Часть 2 РЕФОРМАЦИЯ: ИДЕАЛЫ И ПОЛИТИКА 5 страница

Так, подлинную ярость Карла I вызвал подготовленный в 1633-1634 гг. юридическими корпорациями (The Inns of Court) балет под названием “Триумф мира", получивший впоследствии наименование "маскарада законников". В нем короля пытались подтолкнуть к действиям, направленным на возвращение к режиму парламентского законодательства и уважения закона.

В этом маскараде, утверждает автор, юристы прямо заимствовали у Бруно, и основную сюжетную линию, и наиболее яркие образы "божественной чистки", как они предстают в его "Spaccio", представив в ходе описываемой ими "звездной реформы" юпитеров "верховный суд" как средоточие коррупции и порока (19, с.824).

При этом вряд ли можно сомневаться, что юристы отдавали себе отчет в недвусмысленности критики монархии, содержавшейся в диалоге Бруно, где созвездие Льва — признанный символ монархии - предстает как сфера, в которую Лев привносит "ужасы тирании, страха и надменности; опасную и ненавидимую власть, черпающую силу в предвзятости и наслаждение в том, что ее не любят, но боятся" (там же).

В статье подробно разбираются отмеченные большинством исследователей заимствования из диалогов Бруно в маскараде Т. Кэрью "Британские небеса". Однако присутствие заимствований из Бруно в маскарадах других сочинителей носит, как подчеркивает автор, гораздо более завуалированный характер, поскольку, считает он, уже в то время имя Бруно звучало при дворе гораздо более одиозно, чем, скажем, имена флорентийских последователей Платона Марсило Фичино или Пико делла Мирандола, имевших тесные связи с двором Медичи (19, с.839).

В статье Ю.Дж. Буажуа "Королева, епископ и пэр: борьба за власть в Кембриджском графстве середины елизаветинской эпохи" (10) прослеживается процесс постепенной концентрации власти в руках короны при опоре на местное светское правление. Автор показывает ожесточенное сопротивление епископата Эли — одного из наиболее богатых и традиционно квази-независимых диоцезов елизаветинской Англии — попыткам светских правителей графства отобрать у него право распоряжения принадлежащими епископату богатыми земельными пожалованиями.

Борьба за право юрисдикции над частью этих пожалований развернулась между епископом Эли Ричардом Коксом и лордом Нортом. Последний, уроженец и постоянный житель Кембриджского графства, возглавил местную светскую элиту после того, как в начале 70-х годов он унаследовал от отца титул пэра и стал членом палаты лордов.

Несмотря на то, что оспариваемые земли приносили, видимо, немалый доход, борьба за них, указывается в статье, имела гораздо более широкий контекст и на деле явилась частным отражением общеанглийской тенденции консолидации местной и усиления влияния центральной власти.

Процесс ограничения короной как верховной духовной властью англиканской церкви местного клерикального и светского самоуправления начался в 30-х годах XVI в. В 50-е годы он получил

дальнейшее развитие по инициативе местных светских элит соперничавших с властью епископов. Пример Эли показывает, как корона, сохраняя формальный нейтралитет и выступая в качестве беспристрастного третейского судьи, способствовала разжиганию этого соперничества с тем, чтобы воспользоваться его плодами.

В случае Эли молчаливая, но действенная поддержка Елизаветой интриг лорда Норта и его окружения против епископа Кокса привела к поражению последнего, что, считает автор, "видимо знаменовало собой ликвидацию большей части епископальных и других местных свобод" (10, с.4).

Предлогом для конфликта стали высказанные в 1575 г. притязания лорда Норта на юрисдикцию над принадлежавшими епископству Эли богатыми охотничьими угодьями. В ответ на просьбу Норта королева предложила Коксу передать права на юрисдикцию Короне с тем, чтобы эти права впоследствии были переданы от имени Короны светской власти. Епископ Кокс отказал Елизавете в просьбе, что положило начало ее молчаливой поддержке травли епископа Нортом и его окружением (10, с.9).

Дело осложнилось тем, что Норту удалось заполучить в свои руки частное письмо епископа, в котором он, жалуясь своему корреспонденту на преследования со стороны светских властей и на поддержку этих преследований Короной, охарактеризовал своих противников "harpyam et lupum" ("гарпиями и волками"), что давало достаточно оснований предположить, что под "гарпией" имелась в виду Елизавета (там же).

К несчастью для Кокса, замечает автор, Норт и другие кембриджские пуритане были известны своими антиепископскими настроениями, ставшими весьма популярными при дворе с начала 70-х годов (10, с. 10).

В статье прослеживается целый ряд судебных процессов, возбужденных против Кокса в результате обвинений его в различного рода упущениях по хозяйственной опеке над вверенной епископату территорией. Несмотря на то, что ему неизменно удавалось с большим или меньшим успехом отстаивать свою правоту, здоровье престарелого епископа оказалось подорванным, и ему пришлось в 1580 г., за год до своей кончины, уйти "в отставку".

В статье отмечается, что судьба епископа Кокса представляет собой лишь один, хотя и яркий, пример того, что впоследствии историки назвали "елизаветинской политикой урезания епископских

доходов". Как в этом, так и в других отношениях, указывает автор, "Кокс испытал на себе то, что испытывали в этот период и другие епископы по всей Англии" (10, с. 14).

Активная роль, которую порой играли светские власти в разрешении религиозных споров внутри католической церкви, раскрывается в статье Э.Дж. Трейвера "Белые священники и монахи нищенствующих орденов как преподаватели Теологического факультета Парижского университета. 1505-1523 гг." (51).

Отмечая, что конфликт между преподавателями, принадлежащими к белому и черному духовенству, являлся характерной чертой взимоотношений на Теологическом факультете в XIII в., автор указывает, что к началу XVI в. последнее было представлено на факультете монахами-доминиканцами, францисканцами, кармелитами и августинцами.

Споры между преподавателями по теологическим проблемам, касающимся таких фундаментальных вопросов, как непорочность зачатия Св. Марии и др., нередко переходили в ожесточенную полемику, выливавшуюся во взаимное отлучение от церкви и временное приостановление лекций (51, с. 137).

Нищенствующие ордены, отмечается в статье, фактически представляли собой "институт в институте" и весьма нередко ставили руководство факультета перед необходимостью обращаться за помощью в разрешении конфликтов, возникающих у него с этой влиятельной частью преподавательского контингента, к суду Парижского парламента (51, с. 145).

Подробно рассматривая в статье ряд конфликтов, возникавших между руководством факультета и преподавателями-проповедниками нищенствующих орденов, требовавшими для себя освобождения от соблюдения утвержденного в XIV в. статута Теологического факультета, автор приходит к выводу, что руководство факультета в лице Парижского парламента нашло себе надежного юридического союзника, обеспечивавшего ему фактически независимую позицию в теологических спорах с монашескими орденами (51, с. 154).

О том, сколь значительной автономии могла добиваться местная общинная власть в ходе Реформации, говорится в статье Дж-Е. Патруха "Кто платит за строительство дома священника? Религиозные конфликты в верхне-австрийском приходе Дитахе" (37).

Автор на основе анализа сохранившихся документов прослеживает перипетии конфликта, возникшего между

прихожанами Дитаха, небольшой придунайской деревни Австрии, и двумя религиозными центрами — католическим аббатством Гляйнка и протестантскими управляющими замка Штайера, в чьей юрисдикции находилась часть прихожан.

Причиной конфликта стал пожар, уничтоживший в 1570 г. дом священника в Дитахе. Поскольку по традиции крестьяне должны были содержать священника за счет церковной десятины, встал вопрос, кто должен платить за постройку нового дома. Ввиду бедности как прихода, так и аббатства, решение этого вопроса затянулось почти на девять лет, на протяжении которых аббатство время от времени направляло в Дитах священников, подолгу, однако, там не задерживавшихся, будучи изгоняемы прихожанами (37, с.ЗОО).

Наконец, в 1579 г. аббатство в ответ на просьбу крестьян прислать нового священника предложило направить в Дитах аббата, придерживавшегося контрреформатской ориентации. Когда к тому же крестьянам было объявлено с кафедры собора аббатства, что они должны направить к кандидату на пост священника делегацию, которая обещала бы восстановить сгоревший дом, крестьяне возмутились и направились к протестантам замка Штайера.

Последние поддержали претензии крестьян Дитаха и подтвердили, что они не обязаны платить за восстановление дома священника. В результате компромисса, достигнутого между администрацией Стайера, прихожанами Дитаха и аббатством, крестьяне согласились поставить часть строительных материалов для постройки дома священника, однако взамен потребовали, чтобы им направили священника, который служил бы по чину, к которому они привыкли (37, с.306).

Тот факт, что утвержденный в конце концов аббатством священник Йоханнес Пюхлер продержался в приходе, известном своей своенравностью в отношении религиозных обрядов 17 лет, также как и то, что в конце концов он был смещен аббатством за нарушение догматов католицизма, указывается в статье, недвусмысленно свидетельствует о способности крестьянских общин Австрии XVI в. навязывать свою волю религиозным властям.

Автор подчеркивает, что "открытый, временами, сопряженный с насилием протест ряда прихожан Дитаха против попыток навязать им священников, которые приходились им не по нраву, так же как и успешное остаивание ими своего права приспосабливать религиозный обряд к своим вкусам, свидетельствует о необходимости

включать простой народ в качестве активного элемента при любом анализе Реформации и контрреформации в XVI в. (37, с.308).

Вместе с тем, гуманистические идеалы республиканизма, рождавшие новую власть на местах, в городских и сельких общинах, сами по себе, в одночасье не могли создать демократического правления. Весьма нередко новая власть порождала и новый деспотизм. Один из подобных примеров рассматривается в статье У.Ф. Нафи "Крещения, бунты прихожан и общественные волнения в Женеве Кальвина" (35).

Отмечая, что Кальвин по своему формальному положению в теократической Женеве не являлся ни диктатором, ни высшим судьей в вопросах морали, автор указывает на непрерывный поток обжалований общинниками решений, принимавшихся им и его коллегами. Непрекращавшаяся борьба Кальвина против светской элиты Женевы увенчалась в 1555 г. изгнанием его главного оппонента Ами Перрена и значительной части поддерживавшей последнего правящей прослойки города (35, с.87-88).

В то время как вопрос верховенства духовной власти как таковой не становился в ходе этой борьбы предметом спора, он неизменно возникал в процессе непрекращавшихся столкновений вокруг двух других гораздо более конкретных проблем, волновавших женевское общество.

Первой из них была этническая принадлежность клерикальной элиты, точнее, засилье в ней иммигрантов-французов. Второй, оказавшейся тесно переплетенной с первой, стала проводившаяся французскими священниками из окружения Кальвина политика запрета на нарекание при крещении младенцев некоторыми традиционно излюбленными женевцами именами, которые французы клеймили как "пережиток католических предрассудков" (35, с.89).

Проблема впервые возникла в августе 1546 г., когда французский пастор отказался крестить младенца, которого родители намеревались наречь именем Клод. Малый совет — орган текущего самоуправления Женевы, - хотя и не был вполне удовлетворен объяснениями пастора, ссылавшегося на близость "капища” соответствующего католического святого, тем не менее принял решение в пользу священника.

Однако через несколько месяцев сходный инцидент повторился. На этот раз отвергнутое священником имя было Мартин. "К началу 1547 г., — отмечается в статье, -- стало очевидным, что новая

политика запрета на имена вызывает упорное и опасное общественное недовольство. Ситуация усугублялась требованиями священников применять религиозные и светские санкции против тех, кто оказывал им сопротивление в этом вопросе" (35, с.90).

Попытки Малого совета найти компромиссное решение, предложив священникам составить список запрещенных имен, который Совет мог бы опубликовать для сведения прихожан, успеха не имели. Об уровне напряженности, которого конфликт достиг к началу 50-х годов, отмечается в статье, говорит заявление Кальвина о том, что если положение не улучшится, придется отдать приказ о присутствии при обряде крещения вооруженной стражи для поддержания порядка (35, с.92).

Конфликт достиг кульминации в 1552 г., когда Кальвин отказался крестить сына одного из видных граждан Женевы Балтазара Сета, утверждая, что раз Сет не признает его в качестве священника, ему нет никакого смысла совершать обряд крещения над его сыном. Последовавшее разбирательство в Малом совете, письменные записи о котором сохранились до наших дней, выявили, что вокруг Кальвина и французских беженцев-священников к этому времени начало складываться достаточно устойчивое ядро женевцев, готовых их поддержать (35, с.9б).

Хотя длившийся почти десятилетие конфликт вокруг обряда крещения завершился к 1555 г. триумфом Кальвина и его партии, оказывается в заключение статьи, упорная борьба женевцев против засисилья иностранцев в теократическом окружении Кальвина недвусмысленно свидетельствует о том, что граждане Женевы воспринимали их действия "как недопустимое посягательство на их ражданские свободы" (35, с.96).

Рождение на местах новой общинной власти при всем своем объективно прогрессивном значении было, однако, сопряжено не только с отдельными попытками установить духовными и светскими местными властями в той или иной мере авторитарное правление, но и с эксцессами гораздо более широкого характера. Одним из них явилась, в частности продолжавшаяся около трех столетий "охота на ведьм".

О той роли, которую сыграло в этом явлении самоуправление местных городских и сельских общин говорится в статье Б.П. Ливэка “Великая охота на ведьм" (33).

Отмечая, что в период с 1450 по 1750 г. европейские духовные и

светские суды привлекли к ответственности и осудили за колдовство десятки тысяч людей, по большей части женщин, Б.П. Ливэк анализирует подходы современных историков к оценке этого явления, получившего в XX в. наименование "охота на ведьм".

Автор обращает внимание на то, что источником наших сведений об охоте на ведьм служат по большей части отчеты о судебных процессах, написанные, как правило, клириками, и основывающиеся на их определении, кого и в силу каких причин следует считать колдуном или ведьмой.

Со времен раннего средневековья утвердилось представление, что колдуны или ведьмы были виновны в совершении вредоносной или злонамеренной магии (maleficium) и в поклонении дьяволу. На протяжении средних веков под эту категорию подпадали приверженцы многих еретических учений, вроде катаров или вальденсов. Однако с начала XV в. все большее внимание стало уделяться властями собственно ведьмам и колдунам как секте, члены которой, как считалось, заключали непосредственный договор с сатаной с целью пользоваться его покровительством (33, с.609).

По имеющимся в распоряжении современных исследователей свидетельствам, стереотип ведьмы сформировался в начале XV в. в западной Швейцарии, юго-восточной Франции и северной Италии. Лишь столетие спустя представление о ведьмах как общине, поклоняющейся дьяволу, обладающей способностью летать по воздуху и собирающейся на разнузданные мистические ночные бдения - шабаш, - получило в Европе широкое распространение. Однако и при этом вера в ведьмовский шабаш не проникла в Шотландию или Польшу ранее конца XVI в., а в Англии, Венгрии и Финляндии она распространилась не ранее XVII в. В некоторых регионах, например, на юге Испании, в Голландской Республике или в России она вообще не нашла благодатной почвы (33, с.610).

Что касается судебного преследования ведьм и колдунов, то, как отмечается в статье, исследователи не пришли пока к однозначному выводу о том, откуда - из "верхов" или из "низов" - исходила основная масса обвинений. По мнению автора, сама подобная постановка вопроса способна ввести в заблуждение, поскольку, как показывают свидетельства, основная масса обвинений исходила из "средних слоев" местных официальных лиц, служивших своеобразным связующим звеном между элитной и народной культурой. Именно усиление значения местных — муниципальных и

общинных - мирских властей, - считает автор, служит основной причиной резкого возрастания преследования ведьм в XVI в. (33, с.615).

По различным современным оценкам общее число процессов над ведьмами и колдунами в различных странах Европы колеблется от 100 тыс. до 200 тыс., что намного меньше цифры, соответствующей бытовавшим ранее представлениям о размахе "охоты на ведьм". Еще удивительнее оказываются уточненные сведения о числе осужденных по этим процессам. Если в Испании, например, процент осужденных по этим процессам не превышает 10, то в некоторых регионах Германии, Франции и Швейцарии он превышает 90. В целом же, считает автор, число осужденных и казненных колдунов и ведьм лишь в отдельных случаях превышало 50% от обвиняемых (33, с.617).

Тот факт, что в большинстве случаев (в среднем 75 %) обвиняемыми являлись женщины, по мнению автора, объясняется, прежде всего, тем, что вера в шабаш предполагала соблазнение женщин дьяволом, что объясняло разнузданность ночных бдений. Другим фактором представляется экономическое положение обвиняемых — как правило, пожилых и нищенствующих женщин. С одной стороны, они были обузой и живым укором для более преуспевающих прихожан. С другой - будучи обвинены, они не имели достаточных средств, чтобы способствовать своему оправданию (33, с.621).

Во многом неразрешенным остается и вопрос о причинах резкого всплеска преследования ведьм в XVI - начале XVII в. Представяется очевидным, пишет Б. Ливэк, что решающую роль в этом сыграло изобретение в середине XV в. книгопечатания, а также расширение сети юридических факультетов в университетах, снабжавших местные власти консультациями по вопросам судебного преследования ведьм и колдунов (33, с.624).

Многие исследователи склонны видеть в усилении охоты на ведьм причины теологического характера. С одной стороны, это возросшее в XVI в. влияние на теологию трудов бл. Августина, уделившего большое внимание описанию козней дьявола. С другой, вытеснение под влиянием Реформации определяющего для сведения христианина стремления избежать семи смертных грехов стремлением соблюдать десять заповедей, первой из которых было запрещение идолопоклонства, под которым понималось прежде всего поклонение дьяволу (33, с.625).

Наконец, большинство исследователей считают, что основной причиной усиления охоты на ведьм в конце XVI в. явилась совокупность Реформации и католической реформы, когда внимание верующих оказалось сосредоточено на обличении магии в ветхозаветных текстах, таких как, например, "Ворожеи не оставляй в живых" (Исх. 22, 18). "По меньшей мере, — пишет автор, - подобные указания усиливали рвение светских властей в борьбе против колдовства современников" (33, с.628).

По мнению многих исследователей, не последнюю роль в развертывании массовой охоты на ведьм сыграли и социально-экономические условия XVI — начала XVII вв., в частности, резкий рост населения и ухудшение материального положения трудящихся классов. Ведьмам и колдунам пришлось в полной мере нести ответственность, и за неурожаи, и за эпидемии, и за другие стихийные и социальные бедствия. Ряд исследователей склонны видеть в развязывании массовой охоты на ведьм стремление крепнущего абсолютистского государства усилить свое давление на автономию местных властей, подчинить население дисциплине централизованного законотворчества и судопроизводства