с нашей точки зрения, де­лают ненужное добавление: зачем субъекту специально рассматривать содержания своего сознания, когда они и так открыты ему? Итак, вместо рефлексии — эффект прямого знания.

Таблица 1.

И второй пункт нашей позиции: в отличие от мето­да интроспекции использование данных самонаблюде­ния предполагает обращение к фактам сознания как к явлениям или как к “сырому материалу”, а не как к сведениям о закономерных связях и причинных отношениях. Регистрация фактов сознания — не метод науч­ного исследования, а лишь один из способов получения исходных данных. Экспериментатор должен в каждом отдельном случае применить специальный методиче­ский прием, который позволит вскрыть интересующие его связи. Он должен полагаться на изобретательность своего ума, а не на изощренность самонаблюдения ис­пытуемого. Вот в каком смысле можно говорить об использовании данных самонаблюдения.

После этого итога я хочу остановиться на некото­рых трудных вопросах. Они могут возникнуть или уже возникли у вас при придирчивом рассмотрении обеих позиций.

Первый вопрос, которого мы уже немного касались:

“Что же, раздвоение сознания возможно или нет? Разве невозможно что-то делать — и одновременно наблюдать за тем, что делаешь?” Отвечаю: эта возможность раз­двоения сознания существует. Но во-первых, она суще­ствует не всегда: например, раздвоение сознания невоз­можно при полной отдаче какой-либо деятельности или переживанию. Когда же все-таки оно удается, то на­блюдение как вторая деятельность вносит искажение в основной процесс. Получается нечто, похожее на “де­ланную улыбку”, “принужденную походку” и т. п. Ведь и в этих житейских случаях мы раздваиваем наше соз­нание: улыбаемся или идем — и одновременно следим за тем, как это выглядит.

Примерно то же происходит и при попытках интро­спекции как специального наблюдения. Надо сказать, что сами интроспекционисты многократно отмечали не­надежность тех фактов, которые получались с помо­щью их метода. Я зачитаю вам. слова одного психолога, написанные в 1902 г. по этому поводу:

“Разные чувства — гнева, страха, жалости, любви, ненависти, стыда, нежности, любопытства, удивления— мы переживаем постоянно: и вот можно спорить и более или менее безнадежно спорить о том, в чем же собст­венно эти чувства состоят и что мы в них восприни­маем? Нужно ли лучшее доказательство той печальной для психолога истины, что в нашем внутреннем мире, хотя он всецело открыт нашему самосознанию, далеко не все ясно для нас самих и далеко не все вмещается в отчетливые и определенные формулы?” [65, с. 1068].

Эти слова относятся именно к данным интроспекции. Их автор так и пишет: “спорить о том, что мы в этих чувствах воспринимаем”. Сами чувства полнокровны, полноценны, подчеркивает он. Наблюдение же за ними дает нечеткие, неоформленные впечатления.

Итак, возможность раздвоения сознания, или интро­спекция, существует. Но психология не собирается осно­вываться на неопределенных фактах, которые она по­ставляет. Мы можем располагать гораздо более надеж­ными данными, которые получаем в результате непо­средственного опыта. Это ответ на первый вопрос.

Второй вопрос. Он может у вас возникнуть особенно в связи с примерами, которые приводились выше, при­мерами из исследований восприятия. В этой Области экспериментальной психологии ши­роко используются отчеты испытуемых о том, что они видят, слышат и т. п. Не есть ли это отчеты об интроспекции? Именно этот вопрос разбирает известный со­ветский психолог Б. М. Теплов в своей работе, посвя­щенной объективному методу в психологии.

“Никакой здравомыслящий человек,— пишет он,— не скажет, что военный наблюдатель, дающий такое, например, показание: “Около опушки леса появился неприятельский танк”, занимается интроспекцией и дает показания самонаблюдения. ...Совершенно очевид­но, что здесь человек занимается не интроспекцией, а “экстроспекцией”, не “внутренним восприятием”, а са­мым обычным внешним восприятием” [109, с. 28].

Рассуждения Б. М. Теплова вполне справедливы. Однако термин “экстроспекция” может ввести вас в заблуждение. Вы можете сказать: “Хорошо, мы соглас­ны, что регистрация внешних событий не интроспекция. Пожалуйста, называйте ее, если хотите, экстроспекцией. Но оставьте термин “интроспекция” для обозначения отчетов о внутренних психических состояниях и явле­ниях — эмоциях, мыслях, галлюцинациях и т. п.”.

Ошибка такого рассуждения состоит в следующем. Главное различие между обозначенными нами проти­воположными точками зрения основывается не на раз­ной локализации переживаемого события: во внешнем мире — или внутри субъекта. Главное состоит в раз­личных подходах к сознанию: либо как к единому про­цессу, либо как к “удвоенному” процессу.

Б. М; Теплов привел пример с танком потому, что он ярко показывает отсутствие в отчете командира наблюдения за собственным наблюдением. Но то же отсутствие рефлексирующего наблюдения может иметь место и при эмоциональном переживании. Полагаю, что и экстроспекцию и интроспекцию в обсуждаемом нами смысле может объединить термин “моноспекция”.

Наконец, третий вопрос. Вы справедливо можете спросить: “Но ведь существует процесс познания себя! Пишут же некоторые авторы о том, что если бы не было самонаблюдения, то не было бы и самопознания, само­оценки, самосознания. Ведь все это есть! Чем же са­мопознание, самооценка, самосознание отличаются от интроспекции?”

Отличие, на мой взгляд, двоякое. Во-первых, процессы познания и оценки себя гораздо более сложны и продолжительны, чем обычный акт интроспекции. В них входят, конечно, данные самонаблюдения, но только как первичный материал, который накапливается и подвер­гается обработке: сравнению, обобщению и т. п.

Например, вы можете оценить себя как человека излишне эмоционального, и основанием будут, конечно, испытываемые вами слишком интенсивные переживания (данные самонаблюдения). Но для заключения о таком своем свойстве нужно набрать достаточное количество случаев, убедиться в их типичности, увидеть более спо­койный способ реагирования других людей и т. п.

Во-вторых, сведения о себе мы получаем не только (а часто и не столько) из самонаблюдения, но и из внешних источников. Ими являются объективные ре­зультаты наших действий, отношения к нам других лю­дей и т. п.

Наверное, трудно сказать об этом лучше, чем это сделал Г.-Х. Андерсен в сказке “Гадкий утенок”. Пом­ните тот волнующий момент, когда утенок, став моло­дым лебедем, подплыл к царственным птицам и сказал:

“Убейте меня!”, все еще чувствуя себя уродливым .и жалким существом. Смог бы он за счет одной “интро­спекции” изменить эту самооценку, если бы восхищен­ные сородичи не склонили бы перед ним головы?

Теперь, я надеюсь, вы сможете разобраться в це­лом ряде различных терминов, которые будут встре­чаться в психологической литературе.

Метод интроспекции — метод изучения свойств и за­конов сознания с помощью рефлексивного наблюдения. Иногда он называется субъективным методом. Его раз­новидностями являются метод аналитической интро­спекции и метод систематической интроспекции.

Речевой отчет — сообщение испытуемого о явлениях сознания при наивной (неинтроспективной, неаналити­ческой) установке. То же иногда называют субъектив­ным отчетом, субъективными показаниями, феноме­нальными данными, данными самонаблюдения.


Лекция 4