Рассказывает старший урядник атаманского полка Степан Шелихов 8 страница
Когда мать первый раз сказала ей об этом, в тот страшный день — день кончины дедушки, она бросилась, было к брату. Вилли всегда помогал ей, он нежно любит Ники, как брата и друга. Но у покоев Вилли стояли гренадеры, скрестившие штыки, когда она попыталась прошмыгнуть в дверь. Вечером за ужином мать заявила, что Вилли — под домашним арестом. Все что удалось сделать — это послать через фрейлину записку с криком о помощи в русское посольство…
А теперь и ее свобода передвижения сильно ограничена. Конечно, дюжие гренадеры не стоят под ее дверьми, но маменька приставила к ней своих фрейлину и камеристку — чопорную англичанку леди Челси и громадную, прямо-таки нечеловеческого роста шотландку Элизабет Дьюл. Они следят за каждым ее шагом, роются в ее бумагах, допрашивают ее камердам и горничных. Ведь предлагал же ей Ники взять двух-трех девиц из России. Тогда она отказалась, а теперь… Слезы поползли по ее щекам: сейчас русские, верные и преданные как kazak’и ее любимого, были бы ее главными союзниками и помощниками… Она даже представила себе, что сейчас могла бы слышать русскую речь и…
…В первую минуту, услышав протяжные русские слова, перебиваемые шепелявой английской речью фрейлины, она не поверила своим ушам. Говоривший по-русски энергично выругался. Моретта слегка покраснела — однажды, еще в Гатчине, она уговорила подвыпившего Ники перевести ей несколько наиболее часто слышимых фраз, и вот теперь одна из них, наиболее непристойная, прозвучала в Городском Дворце. Если верить тому, что она только что услышала, некто совершенно не верит в благородное происхождение леди Челси, называя ее самкой собаки и женщиной легкого поведения. Мало того — говоривший состоял с матерью фрейлины в интимных отношениях, да не простых, а тех, что называют «французской любовью».
Буквально отшвырнув пытавшуюся загородить дорогу мисс Дьюл, в комнату ворвался kazak, которого Вильгельм выпросил у Ники в тот памятный приезд в Россию. Увидев Моретту, русский вытянулся во фрунт и, нещадно коверкая немецкие слова, громогласно отрапортовал:
— Ваше Императорское Высочество! Я послать от ваш брат! Приказ — передать Вам в рука. Лично.
Kazak протягивает сложенный вчетверо лист, извлеченный из-за обшлага мундира. Она схватила его с такой поспешностью, словно это был глоток воды, предлагаемый жаждущему в пустыне. Мелкий, твердый почерк брата. «Любезная сестра, дорогая моя малышка Моретта. Мне сообщили, что твое письмо доставлено адресату. Он принял живейшее участие в наших непростых обстоятельствах. Зная характер нашего друга и кузена, я полагаю, что тебе не долго осталось ждать встречи с предметом твоей любви. Я благословляю тебя. Твой брат, кронпринц Вильгельм. P.S. Сожги записку. Не стоит волновать матушку»…
Рассказывает старший урядник атаманского полка Степан Шелихов
…Так что вот, обретаюсь я ныне в городе Берлине. Город ничего себе, но супротив Питера пожиже будет. Служу при принце Вильгельме, донскому бою его обучаю. Ужо два года, на третий пошел. Это меня наш цесаревич определил. А вернее сказать: не цесаревич, а брат мой молодший, Егорка. Теперь, правда, уже не Егорка — подымай, брат, выше! Ординарец Его Императорского Высочества Наследника Престола Всероссийского, подхорунжий Егор Шелихов, а не абы кто!
Наш-то цесаревич вовсе прост да душевен. С атаманцами — запросто, иной раз из одного котла кулеш хлебал, лозу рубил, пластунскому делу обучался. За удаль да за воинскую сноровку, он брата Егора к себе и приблизил. Таперича братан мой — ого! рукой не достанешь!
Правда, толку нам с братьями не много было. Егор-то лишнего ничего у цесаревича не просил никогда. Если б батюшка наш, Николай Александрович, пошли ему Господь многия лета, письмецо Егорию не отправил, в котором поинтересовался, как, мол, Егор, братья твои там поживают? — вовсе ничего и не было нам с того, что брательник в свите. А уж теперь: брат Николай — полусотней командует, брат Фрол — урядник, отцу с матерью в станицу почитай чуть не каженный месяц подарки, а я — при Вильгельме, будущем ерманском императоре. И тож человек не последний…
Вот, к примеру, вчера — после того, как господин Вильгельм со мною в фехтовальной зале косточки друг дружке помяли, велел он мне в город идтить, да кой-какие письма поразнести. Письма я поразнес, а на обратной дороге подходит ко мне человек. Наш, рассейский, ежели по мундиру судить — советник титулярный.
— Не скажешь ли, братец, час который? Часы вот позабыл…
Сунулся я было за часами, да чувствую: в руку мне бумажка тычется. Пока соображал: что за оказия такая, глядь — ан человек-то тот уж и дале пошел. Обронил только так небрежно: в пять часов, мол, завтра, на Александрплатц, в вокзале.
Только ушел он, я в кондитерскую завернул. Кофею там спросил, сижу, будто пью, а сам бумажку осторожно развернул — ого! Письмецо от брата моего, Егора! «Здорово, братан — Степан-великан (так он меня в детстве звал). Тому, кто весточку сию передаст, доверяй как батьке родному. Что велит — делай. А за то выйдет тебе великая слава и Государю нашему (так они про меж собой цесаревича именуют) большую службу сослужишь. За сим, брат твой, хорунжий Атаманского полку, Егор».
Перечитал я еще раз. Рука братнева, евойные буковицы завсегда кривоваты. Ох, как взлетел — хорунжий! А про то, чтоб тому, титулярному, подчинится — ясен вопрос! Видать, тут дело государево…
…Вот и стою я, стал быть, у входа на платформу. Народищу — тьма. Одни куда-то спешат, по делам своим. Другие — просто глазеют, интересуются. Ну и я, вроде как со вторыми вместе…
— Здравствуй, братец. Что ж это ты здесь стоишь, а в ресторацию не зашел?
Оглянулся я. Тот самый, титулярный. Только сегодня не в мундире, а в партикулярном. Принял меня за локоток и в ресторацию. Себе чаю спросил, мне — стопку очищенной. Пока сидели, он мне все и обсказал: зачем прибыл, какой от меня службы ждет, и для Вильгельма письмо от цесаревича передал. Да еще пакет такой, увесистый. За ним велел следить пуще глаза. Честно обсказал: деньги там для принца германского от нашего цесаревича. Мол, как он сейчас под арестом сидит, пригодятся. Обговорили мы, как он мне весточки передавать будет, что, да где, и пошел он дале, а я еще посидел, а потом, только что не наметом — к Вильгельму.
Письмо он прочел, пакет с деньгами вскрыл — аж прослезился. Своим двум ближним офицерам: Ойлибурху[49]и этому… фамилия у него смешная… Вальдурзею[50]показывает, вот мол, какой у меня друг и брат в России. И меня, по плечу хлопает: быть тебе, Штефан (эдак он меня, на ерманский манер зовет), быть, говорит, тебе у меня дворянином и офицером в гвардейских уланах. А потом написал записку да велел срочно отнесть ее сестре своей, нашего цесаревича нареченной, принцессе Виктории…