О возражении со стороны истца 2 страница
«Есть многие люди, которым необходимо напоминать, что адвокат — во имя священной связи, соединяющей его с клиентом,— при исполнении своих обязанностей знает только одного человека в целом мире — этого клиента, и никого другого. Служить этому клиенту всеми целесообразными средствами, охранять его, не стесняясь возможными последствиями для всякого другого (в том числе и лица, уже пострадавшего), а также и для самого себя,— есть его высший, несомненнейший долг. Он не может отступать перед тревогой, страданиями, мучениями, гибелью, которые может принести другим. Нет; отделяя даже долг перед родиной от своего адвокатского долга, он обязан идти вперед, пренебрегая возможными последствиями своих действий, если, на его несчастье, судьба поставит интересы его клиента в противоречие с благом его отечества».
Хотя с некоторыми частями этого чересчур смелого отрывка и можно было бы согласиться, особенно в тех условиях, при которых говорил оратор, в нем, несомненно, есть многое, от чего отшатнулся бы честный человек, хотя бы он и принимал в самом широком смысле слово «целесообразность». В том увлечении судебной борьбой, в котором находился Брум в упомянутом процессе, произнесение этих слов могло, пожалуй, быть извинительным; но при спокойном рассмотрении с этими положениями едва ли можно согласиться.
Едва ли можно допустить, что адвокат пользуется большей свободой, чем мог бы пользоваться сам его клиент в своей защите. Дозволено ли было бы последнему пренебрегать страданиями, мучениями, гибелью, которые он может причинить другим? И где те условия, при которых все эти чрезвычайные несчастья стали бы целесообразными? Если они не могут быть целесообразны никогда, то остальная половина периода, со всеми ее ужасами, теряет всякий смысл. Если могут, скажите — когда?
Предположим, что тридцать лет тому назад свидетель был подвергнут ссылке по судебному приговору; что с тех пор он успел сделаться богатым купцом в Англии; он окружен семьей, у него множество друзей, совершенно незнакомых с его далеким прошлым. Он является в качестве свидетеля перед судом и дает показание о факте, имеющем существенное значение для дела. Можно ли допустить, чтобы адвокат спросил, не был ли он присужден к ссылке тридцать лет тому назад? Но предположим, что адвокат находит «целесообразным» установить это обстоятельство. Я полагаю, что он один может судить об этой целесообразности. Что же выйдет? Может быть разорение человека, позор его друзей, несчастье его семьи. И оратор останется не связанным никакими другими соображениями, кроме интересов его клиента, может быть, по жалкому взысканию по векселю. Такие приемы в нашем деле представлялись бы мне крайней жестокостью, никоим образом не оправдываемой.
Адвокат обязан бережно относиться к чувствам посторонних людей, невзирая ни на какие «священные связи, соединяющие его с клиентом»; он должен быть охранителем, а не разрушителем частной жизни своих сограждан; он обязан соблюдать золотое правило: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними»; он не может умерять или приостанавливать в себе чувства христианина и порядочного человека; он должен считаться со «страданиями, мучениями, гибелью, которые может принести другим». Пусть служение своему клиенту будет его «высшим, несомненнейшим долгом», но можно все-таки надеяться, что ради этого долга он не забудет своих обязанностей как человека и не затруднится отказаться от ведения дела, которого не может выиграть честными средствами. С другой стороны, адвокат, не щадящий никого из окружающих, может ввергнуть и собственного клиента в общую гибель и, во всяком случае, не может не повредить ему в глазах присяжных.
Глава X
Об обвинении на суде
На первых шагах после своего вступления в сословие молодые адвокаты бывают преимущественно заняты или, пожалуй, точнее говоря, запутаны обвинениями по уголовным делам. Во многих городах на четвертных сессиях установлен порядок, который, надеюсь, не скоро будет изменен, а именно: обвинения по делам, в которых не участвуют стряпчие, распределяются между наличными членами адвокатуры. Можно держаться различных взглядов о достоинствах этого порядка для дела, но что касается меня, то, судя по собственному опыту, я убежден, что это лучшее, что можно найти, и что обычай этот приносит неисчислимую пользу как молодым адвокатам, так и обществу.
Чтобы научиться плавать, нет нужды иметь в своем распоряжении Атлантический океан. Молодой адвокат может научиться начинать — это первое, что надо сделать — с таким же удобством на выездных сессиях, как и в Вестминстере. Я лично думаю, что там он сделает это несравненно скорей. Самое лучшее и верное средство испытать свои способности — это быть предоставленным самому себе. Когда старый орел хочет узнать, окрепли ли крылья у молодого орленка, он уносит его ввысь над гнездом и выпускает его из своих когтей.
Полезно поэтому будет дать несколько указаний по отношению к этой далеко не маловажной отрасли адвокатской деятельности. Ибо и в этом отношении знание не дается человеку при рождении. Говоря по правде, я знавал немало зрелых адвокатов, так называемых «старших», которые ничего бы не потеряли от напоминания им тех правил, которые они должны были бы затвердить давным-давно.
Итак, скажу прежде всего, что адвокат, ведущий на суде обвинение по уголовному делу, не должен ни в каком случае выказывать в нем своих личных чувств. Он не есть пострадавший от преступления, не исполнитель правосудия, как его иногда ошибочно называют. Он призван представить подсудимого во власть суда; ему менее чем кому-либо прилично волноваться. Я говорю это потому, что в одном недавнем процессе обвинитель, под влиянием особенной безнравственности преступника, выказал в своем усердии немало раздражения. «Правда от слова не станется», как говорит пословица, но потому, между прочим, и следует избегать резких выражений, что они ничего не доказывают.
В словах обвинителя не должно быть заметно желания добиться обвинения. Кто бы ни был обвинитель, кто бы ни был подсудимый, каково бы ни было деяние, вменяемое последнему в вину, в речи обвинителя должно быть видно только одно неуклонное стремление — представить факты дела суду, призванному постановить о них свое решение.
Непоколебимая справедливость есть первый долг того, кто, как я говорил, иногда называет себя исполнителем правосудия. Ни свойство преступления, ни личность подсудимого, ни высокое положение потерпевшего, ничто иное не должно нарушать равновесие ума и сердца обвинителя.
Но предостережение против чрезмерной страстности не столь важны в делах о более жестоких или низменных преступлениях. В этих делах обыкновенно злоупотребляют гробовым тоном, как будто несчастный преступник изрекает чужими устами свои последние слова. Я имею в виду дела о клевете, при особенно предосудительных приемах виновного или когда пострадавшим является человек с выдающимся общественным положением, а также некоторые другие общественные проступки, где иногда уголовное преследование кажется возбужденным не столько во имя божественной справедливости, сколько ради простой человеческой злобы.
Но в чем бы ни заключалось преступление, кто бы ни был подсудимый или потерпевший, обвинитель не должен подчиняться чувству,— по крайней мере, не должен выказывать его.
Нет ничего хуже этого как с точки зрения чистой справедливости, так и в практических целях. Тот, кто вносит страстность в обвинение, вызывает противоположное отношение к подсудимому со стороны присяжных. Уважение к тому, что называется «честная игра, равенство условий для каждого в спорте, в торговой конкуренции, в судебном состязании и т. п.», присущее каждому англичанину, возмущается при виде попыток добиться осуждения человека посредством декламации и резких слов. Виновен он или нет — вот в чем вопрос. Вы не призваны громить преступление; если есть преступление, конечно, есть и преступник: но оно не будет хуже, злее, как бы вы ни громили против него. Вы не призваны громить и подсудимого. Он может быть невиновен; что же вы будете нападать на невинного человека? Он может быть и виновен; что же, вы — судья его или палач?
Он не станет лучше, не станет хуже; преступление не сделается более безнравственным, ни обвинение тверже установленным от декламации и раздражения. Не раздражайтесь, когда обвиняете; вы можете только проиграть от того. Я знал случаи оправдания подсудимых вследствие слишком настойчивого стремления адвокатов добиться обвинения; особенно те случаи, когда люди, к тому не призванные, прибегают к общественным подпискам во имя общественной нравственности.
Во-вторых, никогда не говорите, что подсудимый виновен. Это слова совершенно бесполезные и, кроме того, внушающие представление, что у вас нет полного беспристрастия, даже когда вы безупречны в этом отношении. Ваша задача — представить присяжным факты, из сопоставления которых нет иного разумного вывода, кроме заключения: виновен. Это — общая сумма выводов и вероятностей, вытекающих из фактов, и определение этой суммы принадлежит только тем, кто обязан во имя присяги решить вопрос о виновности.
Еще ошибка, которой следует остерегаться обвинителю,— это аргументация во вступительной речи. Аргументации нет места в этой части процесса (разве бы вы стали убеждать присяжных, что собираетесь говорить правду); ее главным последствием будет сомнение в доказанности обвинения. Факты, с первого появления своего уже требующие ухода, как дети, должны быть очень слабы; будьте уверены, ваши пеленки не предохранят их от скорой смерти. Что может быть сильнее и надежнее трезвого изложения простого факта?
Хорошо; но если имеется не один простой факт, а ряд сложных фактов, как быть тогда? Это самая простая арифметика. Приведите сложные факты к простым. Этот анализ не требует аргументации. Лучшее вступление для обвинителя — это отчетливое и сжатое изложение фактов без прикрас, без рассуждений и выводов, без выражения чувства. Может быть нужным объяснить обстоятельства дела, отделить одни от других или сопоставить их между собой; возможно, что вы найдете иную, более подходящую форму для более отчетливой их передачи; но никогда не может быть необходимым и, следовательно, всегда будет ошибкой придавать им ту или иную окраску, или изменять их внешний вид, или придавать им искусственное и, может быть, ложное толкование.
Следует также всячески избегать преувеличений; не преувеличивайте того, что можете доказать, не приводите ни единого факта, которого доказать не можете. Это не только технически ложный прием, это безнравственный поступок. Желательно, чтобы по мере приближения присяжных к фактам, т. е. по мере движения судебного следствия, факты росли в их глазах, а не уменьшались; если вы преувеличили их во вступительной речи, они не могут не уменьшиться. Мне приходилось видеть присяжных потрясенными ужасом во время вступления обвинителя и улыбающимися перед представленными им доказательствами; а к концу процесса от всего обвинения не оставалось ничего, кроме пены, в изображении обвинителя, который казался обиженным тем, что подсудимый оказывался невиновным. Не должно прибегать к искусственным приемам ради того только, чтобы добиться осуждения человека, но никто не обязан и отказываться от них только потому, что предметом речи является преступное деяние. Ваша обязанность заключается в том, чтобы доказать виновность подсудимого перед присяжными, если можете сделать это местными средствами. Чтобы достигнуть этого, следует передавать факты в их естественной последовательности (это искусство), в наиболее сжатом виде (это также искусство) и с наибольшей простотой (и это искусство).
Но важнее всего, важнее даже наказания виновного, должна быть для вас забота о том, чтобы в ваших словах не проскользнуло указание на малейшее обстоятельство, которое вы по совести не считаете подтвержденным доказательствами. Если бы это случилось помимо вашей воли, вследствие неверных указаний в ваших инструкциях (Instructions — негласное дознание, получаемое адвокатом от стряпчего; большая или меньшая точность этого дознания зависит только от солиситоров; барристер не проверяет этих данных перед судебным заседанием; поэтому добросовестные заблуждения с его стороны всегда возможны), вы не должны жалеть никаких усилий к тому, чтобы устранить ошибку и рассеять впечатление, произведенное ею на присяжных. Вы не знаете, что может сделать одно слово; самое незначительное замечание может оказать влияние на их решение. Вот почему вы должны немедленно исправить всякую ошибку, которая могла бы оказаться опасной для подсудимого.
Есть другая, часто повторяющаяся ошибка, которую следует избегать непременно. Молодые адвокаты часто говорят присяжным: я думаю, что могу доказать вам то-то и то-то, или: я думаю, что могу показать то-то и то-то. Это несправедливая натяжка в обвинении, если вы не сделаете того, что рассчитывали сделать, и это нельзя не назвать очень дешевым приемом в противоположном случае. Говорите о том, что вы несомненно можете доказать, а то, что еще под сомнением, пусть ждет доказательств.
Нужно ли говорить, что такие выражения, как: «Мыслимо ли, чтобы подсудимый знал?..» или «Допустимо ли, чтобы он мог думать...», не должны встречаться в обвинительной речи. Выражения вроде: «Это ложь, г-да присяжные» — неуместны и непристойны. Поверенный обвинителя не должен также заявлять, что берет на себя защиту своего доверителя или доверительницы. Он может сделать это с большим успехом, если сумеет; но это не должно казаться главной пружиной самого возбуждения' дела. Если жена Цезаря выше подозрений, она не нуждается" в защите ее доброго имени; и ей будет далеко не лестно, если вы заявите, что пришли в суд с этой целью.
Я говорю об этом потому, что слыхал подобные выражения не только от молодых адвокатов, и считаю долгом удостоверить, что всяческие промахи и всякие неуместные выражения встречаются не только у начинающих. Старшие также небезупречны и часто делают то, что у младших было бы почти предательством; но молодые юристы, как бы ни уступали они старшим в опытности, не должны опасаться их превосходства в искусстве речи, если только будут трудиться над ними, как над искусством. Умение хорошо говорить столь же доступно для молодости, как и для зрелого возраста, равно как и умение сказать вступительную речь в гражданском процессе или поддерживать обвинение в уголовном; надо только изучить эти отрасли адвокатской деятельности. И искусство перекрестного допроса не заставит себя ждать при надлежащем внимании к нему с вашей стороны.
Опыт дает старшим великие преимущества, но старательная работа может во многом возместить даже недостаток опыта. Во всяком случае, чистое, естественное произношение, расчетливое построение речи, целесообразное распределение доказательств, первоначальный допрос — все это может быть в сравнительно скором времени развито вами настолько, насколько оно требуется в любом обыкновенном процессе, если только вы обладаете здравым смыслом и не гнушаетесь пользоваться его указаниями. В адвокатском деле нет каких-либо чрезвычайных трудностей; оно не требует гениальных способностей; нужно только иметь мозги немножко выше среднего уровня и привычку честно и прямо идти к цели. Допустим, что ваш клиент — очень высокая особа; ваше дело не станет выше от этого; обязанности ваши также не станут важнее. Область адвокатской деятельности есть высшая отрасль человеческой деятельности вообще, независимо от того, выступает ли адвокат на защиту требований отдельного лица или прав целой нации; значение его труда не меняется в зависимости от того, служит ли он богатому или бедному человеку. Вы можете перейти от одного клиента к другому, от представительства интересов монарха перейти к защите мужика, но это не отразится на достоинстве служения вашего. Вы можете быть поверенным того и другого перед законом и судом; первый не прибавит блеска вашему призванию; второй ничего не отнимет от него.
Итак, установив твердо, что стороны не должны «биться» из-за ответа присяжных, что страстность не подобает «исполнителю правосудия», посмотрим, какие приемы вернее всего ведут к цели уголовного преследования, т. е. к выяснению истины.
Прежде всего, существо обвинения должно быть выражено ясно и точно. Не удивляйтесь, юный друг; оно далеко не всегда бывает выражено ясно и точно; нельзя даже сказать вообще, что оно всегда бывает выражено; не удивляйтесь, если я скажу, что это случается редко. В большинстве случаев после долгого судебного следствия и долгих прений председателю приходится разъяснять присяжным, в чем состоит обвинение, в чем заключаются его законные основания. Я часто удивлялся тому, что начинающие адвокаты, обвинители и защитники большей частью упускают из речи обвинительный пункт. Между тем стоит только председателю разъяснить присяжным существо обвинения, и они во многих случаях немедленно произносят свой оправдательный вердикт.
Нет сомнения, что существо обвинения может быть выражено самыми разнообразными способами, но существует только один способ объяснить присяжным, какое преступление вменяется в вину подсудимому. Прежде всего следует установить юридические термины. От столпотворения вавилонского не было языка, менее понятного людям, чем язык законников. Как бы ни были безграничны познания лингвиста, он не в силах исчерпать глубину этого омута. Если вы хотите доставить себе несколько веселых минут, последите за лицами присяжных в то время, когда им оглашается какой-нибудь искусно составленный обвинительный пункт с такими хитросплетениями, из которых, кажется, не выбрался бы сам отец всех хитросплетений мирских.
Ваша обязанность для вас вполне ясна; вам надлежит разъяснить эти неведомые вещи сидящим перед вами простым людям, которых называют «представителями общества». Когда эта простая вещь закутана в бесчисленные юридические термины и малопонятные подробности, мыслимо ли обыкновенным здравомыслящим людям разобрать, что такое перед ними: волк из сказки или родная бабушка? И знайте, что эта простая вещь останется непонятной присяжным, пока вы не расскажете ее будничными словами простого здравого смысла; если где-либо должно называть лопату лопатой, так именно перед теми, кто работает лопатой, и если в состав преступления входит «знание последствий своего деяния» или «цель обманного похищения», мало сказать это, а надо простыми словами объяснить присяжным, что это значит. Не усвоив вполне существа обвинений, они никогда не будут в силах уловить более тонкое значение доказательств, а это может быть важнейшим условием возможности привести их к правильному выводу. Это не значит, что надо болтать без конца, как однозвучный бубенчик над ухом лошади; вы должны научиться передавать содержание обвинительных пунктов обыденными словами; научившись этому, вы будете разъяснять их просто и кратко.
Затем следует обсудить, представляется ли необходимость говорить об общественном положении, обстоятельствах жизни и о состоянии подсудимого; не забывайте: что не необходимо для обвинения, того и быть не должно в обвинительной речи. Возможно, что мотив преступления зародился в обстоятельствах жизни подсудимого; если так — в них же кроются и вероятности, и на это следует указать присяжным с самого начала. Его положение в обществе, может быть, дало ему самую возможность совершить преступление,— вероятность растет и подкрепляется.
Близость к деньгам, недостаток их могут указать на величайшего врага — соблазн. Итак, во-первых — преступление, во-вторых — обстоятельства жизни подсудимого; в-третьих — его положение; другими словами — преступление, мотив, возможность выполнения.
Теперь идут факты. Но помните, что вы не должны приводить фактов, не имеющих прямого отношения к предмету обвинения. Все, что может вызвать у присяжных предубеждение против подсудимого, если только вы дорожите чистой совестью и уважаете в себе честного человека, должно быть старательно устранено из речи; но более всего остерегайтесь сделать косвенным путем то, что не решаетесь сделать прямо; кто не умеет быть безупречным, пусть, по крайней мере, не будет трусом. Это не лишнее указание: я часто наблюдал ненамеренные ошибки в этом смысле со стороны слишком ревностных «служителей правосудия», которые в частных или общественных делах не позволили бы себе ни малейшего отклонения от требований полного беспристрастия. Не думайте, что вы призваны играть роль «адвоката-дьявола», призываемого, как говорят, к спору при канонизации святых. Вы не призваны и причислять подсудимого к лику святых, но должны быть вполне справедливы к нему, не возбраняя себе и некоторой доли сожаления к его положению.
А теперь скажу еще раз: порядок и расчетливое распределение материала, если хотите, чтобы присяжные вполне поняли ваше основное положение; показания свидетелей должны идти в том же порядке, в каком вы излагаете данные дела; при всем разнообразии вопросов, затронутых в речи, последовательность событий не должна быть нарушаема; в вашем рассказе может быть несколько глав, но они должны быть представлены слушателям в том порядке, в каком развивались действительные события. Если хотите образец, возьмите дело по обвинению Кастро в ложном показании на суде (один из процессов, возникших из знаменитого дела Тичборна), вдумайтесь в распределение глав, описание событий и их развитие.
Свидетельские показания дают неясный и сложный материал. В продолжение судебного следствия доказательства и улики устанавливаются перед судом в разрозненном, отрывочном виде, со всякими задержками и отсрочками. В этом отношении едва ли возможно соблюсти какой-либо определенный порядок. Но вы должны будете отделить и собрать вместе отрывки каждого доказательства, прежде чем представлять их присяжным.
Ни в каком случае не следует утверждать слишком многого; это может привести к тому, что вы докажете слишком мало. А. старание доказать больше, чем можете,— это немаловажный промах. Лучше остановиться на умеренной высоте, чем стараться ухватить то, до чего нельзя дотянуться. Всякая неудача вызывает разочарование. Она обманывает ожидания присяжных и вредит делу, ничего не прибавляя к заслугам адвоката.
Чрезмерная щедрость на доказательства есть опасный прием со стороны обвинителя. Нужно ли вооружаться тюфяком, периной и парой подушек, чтобы задушить мышь; для этого достаточно одной перины. Если несколько свидетелей говорят об одном и том же, их показания не могут совпадать во всех подробностях; я разумею не совпадение в выражениях,— это потопило бы их,— я говорю, что совпадение невозможно и в фактах; приведя нескольких свидетелей, вы, по всем вероятностям, вызовете в их показаниях несколько противоречий; а стоит только двум свидетелям впасть в противоречие, хотя бы по обстоятельству самого малого значения, если только оно значение имеет, и присяжные в большинстве случаев обратят это обстоятельство в пользу подсудимого, разве бы другие данные дела склонили их в другую сторону. Этим вы уже установите некоторое сомнение в пользу подсудимого.
С другой стороны, если в вашей речи много доказательств, среди них могут затесаться и несколько ненадежных проходимцев; вы, пожалуй, и не различите их, но ваш «ученый друг» скоро познакомит вас с ними, если только мало-мальски умеет делать свое дело; если показания ваших свидетелей или сами они, как говорится, шатки, они расшатают и все остальное; ваши преимущества в деле во всяком случае пострадают от этого. Чтобы удержать на поверхности обвинение, к которому подвешено показание свидетеля, не заслуживающего доверия, нужно привести не двух и не трех, а многих достоверных свидетелей.
Здесь будет нелишним сказать несколько слов об уголовном преследовании от короны; в этих случаях обвинительная власть бывает очень склонна к чрезмерному обилию доказательств. Я помню одно очень громкое дело, в котором корона оказалась в тупике, и с тех пор всегда ношу в себе к короне глубокое сочувствие. Это было дело об убийстве. Тяжелое дело. Преступление зверское. Население по всей стране волновалось и напряженно следило за розысками виновных. Это было одно из самых громких убийств в истории человечества. Естественно, что полиция суетилась чрезвычайно, и между полицейскими властями возникали всевозможные столкновения. Между лондонской и местной полицией шла ожесточенная война. Все это события вчерашнего дня, всем памятные. Я помню и сцены, происходившие изо дня в день в полицейском суде, помню, как «власти», снедаемые ведомственным и личным соревнованием, шли каждая по-своему, толкаясь в разных направлениях и только мешая друг другу. Убийство выходило из ряда обыкновенных преступлений и наделало много шума.
Но нас интересует не свойство преступления, не профессиональная зависть и не степень усердия или бездействия, проявленные искусными и неискусными полицейскими, а сама коронная, обвинительная власть и ее деятельность по собиранию «доказательств». Само собой разумеется, что «доказательства» появлялись во множестве и с необычайной быстротой; почти у всякого было «доказательство». Казалось, все население было отвлечено от своих обычных занятий, чтобы стать очевидцем убийства. Одни видели подсудимого в одном месте, другие в другом; там он делал покупки, здесь рассматривал товар; там он пел, здесь плясал; в одном уединенном углу был на любовном свидании, в другом убивал. Никто еще никогда не видал стольких «ходов» к розыску одного человека. Наконец-то хоть одно по крайней мере возмутительное убийство не останется безнаказанным к чести полиции! Это искупит бесплодные поиски по многим другим делам. Это зажмет рот людям, вечно недовольным ее «бездействием».
Одни за другими, целыми дюжинами являлись к руководителям всевозможные свидетели. Показания их записывались, проверялись, взвешивались, измерялись, можно сказать, аршинами; в этой веренице проскользнули двое-трое из простодушнейших и «самых невиннейших» молодых людей в целом Лондоне и, помнится, одна или две из безвреднейших женщин. Так как корона не ошибается и не способна мыслить худо о людях, то ее представители не выказали особого внимания по отношению к этим интересным свидетелям; они выслушали то, что те с торжественным видом поведали им, и отпустили их, как водится, с надлежащим вознаграждением от казны.
Все эти упорные старания привели наконец дело на суд; улики против злосчастного подсудимого казались сокрушительными. Возбужденная публика с нетерпением ждала возвещенного торжества правосудия. Но в числе свидетелей обвинительной власти каким-то непонятным образом оказались несколько человек, показания которых решительно опровергали некоторые улики, размыкали кольца, разбивали заклепки в цепи, оплетавшей подсудимого; проще говоря, их показания опрокидывали все тщательно возведенное здание обвинения. Корона смутилась, заглядывала в акты дознания, сравнивая их с устными показаниями свидетелей, задавала им всевозможные хитроумные вопросы, но тщетно: показания расходились, впадали в непримиримые противоречия,— и все это складывалось в пользу подсудимого. Числа были перепутаны: подсудимый оказывался в одно и то же время в двух или трех разных местах. Это продолжалось в течение всего судебного следствия вплоть до председательского напутствия. Председатель не мог устранить противоречий, да и нельзя было. Присяжные и подавно.— Нет, не виновен. Улики оказались недостаточными, потому что их было слишком много.
Конечно, невинных людей осуждать не подобает, а потому чрезмерного усердия в уголовном расследовании быть не может. Требование правосудия заключается не в казни некоторого количества людей, а в наказании виновных. Допустим, что оно должно быть слепо, но оно все-таки удержит карающую руку, пока вы не представите неоспоримых доказательств, что она не опустится на невинную голову. Остерегайтесь поэтому преувеличить карательные требования правосудия; проще говоря, когда поддерживаете уголовное преследование, не думайте вовсе о каре.
Еще опасность, которой следует остерегаться, — это излишняя доверчивость к показаниям полицейских. Я считаю, что намеренное лжесвидетельство полицейских чинов встречается очень редко; среди них найдется не много людей, готовых без нужды «накоплять» улики; но они усердны, а усердие, как всякий знает, есть сила, способная иногда увлечь нас за пределы разумного суждения. Их надо держать, не выпуская, в крепких руках; чрезмерное усердие с их стороны, чрезмерная озабоченность исходом процесса с вашей неизбежно окажут свое влияние в ущерб тому, что в устах обвинителя неизменно называется «задачами общественного правосудия».
Излагая свои доказательства, обвинители не всегда умеют устоять от соблазна предугадать возражения защиты против обвинения в целом или против отдельных его положений. Этого никогда не следует делать, хотя бы по тому очевидному соображению, что, если подсудимый не признает себя виновным, за вами остается право на обвинительную речь и на возражение. Но, может быть, вполне уместно разобрать дело в пользу подсудимого с той точки зрения на событие, которую вы считаете нужным устранить. Как только в ваших словах будет заметно желание добиться обвинения, присяжные начнут подозревать вас или вашего доверителя в мстительности; это худшее, что только может случиться со свидетелем или со стороной.
Против уголовного обвинения возможны только два возражения: по закону или по фактам. Практически они распадаются на три: 1) преступление совершено не подсудимым (ошибка в личности), 2) преступление не было намеренным поступком подсудимого и 3) преступления вовсе не было. Я говорю здесь о тех преступлениях и проступках, по которым адвокатам главным образом приходится выступать в качестве обвинителей на столичных и уездных сессиях с присяжными; но я не уверен, что все сказанное не подходит ко всем делам о нарушениях как по статутному, так и по обычному праву.
Всякая уголовная защита может быть отнесена к той или другой из указанных двух категорий. Душевное расстройство, спор о праве собственности, отсутствие умысла, добровольное согласие и т. д. Раз это так, то, приступая к перечислению и распределению доказательств, надо прежде всего установить, что может и что не может быть оспариваемо. Скажем, подсудимый не может отрицать, что совершил известное деяние. Он может доказывать отсутствие состава преступления или законную причину невменяемости, отсутствие умысла или преступной неосторожности, или добровольное согласие пострадавшего. Нетрудно будет заметить, в каких пунктах надо подкрепить обвинение. Если вы будете доказывать всеми силами, что преступление совершено не кем иным, как подсудимым, в то время как главное положение защиты — что он действовал без знания последствий своего деяния или без корыстной цели, может случиться, что мошенник, заслуживший кару, уйдет от правосудия вследствие вашего неумения, как может уйти от полицейского, потому что у того не оказалось наручников.