ЕГИПЕТ ПРИ XXI И XXII ДИНАСТИЯХ 2 страница
Кроме Мелькарта и Эшмуна, Карфаген чтил еще местную Астарту под именем Танит, перешедшей к грекам в форме Дидоны. Здесь она получила, повидимому, окончательно характер лунного божества и носила имя Танит «Пенэ Баал», т. е. «Танит лик (проявление) Ваала», а также «Цалам-Ваал» (Саламбо) — «образ Ваала», подобно тому, как в Тире Астарта иногда называлась «Шем-Баал» — «имя Ваала». Здесь, во-первых, мы видим стремление теснее сблизить оба члена божественной двоицы, а следовательно известный прогресс религиозного сознания. Если, с другой стороны, тиро-карфагенский Мелькарт сделался божеством солнца, то его женское дополнение получило характер лунного божества, его подобия ночью, и в то же время покровителя рождения, виновника животворной росы. Интересно также, что женское божество считается проявлением не Мелькарта, а именно Ваала, «господа» вообще. Невольно приходит на мысль апулеева «deorum dearumque facies universa».
Кроме этих верховных и всеобщих божеств, кое-где выступают и другие, значения, происхождение и функции которых не всегда ясны. Каждый финикийский корабль был украшен изображением бога-карлика. Одно из этих божеств носило имя «Пуам» — «бог молотка», переделанное греками в «пигмей», «бог с кулак», и вошедшее в состав имени Пигмалиона. Конечно, подобные божества уже вторичного происхождения; значение свое они могли получить только после развития культуры. Трудно сказать что-либо о боге Сакуне, имя которого встречается в сложениях с собственными именами, переводится греками как Гермес и значит «доверенный», «близ стоящий». Что за божество Цед, имя которого также попадается в собственных именах в финикийских надписях в Египте?
Телль-амарнские документы из Финикии поражают нас полным отсутствие» упоминания о Ваале даже в виде составной части теофорных имен; зато обильно встречаются в них имена, сложенные с «Адду» или «Адди»; даже царь Библа именуете» Риб-Адди. Этот Адду — бог, почитавшийся и в Ассирии и у арамеев под именем Раммана или Адада; его функция, как бога бури и грома, известная из вавилонской литературы, видна из одного места переписки, в котором о царе египетском говорится, что он «возглашает свой глас с неба, подобно Адду, и вся земля трепещет от его голоса». Что культ этого бога существовал в Тире, можно заключить из упоминания у Филона библского трех тирских богов: Астарты, Зевса Димарунта (т. е. Мелькарта) и Адода. Но вообще в более позднее время о его культе в Финикии мало слышно. О распространенности почитания его среди других хананеев свидетельствуют хотя бы имена идумейских царей, Ададезер цованский и бог Ададриммон у пророка Захарии. Другое божество молнии с военным оттенком почиталось на Кипре: это — Решеп, перешедший в Египет вместе со своим женским дополнением Анат, известной и в Палестине (города: Бет-Анат и Анатот).
Для полноты обозрения финикийского пантеона следует еще упомянуть те божества, которые частью найдены в Сирии финикиянами, но пользовались меньшим почитанием, частью были заимствованы у других народов уже на глазах истории.
Так, о культе среди финикиян ассиро-вавилонских богов Салмана и Нергала говорят поздние надписи, найденные в Афинах, но эти божества могли быть усвоены еще в древнее время: культ Нергала на Кипре известен ещё из тель-амарнских документов. Многочисленны были заимствования финикиян из египетского пантеона. Этому способствовали древние сношения Библа с Египтом, затем египетские завоевания и финикийские поселения в Египте. Кроме египетских символов, обильно украшающих финикийские надписи религиозного характера, и кроме египетского облика финикийских божеств в более позднее время, финикияне переняли и культ некоторых божеств: например, Пта, Тота, особенно же Осириса. Последнее обстоятельство объясняется тем, что культ Осириса и миф его напоминали финикиянам их представления об Адонисе и Эшмуне и обряды, совершавшиеся в честь этих божеств природы. Последние, как и вообще мифы и культы, лучше всего могут выяснить нам свойство финикийских божеств, а потому к рассмотрению их мы теперь и обратимся.
Ритуал — самая устойчивая часть религиозной яшзни: культы переживают представления и, во всяком случае, остаются позади прогресса или вообще движения религиозного миросозерцания. Если они и видоизменяются, то все же под новым всегда можно распознать первоначальное. Нередко культы переживают и создавшие их религии. Вот почему здесь мы имеем полное право черпать наши сведения не только из библии, но и у таких поздних классических писателей, как Лукиан, автор трактата о Сирийской богине, и Дамаский. Первый по личным впечатлениям расскажет нам следующее об обрядах, справлявшихся в Библе:
«Видел я в Библе великий храм Афродиты библской, в котором совершают обряды и в честь Адониса. Они говорят, что злодеяние относительно Адониса совершено свиньей в их земле, и в память его страдания они ежегодно бьют себя в грудь, плачут и устраивают оргии, и у них в стране устанавливается великий траур. После же биения в грудь и плача они приносят жертву Адонису, как мертвому, а на другой день рассказывают, что он жив, и провожают его в воздух. Они бреют голову, как египтяне по смерти Аписа. Женщины, не желающие стричься, подвергаются следующим наказаниям: один день они выставляются на продажу, и рынок предоставляется одним иностранцам, плата поступает на жертвоприношения Афродите.
Некоторые из библян говорят, что у них погребен Осирис египтянин и что траур и мистерии справляются не в честь Адониса, а в честь Осириса. Скажу, откуда они считают это достоверным. Каждый год из Египта в Библ приплывает глава, совершая путь в семь дней; ее приносят ветры божественным плаванием. Она никуда не уклоняется, но проходит прямо в Библ. Все это чудесно и случается ежегодно, и во время моего пребывания в Библе случилось. И главу библскую я видел. Есть и другое чудо в земле библской: река, вытекающая из горы Ливана, в море, имя ее — Адонис. Каждый год река делается кровавой и, потеряв свой цвет, впадает в море, окрашивая его на далекое пространство и подавая библянам знак к трауру. Рассказывают, что в эти дни Адонис уязвляется на Ливане, и кровь его, стекая в реку, изменяет ее цвет и дает ей ее имя. Так говорит толпа, а один библянин, убежденный в истине своих слов, указывал мне на другую причину явления. Он говорил следующее: «Река Адонис, пришлец, идет чрез Ливан, а Ливан весьма песчаный. Свирепые ветры, поднимаясь в те дни, гонят в реку землю в высшей степени окрашенную, и земля сообщает ей кровавый цвет, так что причина явления не кровь, на которую указывают, а сама страна». Так мне говорил библянин. Если он и прав, то все же для меня весьма чудесна роль ветра».
Эти мистерии в честь Адониса в Библе пользовались известностью во всем древнем мире. Другие писатели дают нам возможность пополнить сообщения Лукиана. Так, мы узнаем, что семидневный праздник распадался на две части: scsavtofxoc εφανισμος χαιζητησις и ευρεσις. Деревянное изображение убитого бога скрывали. Приготовляли так наз. «адонисовы сады». Это были корзины или сосуды, наполненные жирной землей и засеянные хлебными злаками или латуком. Женщины выставляли их у дверей на солнце, и скорое увядание их символизировало судьбу юного бога плодородия, сраженного зноем. Когда его изображение находили, начинались ликование и излишества. «Сады Адониса» вошли в пословицу: их считали синонимом всего поверхностного, скоропреходящего.
Известия об этих мистериях прежде всего наглядно доказывают хтонический характер библского культа, его родство с малоазиатским (Аттис), египетским (Осирис) и, конечно, вавилонским. Пророк Иезекииль говорит о женщинах, которые «плакали по Таммузе», а один египетский писатель, если только остроумная конъектура Макса Мюллера удобоприемлема, знал семитическое имя морской птицы, которое значит «плакальщица по боге». Даже «Сады Адониса» находят себе подобие в абидосских фигурках Осириса, засеянных злаками и известных нам по изображениям на стенах храмов. Характерна также жертва, которую должны были приносить женщины. И ее можно объяснить из хтонического свойства божеств плодородия. Согласно основному представлению всех первобытных религий, человек, всецело завися от божества, может избежать его гнева или стяжать его милость, принося ему в жертву, с одной стороны, самое для себя дорогое, а с другой — самое ему приятное. Жертва девством, да еще для иностранцев, как нельзя более соответствовала божествам плодородия. Наконец, это жертвоприношение как бы соответствовало принесению начатков и освобождало девиц от рабства богине, которой до тех пор одной принадлежали они и духом, и телом. Этот дикий обычай, представляющий одну из отталкивающих сторон ханаанской религии, был свойственен не только Библу. Так называемая священная проституция тоже шла из Вавилона, где ее видел Геродот, она была известна у евреев в периоды их увлечения языческими культами, в Малой Азии, на Кипре, во всей Сирии. — Аналогичный миф сообщает Дамаскнй о беритском Эшмуне. Этот прекрасный юноша возбудил любовь Аетарты (у него Астронои), но не отвечал ее страсти. Преследуемый ею, он сам изувечил себя и умер от раны. Богиня с помощью Пэана (по Тилэ — олицетворение магических изречений) воскресила его и поместила в число богов. И здесь юный бог — олицетворение жизненной теплоты весны и растительной силы, умирающий, но оживающий и оживляющий других, откуда его сопоставление с греческим Асклепием.
Несколько иного порядка мифы и культы Тира и Карфагена. Если известны сказания о путешествиях Мелькарта и Иракловых столпах могут быть мифическим олицетворением тирского мореходства, а вычитанные Саллюстием из Гиемпсал рассказы о подвигах и смерти Иракла в Испании и происхождении от него нумидов и ливийцев выдают евгемеристическое происхождение, то известное нам о культе Мелькарта указывает на его солнечный характер. Иосиф Флавий приводит известие Менандра, что царь Хиром впервые отпраздновал «пробуждение Мелькарта в месяц перитии». Последний приходился на зимнее солнцестояние, следовательно праздник по времени соответствовал римскому Natalis Soils invicti. Что Хиром «впервые» отпраздновал в это время, может указывать на то, что к этой эпохе тиряне признал окончательно Мелькарта солнечным божеством, а может быть на какую-нибудь реформу календаря. На солнечный характер его указывает также сопоставление с Ваал-Хаммоном и сооружение в честь его так наз. хамманим. Первый — карфагенское божество, встречающееся неукоснительно на пунических надписях вместе с Танит; имя его обыкновенно производят от корня hammah — «пылать» и объясняют как «знойный» — эпитет знойного божества. Хамманим — это камни или столбики — обелиски, ставившиеся у жертвенников бога и, судя по своему названию, были посвящены ему как божеству солнца. Может быть, это было что-либо вроде канделябров, изображенных на лилибейской надписи, но вообще ими назывались символы Ваала или Мелькарта, который часто представлялся в виде колонн или обелисков. Кроме того, на одном позднем африканском памятнике Ваал-Хаммон изображен с лучами вокруг головы. Во всяком случае, ни к одному божеству древности не шла так роль владыки солнца, как к покровителю Тира и Карфагена, который находил себе почитателей от восточного берега Средиземного моря не только до самых западных его пределов, но и за последними: Лике на Атлантическом океане в Африке славился его храмом, а женское дополнение его — Астарта оставила свои следы даже в Англии, где в нортуберландском Корбрядже найдена надпись, начинающаяся словами: «Ασταρτης βωμον». Солнечный характер Мелькарта отразился и в мифе. И он был убит Тифоном, силой мрака, и ожил при помощи Иолая-Эшмуна.
Подобно библской Баалате, Мелькарт или вообще Малк, Молох, как показывает уже его имя, был царем и владыкой человечества, которое всецело от него зависело. Проявлением рабских чувств и были те страшные человеческие жертвою приношения, которые являются другой мрачной стороной ханаанских религий. При всяких важных политических событиях, при общественных бедствиях, умилостивляли бога-деспота, принося ему в жертву самое дорогое для человека — детей. В случаях крайней опасности царь собственноручно закалывал своего первенца, а иногда, как мы, напр., знаем в Карфагене, происходили целые гекатомбы из детей знатных фамилий. Подобные ужасные празднества впрочем происходили и без внешних причин, а ежегодно в главный праздник алчного божества, для напоминания о зависимости от него и для его умилостивления. Равным образом и благодарность за успех, напр., в войне выражалась в заклании или всесожжении пленных, из которых для этой цели выбирались лучшие в физическом отношении, свободные от каких-либо телесных недостатков. Таким путем жертвователь лишал себя дохода от продажи их в рабство и совершал, следовательно, сугубую жертву. Человеческие жертвоприношения совершались не только как всесожжение, хотя это вообще считалось самым совершенным способом направления дара к божеству: огонь пожирал все и в виде дыма нес к самому небу. Тирские и карфагенские мореплаватели находили необходимым умилостивлять покровителей водной стихии человечества и другими жертвами. Так, Гамилькар, отплывая с флотом, бросает в море мертветвых животных, а осажденные Александром тиряне рубят на куски на стенах города пленных солдат и бросают в море. Подобные обряды мы находим у многих народов древности. Так, на знаменитых балаватских вратах изображены ассирияне, бросающие куски животных в воду озера Ван. Но человеческих жертвоприношений в том размере, как это мы встречаем у финикиян, не было ни у вавилонян, ни у ассириян, ни у египтян. Зато они в изобилии попадаются у других семитических, особенно ханаанских народов, не исключая и евреев.
Жертвы в честь моря указывают нам на то, что с течением времени у финикиян явилось представление о его божествах. Иначе, конечно, не могло быть, но вопрос этот для нас весьма темен. Кроме глухих намеков у Филона библского, мы располагаем таким же поздним источником — монетами, на которых иногда изображаются божества, большею частью в греческом облике, и с признаками покровителей моря. Так, например, на беритских монетах божество стоит с трезубцем на четырех дельфинах, на библеких — морской гений в виде крылатого коня с хвостом дельфина, на тирских — Мелькарт, сидящий на морском коне, и т. д. Специально водный характер однако никогда не приобрели финикийские божества; в этом отношении гораздо дальше пошли ханаанский Дагон и арамейская Деркето, изображавшиеся с рыбьим хвостом вместо ног. Эти божества особенно чтились у филистимлян; они были известны и финикиянам, но играли у них менее заметную роль.
Сведения о финикийских храмах мы почерпаем, кроме литературных и эпиграфических указаний, из археологических данных и из изображений на монетах. Хотя все эти свидетельства относятся ко времени очень позднему, хотя они идут «о всех местностей вокруг Средиземного моря, населенных финикиянами, но они удивительно подтверждают друг друга, доказывая, что и в этой стороне культа первоначальное было весьма устойчивым и мало изменилось под внешними влияниями. Это первоначальное финикийских храмов также отсылает нас в пустыню, как и почитавшиеся в них божества. В основе их лежит священный предмет, фетиш, окруженный двором. Этими фетишами, последним представителем которых является существующий до сих пор «черный камень» в Мекке, были у финикиян конусообразные или столпообразные, а то и круглые камни или колонны, считавшиеся носителями божественной силы и называвшиеся «вефилями» — «домами божиими». Среди них могли находиться и аэролиты, но вообще такое благоговение к большим камням явиться только у жителей пустыни, для которых все, выделявшееся из однообразия равнины, возбуждало священный трепет. Еще Геродот повествует о двух στηλαι в храме г. Тира: золотой и смарагдовой; Иосиф Флавий и Плиний говорят, что золотая была круглой, а смарагдовая — четырехугольной. Их значение как символов бога солнца видно уже из того, что, по Геродоту, смарагдовая колонна «ρεγαλως» светила ночью. По всей вероятности, этот смарагд был фальшивый — стеклянная лазурь. Греческие химики сообщают, что в древности были известны средства сообщать благородным металлам и стеклянным сплавам фосфорические свойства, и что эти способы были записаны в храмовых книгах. Возможно, что эти тирские στηλαι были первообразами знаменитых Воаза-Яхина, воздвигнутых тирскими мастерами в преддверии Соломонова храма. По весьма остроумной и правдоподобной конъектуре М. В. Никольского, их имена представляют финикийскую надпись «jakun Baal oz» — «да будет Ваал силою», Лукиан передает о ξοανα в Иерапольском храме, а Тацит, рассказывая о посещении Титом древнего храма в Пафе на Кипре, останавливается на происхождении культа и на совершавшихся в храме обрядах, под которыми чествуется богиня. «Последняя представляется не в человеческом образе, но под видом камня с круглым основанием, который, поднимаясь вверх, в виде конуса, уменьшается oт основания к вершине». «Форма эта, — добавляет он, - не встречается больше нигде; причина её неизвестна». Далее он, между прочим, говорит, что алтарь не омочается дождём, хотя и стоит под открытым небом. Точно также и о горе Кармиле, где Веспасиан, принося жертву, получает предсказание о своём возвышении, говорит Тоцит: «Кармилом называют и гору, и бога. Здесь нет ни храма, ни изображения — так передали предки, — но только жертвенник и благоговеение. Таким образом, культ совершался под открытым небом на жертвеннике. Если в Пафе последний стол пред фетишем богини, то на Кармил было налицо само божество в более грандиозном виде — это сама гора Кармил, которая, подобно другим высотам, сама по себе считалась жилищем божественной силы. Из жизни пророка Илии, согласно библейскому повествованию, мы знаем, что Кармил был избран Илией для посрамления жрецов Ваала, конечно, как место, наиболее для них священное в пределах Израильского царства. Если 450 «студных пророков Вааловых и 400 пророков дубравных, ядущих трапезу Иезавелину» не могли дозваться своего бога на горе, считавшейся его любимым местопребыванием и находившейся наиболее близко к нему, а один служитель истинного бога низвел именно здесь огонь с неба на жертву, то конечно для всех было наиболее ясно бессилие Ваала даже там, где он считался хозяином. Филон библский также считает эпонимов гор Касия, Ливана, Антиливана и Брафия в числе праотцев и относит их к разряду существ высшего порядка. Действительно, финикияне знали Ваала Ливанского, а имя мыса Рас-эш-Шакка, Феупросопон, вероятно, по-финикийски Фануил — «лицо божие», указывает еще раз на веру финикиян в горы, как обиталища божества. Горы были только большими вефилями. Служение под открытым небом, на высотах, столь свойственное ханаанским и вообще семитическим религиям, и одно время широко распространенное среди евреев, объясняется стремлением молиться божеству природы среди этой природы, там, где божество неба ближе всего к земле, где они как бы соединяются, где молитвам, каждению и жертвенному дыму ближе всего дойти по назначению. Этот первобытный культ, впоследствии запрещенный у евреев в Финикии и ее колониях, удержался, как это видно из приведенных свидетельств, до последних времен существования язычества. В подкрепление этим литературным показаниям в недавнее время выступили данные археологии и нумизматики.
На монетах г. Библа римского времени с греческими легендами «ιερας Βυβλου» - встречается иногда вполне ясное изображение знаменитого храма, в котором был Лукиан. Здесь конический фетиш местной богини, огражденный для охранения баллюстрадой с «рогами» для убежища, изображен стоящим под открытым небом среди четыреугольного двора, окруженного стеной с колоннадой. Рядом находится крытое пространство с жертвенником и с фронтоном у входа, вероятно, представляющее позднейшую пристройку. Изображение ступенек, ведущих как к главному двору, так и к боковой жертвенной постройке, указывает на то, что храм находится на возвышении. Другой храм собственной Финикии оказалось возможным восстановить на основании археологических изысканий. Ренан во время своей экспедиции исследовал в окрестностях Амрита, древнего Марафа в области Арада, развалины памятника, который современные жители справедливо назвали «маабед», «храм». Среди обширного квадратного двора в 48 м шириной и 55 м длиной, высеченного в живой скале, была оставлена прямоугольная каменная глыба, в 51/2 м длиной и 3 м вышиной. На ней, как на основании, выстроен наос из четырех камней. Плоский монолит, составлявший крышу, был украшен выступом, карнизом, который, может быть, в древности опирался на металлические колонны. Все здание имеет 7 м вышины и производит впечатление простоты и вместе с тем, благодаря монолитным частям, силы. Общий характер как будто указывает на египетское влияние. Ещё более оно заметно в двух других богослужебных зданиях, остатки которых открыты экспедицией Ренана также в окрестностях Амрита, близ источника Ани-эль-Хакт. Члену Экспедиции Тобуа удалось произвести полную реставрацию памятника на основании сохранившихся остатков. Они оказались такими же наосами, водруженными на прямоугольные монолиты. Они стояли друг против друга, повидимому в воде, будучи обращены передними сторонами. Последние были снабжены карнизами, украшенными орнаментом из египетских змей-уреев. Таким образом, здесь тоже служение под открытым небом пред символом божества, помещавшемся однако уже в наосе египетского стиля. Для финикийского искусства характерна монолитность не только самого наоса, но и двора, в котором был помещен маабед. Экспедиция Ренана обнаружила следы портика, шедшего вокруг природных стен монолитного двора. По углам оказались основания каменных столбов, которые вместе с многочисленными несохранившимися деревянными поддерживали перекрытие галлереи; балки упирались в скалу, где также обнаружены отверстия для их помещения.
О других храмах финикийского побережья мы не можем составить себе такого же ясного представления. Геродот и Лукиан с удивлением упоминают о храмах Сидона и Тира, но какой вид имели они, и особенно последний, привлекавший к себе взоры со всех берегов и островов Средиземного моря, об этом мы ничего не знаем, равно как и о святилищах Берита. В Тире, по Иосифу Флавию (Менандр), еще Хиром выстроил храм Мелькарту, вместо прежнего, пришедшего в ветхость. Сидонский храм, по свидетельству Ахилла Тация, был украшен впоследствии произведениями греческого искусства. Но что и в Сидоне, несмотря на изображение богинь в греческом стиле, главным предметом культа был все-таки фетиш, на это указывают многочисленные монетные изображения.
Кроме камней и колонн, в качестве фетишей иногда выступают деревья, также носители божественной силы, ее проявления среди пустыни. Культ деревьев с высот и священных рощ проник и в храмы. Здесь, под открытым небом святилищ, они могли так же свободно произрастать, как и на высотах. В Берите была известна священная роща Эшмуна. А старте их было посвящено несколько на Кипре. В культе этой богини деревья играли особенно видную роль. Астарта, почитавшаяся в деревьях, даже получила особое имя Ашеры, и с этим именем была известна с древних времен во всей Сирии. Впоследствии, на ряду с культом настоящих деревьев, появляются условные — иx воспроизведения, или просто священные колья, иногда украшенные лентами, называвшиеся также ашерами и ставившиеся в храмах, подобно хамманим, как имитации вефилей, в честь божества солнца. Эти ашеры были известны и в Ассирии, и даже в Эламе.
Таким образом, финикийский культ далек был от антропоморфизма. Только под влиянием вавилонской, египетской, а потом греческой религии, появляются человекоподобные идолы. На название храмового изображения, предназначенного для культа и, может быть, заменявшего фетиш, может претендовать пока, как я думаю, только колоссальная статуя, найденная в кипрском Амафунте в 1873 г. и находящаяся в Оттоманском музее. Кого представляет этот грубый колосс в 4 м 20 см? Этот бородатый по-ассирийски, скотообразный идол, терзающий львицу, имеет большое сходство с вавилонским Гильгамешем или Эабани, египетским Бесом, греч. Гераклом и, может быть, представляет того бога-охотника, которого Филон библский называет Усоос, который основал Тир и плавал по Средиземному морю до Иракловых столпов. Мелкие изображения этого божества, тип которого идет из Вавилона, попадаются на финикийских геммах и в виде финикийских терракот весьма нередко. Точно также нередки и глиняные статуэтки Астарты в виде нагой или одетой женщины, стоящей или сидящей на троне, часто с руками у грудей - признак материнства. Иногда (на статуэтке, найденной в Триполии) она изображена с тимпаном в руках, иногда — с младенцем на руках, что роднит ее с египетской Исидой. С египетскими аттрибутами она вообще изображалась нередко, несовершенно египетский облик имела «Владычица Библа»: и на барельефах, и на бронзе она имела тип и аттрибуты Исиды-Хор, что еще раз убеждает в связи религии Библа с Египтом. Эти библские изображения, сработанные туземными, мастерами по египетским образцам, выгодно выделяются из других скульптурных изображений финикийских божеств, которые вообще поражают невероятным варварством. Конечно, все они малы и служили, вероятно, или как приношения, или в качестве домашних идолов. Карфагенские божества, повидимому, чтились и в человеческом виде, и тип их менее зависим от вавилонских и египетских оригиналов. Ваал-Хаммон, как это видно из терракот, иногда представлялся в виде сидящего старца с рогами овна между двумя стоящими баранами. Танит — в виде крылатой женщины, с лунным диском в руках, прижатых к груди. Впрочем, на пунических стелах весьма часты и грубые фетишеобразные изображения божества, представляющие египетский иероглиф жизни (анх), переделанный в истукана с головой и руками а то и просто лишь стилизованный. На монетах Библа встречается иногда бог Эл с шестью крыльями, как его изображает Филон библский. Здесь также несомненно вавилонское влияние. Следует еще сказать об одной фигуре, подобно Бесу, особенно часто встречающейся в финикийском мире. Это младенцы-уроды, известные в египетской археологии под именем «Пта-Эмбрионов» и представляющие, может быть, тех «патеков» и пигмеев, которых, по словам Геродота, финикияне изображали на своих судах в качестве, вероятно, апотропеев.
При храмах существовали многочисленные коллегии жрецов. Уже в библии мы читаем о сотнях служителей Ваала, культ которого был организован на тирский лад Иезавелью. Из Юстина можно заключить, что верховные жрецы Мелькарта были из царского рода, а из Менандра — что верховные жрецы Астарты достигли в Тире одно время престола. Что то же самое бывало в Сидоне, следует из поздних надписей Табнита и Эшмуназара. Первый называет себя и своего отца Эшмуназара I «жрецом Астарты, царем сидонян», а второй уже приписывает жреческий титул только своей матери, а себя называет лишь царем. На Кипре существовали наследственные жреческие роды Кинирадов и Тамирадов. Куски надписи, представляющей счет храма Астарты в Китии, сообщают о различных классах его жрецов: приставленных к завесам, привратниках, закалывателях жертвенных животных, певицах и танцовщицах.
В числе литературных свидетельств о финикийском культе можно отметить известие Иродиана (V, 3—6) о попытке императора Элагабала ввести в Риме культ своего эмесского бога. Историк называет этот культ финикийским, и действительно, религиозные центры Келесирии обыкновенно считаются ханаанскими. Это интересное описание попытки азиатского деспота ввести в западной столице культ сирийского бога в его подлинном виде изображает пред нами знакомые картины — тот же финикийский идол — каменный конус, да еще везомый на колеснице, как в Сидоне, те же процессии из города в предместье, как это бывало в Вавилоне и Борсиппе, та же дикая пляска, которая нам известна из описания в книге Царств жертвоприношения Илии на горе Кармиле, когда вааловы жрецы плясали вокруг жертвенника, били себя бичами и наносили раны ножами. Илиодор также говорит о финикийских купцах из Тира, которые во время благодарственного жертвоприношения в честь Мелькарта на пристани то прыгали легкими прыжками под звуки флейт вверх, то «подобно одержимым» катались всем телом по земле. Хорошей иллюстрацией к этим литературным свидетельствам может служить бронзовая чаша, найденная в Италии, служившая вероятно для возлияния и имеющая на себе-изображение праздничных обрядов. Богиня сидит на троне в египетской позе с цветком лотоса в руке, пред ней треножник с сосудом, наполненным плодами (?); далее — лицом к богине — жрецы с систром в одной руке и какой-то лентой — в другой. Потом на столе два кувшина, может быть, для возлияний, за ними ряд лотосокапительных колонн, изображающих галлерею храма, а в ней ряд женщин, которые пляшут, взяв друг друга за руки. С другой стороны, позади богини — три женщины: одна играет на флейтах, другая — на струнном инструменте, третья ударяет в тимпан.
История финикийской религии представляется нам в следующем виде. Ваалы и Астарты с фетишистскими культами делаются богами — покровителями культурных морских городов, находящихся в близких сношениях и объединенных общностью исторических условий. Они принимают новый характер: божества природы делаются и божествами охотниками, потом царями и владыками городов, наконец, принимают астральный, а потом и морской характер. Происхождение всех этих функций из одного божества было забыто, и вместо одного Ваала в городе появляются несколько богов различного характера и разных наименований. К этому присоединялись заимствования извне и иностранные влияния. Первые делались частью невольно, вследствие сношений, частью - сознательно, из желания выставить свой культ более древним и высшим и поставить соседнего бога в подчиненное положение к своему. Развитие пантеона, как и везде, дало работу богословской мысли и вызвало появление систем и классификаций божеств. Необходимость их видна уже, напр., из договора Асархаддона с Ваалом тирским - в нем приводится в свидетели шесть тирских богов: Ваал-шамим (Ваал небесный), Ваал-малак, Ваал-цафон, Мелькарт, Эшмун (сб. сидонский бог), Астарта. Можно ли усмотреть здесь систему, сказать трудно; во всяком случае интересно, что сначала упоминаются Ваалы, потом уже национальный бог Мелькарт, как юный бог солнца, потом Эшмун, считавшийся в Тире и Карфагене спутником Мелькарта (Иолай). Еще более системы в договоре Аннибала с Филиппом. Он клянется «божеством карфагенян, Ираклом, Иолаем, Ареем, Тритоном, Посидоном, божествами, взятыми в поход, солнцем, луной, землей, реками и водами и всеми богами, обитающими в Карфагене». «Божество карфагенян» - конечно Танит; в триаде с нею Мелькарт и Эмшун; потом идут божества войны и моря, необходимые в военной и морской республике. Последнее слово в смысле систематизации мифов и культов представляет творение Филона библского, но оно крайне искажено евгемеризмом и укорочено Евсевием. И все-таки эта финикийская книга Бытия чрезвычайно интересна. В ней мы находим библскую и тирскую космогонии и теогонии, а также мифы и мифическую историю культуры. Кроме того, Евдемова и Мохова сидонская космогония, по Дамаскию, дополняют эти сведения.