В которой рассказывается о том, как Лу Чжи‑шэнь учинил скандал на горе Утай и как богач Чжао заново отстроил монастырскую беседку
Обернувшись, Лу Да сразу же узнал человека, который оттащил его в сторону. Это был не кто иной, как тот самый старик Цзинь, который уехал с его помощью из Вэйчжоу. Отойдя с Лу Да в безопасное место, старик испуганно зашептал:
– Благодетель! Слишком уж вы смелый человек! Ведь повсюду объявлено, что тому, кто задержит вас, будет выдана награда в тысячу связок медяков, а вы, как нарочно, стоите около этого объявления! Если б мы не встретились, боюсь, вас схватили бы стражники. Ведь там указаны все ваши приметы!
– Мне нечего от тебя скрывать, – ответил ему Лу Да. – В день, когда ты уехал, я отправился к мосту Чжуанюань и расправился с этим подлецом – мясником Чжэном. Тремя ударами кулака я убил его и теперь вынужден скрываться. Много дней я бродил без всякой цели и неожиданно очутился здесь. Почему ты не вернулся в Восточную столицу, а приехал сюда? – в свою очередь спросил он старика.
– Мой высокий благодетель! – ответил Цзинь. – После того как вы спасли нас, я нанял повозку и хотел было отправиться в Восточную столицу, но потом, опасаясь, как бы этот негодяй не нагнал нас, – ведь мы погибли бы без вашей помощи, – я решил свернуть на север. По дороге повстречался нам старый сосед, который направлялся сюда торговать, и взял нас с собой. Благодаря его сватовству дочь моя вышла замуж за местного богача Чжао, который поселил нас в отдельном доме. Ваше благодеяние помогло нам, и сейчас мы живем в полном довольстве, не зная нужды. Моя дочь часто рассказывает своему покровителю о той милости, которую вы оказали нам. Он любитель фехтования и не раз говорил: «Хорошо было бы познакомиться с вашим спасителем!» Но разве могли мы надеяться на такой счастливый случай! Прошу вас, благодетель, пойдемте к нам в дом. Вы поживете немного у нас, мы все обдумаем и обсудим.
Пройдя не более половины ли, они подошли к дому, и старый Цзинь, приподняв занавеску двери, крикнул:
– Дочка! Наш спаситель приехал сюда!
Из внутренней комнаты вышла Цуй‑лянь, пышно разодетая и разукрашенная. Она попросила Лу Да сесть на почетное место посредине комнаты и шесть раз низко поклонившись ему, сказала:
– Вы наш спаситель! Вашему заступничеству мы обязаны всем, что имеем! Разве могли мы иначе дожить до счастливого дня! Прошу вас, благодетель, взойти наверх и отдохнуть.
– Не беспокойтесь, – ответил Лу Да, – мне нужно идти.
– Да разве мы так скоро отпустим вас, – запротестовал старый Цзинь и, взяв у Лу Да палицу и узел, проводил его в верхние комнаты. Усадив его там, он сказал дочери:
– Займи нашего благодетеля, а я похлопочу об угощении.
– Не затрудняйте себя, пожалуйста, – вежливо уговаривал его Лу Да. – И не затевайте никаких особых приготовлений.
– Я готов жизнь отдать за нашего благодетеля, – произнес старик. – Стоит ли говорить о каком‑то скромном угощении!
Дочь Цзиня оставила Лу Да у себя наверху, а старик спустился вниз и, приказав служанке развести огонь в очаге, сам отправился в лавку, захватив с собой недавно нанятого мальчика‑слугу. Там он купил свежей рыбы, цыплят, особо откормленного гуся, маринованной рыбы, самых свежих фруктов и вместе со слугой все это принес домой, где уже были приготовлены вина и закуски, Затем был накрыт стол на троих, служанка внесла подогретое вино в серебряном чайнике. Отец и дочь по очереди подносили гостю чашки с вином. Выполнив все положенные церемонии, старый Цзинь отвесил Лу Да земной поклон.
– Ты ведь старик! – взволнованно воскликнул Лу Да. – Зачем же совершать передо мной такие церемонии! Я не могу допустить, чтобы мне оказывали такой почет.
– Благодетель наш, – возразил Цзинь, – послушайте, что я вам скажу! В первые же дни, как мы сюда приехали, я взял лист красной бумаги, сделал на нем благодарственную надпись, и мы с дочерью каждое утро и каждый вечер возжигали перед этой бумагой жертвенные свечи и возносили вам благодарность. Как можем мы не проявлять нашей благодарности теперь, когда вы сами прибыли сюда!
– Таким выражением своих чувств вы ставите меня в неловкое положение – скромно ответил Лу Да.
Так они сидели за ужином, неторопливо попивая вино. Уже стемнело, когда на улице внезапно послышался шум. Выглянув в окно, Лу Да увидел толпу человек в тридцать с белыми палками в руках. Слышались крики: «Давай его сюда!» Среди толпы был чиновник, который, сидя на коне, выкрикивал, обращаясь к толпе:
– Смотрите не упустите этого разбойника!
Увидев, что дела плохи, Лу Да вооружился скамейкой и приготовился было спуститься вниз, чтобы проложить себе дорогу. Но старый Цзинь решительно замахал руками и с возгласом: «Стойте, подождите! бросился на улицу. Подбежав к чиновнику, Цзинь шепнул ему несколько слов, и тот, громко рассмеявшись, приказал всем разойтись. Толпа быстро рассеялась.
Сойдя с лошади, чиновник вошел в дом и, когда старый Цзинь пригласил Лу Да спуститься вниз, прибывший пал перед ним на колени и, земно кланяясь, сказал:
– Примите, благородный герой, мое самое искреннее уважение. Правильно говорится: «никакая молва не заменит личного знакомства».
– Кто это? – спросил Лу Да, обращаясь к старому Цзиню. – Мы не встречались с ним раньше, почему же он так приветствует меня?
– Это и есть муж моей дочери – господин Чжао, – улыбаясь, ответил Цзинь. – Он узнал о том, что я привел наверх к дочери какого‑то мужчину и что мы здесь сидим и выпиваем. Вот он и поспешил собрать своих людей и привести их сюда, желая проучить непрошенного гостя. Когда же я рассказал ему, в чем дело, он всех отпустил.
– Так вот оно что! – сказал Лу Да. – Тут вы, конечно, не виноваты.
Обменявшись приветствиями, хозяин пригласил гостя пройти наверх. Когда они уселись за стол, старый Цзинь снова наполнил чашки вином и приготовил закуску, а Чжао попросил Лу Да занять почетное место.
– Что вы! Зачем это! – стал отказываться гость.
– Примите этот скромный знак нашего уважения к вам, – сказал Чжао. – Я много слышал о вашем благородстве, и вот сегодня мне посчастливилось познакомиться с вами. Это для меня огромная радость!
– Я простой и невежественный человек, – возразил Лу Да, – да к тому же еще совершил такое тяжкое преступление. Но если вы не брезгуете моим обществом и считаете меня своим добрым знакомым, то я в случае надобности всегда готов быть вам полезным.
Эти слова обрадовали Чжао. Он расспросил Лу Да об обстоятельствах смерти мясника Чжэна, потом они заговорили о приемах фехтования и просидев за столом до полуночи, разошлись, наконец, по своим комнатам.
На следующий день, рано утром, Чжао сказал гостю:
– Боюсь, что здесь оставаться вам небезопасно. Я хотел бы пригласить вас на некоторое время в свое поместье.
– А где оно находится? – спросил Лу Да.
– Более десяти ли отсюда, – отвечал Чжао, – Местность эта называется Цибаоцунь.
– Лучшего и быть не может, – согласился Лу Да.
Чжао послал в поместье слугу, который к полудню привел второго коня. Простившись с Цзинем и его дочерью, Лу Да и Чжао сели на коней и отправились в поместье Цибаоцунь, дружески беседуя по дороге. Работник Чжао нес вещи Лу Да. Вскоре они прибыли в усадьбу, и Чжао, поддерживая Лу Да под руку, провел его в дом. Распорядившись, чтобы зарезали барана и приготовили вино и угощение, Чжао усадил гостя на подобающее место и сам сел напротив. Поздно вечером Лу Да проводили в его комнату на покой. А на следующий день его снова ждали и вино и яства.
– Не знаю, как благодарить вас, – обратился Лу Да к хозяину, – я совсем не заслужил такого приема!
– Стоит ли говорить об этом! – воскликнул Чжао. – Ведь правильно сказано: «Среди четырех морей все люди братья».
Не будем многословны и скажем лишь, что Лу Да так прожил в поместье Чжао семь дней. Вдруг однажды, во время их мирной беседы в библиотеке, явился старый Цзинь. Он быстро прошел прямо к ним и, увидев, что, кроме Лу Да и Чжао, в комнате никого нет, обратился к гостю:
– Благодетель мой! е сочтите это за мнительность старика, но когда вы были моим гостем и господин Чжао, введенный в заблуждение ложным доносом, собрал своих слуг и поднял на улице шум – у соседей возникли подозрения. Пошли всякие слухи, и вот вчера четыре стражника посетили наших соседей и подробно расспрашивали их обо всем. Боюсь, как бы они не добрались сюда и не задержали вас! Тут надо быть начеку!
– В таком случае я тотчас уйду, и все! – ответил Лу Да.
– Если оставить вас здесь, – начал рассуждать Чжао, – боюсь, это может плохо кончиться, и тогда вы вправе будете презирать меня. Но в то же время мне очень не хочется отпускать вас при таких обстоятельствах. Есть один верный способ избавить вас от всех неприятностей и поселить в надежном месте. Не знаю только, согласитесь ли вы на мое предложение?
– Я человек обреченный, – сказал опечаленный Лу Да, – могу ли я отказываться, когда мне предлагают убежище?
– В таком случае все в порядке! – радостно воскликнул Чжао. – В тридцати ли отсюда есть гора Утай. Там находится буддийский монастырь, где живет около семисот монахов. Настоятель монастыря по имени Чжи‑чжэнь – мой побратим. Еще мои предки вносили пожертвования на этот монастырь, и потому нашу семью считают его покровителями. Когда‑то я дал обет отыскать кого‑нибудь, желающего постричься в монахи, и даже приобрел свидетельство на право пострига, но до сих пор еще не нашел подходящего человека. Если вы, господин Лу Да, согласны идти в монастырь, то все связанные с этим расходы я беру на себя. Только следует решить, в самом ли деле вы готовы обрить голову и стать монахом?
«Если я сейчас и уйду отсюда, – подумал Лу Да, – то деваться мне все равно некуда. Придется поступить так, как он предлагает». И, обращаясь к Чжао, он сказал:
– Раз вы советуете, я с охотой пойду в монахи. Только надеюсь, что и в дальнейшем вы не оставите меня своей помощью.
Так порешив, они тотчас приготовили шелк и другие подарки для монастыря и собрали все необходимое в дорогу. Поднявшись на рассвете, они сели в носилки и отправились к горе Утай. Часам к девяти утра путешественники были уже у подножья горы, на которой стоял монастырь. Чжао послал вперед слугу известить о своем прибытии, а его и Лу Да понесли дальше.
Когда они добрались до монастыря, навстречу им вышли келарь и казначей. Чжао и Лу Да оставили носилки и вошли в беседку у ворот, чтобы здесь отдохнуть, тем временем об их прибытии было доложено настоятелю монастыря. Последний, в сопровождении надзирателя и монахов, вышел встречать гостей, а прибывшие приветствовали его.
Поздоровавшись с ними, настоятель обратился к Чжао:
– Вы совершили далекое путешествие, благодетель.
Ответив на приветствие настоятеля, Чжао сказал:
– У меня есть к вам небольшое дело, и потому я решился обеспокоить вас.
– Прошу вас пройти в мои покои и выпить чаю, – пригласил их настоятель.
Гости направились к дому. Впереди шел Чжао, а вслед за ним Лу Да. Когда они вошли в келью, игумен пригласил Чжао сесть на почетное место гостя, а Лу Да уселся на место келаря. Чжао тотчас наклонился к его уху и прошептал:
– Вы собираетесь стать монахом, как же вы можете сидеть в присутствии настоятеля?
– А я и не знал, что это недозволенно, – ответил Лу Да и, поднявшись, стал рядом с Чжао.
По правую и левую руку игумена разместились его помощник, келарь, казначей, монах, ведающий приемом гостей, писцы и другие монахи.
В это время слуги Чжао внесли корзины с подарками и поставили их посреди кельи. Увидев множество различных даров, настоятель сказал:
– Опять вы привезли нам подарки! Наш монастырь и без того не оставлен вашими милостями.
– Мои деяния столь незначительны, – ответил Чжао, – что о них не стоит и говорить.
Когда монахи и послушники удалились, Чжао поднялся с места и обратился к настоятелю с такими словами:
– Почтенный отец, я прибыл сюда, чтобы изложить вам одно дело. Я давно дал обет прислать кого‑нибудь в ваш монастырь. Все нужные для этого бумаги у меня на руках, но до сих пор мне не удавалось осуществить своего желания. Наконец, сегодня я привез к вам моего названого брата по фамилии Лу. Сам он из пограничных войск. Убедившись в бренности всего земного, он решил покинуть мир и пойти в монахи. Я выражаю свою искреннюю надежду, что вы проявите милосердие и сочувствие к этому человеку и согласитесь принять его в семью братьев‑монахов. Не откажите ему в постриге ради вашего скромного просителя. Все необходимое для этого уже мной приготовлено. Я искренне надеюсь, почтенный отец, что вы исполните мою просьбу к тем самым доставите мне большую радость.
Настоятель монастыря с улыбкой ответил:
– О, это очень нетрудно сделать. Подобное событие только увеличит славу нашего монастыря. А пока что разрешите угостить вас чаем, – и он приказал послушникам накрывать на стол.
Когда чаепитие было окончено и посуда убрана, настоятель отдал распоряжение казначею и келарю приготовить трапезу и пригласил своего помощника и настоятеля храма обсудить вопрос о пострижении вновь прибывшего.
Обсуждая эту новость, помощник настоятеля вместе с другими монахами говорил с недоверием:
– Какой из него монах! Вы только взгляните на его свирепые глаза!
Монах, ведающий приемом гостей, по просьбе других монахов, отвел Чжао и Лу Да в приемную, чтобы дать возможность настоятелю храма переговорить с игуменом.
– У человека, который изъявил желание принять постриг, внешность преступника, – сказал тогда настоятель храма. – Мы не должны брать его в монастырь, если не хотим навлечь на себя беду.
– Он побратим нашего благодетеля Чжао, и мы не можем отказать ему, – возразил игумен. – Отбросьте ваши сомнения и дайте мне подумать.
Тут зажгли свечу, и, поджав под себя ноги, игумен уселся в кресло, предназначенное для размышлений. Повторяя про себя молитву, он предался самосозерцанию. Когда свеча догорела, он очнулся и произнес:
– Его обязательно надо постричь в монахи. Судьба этого человека предопределена небом, сердце его непреклонно. Хотя сейчас он производит неприятное впечатление и чем‑то напоминает преступника, но жизнь его будет очень богата событиями, и со временем он ступит на стезю праведников. Он не похож на других людей, и ему удастся достичь высшего совершенства. В этом вы не можете с ним сравниться. Когда‑нибудь вы вспомните мои слова, а сейчас не препятствуйте ему.
«Игумен пристрастен к этому человеку, – подумал настоятель храма, – и нам остается только повиноваться. Нашим долгом было предостеречь его, но, поскольку он не послушался, нам не остается ничего другого, как примириться».
Тем временем в келье игумена была приготовлена трапеза, на которую вместе с другими пригласили Чжао. После трапезы казначей подсчитал предстоящие расходы, и Чжао дал деньги на покупку материи для монашеского облачения, на пошивку туфель и головного убора, рясы, халата, а также всех предметов, необходимых для обряда пострижения.
Через два дня все было готово. Игумен выбрал благоприятный для данного случая день и приказал звонить в колокола и бить в барабаны. Вскоре все монастырские монахи собрались в храме. Человек шестьсот в длинных одеждах, разделившись на две группы, уселись ровными рядами перед алтарем и сложив ладони, приготовились к молитве. В это время Чжао вытащил из серебряного ларца слиток серебра, одежды и благовонные свечи и все это с поклонами понес к алтарю.
После того как прочли молитву пострижения, послушник подвел Лу Да к алтарю. Помощник игумена велел Лу Да снять с головы повязку и разделил его волосы на девять прядей, придерживая их пальцами. Цирюльник обрил Лу Да голову, но, когда дошла очередь до бороды и усов, тот вдруг сказал:
– А нельзя ли их мне сохранить? Что тут особенного?
Услышав такие слова, монахи не могли удержаться от смеха.
– Внемлите словам псалма! – провозгласил стоявший на возвышении у алтаря игумен и начал читать: «Должен монах волосы снять, чтоб и следа не было их. Он от соблазнов должен уйти. Чтобы не вызывать вожделений, ты должен быть обрит сегодня!»
Кончив чтение псалма, игумен приказал:
– Обрить догола!
Цирюльник одним взмахом начисто сбрил усы и бороду Лу Да. Настоятель храма поднес игумену монастыря свидетельство о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв свидетельство, в верхней части которого было оставлено место для имени, игумен прочел строку из псалма:
– «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи‑шэнь, что значит Познавший глубину».
Даровав Лу Да новое имя, игумен передал свидетельство монаху‑писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал бумагу Лу Чжи‑шэню. Затем игумен вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи‑шэня к алтарю, и игумен, возложив ему на голову руки, произнес:
– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников к друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.
Чжи‑шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только: «могу» или «не могу» и вместо этого сказал: «я запомню», что также очень рассмешило монахов.
Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи‑шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.
На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с игуменом монастыря и, несмотря на все уговоры погостить, заявил, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:
– Достопочтенный игумен и отцы‑монахи, во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи‑шэнь человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого‑нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, простите и не осуждайте его.
– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это игумен, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественным учение и откроем ему путь к самосозерцанию.
– Когда‑нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.
Потом он вызвал из толпы монахов Лу Чжи‑шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку прочел ему наставление:
– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и забыть свое прежнее положение в обществе. В противном случае я не смогу сюда показаться. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать.
– Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи‑шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя, как полагается.
Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.
Что касается Лу Чжи‑шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:
– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!
– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи‑шэнь.
– О, боже, – взмолились монахи.
– Причем тут угорь? – закричал Лу Чжи‑шэнь. – Я и черепах едал.
– Вот так беда! – воскликнули монахи.
– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи‑шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.
Тут игра слов. Иероглифы, означающие «боже» и «угорь», произносятся одинаково: «шань»; равно как и слова «горе», «беда» и «горько» произносятся: «ку».
Тут монахи оставили Лу Чжи‑шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все решили пойти к игумену и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но настоятель храма стал их уговаривать:
– Ведь игумен сказал нам, что когда‑нибудь Чжи‑шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что игумен потворствует Чжи‑шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.
Монахи ушли восвояси.
А Лу Чжи‑шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.
Монастырские служки отправились к игумену и стали жаловаться:
– Лу Чжи‑шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по‑монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре!
– Вздор! – сердито закричал на них игумен. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи‑шэнь исправится.
После этого никто уж не решался заговаривать о новом монахе.
Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи‑шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды, в начале зимы, выдался прекрасный тихий день. Лу Чжи‑шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, не зная, куда направляется. Дойдя до беседки, расположенной на середине горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пишу, а теперь меня сделали монахом, я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что‑то долго не присылает своих людей с провизией. Я уж ко всему потерял вкус! Достать бы хоть вина немножко, то было бы хорошо».
Только Лу Чжи‑шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нес на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках он держал оловянный кипятильник для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:
У горы Цзюлишань
В бранном прахе нашел
Старый меч пастушок,
А на водах Уцзян
Ветер гонит ладью, –
Будто юная Юй‑цзи
От болвана ушла.
Сидя в беседке, Лу Чжи‑шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.
– Послушай‑ка, приятель! – обратился к нему Лу Чжи‑шэнь. – Что это у тебя в кадушках?
– Доброе вино.
– Сколько же стоит кадушка? – спросил Чжи‑шэнь
– Ведь ты же монах! Верно, хочешь посмеяться надо мной? – удивился пришедший.
– Буду я еще с тобой шутить! – рассердился Лу Чжи‑шэнь.
– Это вино, – отвечал человек, – я приношу в монастырь для продажи мирянам, работающим по найму: истопникам, носильщикам, уборщикам и другой прислуге. Если мы, торговцы, будем продавать вино монахам, нас сурово накажут, отберут деньги, которые выданы на торговлю, и выгонят из жилищ. Все мы торгуем на монастырские деньги и живем в домах, принадлежащих монастырю. Как же я могу осмелиться продать тебе вино?
– Так ты и в самом деле не хочешь продать мне вина? – спросил Лу Чжи‑шэнь.
– Хоть убей не продам! – отвечал продавец.
– Убивать я тебя не стану, – крикнул Лу Чжи‑шэнь, – но вина ты должен мне продать!
Видя, что дело плохо, продавец подхватил было свой товар, но тут Чжи‑шэнь выскочил из беседки, ухватился обеими руками за коромысло и пнул продавца ногой прямо в пах. Тот, схватившись обеими руками за ушибленное место, так и присел на землю и долго не мог подняться.
А Чжи‑шэнь тем временем втащил обе кадушки в беседку, открыл одну из них, и подобрав с земли кипятильник, стал черпать им вино, хотя оно и не было подогрето. Быстро осушив кадушку, Лу Чжи‑шэнь крикнул торговцу:
– Эй, парень! Приходи завтра в монастырь за деньгами!
Боль у продавца постепенно унялась. Боясь, что игумен узнает об этом происшествии и лишит его заработка, парень сдержал свое негодование и даже и не подумал о деньгах. Он разлил оставшееся вино поровну в обе кадушки, схватил коромысло и бегом пустился с горы.
Лу Чжи‑шэнь посидел еще немного, вино ударило ему в голову. Он вышел из беседки, прилег под сосной отдохнуть и окончательно опьянел. Он спустил с плеч свою черную монашескую одежду, и на его обнаженной спине открылась цветная татуировка. Обмотав рукава вокруг поясницы и размахивая, как птица крыльями, руками, он стал подыматься в гору. Так он и добрался до монастырских ворот. Два привратника, издали заметив, что он пьян, вооружились граблями и преградили ему дорогу.
– Ты последователь Будды! – закричали они. – Как смел ты напиться? Разве ты слеп и не читал правил, где говорится, что нарушивший заповедь о неупотреблении вина приговаривается к сорока ударам палками и изгоняется из монастыря. А привратник, допустивший пьяного монаха в монастырь, получает десять палок. Ступай‑ка ты скорее отсюда, тебе же лучше будет!
Но Лу Чжи‑шэнь не так давно стал монахом и не забыл еще своих старых повадок. Свирепо вытаращив на привратников глаза, он заорал:
– Ах вы, разбойники этакие! Вы что же, хотите побить меня? Давайте‑ка померяемся силами!
Один из привратников, видя, что дело плохо, побежал доложить о буяне казначею, а другой попытался преградить Лу Чжи‑шэню дорогу бамбуковыми граблями. Одним движением отбросив грабли, Чжи‑шэнь размахнулся и закатил привратнику такую пощечину, что тот зашатался и с трудом удержался на ногах. Тогда Чжи‑шэнь ударил его еще раз кулаком, и привратник свалился у ворот, завопив от боли.
– На этот раз я тебя милую, – сказал Лу Чжи‑шэнь и, пошатываясь, вошел в монастырь.
Казначей, услышав о том, что произошло, собрал человек тридцать истопников и носильщиков, вооружил их палками и вышел из западного флигеля навстречу Лу Чжи‑шэню. А тот, завидев их, дико заревел и бросился к ним. Люди, шедшие смирять пьяного, не знали, что еще недавно он служил в войсках. Испугавшись его свирепого вида, они поспешно отступили к складу и закрылись там на засов.
Тогда Чжи‑шэнь вскочил на крыльцо, ударил в дверь кулаком, а потом ногой и распахнул ее. Его противникам бежать было некуда. Чжи‑шэнь отобрал у них палки и выгнал их из склада. Казначей побежал к игумену и доложил ему о случившемся. В сопровождении пяти служителей игумен подошел к флигелю и крикнул:
– Чжи‑шэнь, перестань буйствовать!
Тот, хоть и был пьян, все же узнал голос настоятеля монастыря, отбросил палку, поклонился ему и, указывая в сторону склада, сказал:
– Я выпил всего две чашки вина и никого не обидел, а вот целая толпа прибежала меня бить.
– Ради меня, – сказал игумен, – отправляйся скорее спать завтра мы поговорим.
– Если бы не игумен, я убил бы кое‑кого из вас, лысых ослов, – сказал Чжи‑шэнь, обращаясь к монахам.
Игумен приказал служителям уложить Чжи‑шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.
Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:
– Мы уже предупреждали вас, почтенный отец, Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего правила буддизма!
– Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, – отвечал игумен, – но, верьте, придет день – и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придется и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.
Расходясь по своим кельям, монахи насмешливо улыбались и говорили друг другу:
– Ну и игумен! Не хочет внять нашим словам!
На другой день после утренней трапезы игумен послал за Чжи‑шэнем послушника. Оказалось, что тот еще не вставал, и посланный решил подождать, пока он проснется. Вдруг Чжи‑шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой опрометью выбежал из кельи так, что послушник даже испугался. Но, выйдя следом посмотреть, куда побежал Чжи‑шэнь, он не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи‑шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает игумен.
Когда Чжи‑шэнь явился к настоятелю монастыря, тот стал упрекать его:
– Хотя ты и бывший военный, Чжи‑шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, а я, при пострижении, наставлял тебя пяти заповедям – непременным правилам поведения монахов: не убивай живых душ, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?
– Я никогда больше не буду так поступать, – сказал Чжи‑шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.
– Ты ведь пошел в монахи, – продолжал игумен, – как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!
Чжи‑шэнь встал и, сложив ладони, сказал:
– Впредь я не посмею так вести себя.
Оставив Чжи‑шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи‑шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.
Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится посмелее и поразвязнее, а уж что говорить о человеке свободном и независимом по характеру!
После происшедшего скандала Лу Чжи‑шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда выдался особенно теплый денек, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже не мог не выразить своего удовольствия вслух. Внезапно ветерок донес до него металлический звон «дин‑дин‑дон‑дин», который раздался внизу, у подножья горы.
Чжи‑шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел поселок, насчитывающий около семисот домов. Здесь шла бойкая торговля – продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.
«Вот чертовщина! – подумал Чжи‑шэнь, – если б я раньше знал, что близко имеется такое местечко, я не стал бы драться из‑за той кадушки, а давным‑давно купил бы себе здесь вина. За последние дни я только и видел, что воду. Пойду‑ка посмотрю, что здесь можно достать».
Звуки, которые он слышал еще на горе, доносились из кузницы, где ковали железо. Рядом находился постоялый двор, на воротах которого висела вывеска: «Приют отцам и сыновьям».
Подойдя к кузнице, Чжи‑шэнь увидел, что там работают три человека.
– Эй, хозяин, есть хорошая сталь? – спросил он.
Кузнец поднял голову и, увидев лицо Чжи‑шэня, на котором безобразно торчала небритая щетина, сперва испугался. Прекратив работу, он произнес:
– Пожалуйста, присядьте, святой отец. Что прикажете вам изготовить?
– Мне надо выковать монашеский посох и кинжал, – ответил Чжи‑шэнь. – Есть ли у тебя сталь высшего сорта?
– Сейчас у меня есть очень хорошая сталь, – ответил кузнец. – Какого веса вы хотели бы иметь посох?
– В сто цзиней, – сказал Чжи‑шэнь.
– Что вы! – засмеялся кузнец. – Это был бы непомерно тяжелый посох. Боюсь, что мне и не выковать такой. Да и как вы будете носить его? Даже меч Гуань‑вана весил всего восемьдесят один цзинь!
– А чем я хуже Гуань‑вана! – вспылил Чжи‑шэнь. – Он тоже был всего‑навсего человек!
– Я всем говорю, – ответил кузнец, – что можно выковать посох не тяжелей сорока или пятидесяти цзиней весом. Да и тот слишком тяжел!
– Ну, пусть будет по‑твоему! – согласился Чжи‑шэнь. – Сделай мне посох, как меч Гуань‑вана – в восемьдесят один цзинь.
– Такой посох будет очень толст, – уговаривал Чжи‑шэня кузнец, – некрасив и неудобен. Послушайтесь моего совета, отец, и я выкую вам хорошо закаленный посох в шестьдесят два цзиня. Но если он покажется вам слишком тяжелым, то пеняйте на себя! Насчет кинжала понятно, о нем не стоит и говорить. Все это я изготовлю вам из самой лучшей стали.
– А сколько будут стоить эти две вещи? – спросил Чжи‑шэнь.
– Сговоримся, – отвечал кузнец, – за все я возьму пять лян серебром.
– Будь по‑твоему, – сказал Чжи‑шэнь. – А если сделаешь хорошо, то сверх платы получишь еще и вознаграждение.
Взяв задаток, кузнец сказал:
– Так я сейчас же и примусь за работу.
– У меня тут осталась кое‑какая мелочь, – добавил Чжи‑шэнь, – может быть, купим немного вина и выпьем?
– Вы уж, пожалуйста, отец, устраивайте это сами, – промолвил кузнец. – Мне нужно закончить работу, и я не могу составить вам компанию.
Расставшись с кузнецами и пройдя не более тридцати шагов, Чжи‑шэнь увидел вывеску кабачка. Откинув дверную занавеску, он вошел туда, уселся за столик и, постучав по нему, крикнул:
– Подайте вина!
К нему тотчас подошел хозяин и вежливо сказал:
– Извините меня, отец, но дом, который я занимаю, и деньги, на которые торгую, дал мне монастырь. Игумен строго приказал всем нам, торговцам, не продавать вина монахам, иначе он отберет деньги и выгонит из дома. Не вините меня – сами видите, в каком я положении.
– А ты все же подай мне немного вина, – стал просить Чжи‑шэнь. – Я никому не скажу об этом.
– Никак нельзя, – отвечал хозяин кабачка. – Может быть, вы пойдете куда‑нибудь в другое место. Прошу вас, не гневайтесь!
Что было делать Чжи‑шэню? Он встал и, уходя, угрожающе сказал:
– Хорошо, я найду вино в другом месте, а потом вернусь и поговорю еще с тобой!
Невдалеке Чжи‑шэнь увидел вывеску другого кабачка. Он немедленно завернул туда, сел и потребовал:
– Хозяин! Подай скорее вина, пить хочется!
– Отец, – ответил хозяин, – разве вы не понимаете нашего положения? Вы должны знать о приказе игумена. Почему же вы хотите подвести нас?
Несмотря на все уговоры, хозяин так и не согласился отпустить Чжи‑шэню вина. Тот заходил еще в несколько питейных заведений, но и там ничего не добился.
«Надо пойти на хитрость, – подумал Чжи‑шэнь, – а то так и останешься без выпивки…» Тут он заметил на краю поселка, под абрикосовыми деревьями, шест с метлой. Лу Чжи‑шэнь поспешил туда и увидел еще один небольшой кабачок. Он вошел и, сев у окна, окликнул хозяина:
– Эй, подай‑ка вина прохожему монаху!
Взглянув на него, хозяин спросил:
– Ты откуда пришел?
– Я странствующий монах. Только что пришел к вам в поселок и хочу немного выпить, – отвечал Чжи‑шэнь.
– Если ты из монастыря на горе Утай, я не могу продать тебе вина.
– Да нет же, – возразил Чжи‑шэнь. – Давай скорее вино.
Хозяин оглядел Лу Чжи‑шэня с ног до головы и, решив, что и по виду и по разговору он отличается от здешних монахов, спросил:
– Сколько тебе подать вина?
– Да не спрашивай, наливай побольше – и ладно, – сказал Чжи‑шэнь. Выпив с десяток чашек, он опять подозвал хозяина:
– Найдется ли у тебя какое‑нибудь жаркое? Подай мне! – С утра было немного говядины, да я уж всю распродал, – развел руками крестьянин.
Но в это время Чжи‑шэнь почувствовал запах мяса. Он вышел на улицу и увидел, что на очаге около стены в горшке варится собачье мясо.
– У тебя же есть собачина, почему ты не хочешь мне продать?
– Я не думал, что монах станет есть собачину, – отвечал крестьянин. – Потому и не предлагал тебе.
– Вот, держи деньги! – сказал Чжи‑шэнь, вытаскивая все свое наличное серебро. – Давай мне половину твоего мяса!
Хозяин торопливо отрезал половину сварившейся собачьей тушки, нарезал немного чесноку и поставил еду перед Чжи‑шэнем. Последний так и накинулся на мясо, разрывая его руками и обмакивая в чесночную приправу. Не забывал Чжи‑шэнь и о вине. Выпив с десяток чашек, он все более входил во вкус и требовал еще и еще.
Хозяин кабачка остолбенел от удивления и только вскрикивал:
– Ну и монах! Вот чудеса!
– Я не даром у тебя ем! – огрызнулся Лу Чжи‑шэнь, свирепо посмотрев на хозяина. – Какое тебе дело до меня?
– Сколько же тебе еще налить? – спросил хозяин.
– Давай еще кадушку, – потребовал Чжи‑шэнь.
И хозяину ничего не оставалось, как поставить перед ним еще кадушку вина.
Вскоре Чжи‑шэнь опорожнил и эту кадушку, а недоеденную собачью ногу сунул себе за пазуху. Перед тем как уйти он сказал:
– Завтра я снова приду выпить на оставшиеся деньги.
Хозяин кабачка был так напуган, что стоял, не двигаясь с места, вытаращив глаза, и окончательно растерялся, когда увидел, что монах направляется к горе Утай.
Добравшись до беседки, Чжи‑шэнь присел отдохнуть; между тем винные пары начали оказывать свое действие. Вскочив на ноги, он закричал:
– Эх! Давненько я не тренировался! У меня уж и тело‑то все одеревенело! Попробую‑ка я проделать несколько выпадов!
Выйдя из беседки и засучив рукава, он сделал несколько движений и почувствовал, как в нем заиграла кровь. Тогда он приналег плечом на столб беседки раздался сильный треск, столб сломался, и беседка повалилась набок.
Монастырские привратники, заслышав грохот, взглянули вниз и увидели, что в гору нетвердыми шагами подымается Лу Чжи‑шэнь.
– Вот беда‑то! – закричали они. – Эта тварь опять нализалась!
И тут же закрыли ворота на засов и стали подглядывать в щелку. А Лу Чжи‑шэнь, подойдя к воротам и обнаружив, что они заперты, начал отчаянно барабанить кулаками. Но привратники не решались его впустить.
Побарабанив так без толку несколько минут, Чжи‑шэнь повернулся и, увидев слева от себя статую бога‑хранителя монастыря, закричал:
– Ах ты, чертов истукан, почему ты не стучишь за меня в ворота? Еще кулаком грозишь! А я тебя совсем не боюсь!
Тут Чжи‑шэнь вскочил на возвышение, поломал, как перья лука, окружающую статую частокол и, схватив одну из палок, принялся дубасить бога‑хранителя по ноге. Со статуи посыпались глина и позолота…
Завидев это, привратники с криком «Ой, беда!» побежали доложить о случившемся игумену.
Передохнув немного, Чжи‑шэнь обернулся и, заметив справа от ворот такую же статую, рявкнул:
– А ты, глупая тварь чего рот разинула? Тоже вздумала смеяться надо мной!
И, подскочив к этой статуе, он так хватил ее два раза по ноге, что тут же послышался страшный треск и статуя бога‑хранителя покатилась на землю. Подняв сломанный деревянный каркас статуи, Чжи‑шэнь громко рассмеялся от удовольствия.
Тем временем игумен уговаривал пришедших к нему с докладом привратников:
– Не раздражайте его, идите!
Но тут в келью игумена вошли настоятель храма, казначей и келарь в сопровождении других монахов. Все они заговорили разом:
– Этот дикий кот опять сегодня напился до безобразия. Он свалил беседку на горе и разбил статуи богов‑хранителей у ворот! Что же мы будем теперь делать?
– Еще в древности говорили, – отвечал им игумен: – «Даже Сын неба избегает пьяных». Что же остается делать нам, старым монахам? Он уничтожил статуи богов‑хранителей, а мы попросим его поручителя, господина Чжао, поставить новые. Он поломал беседку, мы опять же попросим Чжао справить ее. Все это он, конечно, сделает…
– Статуи богов охраняют монастырь, как же можно их заменять? – возразили монахи.
– Это еще полбеды, что он разрушил стоявшие у ворот статуи богов‑хранителей, – продолжал игумен. – Даже если бы он разбил все статуи Будды в храме, и то ничего нельзя было бы сделать! Опасно доводить его до буйства. Вы же сами видели, как он свирепствовал в прошлый раз!
– Ну и игумен у нас, – ворчали монахи, покидая его покои. – Глуп, как невозделанный бамбук. Привратники! – приказали они. – Не смейте открывать ворота, и все время наблюдайте за тем, что он там вытворяет.
Между тем Лу Чжи‑шэнь разошелся вовсю.
– Эй вы, падаль, лысые ослы! – кричал он. – Если вы сейчас же не впустите меня в монастырь, я разведу костер и сожгу ваше чертово логово.
Услышав это, монахи сказали привратникам:
– Откройте засов! Пусть эта скотина зайдет! А то он и в самом деле еще что‑нибудь натворит.
Привратники неслышно подкрались к воротам, потихоньку отодвинули засов и мгновенно скрылись в помещение. Попрятались и остальные монахи.
В этот момент Лу Чжи‑шэнь напряг все свои силы к обеими руками приналег на ворота. Неожиданно ворота распахнулись, он с шумом влетел за ограду и упал. Вскочив на ноги, он испуганно ощупал свою голову, а потом бросился в храм, где сидели монахи, погрузившиеся в самосозерцание. Когда Чжи‑шэнь рванул дверную занавеску и ввалился к ним, они замерли в страхе и еще ниже склонили головы.
Едва Чжи‑шэнь подошел к первой попавшейся скамье, как его начало рвать. Монахи зажали носы и были лишь в состоянии бормотать: «Боже милостивый! Боже милостивый!»
Облегчившись, Чжи‑шэнь взгромоздился на скамью, развязал пояс, с треском разорвал его и стащил с себя одежду. Тут он заметил выпавшую из‑за пазухи собачью ногу.
– Вот и хорошо! Я как раз проголодался! – и, разломав кость, он принялся есть.
Увидев это, монахи в ужасе прикрыли лицо рукавами и отошли подальше от Чжи‑шэня. Заметив это, Чжи‑шэнь оторвал кусок собачины и, подойдя к близ стоящему монаху, предложил:
– А ну, полакомься и ты!
Испуганный монах еще плотнее закрыл лицо рукавами одежды.
– А, ты не хочешь есть? – вскричал Чжи‑шэнь и, повернувшись, сунул собачину в рот монаху, сидевшему рядом. Тот не успел отстраниться и упал со скамьи. Тогда Чжи‑шэнь схватил его за ухо и стал насильно всовывать мясо ему в рот.
Монахи, сидевшие напротив, вскочили со своих мест и принялись всячески успокаивать Чжи‑шэня, а тот, отбросив в сторону остатки собачины, стал барабанить кулаками по их бритым головам. В храме поднялся невообразимый шум: монахи с громкими возгласами схватили чашки для сбора подаяний и одежду и сломя голову бросились бежать. Этот скандал впоследствии получил название «разгон всего храма». Как же мог настоятель храма остановить Лу Чжи‑шэня?
Он теперь так разбушевался, что начал крушить все кругом. Большинство монахов укрылось в своих кельях. Тогда казначей и келарь, ни слова не говоря игумену, собрали монахов, позвали прислугу, а также монастырских кузнецов, рабочих‑мирян, послушников и носильщиков. Всего набралось около двухсот человек. Обвязав головы косынками и вооружившись палками и вилами, они все разом ворвались в храм.
Увидев их, Чжи‑шэнь взревел от гнева и, не имея под руками никакого оружия, ухватился за стоявший перед статуей. Будды стол для жертвоприношений. Выдернув у стола ножки, он бросился на противника. Монахи сильно оробели и отступили под балкон. Рассвирепевший Чжи‑шэнь кинулся за ними, размахивая ножками от стола и сбивая с ног всех, кто попадался ему под руку, пощадил он только двух старших монахов.
Когда Чжи‑шэнь пробился к самому алтарю, внезапно появился игумен и повелительно крикнул:
– Прекрати безобразничать, Чжи‑шэнь! А вы, монахи, также успокойтесь!
Среди монахов было уже несколько десятков раненых. Услышав голос игумена, все попятились. Заметив это, Чжи‑шэнь в свою очередь бросил ножки стола и воскликнул:
– Святой отец, будьте моим заступником! – К этому времени он почти совсем протрезвился.
– Чжи‑шэнь, – строго обратился к нему игумен, – ты доставляешь всем нам много беспокойства! Когда в прошлый раз ты напился и устроил скандал, я сообщил об этом твоему названому брату Чжао. И он прислал письмо, в котором просил монахов простить тебя. Сегодня ты снова нарушил святые заповеди Будды! Напившись до безобразия, ты сломал беседку и разбил статуи богов‑хранителей, стоящие у ворот. Все это было бы еще полбеды, но ты учинил безобразие в самом храме и разогнал всех монахов, а это уже непростительный грех! Наш монастырь Манджутры Бодисатвы существует тысячу лет, это место священно, и мы больше не можем терпеть твое богохульство! Иди за мной в мои покои. Ты проведешь там несколько дней, а я тем временем постараюсь устроить тебя куда‑нибудь в другое место.
Затем игумен отослал монахов обратно в храм предаваться самосозерцанию, а получившим ушибы разрешил отдохнуть.
Чжи‑шэня он оставил у себя ночевать.
На следующий день, посоветовавшись с настоятелем храма, игумен решил выдать Чжи‑шэню немного денег на дорогу и отправить его в другой монастырь. Однако об этом они решили предварительно известить Чжао. Игумен послал к нему двух служителей с письмом да еще поручил им обо всем подробно рассказать и сразу же возвращаться с ответом.
Когда Чжао прочел письмо, ему стало очень тяжко. Он написал игумену почтительный ответ, в котором говорилось: «На восстановление статуй богов‑хранителей и беседки я немедленно вышлю деньги, а что касается Чжи‑шэня, отправляйте его, куда сочтете нужным».
Получив такой ответ, игумен приказал слугам достать монашеское одеяние из черной материи, пару туфель и десять лян серебра. Потом он призвал Чжи‑шэня и сказал ему:
– Когда ты впервые в пьяном виде учинил в монастыре бесчинство, это можно было отнести за счет твоего недомыслия. Но ты снова напился и настолько потерял рассудок, что разбил статуи богов‑хранителей, сломал беседку и даже выгнал из храма всех монахов, углубившихся в самосозерцание. Это уже тяжкий грех. К тому же ты ранил многих. Мы удалились от мира, это место благостно и свято, а твои поступки нарушают его чистоту. Ради твоего благодетеля господина Чжао я даю тебе письмо, чтобы ты мог найти себе иное пристанище. Здесь я больше не могу тебя оставить. Вечером я прочту тебе напутственную речь, четыре строчки наставления, которые должны наставить тебя на праведный путь.
– Отец мой! – воскликнул Чжи‑шэнь. – Я готов направиться туда, куда ты посылаешь меня, и с благодарностью приму твое наставление.
Если бы игумен не отправил Лу Чжи‑шэня в назначенное место и не заставил его следовать данному завету, то, возможно, не произошло бы тех событий, о которых можно сказать:
Монаха посох вскинувши, играя,
Сражался он с героями Китая.
Вздымай во гневе инока кинжал,
Чтоб всюду он предателей сражал!
О том, какими словами напутствовал Лу Чжи‑шэня игумен, рассказывается в следующей главе.
Глава 4