КИММЕРИЙСКИЕ ТЕНИ» В ИСТОРИИ ПОЗНАНИЯ
Историк науки, занимаясь изучением прошлого, готовится к встрече с иной культурой, иными образцами мысли и знания, которые уже не воспроизводятся современностью, однако он бывает поражен теми трудностями, которые возникают при реализации этого желания. Сколь часто он видит в прошлом лишь отражение собственной эпохи.
Как избежать этого?
Вот, например, алхимический рецепт XV столетия — рецепт получения философского камня Джорджа Рипли, приведенный в «Книге двенадцати врат»: «Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельные жидкости разной породы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост...»
Как реконструировать содержание этого текста?
Еще в XIX веке видный французский химик Жан-Батист Андре Дюма «перевел» этот текст, придал ему вполне читаемый
(348)
вид: обнаружилось, что речь идет о химических превращениях свинца, его окислов и солей. Расшифровка текста становится возможной, если перевести алхимические термины примерно так: «философская ртуть» — свинец; «зеленый лев» — массикот, т.е. желтая окись свинца; «красный лев» — красный сурик; «кислый виноградный спирт» — винный уксус, который растворяет окись свинца, и т.д. и т.п. «Киммерийские тени», в частности, — это черный налет на стенках реторты, который появляется вследствие разложения органических веществ при сильном нагревании (киммеряне, по верованиям греков, — народ из страны вечного мрака на краю Океана, у входа в подземное царство).
Еще более «точное» изображение древнего рецепта предполагает запись нескольких химических реакций:
3Pb + 1/2 О2 = Pb3О4; Pb (С2Н3О2)2 → (СН3)2 + PbСО3;
PbСО3 = PbО + СО2; PbО + С = Pb + СО.
Итак, мы можем убедиться, что алхимики, искатели философского камня, знали о химических превращениях свинца, его окислов и солей.
Но как быть с «черными драконами», «львами», «киммерийскими тенями»?
Дело не в том, что попросту жаль эти эмоционально окрашенные, прекрасные в своей динамичной пластике художественные образы, дело в том, что не выполнена и главная задача — нет подлинной реконструкции того, как мыслил и что именно знал алхимик, герой XV столетия.
Как же перевести текст, фиксирующий знание прошлого, так, чтобы его семантика была воспроизведена в ее исторической конкретности? Имеем ли мы как историки науки право на утверждение, что алхимики XIII-XV вв. знали, что «поваренная соль растворима в воде»? Некоторый реальный факт — подсаливание пищи, например, — имел место в те времена, но что можно сказать о знаниях той эпохи?
Мы должны иметь в виду, что «поваренная соль» — это в представлениях XV века вовсе не «NaCl», до таблицы Менделеева еще очень далеко; группа «salis» [соли] — это, вероятно, минералы в наших представлениях; «вода» — вовсе не соединение Н2О, таких представлений не могло быть, «вода» — это особое, соглас-
(349)
но воззрениям эпохи, жидкое агрегатное состояние вещества; «растворить» вещество означало превратить его в воду.
В одной из своих работ Томас Кун показывает, что невозможно просто перевести термин «флогистированный воздух» как «кислород» (или, например, — атмосфера, насыщенная кислородом), а «дефлогистированный воздух» — как атмосферу, из которой кислород удален. Изолированно стоящее слово «флогистон», подчеркивает Т. Кун, не имеет уловимого для нас сегодня предметного отнесения к реальности, потому что за этим словом стоит вера автора в существование особой субстанции, вера, которую современный исследователь не только не разделяет, но и не может в себе воссоздать.
ТОЧКА ЗРЕНИЯ КОЛЛИНГВУДА
Один из известнейших английских историков философии Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) посвятил немало сил для того, чтобы показать, сколь непродуктивна презентистская позиция в понимании мышления прошлых эпох.
Объясняя свои взгляды, Р.Коллингвуд писал: «Вы никогда не сможете узнать смысл сказанного человеком с помощью простого изучения устных или письменных высказываний, им сделанных, даже если он писал или говорил, полностью владея языком и с совершенно честными намерениями. Чтобы найти этот смысл, мы должны также знать, каков был вопрос (вопрос, возникший в его собственном сознании и, по его предположению, в нашем), на который написанное или сказанное им должно послужить ответом».
Трудность историка состоит в том, что «вопрос» коренится в историческом прошлом, которое нам не дано, а «ответ» — перед нами, теперь и сейчас.
«Если кто-то писал в отдаленном прошлом, то обычно очень трудно решить эту проблему, — пишет Р.Коллингвуд, — ибо писатели, во всяком случае хорошие писатели, всегда пишут для своих современников, особенно для тех, кто «вероятно, будет в этом заинтересован». Последнее же означает, что современники задают тот же самый вопрос, на который пытается ответит автор. Позднее, когда он станет «классиком», а его современники давным-давно умрут, этот вопрос
(350)
будет забыт, в особенности если ответ на него всеми был признан правильным, ибо в таком случае люди перестали задавать его и стали думать над следующим. Поэтому вопрос, заданный оригинальным писателем, можно реконструировать лишь исторически, что нередко требует большого искусства историка».
Коллингвуд утверждал, что формула Леопольда Ранке (выдающегося немецкого историка и методолога) — «историк должен восстановить, как на самом деле было», не объясняет самой главной трудности в работе историка науки. Когда речь идет об интеллектуальных действиях (идеях, теориях, проблемах), нужно еще понять, «что это было», каково содержание данного интеллектуального действия.
Действительно, иногда говорят, что историк науки прекрасно знает, что совершили Фалес, Аристотель, Галилей, Ньютон... Ведь их книги зафиксировали полученные ими результаты. Дело заключается в том, чтобы восстановить, как они к этим результатам пришли. Однако историк науки, как мы стремились показать выше, вовсе не имеет однозначного ответа на вопрос, в чем, собственно, эти результаты состояли.
Чтобы понять содержание исторически конкретного действия, мысли или теории, нужно восстановить интеллектуальный контекст, т.е. реконструировать проблему, вопросы, для ответа на которые создавались данные теории.
«Если есть некая вечная проблема, то мы вправе спросить себя, — писал Р. Коллингвуд, — что Кант, Лейбниц или Беркли думали о Р. Если мы способны ответить на этот вопрос, то можно перейти к следующему: «Были ли Кант, Лейбниц или Беркли правы, решая проблему Р таким образом?» Но то, что считается вечной проблемой Р, на самом деле представляет собою серию преходящих проблем Р1, Р2, РЗ... — проблем, специфические особенности которых затуманились в глазах исторически близорукого человека, который сгреб их в одну кучу под общим названием Р. Отсюда следует, что мы не можем выудить проблему Р из внеисторической коробки фокусника, поднять ее и спросить: «А что такой-то думал по такому-то поводу?» Мы должны начать так, как делают скромные труженики, историки, с другого конца. Мы обязаны исследовать документы и истолковать их. Мы долж-
(351)
ны сказать себе: «Вот перед нами отрывок из Лейбница. О чем он? Какой вопрос здесь решается?..»»
Р.Коллингвуд показывает, что, например, древнегреческое слово «полис» нельзя однозначно перевести на современный язык как «государство», а следовательно, нельзя и сказать, что размышления Платона в его труде «О государстве» и размышления английского философа Т.Гоббса о политике касались одного и того же предмета. Равным образом древнегреческое слово «деи» нельзя без серьезных оговорок перевести как «должен», и поэтому теория этики у греков и у Канта — это теории о разных вещах.
Приводя множество примеров подобного рода и предостерегая от простодушия, с которым зачастую переводятся термины и выражения прошлого на современный язык, без всякой попытки учесть историческую конкретность значения слов, Коллингвуд рисует всю парадоксальность ситуации на остроумном примере:
«Все это напоминает кошмарную историю с человеком, которому пришло в голову, что слово «триера» — греческий эквивалент слова «пароход». А когда ему указали, что описанные греческими авторами триеры не очень похожи на пароходы, он торжествующе воскликнул: «А я что говорил! Эти греческие философы (или же «эти современные философы», в зависимости от того, чью сторону он принял в добром старом споре между древним и новым временем) были ужасными путаниками, и их теория пароходов никуда не годится!» Если бы вы попытались объяснить ему, что "триера" вообще означает не пароход, а что-то совсем иное, он бы ответил: "Тогда что же оно значит?" И за десять минут показал вам, что вы этого не знаете. В самом деле, вы не можете изобразить триеру, изготовить ее модель или даже объяснить, как она действует. И уничтожив вас, он бы потом всю жизнь переводил "триера" как "пароход".».
Р.Коллингвуд считал борьбу с презентистской установкой в исторических исследованиях настолько важной, что посвятил ей весьма объемную книгу, свою собственную интеллектуальную автобиографию.
Действительно, надо со всей определенностью подчеркнуть, что обращенность историка на современность
(352)
может действовать роковым образом не только на истолкование содержания отдельного текста, но и на понимание всей суммы условий действий героя прошлого.
Необходимо специально исследовать вопрос о той конкретной мотивации, которая характеризует и ведет интересующего нас деятеля, надо понять, в частности, что тайны Вселенной нередко открывались людям, ищущим в природе воплощение Божественного Замысла (что трудно бывает понять современному атеисту), что научные революции порой совершались людьми, отнюдь не бунтарями по природе, что люди прошлого действовали в рамках таких представлений о мире, которые нигде специально не назывались и не описывались, а представляли менталитет соответствующей эпохи.
Все это многократно увеличивает сложности историко-научной реконструкции.