Преображение доньи Соледад.
Карлос Кастанеда.
Второе кольцо силы.
Оглавление
Пролог. 1
1. Преображение доньи Соледад. 2
2. Сестрички. 27
3. Ла Горда. 44
4. Хенарос. 67
5. Искусство сновидения. 89
6. Второе внимание. 112
Пролог.
Плоская и бесплодная вершина горы на западных склонах Сьерра-мадрс в Центральной Мексике была остановкой для моей последней встречи с доном Хуаном и доном Хенаро и их двумя другими учениками — Паблито и Нестором. Торжественность и масштаб того, что имело там место не оставляло в моем уме никакого сомнения, что ученичество подошло к своему заключительному моменту, и что я действительно вижу дона Хуана и дона Хенаро в последний раз. В самом конце мы все попрощались друг с другом, а затем я и Паблито прыгнули вместе с вершины горы в пропасть.
Перед этим прыжком дон Хуан сформулировал некий фундаментальный принцип для всего, что должно было случиться со мной. Согласно ему я, прыгнув в пропасть, должен был стать чистым восприятием и двигаться туда и сюда между тоналем и нагвалем, двумя внутренне присущими сферами всего творения.
Во время моего прыжка мое восприятие прошло через семнадцать упругих отскоков между тоналем и нагвалем. Во время своих движений в Нагваль я воспринимал свое тело как распавшееся. Я не мог думать и чувствовать связным унифицированным образом так, как я делал это обычно, однако, я как-то думал и чувствовал. Во время своих движений в тональ я прорывался в единство. Я был целостным. Мое восприятие имело связность. У меня было видение порядка. Их непреодолимая сила была такой интенсивной, их живость такой реальной, их сложность такой огромной, что я не был способен объяснить их для себя удовлетворительно. Сказать, что они были видениями, живы грезами или даже галлюцинациями — значит не сказать ничего, что пояснило бы их природу.
После самого тщательного и внимательного исследования и анализа своих ощущений, восприятий и интерпретаций того прыжка в пропасть я пришел к пункту, где неразумно верить в то, что он имел место в действительности. И все же другая часть меня непоколебимо настаивала на том ощущении, что он действительно произошел, что я действительно прыгнул.
Дон Хуан и дон Хенаро больше недоступны, и их отсутствие вызвало во мне настоятельную необходимость пробить путь в гущу, по-видимому, неразрешимых противоречий.
Я вернулся в Мексику, чтобы повидать Паблито и Нестора и найти у них помощь в разрешении моих конфликтов. Но то, с чем я столкнулся во время своей поездки, нельзя охарактеризовать иначе, кроме как финальным нападением на мой разум, концентрированной атакой, замышленной самим доном Хуаном. Его ученики, направленные им, при его отсутствии самым методическим и точным образом разрушили за несколько дней последний бастион моего разума. За эти несколько дней они раскрыли мне один из двух практических аспектов своей магии, искусство сновидений, которое является ядром данной работы.
Искусство выслеживания — другой практический аспект их магии и тоже венец учений дона Хуана и дона Хенаро — было представлено мне в течение последующих визитов и было гораздо более сложной гранью их существования в мире, как магов.
Преображение доньи Соледад.
У меня возникло предчувствие, что Паблито и Нестора дома нет. Эта уверенность была такой глубокой, что я остановил свою машину в том месте, где асфальт кончился, и я хотел заново рассмотреть вопрос, стоит или нет продолжать в тот день долгую и трудную езду по крутой, покрытой гравием дороге в городок, где они жили, в горах центральной Мексики.
Я опустил окошко в своей машине. Было довольно ветрено и холодно. Я вышел, чтобы размять ноги. В результате напряжения от многочасовой езды шея и спина у меня одеревенели. Я прошелся по краю мощеной дороги. Земля была сырой от недавнего ливня. Сильный дождь все еще шел на склонах гор к югу, недалеко от того места, где я находился. Однако справа впереди меня, в сторону востока и также в сторону севера, небо было чистым. В определенных местах на извилистой дороге были видны синеющие пики горных цепей, сияющие вдали в солнечном свете.
После небольшого обдумывания я решил вернуться назад и пойти в город, так как у меня было очень своеобразное ощущение, что я найду дона Хуана на базаре. В конце концов я всегда так поступал, находя его на базарной площади, с самого начала моей связи с ним. Как правило, если я не находил его в Соноре, я обычно ехал в Центральную Мексику, шел на базар в этом определенном городе и раньше или позже дон Хуан объявлялся. Самое большое время, которое я когда-либо ожидал его, было два дня. Я так привык встречаться с ним таким образом, что у меня была абсолютная уверенность, что я найду его снова, как всегда.
Я ждал на базаре всю вторую половину дня. Я прохаживался туда и сюда по проходам, изображал собою человека, желающего сделать покупку. Затем я ждал около парка. В сумерках я знал, что он не придет. У меня было ясное чувство, что он был здесь, но уже ушел. Я сел на скамейку в парке, где обычно сидел с ним и попытался проанализировать свои ощущения. По прибытии в город я был в приподнятом настроении, имел твердое знание, что дон Хуан был где-то там на улицах. То, что я ощущал, было больше, чем память о нахождении его бесчисленное число раз прежде; мое тело знало, что он ждет меня. Но тогда, когда я сидел на скамейке, у меня был другой род странной уверенности. Я знал, что его там больше не было. Он ушел, и я упустил его. Я стал делаться иррациональным; это всегда случалось со мною в прошлом после нескольких дней, проведенных в этой местности.
Я пошел в свой номер в отеле, чтобы отдохнуть несколько часов, а потом я вышел снова побродить по улицам. У меня не было того предвкушения встречи с доном Хуаном, какое было во второй половине дня. Я сдался. Я вернулся обратно в отель, чтобы хорошенько выспаться.
Утром, прежде чем направиться в горы, я проехал туда и сюда по главным улицам в своей машине, но каким-то образом я знал, что напрасно теряю время. Дона Хуана там не было.
Все утро я потратил на то, чтобы добраться до маленького городка, где жили Паблито и Нестор. Я прибыл около полудня. Дон Хуан научил меня никогда не заезжать прямо в город, чтобы не привлекать любопытства зевак. Каждый раз, когда я бывал тут, я всегда съезжал с дороги как раз перед самым городом, на ровное поле, где подростки обычно играли в футбол. Почва была хорошо утрамбована на всем пути до пешеходной тропинки, которая была достаточно широка для машины и которая проходила мимо домов Паблито и Нестора в предгорьях к югу от города. Когда я достиг края поля, то обнаружил, что пешеходная тропа превратилась в гравиевую дорогу.
Я раздумывал, идти ли мне к дому Паблито или Нестора. Ощущение, что их там нет, все еще упорно сохранялось. Я решил идти к дому Паблито; я рассуждал, что Нестор жил один, в то время как Паблито жил со своей матерью и четырьмя сестрами. Если его там не окажется, эти женщины могут помочь мне найти его. Когда я приблизился ближе к его дому, я заметил, что тропа, ведущая вверх к его дому, расширена. Грунт казался твердым, и поскольку там было достаточно места для моей машины, я подъехал почти к самой передней двери. К старому дому была пристроена новая галерея с крышей, покрытой черепицей. Собачьего лая не было, однако я увидел огромного пса, сидящего спокойно за загородкой и внимательно наблюдающего за мной. Выводок цыплят, кормившихся перед домом, рассеялся в стороны с писком. Я выключил мотор и вытянул руки над головой. Мое тело было оцепеневшим.
Дом казался безлюдным. У меня мелькнула мысль, что, по-видимому, Паблито и его семья выехали, и в доме живет кто-то другой. Внезапно передняя дверь с шумом открылась и оттуда выскочила мать Паблито, как будто ее оттуда кто-то вытолкнул. Она мельком рассеянно взглянула на меня. Когда я вылез из машины, она, кажется, увидела меня. По ее телу прошла грациозная дрожь, и она подбежала ко мне. Я подумал, что она, должно быть, вздремнула и что шум машины пробудил ее и когда она вышла посмотреть кто приехал, она сначала не узнала меня. Несообразное зрелище старой женщины, бегущей ко мне, заставило меня улыбнуться. Когда она приблизилась, я на мгновение засомневался. Каким-то образом она двигалась так проворно, что вообще не походила на мать Паблито.
— Боже мой, вот так сюрприз! — воскликнула она.
— Донья Соледад? — спросил я недоверчиво.
— Ты не узнаешь меня? — ответила она, смеясь.
Я сделал какие-то глупые замечания о ее удивительной живости.
— Почему ты всегда смотришь на меня, как на беспомощную старую женщину? — спросила она, глядя на меня насмешливо и вызывающе.
Она прямо обвиняла меня в том, что я дал ей прозвище «миссис пирамида». Я вспомнил, что однажды сказал Нестору, что по форме она напоминает мне пирамиду. У нее был очень широкий и массивный зад и маленькая остроконечная голова. Длинные платья, носимые ею, усиливали этот эффект.
— Посмотри на меня, — сказала она, — похожа я на пирамиду?
Она улыбнулась, но ее глаза заставили меня чувствовать себя неудобно. Я попытался отшутиться, но она оборвала меня и заставила признаться, что я никогда не имел ничего такого ввиду, и что, как бы это ни было, она в данный момент была такой худощавой, что ее форма не имела ничего общего с пирамидой.
— Что случилось с тобой, донья Соледад, — спросил я, — ты преображена.
— Ты сам сказал это, — ответила она мгновенно, — я была преображена. Я выразился фигурально. Однако в результате более тщательного рассмотрения я должен был признать, что метафора здесь неуместна. Она действительно была измененной личностью. Я внезапно почувствовал сухой металлический привкус во рту. Я был испуган.
Она уперла свои кулаки в бедра и стояла, слегка расставив ноги врозь, глядя мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку и беленькую блузку. Ее юбка короче тех, что она обычно носила. Я не мог видеть ее волос. Она подвязала их толстой лентой наподобие тюрбана. Она была босая и ритмично постукивала своими большими ногами по земле, улыбаясь с чистосердечием юной девушки. Я никогда не видел никого, кто распространял бы вокруг себя столько силы, сколько она. Я заметил странный блеск в ее глазах, волнующий, но не пугающий. Я подумал, что я, наверное, никогда не изучал ее внешности внимательно. Среди прочего я чувствовал себя виноватым в том, что поверхностно относился ко многим людям в течение лет, проведенных с доном Хуаном. Сила его личности делала всех других людей серыми и незначительными.
Я сказал ей, что никогда не представлял себе, что она может иметь такую колоссальную жизненную силу, что моя невнимательность тому виной, что я не знал ее на самом деле и что я, несомненно, исправлю это в будущем.
Она подошла ко мне ближе. Она улыбнулась и положила правую руку на мое левое предплечье, мягко схватив его.
— Непременно, — прошептала она мне на ухо.
Ее улыбка застыла и глаза остекленели. Она была так близко от меня, что я ощущал прикосновение ее грудей к моему левому плечу. Мое неудобство возросло, когда я попытался убедить себя, что не было никаких причин для тревоги. Я повторял себе снова и снова, что я в действительности никогда не знал матери Паблито и что, несмотря на ее странное поведение, оно, по-видимому, было обычным для нее. Но какая-то испуганная часть меня знала, что это были лишь успокоительные мысли, не имеющие ничего общего с действительностью, потому что независимо от того, как я приукрасил ее личность, я в действительности не только помнил ее очень хорошо, но и знал ее так же хорошо. Она представляла для меня архетип матери; я думал, что ей было лет под шестьдесят или даже больше. Ее слабые мускулы двигали ее массивное тело с трудом. В ее волосах было много седины. Она была, насколько я помнил ее, грустной и печальной женщиной с мягкими и красивыми чертами лица, преданной и страдающей матерью, вечно занятой на кухне, вечно усталой. Я также помнил ее как очень добрую бескорыстную женщину и очень робкую — вплоть до полной подчиненности любому, кому случалось быть около нее. Вот такое представление было у меня о ней, подкрепленное годами случайных контактов. В тот день, к моему ужасу, было что-то другое. Женщина, лицом к лицу с которой я стоял, вообще не укладывалась в представление, которое у меня было о матери Паблито, и тем не менее, она была той же самой личностью, более стройной и более сильной, выглядевшей на двадцать лет моложе, чем в последний раз, когда я ее видел. Я ощутил дрожь в своем теле.
Она сделала пару шагов передо мной и обратилась ко мне лицом: «дай мне посмотреть на тебя, — сказала она, — Нагваль сказал нам, что ты дьявол».
Тут я вспомнил, что все они — Паблито, его мать, сестры и Нестор, казалось, никогда не хотели произносить имя дона Хуана и называли его Нагваль, и это выражение я привык употреблять и сам, разговаривая с ними.
Она смело положила руки мне на плечи — нечто такое, чего она раньше никогда не делала. Мое тело напряглось. Я действительно не знал, что сказать. Наступила долгая пауза, которая позволила мне критически взглянуть на себя со стороны. Ее появление и поведение испугало меня до такой степени, что я забыл спросить о Паблито и Несторе.
— Скажи мне, где Паблито? — спросил я ее, внезапно ощутив опасение.
— О, он ушел в горы, — ответила она уклончиво и пошла прочь от меня.
— А где Нестор?
Она закатила глаза, как если бы хотела показать свое безразличие.
— Они вместе в горах, — сказала она тем же тоном. Я испытал искреннее облегчение и сказал ей без тени сомнения, что я знаю, что с ними все в порядке.
Она взглянула на меня и улыбнулась. Волна счастья и радостного возбуждения охватила меня и я обнял ее. Она ответила мне горячим объятием; это так поразило меня, что я онемел. Ее тело было твердым. Я чувствовал в нем необычайную силу. Мое сердце начало колотиться. Я постарался осторожно отодвинуть ее и спросил, видится ли Нестор еще с доном Хенаро и доном Хуаном. Во время нашей прощальной встречи дон Хуан выражал сомнение в том, что Нестор готов был закончить свое ученичество.
— Хенаро ушел навсегда, — сказала она, позволяя мне высвободиться. Она нервно теребила край своей блузы.
— Как насчет дона Хуана?
— Нагваль ушел тоже, — сказала она, поджав губы.
— Давно они ушли?
— Ты хочешь сказать, что ты не знаешь?
Я рассказал ей, как они распрощались со мной два года тому назад, и что все, что я знал, это то, что они ушли в то время. Я не отваживался спекулировать на тему, куда они ушли, они никогда не говорили мне о своем местонахождении в прошлом, и я смирился с тем, что если бы они захотели исчезнуть из моей жизни, то все, что им надо было сделать — это отказаться от встреч со мной.
— Их нет поблизости, это точно, — сказала она, нахмурившись, — и они не собираются возвращаться обратно, это тоже точно, — ее голос был предельно бесстрастным. Она начала раздражать меня. Я захотел удалиться.
— Но зато ты здесь, — сказала она, переменив нахмуренное выражение на улыбку, — ты должен подождать Паблито и Нестора. Они жаждут увидеть тебя.
Она схватила мою руку и потянула прочь от машины. По сравнению с тем, что было в прошлом, ее смелость была удивительной.
— Но сначала разреши мне показать тебе моего друга, — сказала она и силой повлекла меня в сторону дома.
Там была огорожена площадка, нечто вроде маленького домика. В ней находился огромный кобель. Первое, что бросилось мне в глаза, была его отличная, блестящая, желтовато-коричневая шерсть. Он не был похож на обычную собаку. Цепи на нем не было, а изгородь была недостаточно высока, чтобы удержать его там. Пес остался безразличным, когда мы подошли к нему ближе, даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку сзади. В ней, свернувшись, лежал койот.
— Это мой друг, — сказала она, — пес — нет. Он принадлежит моим девочкам.
Пес посмотрел на меня и зевнул. Он мне понравился. У меня было нелепое ощущение сродства с ним.
— Пошли теперь в дом, — сказала она, подталкивая меня рукой.
Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно удалиться отсюда, и тем не менее другая часть меня ни за что не хотела уходить.
— Ты не боишься меня, не так ли? — спросила она обвиняющим тоном.
— Да, безусловно! — воскликнул я.
Она хихикнула и самым располагающим тоном заявила, что она грубая примитивная женщина, которая очень неуклюже владеет речью, и что она едва ли знает, как обращаться с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как он беспокоится обо мне.
— Он сказал нам, что ты несерьезный и ходишь везде, причиняя много неприятностей невинным людям.
До сих пор ее утверждения были понятны мне, но я не мог представить дона Хуана, говорящего такие вещи обо мне.
Мы вошли внутрь дома. Я захотел сесть на скамейку, где Паблито и я обычно вместе сидели. Она остановила меня.
— Это не место для тебя и меня, — сказала она, — пойдем в мою комнату.
— Я лучше буду сидеть здесь, — сказал я твердо, — я знаю это место и чувствую себя удобно на нем.
Она чмокнула губами с неодобрением. Она вела себя как разочарованный ребенок. Она сжала свою верхнюю губу так, что она стала напоминать плоский клюв утки.
— Происходит какая-то ужасная ерунда, — сказал я, — я думаю, что мне лучше уехать, если ты не расскажешь мне, что происходит.
Она стала очень возбужденной и стала доказывать мне, что ее беда в том, что она не знает как разговаривать со мной. Я поставил ее перед лицом ее очевидного преображения и потребовал, чтобы она рассказала мне что случилось. Я должен знать, как произошло это изменение.
— Если я расскажу тебе, ты останешься? — спросила она детским голосом.
— Должен буду остаться.
— В таком случае я расскажу тебе все, но это должно быть в моей комнате.
Я был в панике. Я сделал крайнее усилие, чтобы успокоить себя, и мы направились в ее комнату. Она жила в задней комнате, где Паблито построил спальню для нее. Я однажды был в этой комнате, когда она строилась, а также после того, как она была закончена, перед ее вселением туда. Комната выглядела такой же пустой, какой я видел ее раньше, не считая кровати в самом центре ее и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтовато-белый цвет. Деревянный потолок также подвергся действию времени. Глядя на гладкие чистые стены, я подумал, что их каждый день мыли губкой. Комната была больше всего похожа на монашескую келью, очень скромную и аскетичную. Там не было никаких украшений. Она имела толстые подвижные панели, закрепленные железной щеколдой. Там не было ни кресел, ни вообще чего-нибудь, чтобы сидеть.
Донья Соледад забрала у меня блокнот, засунула его к себе за пазуху и затем села на кровать, которая была сделана из двух толстых матрацев без каких-либо пружин. Она показала, что я должен сесть рядом с ней.
— Ты и я — одно и то же, — сказала она, когда вручила мне мою записную книжку.
— Прости, я не понял.
— Ты и я — одно и то же, — повторила она, не глядя на меня.
Я не мог постигнуть, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, как будто ожидая моей реакции.
— Но что же это означает, донья Соледад? — спросил я.
Мой вопрос, казалось, озадачил ее. Очевидно, она ожидала от меня, что я знаю, что она подразумевала. Сначала она засмеялась, но затем, когда я стал настаивать, что не понимаю, рассердилась. Она выпрямилась и обвинила меня, что я неискренен с нею. Ее глаза пылали гневом, рот скривился в очень уродливую гримасу ярости, что сделало ее очень старой.
Я искренне находился в недоумении и ощущал, что во всем, что я сказал ей, не было лжи. Она, казалось, тоже находилась в таком же затруднительном положении. Ее рот двигался, чтобы сказать что-то, но ее губы лишь подрагивали. Наконец она пробормотала, что я действовал не наилучшим образом в такой серьезный момент. Она повернулась ко мне спиной.
— Посмотри на меня, донья Соледад! — сказал я с силой, — я никоим образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь что-то такое, чего я совершенно не знаю.
— Ты слишком много разговариваешь, — резко ответила она, — нагваль говорил мне, чтобы я никогда не позволяла тебе разговаривать. Ты все перекручиваешь.
Она вскочила на ноги и встала на полу, как избалованный ребенок. Я стал сознавать в этот момент, что комната имела другой пол. Я помнил, что он был земляным, сделанным из темной земли. Новый пол был рыжевато-розовый. Я тут же прекратил стычку с ней и обошел вокруг комнаты. Я не мог представить, как же я не обратил внимания на пол, когда зашел сюда. Он был великолепен. Сначала я подумал, что это была красная глина, уложенная наподобие цемента, пока она еще мягкая и влажная, но потом я заметил, что на нем не было трещин. Глина должна была бы высохнуть, скрутиться, растрескаться и распасться на куски. Я наклонился и острожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич. Глина была обожжена. Мне стало понятно, что пол сделан из очень больших плоских плиток глины, уложенных на подстилку из мягкой глины, служившей матрицей. Плитки образовывали самый запутанный и завораживающий узор, но совершенно незаметный, если не обратить специального внимания на него. Искусство, с которым были размещены плитки, указывало мне на очень хорошо продуманный план. Я хотел знать, как такие большие плитки были обожжены и не покоробились. Я повернулся, чтобы спросить донью Соледад, но быстро спохватился. Она, скорее всего, не знала ответа на вопрос, который я хотел задать. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного шероховатая, почти как песчаник. Она образовывала совершенно устойчивую против скольжения поверхность.
— Этот пол выложил Паблито? — спросил я.
Она не ответила.
— Великолепная работа, — сказал я, — вы должны очень гордиться им.
Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого не могло найтись воображения и способности задумать это. Я сообразил, что он, должно быть, сделал это в то время, когда меня здесь не было. Но тут же мне в голову пришла другая мысль, что я никогда не бывал в комнате доньи Соледад с тех пор, как она была построена шесть или семь лет назад.
— Паблито! Паблито! Вот еще! — воскликнула она сердитым раздраженным тоном, — по-твоему, он единственный, кто способен делать вещи?
Мы обменялись пристальным взглядом, и вдруг я понял, что это она сделала пол и что на это ее подбил дон Хуан. Мы спокойно стояли, глядя друг на друга некоторое время. Я чувствовал, что было бы излишне спрашивать у нее, прав ли я.
— Я сделала его сама, — наконец сказала она сухим тоном, — нагваль рассказал мне, как.
Ее утверждения повергли меня в эйфорию. Я заключил ее в объятия и приподнял. Я кружил ее вокруг себя. Все, до чего я мог додуматься, так это забросать ее вопросами. Я хотел знать, как она отделала плитки, что означали узоры, где она брала глину. Однако она не разделяла моего возбуждения. Она оставалась спокойной и безучастной, поглядывая на меня искоса время от времени.
Я прошелся по полу снова. Кровать была расположена в самом эпицентре некоторых сходящихся линий. Глиняные плитки были обрезаны под острым углом, создавая сходящиеся линии, которые, казалось, выходили из-под кровати.
— У меня нет слов, чтобы сказать тебе, как я впечатлен, — сказал я.
— Слова! Кому нужны слова? Резко сказала она.
У меня вспыхнуло подозрение. Мой разум продал меня. Был только один-единственный способ объяснения ее замечательной метаморфозы: дон Хуан должен был сделать ее своей ученицей. Как иначе старая женщина, подобная донье Соледад, могла обратиться в такое таинственное сильное существо? Это должно было быть мне ясно с того самого момента, когда я бросил взгляд на нее, но моя совокупность ожидания относительно нее не включала такую возможность.
Я сделал заключение, что все, что сделал дон Хуан с ней, должно было иметь место в течение двух лет, в которые я не видел ее, хотя два года, казалось, едва ли были достаточны для такого замечательного изменения.
— Мне кажется, я теперь знаю, что произошло с тобой, — сказал я небрежным и бодрым тоном, — кое-что прояснилось у меня в уме прямо сейчас.
— О, вот как? — сказала она совершенно незаинтересованно.
— Нагваль научил тебя, и ты стала магом, не правда ли?
Она свирепо посмотрела на меня. Я ощутил, что я сказал наихудшую возможную вещь. На ее лице было выражение настоящего презрения. Она не собиралась мне ничего говорить.
— Какой же ты ублюдок! — внезапно воскликнула она, сотрясаясь от ярости.
Я подумал, что ее гнев был неоправданным. Я сидел на одном конце кровати, а она нервно постукивала по полу пяткой. Затем она села на другой конец, не глядя на меня.
— Чего ты на самом деле хочешь, чтобы я сделал? — спросил я твердым угрожающим тоном.
— Я уже сказала тебе! — ответила она криком, — ты и я — одно и тоже.
Я попросил ее объясниться, что она имеет в виду, так как не мог и на мгновение допустить, что я что-нибудь знаю. Эти утверждения рассердили ее еще больше. Она резко вскочила и сбросила свою юбку на пол.
— Вот то, что я имею в виду! — завопила она, проводя рукой по области лона.
Мой рот непроизвольно открылся. До меня начало доходить, что я уставился на нее, как идиот.
— Ты и я являемся одним здесь! — сказала она.
Я был ошеломлен. Донья Соледад, старая индейская женщина, мать моего друга Паблито, стояла полуобнаженной в нескольких футах от меня, показывая свои гениталии. Я уставился на нее, неспособный сформулировать никакой мысли. Единственное, что я знал, это то, что ее тело не было телом старой женщины. У нее были прекрасные мускулистые бедра, темные и лишенные волос. Костная структура ее боков была широкой, но на них не было жировых отложений.
Она, должно быть заметила мой изучающий взгляд и бросилась на постель.
— Ты не знаешь, что делать, — сказала она, указывая на свое лоно, — мы являемся одним здесь.
Она обнажила свои крепкие груди.
— Донья Соледад, я тебя умоляю! — воскликнул я, — что с тобой происходит? Ты же мать Паблито!
— Нет! — отрезала она, — я ему не мать.
Она села и посмотрела на меня горящими глазами.
— Я, как и ты, часть Нагваля, — сказала она, — нам предназначено соединиться.
Она раздвинула свои ноги и я отскочил.
— Подожди немного, донья Соледад, — сказал я, — давай поговорим.
У меня был приступ дикого страха и возникла внезапно сводящая с ума мысль. Почему не может быть так, спросил я себя, что дон Хуан спрятался где-нибудь поблизости, смеясь до упаду?
— Дон Хуан! — заорал я.
Мой вопль был таким громким и глубоким, что донья Соледад соскочила с постели и поспешно натянула на себя юбку. Я видел, как она надевала ее, когда я закричал снова.
— Дон Хуан!
Я побежал через дом, выкрикивая имя дона Хуана до тех пор, пока у меня не заболело горло. Донья Соледад тем временем тоже выбежала из дому и стала около моей машины, смущенно глядя на меня.
Я шагнул к ней и спросил ее, не дон ли Хуан сказал ей сделать это. Она кивнула утвердительно. Я спросил ее, нет ли его поблизости. Она сказала, что нет.
— Расскажи мне все, — сказал я.
Она рассказал мне, что она только следовала распоряжениям дона Хуана. Он велел ей изменить свое существо в воина, чтобы помочь мне. Она заявила, что она ожидала годы, чтобы выполнить это обязательство.
— Я очень сильная сейчас, — сказала она мягко, — как раз для тебя. Но ты невзлюбил меня в моей комнате, не так ли?
Я пустился в объяснения, что дело не в этом, что я учитывал лишь свои чувства к Паблито; затем я осознал, что я не отдаю себе никакого отчета в том, что я говорю.
Донья Соледад, казалось, поняла мое замешательство и сказала, что наш инцидент должен быть забыт.
— Ты, должно быть, голоден, — сказала она оживленно, — я приготовлю тебе что-нибудь поесть.
— Ты мне ничего не объяснила, — сказал я, — я буду откровенным с тобой, — я не хотел бы оставаться здесь ни за что на свете. Ты пугаешь меня.
— Ты обязан принять мое гостеприимство, раз речь идет только о чашке кофе, — сказала она спокойно, — ну, давай забудем то, что случилось.
Она сделала жест, приглашающий идти в дом. В этот момент я услышал громкое рычание. Пес стоял, глядя на нас, как будто понимая, о чем идет речь.
Донья Соледад фиксировала на мне самый пугающий пристальный взгляд. Затем она смягчила его и улыбнулась.
— Не допускай, чтобы мои глаза беспокоили тебя, — сказала она, — по правде говоря, я старая. В последнее время у меня бывают головокружения. Я думаю, что мне нужны очки.
Она разразилась смехом и стала дурачиться, глядя через свернутые кольцом пальцы, как будто они были очками.
— Старая индейская женщина в очках! Это будет посмешище, — сказала она, хихикая.
Тогда я принял решение грубо удалиться отсюда без всяких объяснений. Но перед отъездом отсюда я хотел оставить некоторые вещи для Паблито и его сестер. Я открыл багажник машины, чтобы достать подарки, которые я привез им. Я наклонился глубоко в него, чтобы достать сначала два пакета, которые были уложены против стенки заднего сидения, за запасной камерой. Я взял один и уже приготовился взять другой, как вдруг я ощутил легкую пушистую лапу на затылке. Я непроизвольно вскрикнул и стукнулся головой об открытую крышку. Я обернулся, чтобы посмотреть. Давление пушистой лапы не позволяло мне повернуться полностью, но я смог мельком заметить серебристую руку или лапу, нависающую над моей шеей. Я изогнулся в панике, метнулся прочь от багажника и упал ни сидение с пакетом в руке. Все тело у меня сотрясалось, мускулы ног, сжались и я непроизвольно вскочил и побежал прочь.
— Я не собиралась напугать тебя, — сказала донья Соледад извиняющимся тоном, когда я наблюдал за ней с расстояния десяти футов.
Она показала мне ладони своих рук в жесте капитуляции, как бы заверяя меня, что то, что я ощутил, не было ее рукой.
— Что ты сделала со мной? — спросил я, пытаясь говорить спокойно и отрешенно.
Она казалась совершенно озадаченной и растерянной. Она пробормотала что-то и встряхнула головой, словно не могла сказать это или не знала, о чем я говорю.
— Ну ладно, донья Соледад, сказал я, подойдя ближе к ней, — не разыгрывай трюков со мной.
Казалось, она вот-вот расплачется. Я хотел утешить ее, но какая-то часть меня сопротивлялась. После краткой паузы я сказал ей, что я ощущал и видел.
— Это действительно ужасно! — сказала она пронзительным голосом. Очень детским жестом она закрыла свое лицо правым предплечьем. Я подумал, что она плачет. Я подошел к ней и попытался было обнять своей рукой ее плечо. Я не мог заставить себя сделать это.
Я остановился перед ней, чтобы посмотреть ей в лицо. Я мог видеть ее черные сияющие глаза и часть ее лица за рукой. Она не плакала. Она улыбалась.
Я отскочил назад. Ее улыбка ужасала меня. Мы оба долго стояли неподвижно. Она продолжала закрывать свое лицо, но я мог видеть ее глаза, которые наблюдали за мной.
Когда я стоял там, почти парализованный страхом, я ощущал крайнюю подавленность. Я оказался в безвыходном положении. Донья Соледад была колдуньей. Мое тело знало это, и все же я не мог реально поверить в это. Я хотел верить в то, что донья Соледад стала сумасшедшей и содержится в этом доме как в психушке.
Я не отважился двинуться или отвести свои глаза от нее. Мы, должно быть, стояли в этом положении пять или шесть минут. Она держала свою руку поднятой и, несмотря на это, неподвижной. Она стояла около задней части машины, прислонившись почти к левому крылу. Крышка багажника все еще была открыта. Я задумал сделать бросок к правой двери. Ключи были в зажигании.
Я немного расслабился, чтобы набрать импульс для бега. Она, казалось, немедленно заметила изменение моего положения. Ее рука двинулась вниз, открывая все ее лицо. Ее зубы были стиснуты. Глаза свои она фиксировала на мне. Взгляд их был суров и неприветлив. Внезапно она, пошатываясь, направилась ко мне. Она ступила вперед правой ногой и протянула вперед скрюченные кисти, пытаясь схватить меня за талию, и испустила пронзительный крик.
Мое тело отпрыгнуло назад из пределов ее досягаемости. Я побежал к машине, но она с непостижимой ловкостью бросилась к моим ногам и сделала мне подножку. Я упал лицом вниз, и она быстро схватила меня за левую ногу. Я поджал свою правую ногу и стал колотить ее в лицо подошвой моего ботинка, пока она не отпустила меня и не отпрыгнула назад. Я вскочил на ноги и попытался открыть дверь машины. Она была заперта. Я бросился над капотом к другой стороне, но каким-то образом донья Соледад оказалась там раньше меня. Я попытался перекатиться назад над капотом, но на полпути ощутил резкую боль в своей правой икре. Она схватила меня за ногу. Я не мог ударить ее левой ногой, она прижала мои обе ноги к капоту. Она потащила меня к себе, и я упал на нее сверху. Мы продолжали бороться на земле. Ее сила была поразительной, а ее вопли были ужасными. Я едва мог двигаться под действием гигантского давления ее тела. Дело было не в весе, а скорее в напряжении, и оно у нее было. Внезапно я услышал рычание и огромный пес прыгнул ей на спину и отшвырнул ее от меня. Я встал. Я хотел попасть в машину, но женщина и пес боролись около двери. Единственным спасением было пойти в дом. Я сделал это за одну-две секунды. Я не обернулся, чтобы посмотреть на них, а бросился внутрь и захлопнул дверь за собой, закрыв ее железной щеколдой, которая находилась на ней. Я побежал в заднюю часть дома и сделал то же самое с другой дверью.
Изнутри я мог слышать яростное рычание пса и нечеловеческие вопли женщины. Затем вдруг лай и рычание пса превратились в вой и скуление, как будто ему было больно или как будто что-то напугало его. Я ощутил дерганье под ложечкой. Уши у меня начали гудеть. Я понял, что попал в ловушку внутри дома. У меня был приступ полнейшего ужаса. Я клял себя за идиотскую идею — забежать в дом. Атака женщины привела меня в такое интенсивное замешательство, что я потерял всякое стратегическое чутье и вел себя так, как будто убегал от обычного противника, которому можно было преградить дорогу, просто закрыв дверь. Я слышал, как кто-то подошел к двери и налег на нее, пытаясь открыть. Затем послышались громкие стуки и сильные удары по ней.
— Открой дверь, — сказала донья Соледад твердым тоном, — проклятая собака покалечила меня.
Я взвешивал, впустить ее или нет. Тут мне на ум пришло воспоминание о столкновении, которое у меня было несколько лет тому назад с одной женщиной-магом, которая, если верить дону Хуану, приняла его обличье, чтобы обмануть меня и нанести смертельный удар. Очевидно, донья Соледад не была такой, какой я ее знал, но у меня были причины сомневаться, что она была магом. Паблито, Нестор и я находились в контакте с доном Хуаном и доном Хенаро в течение целого ряда лет, и мы не были хоть сколько-нибудь магами, как же им могла быть донья Соледад? Независимо от того, сколь сильно она изменилась, она не могла импровизировать нечто такое, что потребовало бы целой жизни для своего осуществления.
— Почему ты нападаешь на меня? — спросил я, говоря громко, чтобы ей было слышно меня через толстую дверь.
Она не ответила; вместо этого она стала яростно колотить по двери, а я с такой же силой отражал удары. Мы продолжали стук по двери несколько минут. Она остановилась и стала просить меня открыть дверь. Я почувствовал прилив нервной энергии. Я знал, что если я открою дверь, то у меня будет шанс спастись бегством. Я снял щеколду с двери. Она вошла пошатываясь. Ее блуза была разорвана. Лента, удерживающая волосы, свалилась, и ее длинные волосы рассыпались по всему лицу.
— Посмотри, что этот сын суки сделал со мной! — закричала она, — посмотри! Посмотри!
Я глубоко вздохнул. Она казалась несколько ошеломленной. Она села на скамейку и начала снимать свою порванную блузу. Я воспользовался этим, чтобы выбежать из дома и рвануться к машине. С быстротой, порожденной исключительно страхом, я заскочил внутрь, захлопнул дверь, автоматически включил мотор и дал задний ход. Я нажал на педаль газа и повернул голову, чтобы посмотреть назад через заднее стекло. Когда я повернулся, я ощутил горячее дыхание на своем лице; я услышал устрашающее рычание и в одно мгновение увидел демонические глаза пса. Я увидел его ужасные зубы почти у своих глаз. Я быстро наклонил голову. Его зубы схватили мои волосы. Я весь изогнулся на сидении и, делая это, смог включить сцепление. Резкая остановка машины заставила пса потерять равновесие. Я открыл дверь и выскочил. Голова пса выглядывала из двери. Я услышал клацанье его огромных зубов, когда его пасть захлопнулась, промахнувшись всего на несколько дюймов от моих каблуков. Машина начала выруливать обратно, и я сделал другой бросок к дому. Достигнув двери, я остановился.
Там стояла донья Соледад. Она снова подвязала свои волосы. Она накинула шаль себе на плечи. Она быстро взглянула на меня, а затем начала смеяться, сначала очень мягко, словно ее раны причиняли ей боль, а потом громко. Она указывала на меня пальцем и придерживала живот, конвульсивно содрогаясь от смеха. Она выгнулась и потянулась, по-видимому для того, чтобы задержать дыхание. Она была обнажена выше талии. Мне были видны ее груди, сотрясающиеся от смеха.
Я почувствовал, что все было потеряно. Я обернулся, чтобы взглянуть на машину. Она проехала 4 — 5 футов и остановилась; дверь снова захлопнулась, закрыв пса внутри. Мне было видно и слышно, как огромный зверь грызет спинку переднего сидения и скребет окно.
Я встал лицом к лицу в этот момент перед очень своеобразным решением. Я не знал, кто перепугал меня больше, донья Соледад или ее пес. После короткого размышления я решил, что собака была всего лишь глупым животным.
Я побежал обратно к машине и взобрался на крышу. Шум разъярил пса. Я слышал, как он разрывал обивку. Лежа на крыше, я ухитрился открыть дверь водителя. Моей идеей было открыть обе двери, а затем соскользнуть с крыши в машину через одну из дверей после того, как пес выскочит через другую. Я наклонился вниз, чтобы открыть правую дверь. Я забыл, что она была заперта. В этот момент голова пса высунулась из открытой двери. У меня возник приступ слепой паники при мысли, что собака собирается выскочить из машины и прыгнуть на крышу.
Менее чем за секунду я соскочил на землю и очутился стоящим у двери дома.
Донья Соледад подвязывалась в дверном проеме. Смех выходил из нее отдельными приступами, которые казались почти болезненными.
Пес остался внутри машины, все еще пуская пену от ярости. Очевидно, он был чересчур велик и не мог пропихнуть свое массивное тело над передним сиденьем. Я подошел к машине и осторожно закрыл дверь снова. Я поискал длинную палку, чтобы открыть замок правой двери.
Я занимался поисками на площадке перед домом. Вокруг не было ни единого куска дерева. Тем временем донья Соледад ушла внутрь дома. Я оценил свою ситуацию. У меня не было другой альтернативы, кроме как обратиться к ее помощи. С большим беспокойством я переступил порог, смотря во все стороны на тот случай, если она прячется за дверью, подстерегая меня.
— Донья Соледад! — выкрикнул я.
— Какого черта тебе надо? — крикнула она из своей комнаты.
— Пожалуйста, выйди и забери свою собаку из моей машины, — сказал я.
— Ты шутишь? — ответила она, — это не моя собака. Я тебе уже говорила, что она принадлежит моим девочкам.
— А где твои девочки? — спросил я.
— Они в горах, — ответила она.
Она вышла из своей комнаты и уставилась на меня.
— Хочешь увидеть, что этот проклятый пес сделал со мной? — спросила она сухим тоном, — смотри!
Я не нашел никаких видимых отметин зубов на ее спине, там было только несколько длинных глубоких царапин, которые она могла получить в результате трения о твердую почву. В конце концов она могла поцарапаться, нападая на меня.
— Там ничего нет, — сказал я.
— Пойди и посмотри на свету, — сказала она и подошла к двери.
Она настаивала, чтобы я искал глубокие раны от собачьих зубов. Я чувствовал себя глупо. Я чувствовал тяжесть вокруг глаз, особенно на бровях. Вместо этого я вышел. Пес не двигался и начал гавкать, как только я вышел из дома.
Я проклинал себя. Мне некого было обвинять, кроме самого себя. Я попал в эту ловушку, как дурак. Затем тут же я решил сходить в город. Но мой бумажник, мои документы, все, что у меня было, находилось в моем портфеле на полу машины, как раз под ногами собаки. Меня охватило отчаяние. В город идти было бесполезно. Денег, которые были у меня в кармане, не хватило бы даже на чашку кофе. У меня не было другой альтернативы, кроме как выгнать пса из машины.
— Какой пищей питается эта собака? — закричал я, стоя у двери.
— Почему бы тебе не попробовать дать ей свою ногу? — крикнула донья Соледад в ответ из своей комнаты и захихикала.
Я поискал немного приготовленной пищи в доме. Горшки были пустыми. Не оставалось ничего другого, как снова обратиться к ней. Мое отчаяние сменилось гневом. Я ворвался в ее комнату, готовый к борьбе до конца. Она лежала на своей кровати, укрытая шалью.
— Пожалуйста, прости меня за все, что я тебе сделала, — сказала она напрямик, глядя в потолок.
Ее решительность погасила мой гнев.
— Ты должен понять мое положение, — продолжала она, — я не могла позволить тебе уйти.
Она мягко засмеялась и ясным спокойным голосом сказала, что она виновата в том, что была алчной и грубой, что она почти достигла успеха в том, что бы напугать меня своим шутовством, но что ситуация внезапно изменилась. Она сделала паузу и села в постели, прикрыв свои груди шалью, а затем добавила, что в ее тело снизошла странная уверенность. Она подняла взгляд к потолку и начала двигать руками странным ритмическим образом, как ветряная мельница.
— Для тебя не существует способа уехать сейчас, — сказала она.
Она изучающе смотрела на меня без всякого смеха. Мой внутренний гнев утих, но отчаяние было сильнее, чем когда бы то ни было. Я действительно знал, что в отношении фактической силы я не мог сравниться ни с ней, ни с псом.
Она сказала, что наша встреча была предрешена годы тому назад, что никто из нас не имел достаточно силы, чтобы ускорить ее или воспрепятствовать ей.
— Не борись с собой, пытаясь уехать, — сказала она, — это так же бесполезно, как моя попытка удержать тебя здесь. Нечто помимо твоей воли вызволит тебя отсюда, и нечто помимо моей воли удержит тебя здесь.
Каким-то образом ее уверенность не только смягчило ее, но и дала ей большую власть над словами. Ее утверждения были неотразимыми и кристально ясными. Дон Хуан уже говорил, что я был доверчивой душой, когда дело доходило до слов. Когда она говорила, я обнаружил, что думаю, будто она в действительности не была такой угрожающей, как я думал. Она больше не производила ощущения, как будто она готова к нападению. Мой разум чувствовал себя почти свободно, но другая часть меня — нет. Все мускулы моего тела были как натянутая проволока, и, тем не менее, я должен был признаться самому себе, что хотя она испугала меня до потери сознания, я нашел ее очень притягательной. Она наблюдала за мной с блеском в глазах. Ее маленькие белые зубы придавали ее улыбке дьявольский вид. Круглое лицо ее было странно гладким и совершенно лишенным морщин. Две глубокие линии, сбегающие с обеих сторон носа к уголкам рта, придавали ее лицу выражение зрелости, но не возраста. Когда она вставала с постели, ее шаль соскользнула вниз, обнажив ее полные груди. Она не дала себе труда накрыться снова. Вместо этого она выпятила грудную клетку и подняла груди.
— О, ты уже заметил, да? — сказала она и повернула свое тело из стороны в сторону, как будто была довольна собой, — я всегда подвязываю свои волосы за головой. Нагваль сказал мне сделать так. Натяжение делает мое лицо моложе.
Я был уверен, что она собирается говорить о своих грудях. Ее уловка поразила меня.
— Я не имею в виду, что натяжение моих волос заставляет меня выглядеть моложе, — продолжала она с чарующей улыбкой, — натяжение моих волос делает меня моложе.
— Как это возможно? — спросил я.
Она ответила мне вопросом. Она поинтересовалась, понял ли я как следует дона Хуана, когда он говорил, что любая вещь становится возможной, если человек хочет ее с непреклонной настойчивостью. Я желал более точного объяснения. Я хотел знать, что она еще делает, кроме стягивания своих волос, чтобы выглядеть такой молодой. Она сказала, что она ложится в своей постели и опустошает себя от всех мыслей и ощущений, а затем позволяет линиям своего тела изгладить все морщины прочь. Я добивался от нее больше деталей: какие ощущения, чувствования, восприятия она испытывала, лежа в своей постели. Она настаивала, что она не ощущала ничего, что она не знала, как действуют линии ее тела, что она знала только то, что не надо позволять своим мыслям вторгаться.
Она сложила руки на мою грудь и очень мягко подтолкнула меня. Это был жест, что с нее довольно моих вопросов. Мы вышли наружу через заднюю дверь. Я сказал ей, что мне нужна длинная палка. Она сразу пошла к куче дров, но там не было длинных палок. Я спросил ее, не может ли она дать мне пару гвоздей, чтобы скрепить два куска из дровяной кучи. Мы безуспешно обыскали весь дом в поисках гвоздей. Наконец, мне удалось вытащить самую длинную палку, какую я мог найти, из клетки для цыплят, которую Паблито построил за домом. Эта палка, хотя и была немного хрупкой, показалась подходящей для моей цели.
Донья Соледад не улыбалась и не шутила во время наших поисков. Она казалась полностью поглощенной своей задачей помочь мне. Ее концентрация была такой интенсивной, что я ощутил, что она желала мне успеха.
Я пошел к своей машине, вооруженный длинной палкой, а также короткой из дровяной кучи. Донья Соледад стояла у передней двери.
Я стал дразнить собаку короткой палкой в правой руке и в то же время пытался освободить замок длинной палкой, находящейся в другой руке. Пес едва не цапнул меня за правую руку и заставил выпустить короткую палку. Ярость и сила огромного зверя были такими неизмеримыми, что я чуть не потерял длинную палку тоже. Пес готовился перекусить ее надвое, как донья Соледад вдруг пришла мне на помощь; колотя по заднему окошку, она отвлекла на себя внимание пса, и он позволил забрать палку.
Воодушевленный ее отвлекающим маневром, я нырнул головой вперед, проскользнул по всей длине переднего сидения и сумел освободить замок. Я попытался немедленно отступить назад, но пес набросился на меня всей своей мощью и фактически его массивные плечи и передние лапы нависли над передним сиденьем, прежде чем я успел вернуться назад. Я ощущал его лапы на своем плече. Я съежился от страха. Я знал, что он хочет растерзать меня. Пес наклонил свою голову, собираясь прикончить меня, но вместо того, чтобы укусить меня, он ударился о рулевое колесо. Я стремительно рванулся и одним движением выскочил на капот, а затем на крышу. Все мое тело было избито.
Я открыл правую дверь. Я попросил донью Соледад подать мне длинную палку и ею нажал на рычаг, чтобы освободить спинку из вертикального положения. Я полагал, что если я буду дразнить пса, он свалит ее вперед и тем самым проложит себе путь к выходу из машины. Но он не двигался. Он лишь яростно грыз палку.
В этот момент донья Соледад вскочила на крышу и легла рядом со мной. Она хотела помочь мне дразнить собаку. Я сказал ей, что она не может оставаться на крыше, так как, когда пес вылезет, я собираюсь забраться в машину и уехать. Я поблагодарил ее за помощь и сказал, что ей следует вернуться в дом. Она пожала плечами, спрыгнула вниз и пошла обратно к двери. Я нажал на защелку снова и своей фуражкой стал дразнить пса. Я хлопал около его глаз прямо перед его мордой. Ярость пса была неописуемой, однако он не собирался покидать сидение. Наконец его массивные лапы выбили палку из моей руки. Я спустился вниз, чтобы поднять ее из-под машины. Внезапно я услышал пронзительный крик доньи Соледад.
— Осторожно! Он вылезает!
Я взглянул на машину. Пес протискивался над сиденьем. Его задние лапы застряли в рулевом колесе. За исключением этого он был почти вне машины.
Я бросился к дому и оказался внутри как раз вовремя для того, чтобы это животное не успело настигнуть меня. Его разгон был таким сильным, что он с размаху налетел на дверь.
Заперев дверь на щеколду, донья Соледад сказала, хихикая:
— Я говорила тебе, что это было бесполезно.
Она прочистила свое горло и повернулась, чтобы посмотреть на меня.
— Ты можешь связать его веревкой? — спросил я.
Я был уверен, что она даст мне ничего не значащий ответ, но, к моему удивлению, она сказала, что мы должны испробовать все, даже заманить собаку в дом и закрыть ее там.
Ее идея привлекла меня. Я осторожно открыл переднюю дверь. Пса там больше не было. Я рискнул высунуться немного больше. Его не было видно. Я надеялся на то, что пес ушел обратно в свой кораль. Я собирался немного подождать и затем сделать бросок к машине, как вдруг я услышал сильное рычание и увидел массивную голову зверя внутри своей машины. Он забрался опять на переднее сидение.
Донья Соледад была права, было бесполезно пытаться. Волна уныния охватила меня. Каким-то образом я знал, что мой конец был близок. В приступе полнейшего отчаяния я сказал донье Соледад, что собираюсь взять нож из кухни и убить пса, либо быть убитым им, и я сделал бы это, если бы не оказалось, что во всем доме нет ни одного металлического предмета.
— Разве Нагваль не учил тебя принимать свою судьбу? — спросила донья Соледад, следуя по пятам за мной, — этот пес не обычная собака. Этот пес имеет силу. Он воин. Он сделает то, что должен сделать. Даже убьет тебя.
У меня был момент неконтролируемого срыва, я схватил ее за плечи и зарычал. Она не казалась удивленной или тронутой моим внезапным взрывом. Она повернулась ко мне спиной и сбросила свою шаль на пол. Ее спина была очень сильной и красивой. У меня было непреодолимое желание ударить ее, но вместо этого я провел рукой по ее плечам. Ее кожа была мягкой и гладкой. Ее руки и плечи были мускулистыми, не будучи большими. У нее, по-видимому, был минимальный слой жира, который окружал ее мускулы и придавал верхней части ее тела видимость гладкости, и тем не менее, когда я надавливал на любую часть ее тела кончиками пальцев, я мог чувствовать твердость невидимых мускулов под гладкой поверхностью. Я не хотел смотреть на ее груди.
Она пошла на крытую площадку в задней части дома, которая служила кухней. Я последовал за ней. Она села на скамейку и спокойно помыла ноги в бадье. Когда она обувала сандалии, я пошел в большой тревоге в новую постройку, которая была сделана в большой части дома. Она стояла около двери, когда я выходил.
— Ты любишь говорить, — сказала она мимоходом, ведя меня в свою комнату, — торопиться некуда, теперь мы можем говорить вечно.
Она достала мой блокнот с верхушки своего комода, куда она, должно быть, сама положила его, и вручила его мне с преувеличенной любезностью. Затем она сняла покрывало, аккуратно сложила его и положила верхушку того же комода. Тут я заметил, что оба комода были под цвет стен, желтовато-белыми, а постель без покрывала рыжевато-красной, более или менее под цвет пола. Покрывало с другой стороны темно-коричневым, наподобие дерева потолка и деревянных панелей окон.
— Давай поговорим, — сказала она, сняв сандалии и удобно усаживаясь на постели.
Она поместила свои колени напротив своих обнаженных грудей. У нее был вид молодой девушки. Ее агрессивность и властная манера смягчились и сменились обаянием. В этот момент она была полной противоположностью тому, чем она была раньше. Я вынужденно рассмеялся над тем, как она убеждала меня писать. Она напомнила мне дона Хуана.
— Теперь у нас есть время, — сказала она, — ветер изменился. Ты заметил это?
Я заметил. Она сказала, что новое направление ветра было ее собственным благоприятным направлением, и таким образом, ветер превратился в ее помощника.
— Что ты знаешь о ветре, донья Соледад? — спросил я, когда спокойно уселся в ногах ее постели.
— Только то, чему Нагваль научил меня, — сказала она, — каждая из нас, то есть женщин, имеет специфическое направление, особый ветер. Мужчины не имеют. Я северный ветер; когда он дует, яд делаюсь другой. Нагваль сказал, что женщина-воин может использовать свой особый ветер для всего, чего она захочет. Я использовала его, чтобы привести в порядок свое тело и переделать его. Смотри на меня! Я — северный ветер. Ощути меня, когда я вхожу через окно.
Сильный ветер дул через окно, которое было стратегически размещено так, чтобы быть обращенным к северу, — почему ты думаешь, что мужчины не имеют ветра? — спросил я.
Она на мгновение задумалась, а затем ответила, что Нагваль никогда не упоминал почему.
Ты хочешь знать, кто сделал этот пол? — сказала она, закутывая одеялом плечи, — я сделала его сама. Я потратила четыре года, чтобы выложить его. Теперь этот пол подобен мне самой.
Когда она говорила, я заметил, что сходящиеся линии на полу были ориентированы так, что начинались с севера. Однако комната не была расположена совершенно в соответствии со странами света; поэтому ее постель располагалась под некоторым углом к стенам, и так же шли линии, образованные глиняными плитками.
— Почему ты сделала пол красным, донья Соледад?
— Это мой цвет. Я красная, подобно красной почве. Я нашла красную глину в горах поблизости отсюда. Нагваль сказал мне, где искать, и он также помогал мне носить ее, и то же делали все остальные. Они все помогали мне.
— Как ты обжигала глину?
— Нагваль вырыл мне яму. Мы заполнили ее топливом, а потом сложили штабелем глиняные плитки, переложив их плоскими кусочками камня. Я закрыла яму крышкой из почвы и проволоки и подожгла деревянные дрова. Они горели несколько дней.
— Как ты уберегла плитки от искривления?
— Это не я. Это делал ветер, который дул все время, пока горел огонь. Нагваль показал мне, как копать яму, чтобы она была обращена лицом к северу и северному ветру. Он также заставил меня оставить четыре дыры для северного ветра, чтобы он дул в яму. Потом он велел мне оставить одну дыру в центре крышки, чтобы мог выходить дым. Ветер заставил гореть дерево несколько дней; когда яма остыла, я открыла ее и начала чистить и выравнивать плитки. Мне потребовалось больше года, чтобы сделать достаточное количество плиток и закончить пол.
— Как ты придумала узор?
— Ветер научил меня этому. Когда я делала свой пол, Нагваль уже научил меня не сопротивляться ветру. Он показал мне, как поддаться моему ветру и позволять ему руководить мною. На это он потратил много времени, годы и годы. Я была очень очень упрямой, неразумной старой женщиной вначале; он сказал мне это сам, и он был прав. Но я училась очень быстро. Наверное потому, что я старая и мне больше нечего терять. В самом начале у меня были большие трудности со страхом, который у меня был. Одно присутствие Нагваля заставляло меня заикаться и робеть. Нагваль производил такой же эффект на всех остальных. Это была его судьба — быть таким устрашающим.
Она перестала говорить и устремила на меня взгляд.
— Нагваль не человеческое существо, — сказала она.
— Что заставляет говорить тебя это?
— Нагваль — дьявол, кто знает с какого времени.
Ее утверждения бросили меня в озноб. Я ощутил, что мое сердце колотится. Она, безусловно, не могла бы найти лучшего слушателя. Я был заинтересован в высшей степени. Я попросил ее объяснить, что она имеет в виду.
— Контакт с ним изменил людей, — сказала она, — ты знаешь это.
Он изменил твое тело. В твоем случае ты даже не знаешь, что он сделал это. Но он вошел в твое старое тело. Он что-то вложил в него. То же самое он сделал со мной. Он оставил нечто во мне и это нечто взяло верх. Только дьявол может сделать это. Теперь я северный ветер и я не боюсь никого и ничего. Однако, до того, как он изменил меня, я была слабой безобразной старой женщиной, которая робела от одного упоминания его имени. Паблито, конечно, не мог помочь мне, так как он боялся Нагваля пуще смерти.
Однажды Нагваль и Хенаро пришли в дом, когда я была одна. Я слушала их за дверью, словно подкрадывающихся ягуаров. Я перекрестилась; для меня они были двумя демонами, однако, я вышла, чтобы посмотреть, что я смогу сделать для них. У меня были миски, сделанные из тыквы, и я дала обоим мужчинам по миске супа. Нагваль, по-видимому, не был признателен за еду; он не хотел есть пищу, приготовленную такой слабой женщиной, ссылающейся на свою неуклюжесть, и бросил миску со стола взмахом руки. Но миска, вместо того, чтобы перевернуться и вылить содержимое на пол, силой Нагваля соскользнула и упала на мою ногу, не пролив ни капли. Миска действительно приземлилась на мою ногу и стояла там, пока я не наклонилась и не подняла ее. Я поставила ее на стол перед ним и сказала ему, что я слабая женщина и всегда боялась его, моя пища имеет добрые чувства.
С этого самого момент Нагваль изменился по отношению ко мне. Тот факт, что миска супа упала на мою ногу и не разлилась, показал ему, что сила укала на меня. Я не знала этого тогда и думала, что он изменился по отношению ко мне потому, что ему было стыдно за отказ от моей пищи. Я не придала значения этой перемене. Я все еще боялась его и не могла смотреть ему в глаза. Но он начал все больше и больше обращать на меня внимание. Он даже принес мне подарки: шаль, гребенку, платье и другие вещи. Я пришла в ужас. Я стыдилась, так как думала, что он был мужчиной, который ищет женщину. У Нагваля были юные девушки, чего он хотел от такой старой женщины, как я? Сначала я не хотела носить и даже смотреть на его подарки, но Паблито уговорил меня, и я начала носить их. Кроме того, я стала еще больше бояться его и не хотела оставаться наедине с ним. Я знала, что он был дьявольским мужчиной. Я знала, что он сделал со своей женщиной.
Я ощутил необходимость перебить ее. Я сказал ей, что никогда не знал ни о какой женщине в жизни дона Хуана.
Ты знаешь, кого я имею в виду, — сказала она.
— Поверь мне, донья Соледад, я не знаю.
— Не говори мне этого. Ты знаешь, что я говорю о ла Горде.
Единственная «ла Горда», которую я знал, была сестра Паблито, чрезвычайно тучная девушка, по прозвищу Горда-толстуха. Я чувствовал, хотя об этом не говорил, что она на самом деле не была дочерью доньи Соледад. Я не хотел нажимать на нее для получения дальнейшей информации. Я внезапно вспомнил, что эта толстая девушка внезапно исчезла из дому и никто не мог или не осмеливался сказать мне, что случилось с ней.
— Однажды я была одна перед домом, — продолжала донья Соледад, — я расчесывала свои волосы гребнем, который дал мне Нагваль; я не догадывалась, что он прибыл и стоит позади меня. Внезапно я ощутила, что его руки охватили меня около подбородка. Я услышала, как он мягко сказал, что я не должна двигаться, иначе моя шея может сломаться. Он повернул мою голову налево. Не совсем, а немного. Я очень испугалась и завизжала и попыталась освободиться от его хватки, но он держал мою голову твердо долгое, долгое время.
Когда он отпустил мой подбородок, я потеряла сознание. Я не помню, что случилось потом. Когда я пришла в себя, я лежала на земле, прямо там, где я сидела. Нагваль уже ушел. Мне не было так стыдно, что я не хотела никого видеть, особенно ла Горду. Долгое время я даже думала, что Нагваль никогда не поворачивал мою шею и что у меня был кошмар.
Она остановилась. Я ожидал объяснения того, что случилось. Она казалась отсутствующей, может быть, задумчивой.
— Что на самом деле случилось, донья Соледад? — спросил я, не сумев сдержать себя, — он действительно что-то сделал с тобой?
— Да, он повернул мою шею, чтобы изменить направление моих глаз, — сказала она и громко засмеялась, увидев мое удивление.
— Я имею в виду, не сделал ли он?..
— Да, он изменил мое направление, — продолжала она, не обращая внимания на мои расспросы. Он сделал это тебе и всем остальным.
— Правильно, он сделал это со мной. Но почему ты думаешь, что он сделал это?
— Он должен был. Это самая важная вещь, которую надо сделать.
Она имела в виду своеобразное действие, которое дон Хуан считал абсолютно необходимым. Я никогда ни с кем не говорил об этом. Фактически, я почти забыл о нем. В начале моего ученичества он однажды развел два небольших костра в горах северной мексики. Они были, наверное, разделены двадцатью футами. Он велел мне стать на том же расстоянии двадцати футов от них, удерживая свое тело и особенно голову в самом расслабленном и естественном положении. Затем он велел мне стать лицом к одному огню, и зайдя сзади, повернул шею налево и расположил мои глаза, но не мои плечи, по направлению второго огня. Он удерживал мою голову в этом положении в течении нескольких часов, пока огонь не погас. Новое направление было юго-восточным, точнее, он расположил второй огонь в юго-восточном направлении. Я понял все это дело, как одно из загадочных чудачеств дона Хуана, один из его ничего не значащих ритуалов.
— Нагваль сказал мне, что все мы развиваем на протяжении своей жизни одно направление для смотрения, — продолжала она, — это становится направлением глаз духа. С течением лет это направление чрезмерно используется и становится слабым и непривлекательным, а так как мы привязаны к этому особому направлению, мы сами становимся слабыми и непривлекательными. В тот день, когда Нагваль повернул мне шею и держал ее, пока я не упала в обморок от страха, он дал мне новое направление.
— Какое направление он дал тебе?
— Почему ты спрашиваешь это? — сказала она с чрезмерной силой, — ты думаешь, что может быть Нагваль дал мне не сходное направление?
— Я могу сказать тебе, какое направление он дал мне, — сказал я.
— Не надо, — отрезала она, — он сказал мне это сам.
Она казалась возбужденной. Она изменила положение и легла на живот. У меня спина заболела от писания. Я спросил ее, могу ли я сесть на пол и использовать кровать в качестве стола. Она встала и вручила мне сложенное покрывало для использования в качестве подкладки.
— Что еще Нагваль сделал с тобой? — спросил я.
— После изменения моего направления Нагваль по-настоящему стал беседовать со мной о силе, — сказала она, ложась снова, — сначала он говорил об этих вещах от случая к случаю, т.к. он не знал точно, что со мной делать. Однажды он взял меня на короткую прогулку в горы. В другой раз он повез меня на автобусе в свои родные края в пустыню. Мало-помалу я стала привыкать уходить с ним.
— Он когда-нибудь давал тебе растения силы?
— Он однажды дал мне мескалито, когда мы были в пустыне. Но так как я была пустая женщина, мескалито не принял меня. У меня была с ним ужасная встреча. Именно тогда Нагваль понял, что он должен вместо этого познакомить меня с ветром. Это было, конечно, после того, как он получил знак. Он снова и снова повторял в тот день, что хотя он был магом, который научился видеть, если он получил знак, у него нет способа знать, каким путем надо идти. Он уже ожидал несколько дней определенного указания относительно меня. Но сила не хотела дать его. Будучи в безвыходном положении, я думаю, он привел меня к своему гуахе, и я увидела мескалито.
Я перебил ее. Ее употребление слова «гуахе», тыква, привело меня в замешательство. Рассматриваемое в контексте того, что она мне сказала, это слово не имело смысла. Я подумал, что по-видимому, она говорит метафорически или что тыква была эвфемизмом.
— Что такое гуахе, донья Соледад?
В ее глазах появилось удивление. Она сделала паузу, прежде чем ответить.
— Мескалито — гуахе Нагваля, — наконец сказала она.
Но ответ привел меня в еще большее замешательство. Я был удивлен тем, что она, кажется, на самом деле пыталась объяснить мне смысл. Когда я попросил ее дальнейших объяснений, она настаивала на том, что я все знаю сам. Это было излюбленным прием