Проблемы, понятия и направления

Современной психологии

 

Айзенк М. История когнитивной психологии // Общая психология. Тексты: В 3т. Т.1. Введение / Отв. Ред. В.В. Петухов. – М., 2001. – С. 547-553

 

Продуктивно обсуждать развитие когнитивной психологии во второй половине XX века следует в сравнении с подходом, который доминировал перед ней — бихевиоризмом. В начале века Джон Уотсон выдвинул положение о том, что психология может стать по-настоящему экспериментальной и научной дисциплиной лишь сосредоточившись на исследовании наблюдаемых феноменов. Это означало, что бихевиоральный подход сосредоточился на отношении между наблюдаемыми стимулами и наблюдаемыми ответами и не желал вводить какие-либо гипотетические конструкты теоретически.

Появление бихевиоризма объясняется тем, что Уотсон и его последователи хотели, чтобы психология достигла уровня таких устойчивых (естественнонаучных) дисциплин, как физика и химия. Так утверждали логические позитивисты (Карнап): теоретические объяснения (конструкты) в любой науке значимы только в той степени, в которой они могут быть наблюдаемы. Научные теории проверяются наблюдаемыми фактами. Однако взгляды логических позитивистов позволили некоторым ведущим психологам (Скиннер) утверждать, что физика и химия были успешнее психологии потому, что физики и химики лучше (ближе) психологов отвечали тем характеристикам «хорошей науки», которые отстаивали логические позитивисты.

В течение долгого времени бихевиоризм имел исключительное влияние, особенно в США. Но даже там, начиная с 1950-х годов, он постепенно его утрачивал.

Это вызывалось двумя основными причинами. Во-первых, бихевиоризм так и не предложил детального и адекватного объяснения сложной познавательной деятельности. Было возможным (хотя и небезошибочным) объяснять многие факты обусловливания путем ассоциации между стимулами, или между стимулами и ответами, но оказалось чрезвычайно трудным реализовать этот стимульно-реактивный подход к пониманию таких сложных систем, как язык. То же относилось к попыткам бихевиористов рассмотреть познавательную активность, скажем, креативность или решение проблем.

Во-вторых, философы науки в течение XX века все чаще бросали вызов традиционным взглядам на научные исследования. Так, Поппер[110] оспаривал положение о том, что научное наблюдение обеспечивает объективность. Напротив, он утверждал, что оно во многом основывается на предвзятых идеях и теоретических построениях. Он часто подчеркивал это в своих лекциях, когда предупреждал своих слушателей, чтобы они следили, до какой степени их ответ был типичным: «Наблюдать что?». Иначе говоря, наблюдение не происходит в вакууме, но во многом зависит от того, что мы ищем, хотим обнаружить, найти.

Наиболее жестко традиционные научные взгляды критиковал, оспаривал Фейерабенд[111]. Он утверждал, что имеется несколько примечательных правил, которые направляют деятельность ученых. На практике же следуют только одному правилу — «что-то происходит (anything goes)». Наука отличается от не-науки большим, чем сказал Фейерабенд, но нет сомнения, что его взгляды, а также взгляды многих философов науки, оказали освободительное влияние на психологию. Если точные науки, такие, как физика и химия, не придерживались сугубо строгих правил, то и психологии не было нужды следовать им. Это значило, что жесткость и ограниченность бихевиоризма могли быть преодолены более гибкими подходами, среди которых вскоре заявила о себе когнитивная психология.

Для большинства академических дисциплин, включающих когнитивную психологию, очень трудно назвать отправную точку. Одна из причин этого состоит в том, что необходимо различить раннюю работу, которая явно родственна современной когнитивной психологии и все же вносит в ее развитие минимальный вклад, и работу, сыгравшую реальную роль в становлении когнитивной психологии. Блестящим примером ранней работы является исследование, проведенное нейропсихологами в конце XIX века[112]. Они попытались представить нарушения речи у больных с травмами головного мозга как поражения его особых отделов, отвечающих за речевую деятельность, а также локализовать части мозга, функционально соответствующие ей. Исследование и теория нейропсихологов XIX века имеют прямое отношение к разделу сравнительной когнитивной психологии, который именуется когнитивной нейропсихологией, но не оказывают практически никакого влияния на возникновение когнитивной психологии в 1950-е годы.

Общепризнанно, что исключительное влияние на развитие когнитивной психологии оказали идеи У.Джеймса[113]. Он был прежде всего теоретиком, и многие его представления, касающиеся внимания и памяти, приемлемы и сегодня. Например, он различал «первичную память (primary memory)», которая формирует психологическое настоящее, и «вторичную память», определенную им как психологическое прошлое. Когнитивные психологи Аткинсон и Шиффрин[114] предложили по сути сходное различение между кратко- и долговременной памятью.

Иной существенный вклад в становление когнитивной психологии внесла работа Бартлетта[115]. Еще во время I мировой войны он начал исследования памяти в условиях, близких к реальной жизни, выясняя, сколь хорошо могут сохраняться рассказы через разные временные интервалы. Особенно важным оказался его теоретический подход к памяти. Он утверждал, что запоминание определяется некоторой схемой (т.е. организацией знания), имеющейся у читателя. Теоретические представления Бартлетта[116] о схемах практически не повлияли на исследования памяти в 1940-50 годы, но стали фокусом повышенного интереса когнитивных психологов в 1960-х годах и позже.

Некоторые другие важные предпосылки сравнительной когнитивной психологии могут быть найдены внутри самого бихевиоризма. Тол-мен[117] был одним из ведущих бихевиористов, но исследования привели его к необходимости пересмотра классической психологии поведения в нескольких направлениях, соотносимых с когнитивной психологией. Халл (Hull) и другие исследователи, используя строгие бихевиористские понятия, утверждали, что крысы научаются пробегать лабиринт путем сочетания «лабиринтных» стимулов со специфическими ответами — движениями мышц. Толмен" же убедился, что пробегание крыс по лабиринту включает много больше, чем простые связи S — R. Он обнаружил, что крысы, научившиеся пробегать по лабиринту, так же успешно проплывали по нему, когда он заполнялся водой, хотя мышечные движения были совершенно иными, чем раньше. Отсюда Толмен заключил, что у крысы, пробегавшей по лабиринту несколько раз, формировалась «когнитивная карта» — внутреннее представление лабиринта, которое позволяет пробегать или проплывать его в зависимости от предлагаемой ситуации. Основной вывод состоял в том, что научение у крысы можно понять, лишь опираясь на ее внутренние процессы и структуры.

Важную роль в развитии когнитивной психологии сыграло привлечение знакового компьютера как метафоры для работы познавательной сферы человека. Такова явная историческая тенденция психологов — использовать недавние технологические разработки в качестве метафор для основных психических процессов. Это четко проявляется в попытках теоретического описания памяти[118]. Древние греки сравнивали работу мнемической системы с восковыми дощечками и avaries. Спустя века, эти метафоры были заменены другими, такими, как доска выключателей, граммофоны, магнитофоны, библиотеки, лента конвейера, карты метро. В отношении же знакового компьютера утверждалось важное сходство между его работой и тем, что происходит в человеческом мозге. Согласно Саймону[119], «десятилетие назад было необходимо доказывать сходство информационных процессов, протекающих в таких конкретных системах, как компьютеры и нервная система человека. Ныне это сходство очевидно всем».

Гарднер[120] выделил основные шаги развития когнитивной психологии. Он утверждает, что критическим для нее является 1956 год. В этом году состоялась конференция в Миннесотском Технологическом Институте, на которой Джордж Миллер (George Miller) сделал доклад о магическом числе 7 в кратковременной памяти, Ныоэлл и Саймон (Newell & Simon) обсуждали свои компьютерные модели, названные «Общим решателем проблем», а Ноам Хомский (Noam Chomsky) представил свою теорию языка. В том же году прошла хорошо известная Дартмутская конференция, в работе которой участвовали Хомский, Маккарти (McCarthy), Миллер, Минский (Minsky), Ныоэлл и Саймон. Обычно считают, что эта конференция положила начало созданию искусственного интеллекта. И наконец, в том же году опубликована первая книга, в которой с позиций когнитивной психологии было представлено формирование понятий[121].

В 1960—70-х годах когнитивная психология испытала серьезное вли-ияние теории Бродбента[122]. По существу, было принято допущение о том, что между явлениями внимания, восприятия, кратко- и долговременной памяти имеются значительные взаимодействия. Все эти явления можно было рассмотреть как переработку информации в сложной когнитивной системе, состоящей их ряда независимых процессов. Согласно этому теоретическому подходу, воздействия раздражителей преобразуются при прохождении сквозь достаточно неизменную последовательность стадий — от модально-специфических уровней до окончательного положения в долговременной памяти.

Одна из лучших попыток в когнитивной психологии представить базовую схему основных процессов переработки информации (dominant information-processing framework) предпринята Лашманом, Лашманом и Баттерфилдом[123]. Их подход включал несколько предположений. Одно из них состояло в том, что мозг может рассматриваться как общецелевая (general-purpose) система, использующая символы. Согласно другому предположению, цель когнитивной психологии заключается в выделении (identify) тех символических процессов и репрезентаций, которые включены в решение всех когнитивных задач. Далее же предполагается, что мозг является процессором, мощность которого имеет как структурные, так и ресурсные ограничения.

Эти общие положения по-прежнему представляются важными. Но одна из основных слабостей данного подхода, бытовавшая в 1960—70-е годы, состояла в том, что акцентировались скорее текущие данные (data-driven), чем концептуально следующие процессы (conceptually driven processes). Другими словами, игнорировались те способы, с помощью которых воздействие стимулов модифицируется как функция прошлого опыта человека и его ожиданий. Зачастую допускалось, что процесс в целом протекает как некая последовательность (в которой каждый отдельный процесс завершается перед тем, как начинается другой). Возможно, такие процессы строго следуют друг за другом при решении ряда конкретных задач, однако сейчас установлено, что допущение о том, будто они последовательны всегда, ошибочно. Все более популярными становятся сейчас альтернативные взгляды о том, что процессы часто накладываются друг на друга и взаимодействуют.

Другое базовое ограничение исследований в когнитивной психологии в 1960—70-х годах состояло в том, что они проводились, главным образом, в лабораторных условиях и были направлены на решение скорее научных, чем практических задач. Иными словами, когнитивной психологии не хватало того, что обычно называется экологической валидностью, т.е. связи с реальными жизненными проблемами. В последние годы положение существенно изменилось. Например, значительно расширились исследования языка и речи, что является исключительно важной проблемой для реальной жизни. Детально обсуждался такой ключевой вопрос, как доверие показаниям очевидцев (eyewitness testimony). Наконец, и это, пожалуй, наиболее значимо, резко возросло количество исследований познавательной деятельности в различных общественных группах (например, при травмах мозга, эмоциональных нарушениях).

Если попытаться разобраться в современном состоянии когнитивной психологии, то становится очевидным, что исследователи значительно различаются по своим целям и подходам. Действительно, вполне можно утверждать, что современные когнитивные психологи наиболее явно отличаются от когнитивных психологов лет 10 или 20 назад именно своим большим разнообразием. Когнитивных психологов можно найти сегодня и в социальной психологии, и в психологии развития, психологии личности. Самое же интересное, пожалуй, в том, что когнитивные психологи начали атаковать цитадель бихевиоризма — феномены обусловливания. Например, установлено, что обусловливание зависит от информационных процессов, включает в себя отбор значимой информации и ее интеграцию с информацией о ранее значимых событиях, хранящихся в прошлом опыте.

Айзенк и Кин полагают, что всех когнитивных психологов можно разделить, по крайней мере, на три основные группы. Первая — экспериментальные когнитивные психологи, которые следуют традиционному когнитивно-психологическому подходу, сосредотачиваясь на сборе данных и построении теорий. Вторая — когнитивные психологи, которые создают компьютерные модели и считают компьютер хорошей метафорой для человеческого познания. Они различаются по своему отношению к значимости традиционного экспериментирования. Третья — это когнитивные нейропсихологи. Они интересуются типами (образцами, patterns) когнитивных нарушений у больных с мозговыми поражениями, т.к. исследование патологии может быть информативным для понимания нормального функционирования человеческого познания. Поскольку разные пациенты демонстрируют нарушения различных типов (модулей), становится в принципе возможным идентифицировать большую часть тех из них (а то и все), которые обеспечивают познавательную деятельность.

Есть основания для выделения четвертой группы когнитивных психологов, которых можно назвать прикладными. Несомненно, они отличаются от остальных когнитивных психологов по тому, что они изучают и какие применяют методы. Однако систематические различия между прикладными и остальными когнитивными психологами едва ли касаются каких-либо теоретических концепций и ориентации, а потому едва ли стоит распространять классификацию когнитивных психологов за пределы трех групп, рассмотренных выше.

Конечно, есть немало когнитивных психологов, не подходящих точно ни под одну из упомянутых категорий. Скажем, многие когнитивные психологи в Англии иногда бывают экспериментаторами, а в другое время, нейропсихологами. Следовательно, разделение трех категорий когнитивных психологов нельзя рассматривать как абсолют. Однако Айзенк и Кин[124] утверждают, что многие когнитивные психологи точно соответствуют той или другой категории, и потому их категоризация сохраняет свою ценность.

Разные категории когнитивных психологов разделяются по своей приверженности эмпирическому либо рационалистическому направлениям. Экспериментальные когнитивные психологи и когнитивные нейропсихологи тяготеют к эмпиристам, т.к. предполагают, что путь к пониманию поведения человека лежит через наблюдение и экспериментирование. Напротив, научные когнитивные психологи склоняются к рационалистам, поскольку считают адекватным построение формальных систем, сходных с теми, что встречаются в математике.

 

 

Мэй Р. Искусство психологического консультирования. Как давать и обретать душевное здоровье. – М., 2001. – С. 32-40 (Структура трудностей), С. 155-168 (Трансформирование личности), С. 171-184 (Личность консультанта)

 

С. 32-40

 

Структура трудностей

 

Давайте попытаемся разобраться в структуре личностных проблем. Плохая корректировка напряжений внутри личности может проявиться в различных симптомах, например: в стеснительности, робости, постоянной тревоге и беспокойстве, в боязни встречаться с людьми, в особом страхе неудачи на работе, в невозможности концентрировать внимание. Стеснительность, например, свидетельствует о том, что напряжения внутри личности блокируют друг друга, как два борца, которые так крепко ухватились друг за друга, что не могут пошевелиться. В результате человек не может свободно говорить или думать и не может эффективно выражаться в окружающем мире. Индивиды, которые не в состоянии адекватно скорректировать напряжение внутри своей личности, могут испытывать сильные затруднения в работе, или не смогут налаживать нормальные социальные контакты и, следовательно, решать любовные и семейные проблемы, или не смогут развить и использовать свой потенциал в других областях.

У индивида с подобными личностными трудностями имеется внутренний конфликт, в определенной степени парализующий его. Он, как говорится, не ладит с самим собой. А так как он не ладит с самим собой, то не ладит и со своей социальной группой. Эти два конфликта как война одновременно по обе стороны баррикад. Джордж Б. не мог найти общий язык с другими студентами, потому что настойчиво хотел их изменить, но это было связано, в свою очередь, с его стремлением доминировать. Достичь психического здоровья в его случае, как и во всех других, означает одновременно скорректировать напряжение внутри себя и отрегулировать отношения с товарищами. Адлер считал социальную адаптацию критерием, «фруктом», благодаря которому судят об очищении личности. Но отсюда возникает опасность восхваления поверхностной адаптации к социуму. Фактически, поведение, направленное к другим, зависит от установок; и имеется лишь одно местонахождение установок, а именно разум индивида. Человек, который выработал социальную адаптацию без прояснения собственных установок, т. е. ценой лицемерия, вообще не адаптирован, и его слабая структура вскоре разрушится. Подобно Сократу или святому Франциску, индивиды, которые добились креативной корректировки собственных внутриличност-ных напряжений, именно по этой причине могут оказаться в дисгармонии с несовершенным обществом отдельного периода.

Если личностная проблема становится настолько значительной, что индивид не может больше продолжать работать или строить отношения с окружающими, мы называем это «неврозом». Например, у студента была относительно простая проблема — перед экзаменами он учился с большим нервным напряжением. Это напряжение нарастало, пока он не заболел в ночь накануне экзамена и был от него освобожден; и впоследствии он развил удобную невротическую схему заболевать перед всеми экзаменами. Подобное невротическое состояние может иметь причиной значительный эмоциональный конфликт, который не может быть разрешен самим индивидом.

Термин «невроз» происходит от однокоренного слова «нервы», так как душевные расстройства раньше рассматривались как нервозность, которую они перерождали в форму тревоги, беспокойства или даже тремора конечностей. Но данный термин не предполагает наличия органического заболевания нервов, а относится к состоянию личности. «Психоз» — это термин для обозначения более тяжелого состояния психического расстройства, чем невроз, который включает в себя довольно много форм психических заболеваний, смешанных в одну кучу, в просторечии называемую умопомешательством. Некоторые психозы имеют органическое происхождение, как те, например, которые вызваны заболеванием, поражающим ткани нервной системы, но большинство имеет функциональное происхождение. В задачи нашей книги не входит обсуждение психозов. Консультант, естественно, не работает с подобными состояниями, он должен обладать достаточными знаниями, чтобы распознать подобное психическое состояние и порекомендовать индивиду обратиться за профессиональной психиатрической помощью.

Неврозы функциональны по происхождению из-за форм поведения и психических установок, а не из-за органических расстройств. Могут иметь место сопутствующие органические факторы; органическая неполноценность, как продемонстрировал Адлер, может стать фактором возникновения невроза. Многие органические состояния являются результатом невротического состояния психики, такие, как низкое артериальное давление или классический пример — слепота, наступившая в результате контузии на войне. Консультант должен оценить физическое состояние консультируемого, чтобы принять во внимание все относящиеся к проблеме органические факторы, причинные и проистекающие. Часто он может найти причину именно в них, побеседовав с семейным врачом консультируемого или обратившись в медицинский отдел учебного заведения. Консультант сосредотачивается на функциональном аспекте затруднений, а именно, оздоровить установки и поведенческие паттерны индивида.

Современная психотерапия в целом признает, что нет четкой границы между так называемыми «нормальными» людьми и невротиками, между больными неврозом и психозом. Закон предписывает принудительно заключать больных многими типами психозов в психиатрические больницы; но психиатры и судьи допускают, что решение о том, кого поместить в психиатрическую лечебницу, а кого отпустить, так как он просто «немного не в себе», часто принимается совершенно произвольно. Можно привести много примеров, подобных истории г-жи Д., у которой в детстве были проблемы, но она неплохо окончила среднюю школу и институт. Ее личностный конфликт в колледже стал проявляться сильнее, и можно было констатировать, что она больна неврозом. Спустя несколько лет, в течение которых она испытывала эмоциональное и физическое напряжение, у нее неожиданно обнаружилась шизофрения («раздвоение личности») и ее госпитализировали в клинику для душевнобольных. Сейчас она уже вышла из больницы, совершенно здорова и внешне настолько же «нормальна», насколько окружающие.

У каждого человека есть личностные проблемы, и каждый постоянно находится в процессе корректировки внутреннего напряжения. Никого нельзя назвать абсолютно «нормальным». Например, всем нам хоть раз хотелось избежать встречи с каким-то определенным человеком; мы переходили на другую сторону дороги, чтобы только не столкнуться с неприятным нам человеком, несмотря на последующее чувство стыда за свой поступок. Если это желание возрастает, и нам не хочется встречаться уже с несколькими людьми или, возможно, вообще ни с кем, и хочется все время оставаться дома за закрытой дверью, мы постепенно продвигаемся по пути невроза. В каждом из нас есть желание доминировать, которое довело Джорджа Б. до невроза. Разница только в том, что те из нас, кого называют «нормальными», лучше» приспосабливаются к этой склонности в созвездии своих личностных напряжений. Честно говоря, я ни разу не встречал клиента, в трудностях которого я не узнавал бы своих собственных, по крайней мере потенциальных. Теоретически каждый консультант должен пройти через подобный опыт. В работе консультанта нет места для самонадеянности, есть место только для скромности.

Для каждого из нас было бы очень мудрым, познакомиться со своими маленькими невротическими тенденциями, даже если они не такие серьезные, например, сплетни о ком-либо или желание пропустить рюмку ликера перед важной встречей. Как говорит Адлер, «маленькие трудности эквивалентны норме, большие трудности эквивалентны неврозу». Или, если перефразировать его высказывание, эмоциональные конфликты, которыми можно управлять, эквивалентны норме, те же конфликты, которыми индивид не может управлять, эквивалентны неврозу. Если человек распознал какую-то свою определенную невротическую тенденцию, он в большей мере пригоден для борьбы против падения личности в то или иное расстройство и против эмоционального кризиса.

Мы специально используем слово «нормальный» в кавычках, так как это скорее идеальное, нежели реальное состояние. Норма — это стандарт, происходящий из наших знаний о возможностях в той или иной ситуации; частично она базируется на области ожиданий, но, подобно физическому здоровью, не является лимитированной категорией. Можно измерить, что неправильно или нездорово в личности, так как невроз заставляет больного совершать различные ошибки, но мы не можем измерить в этих пределах степень «правильности». Мы можем только освободить индивида для развития в соответствии с его уникальной формой. Поэтому быть нормальным вовсе не означает быть статичным или «посредственным» или быть в одной голубятне вместе со всеми; это имеет совсем другое значение. Норма для личности — в ощущении идеального, а оно базируется на принципах креативности, таких, как свобода, личность и другое, что мы обсудим в следующей главе.

Возможность заново скорректировать личностные напряжения — самый великий подарок природы человеку. Это означает рост, развитие, совершенствование потенциала личности. Реорганизация личностных напряжений синонимично творчеству. Особо творческая личность — это та, личностные напряжения которой особенно восприимчивы к корректировке; она более чувствительна и больше страдает, но она пользуется большими возможностями. Невротическая личность имеет специальные возможности для реорганизации своих личностных напряжений, которую ситуация вынуждает поступать так, но из-за своего страха она отказывается и пытается заморозить себя в статической усвоенной форме. И когда она набирается храбрости и начинает процесс реорганизации личностных напряжений, она может неожиданно стать необычайно творческой личностью. Это не случайность, что люди, которые очень чувствительны к другим, которые могут опасаться встречи с большинством окружающих, часто также и те, кто становится наиболее привлекательными и эффективными в личностных отношениях, если они направят свою чувствительность в конструктивное русло.

Нужно только обратиться к истории, чтобы увидеть, что наиболее творческие люди часто также наиболее явно подвержены невротической тенденции. Ван Гог был невротиком большую часть своей жизни и удержался от психоза только благодаря своей потрясающей творческой силе, с помощью которой он мог осуществлять рискованную корректировку огромных напряжений своей личности. Он с трудом удерживался на тонкой, как лезвие ножа, грани между здоровой и больной психикой, и связано это с творческим началом, которое сделало его великим художником. Великие художники имеют больший невротический потенциал. Они рождаются подобно Достоевскому или Ницше, чтобы колебаться между более невротическим и менее невротическим состоянием. Чем более сензитивен внутренний баланс напряжений, тем сильнее выражено творчество. Мы не восхваляем неврозы и не собираемся повторять того, что звучит в названии одной из модных книжек «Радуйтесь, что вы невротик», но нам хотелось бы сказать, что невротические тенденции, если использовать их конструктивно и смело, означают возможности для особого творческого развития.

Каждый из нас может достичь лучшей корректировки личностных напряжений. Но никто не достиг. Разница между невротиком, который едва справляется со своей работой, и «посредственным» индивидом, который выполняет работу вполне удовлетворительно, не больше, чем разница между этим посредственным типом и человеком, который так прояснил свою личность, что смог использовать свои творческие способности и быстро продвинуться к более влиятельным и эффективным позициям.

Важнейший аспект деятельности консультанта — помощь подобным так называемым «нормальным» людям в том, чтобы они научились более творческой корректировке личностных напряжений. Консультант не только помогает людям, недотягивающим до среднего уровня, подняться до него, но, что наиболее важно, он стремится помочь «середнячкам» извлечь пользу из их уникальных возможностей и подняться до более высокого уровня развития. Подтверждением вышеизложенному служит следующий пример.

Когда молодой человек, назовем его Джон К., поступил в колледж, он был обычным первокурсником, несильно выделяясь из общей массы. В первый год обучения он чаще обычного выглядел встревоженным, часто краснел, а на собраниях комитета сидел неловко. Учась на втором курсе, он пришел ко мне с просьбой о «психологическом анализе». Хотя процесс консультирования с трудом можно назвать психоанализом, мы договорились о серии консультаций. Во время работы с Джоном выяснилось, что он воспитывался бабушкой, и, хотя в школе он был вполне успешен в качестве члена учебного совета и редактора ежегодного школьного издания, он всегда оставался в одиночестве. Он не мог вспомнить, чтобы в детстве много играл, но помнил, что регулярно косил газон и обслуживал себя сам. Уже тогда он писал поэмы к «смерти». Очевидно, что Джон К. принадлежал к тому типу, который мы называем «интровертом». Из-за стеснительности у него не было удовлетворительных отношений с девушками, а в социальной группе он маскировал свою стеснительность за рассудительностью. Он был умен, хотя мыслил и говорил довольно медленно. Основными интересами Джона были философия, религия и толстые книги.

Таким мы увидели Джона, в известной степени нормальную личность, но с суицидальной склонностью. Он должен был бы стать довольно хорошим учителем и, вероятно, никогда не стал бы настолько невротичным, чтобы попасть в психиатрическую лечебницу. Но его личность была переполнена мелкими запретами, и он, конечно, не мог от них освободиться, чтобы развивать свои творческие силы к чему-нибудь и использовать свои потенциальные возможности. Как подавляющее большинство людей, он шел 5ы по жизни, имея внутри себя такую ношу запретов и мелких конфликтов, что закончил бы свою жизнь с фразой: «Джон К., чуть выше среднего уровня».

Год спустя после наших консультаций я получил от него письмо следующего содержания:

«Прошлый учебный год прошел у меня просто замечательно, намного лучше, чем все остальные. Помните, год назад у нас была серия встреч, посвященных моим взглядам на жизнь? Да, в этом году я сильно изменился, причем в различных отношениях, и хотя у меня еще бывают черные понедельники, я чувствую, что совершил большой шаг по пути борьбы с эгоцентризмом, который сидит глубоко во мне и который был год назад моей Немезидой. Я избавился от многих страхов и предубеждений. Я понемногу выполз из своего панциря. Даже Хенк, который в этом году был моим соседом по комнате, несколько раз говорил, что заметил во мне большие изменения. Я считаю теперь, что мое желание «избавиться от детских штучек» было просто забавой».

Когда я впоследствии встретил Джона, его выбрали президентом крупной студенческой организации, он присутствовал в Нью-Йорке на межвузовской конференции, где с интересом и удовольствием встречался с влиятельными людьми. Он показался мне «освободившимся», и его личность, как у всех свободных людей, развивалась в геометрической прогрессии.

 

 

С. 155-168