ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ 3 страница
* Некоторые мастера толкования, например психологи, занимающиеся вопросами сексуальности, совершенно поверхностно цепляются за неоднозначность феномена и говорят при этом о глубинной психологии.
– 67 –
ным предупредительным мерам и развитию своей галлюцинаторной способности. Приведем еще один весьма поучительный пример: мужчина из хорошей семьи, достаточно образованный, но тщеславный, честолюбивый и малодушный, потерпел крах в своей профессии. Слишком слабый для того, чтобы самому изменить свою судьбу или пережить обрушившееся на него несчастье, он обратился к алкоголю. Многочисленные делирии с галлюцинациями привели его в больницу и избавили от необходимости исполнения своих жизненных задач. Обращение к алкоголю встречается достаточно часто и его можно расценить — наравне с леностью, преступными действиями, неврозом, психозом и самоубийством — как бегство неустойчивых честолюбцев от ожидаемых поражений и как бунт против требований общества. Когда пациент покинул больницу, то окончательно избавился от алкоголизма и стал трезвенником. Однако его предыстория получила огласку, семья от него отказалась, и ему не осталось ничего другого, как зарабатывать себе на пропитание плохо оплачиваемыми земляными работами. Вскоре после этого появились галлюцинации, мешавшие ему в работе. Чуть ли не непрерывно он видел незнакомого мужчину, который ироническими насмешками отбивал у него всякое желание работать. Он не верил в реальность образа. Впрочем, еще с тех пор, когда пациент страдал алкоголизмом, значение и сущность галлюцинации были ему известны. Однажды, чтобы окончательно избавиться от своих сомнений, он запустил в образ тяпкой. Тот ловко увернулся, а затем задал пациенту изрядную трепку.
Разумеется, эта удивительная реакция наводит на мысль, что наш пациент мог случайно принять за свою галлюцинацию и реального человека, подобно тому, как это описывается в “Двойнике” Достоевского.
Этот случай является для нас поучительным и в другом отношении. Не всегда бывает достаточно привести пациента к абстиненции. Из него надо еще и сделать другого человека. В противном случае он обратится в бегство другого рода, о чем свидетельствует галлюцинация и ее пагубные последствия. Кроме того, нельзя, как в первом случае, вырывать больного из семейного круга, поскольку при этом пострадала бы его политика престижа. Страх же перед признанием поражения в жизни — то
– 68 –
есть та же самая политика престижа — во втором случае вынуждает пациента к манифестации болезни и обращению к врачу. Ведь этот случай следует понимать только так, что галлюцинация, равно как прежде алкоголизм, должны были принести утешение и оправдать исчезновение честолюбивых, себялюбивых надежд. Добиться полного успеха в этом случае можно было бы только в том случае, если бы удалось вернуть его из изоляции и избавить от боязни общества.
Вместе с тем мы видим, что алкоголизм с его способностью продуцировать галлюцинации предоставил материал и послужил причиной превращения пациента в галлюцинанта. Без предварительной алкоголической стадии возникла бы другая преддиспозиция, другой невроз.
Третий случай относится к послевоенному времени и касается мужчины, который после нечеловеческих жестоких военных событий стал страдать явлениями повышенной раздражительности и состояниями страха, сопровождающимися галлюцинациями. В то время он проходил врачебное обследование, чтобы получить пособие по инвалидности, на которое он вполне правомерно рассчитывал в связи со значительно снизившейся работоспособностью. Он сообщил, что часто, особенно когда находится один, видит возникающую позади себя фигуру, которая внушает ему сильнейший ужас. В целом все эти явления, а также явно выраженная рассеянность не позволяли ему выполнять свою работу столь же хорошо, как прежде.
Жалобы участников войны на сниженную работоспособность, на потерю когда-то приобретенных навыков встречаются чрезвычайно часто. Нет сомнений в том, что многие из них и в самом деле в значительной мере утратили работоспособность вследствие многолетнего отсутствия навыка. Тем не менее кое-что можно было бы наверстать. Однако многие из них не предпринимали никаких действий, чтобы вернуть прежние навыки. Можно привести немало случаев, когда они настолько теряли надежду, что это противоречило всякой логике. Предыстория этих людей разоблачает их старую невротическую сущность: они всегда испытывали страх перед решениями и теперь, при новом испытании их сил, как и в прежние времена, впадают в невротическое волнение. Кроме того, усиливается и их “бо-
– 69 –
язливая установка”, поскольку их прельщает пособие по инвалидности и они страстно желают добиться привилегии, которая избавила бы их от дальнейших физических усилий и испытаний. Словно нежности и ласки, жаждут они этого пособия, иногда в качестве подтверждения своей правоты и неправоты других. Денежное выражение принимается ими в расчет чисто внешне, поскольку оно характеризует степень их недуга. Поэтому выраженность невротических проявлений должна достичь такой точки, когда работоспособность пациента будет казаться явно нарушенной.
От подозрений в симуляции их защищает собственная предыстория, и нередко только она одна. Наш пациент всегда был одинок. У него не было друзей и любовных связей, он жил уединенно со своей матерью и по собственной инициативе разорвал отношения со своим единственным братом. Только война вернула его в общество, которое не сумело привлечь его само по себе. После того, как однажды возле него разорвалась граната, у пациента возникли явления страха и интерпретирующая страх галлюцинация. Заболевание дало ему возможность вновь отдалиться от общества. Его отношение к обществу стало еще более враждебным. Это скрытое недовольство должно было проявиться в работе, которая в самом глубоком смысле означает согласие сотрудничать с обществом. Пожалуй, ему самому, отвернувшемуся от партнерства еще сильнее, чем прежде, хотелось ощущать снижение своей работоспособности. Рассеянность пациента свидетельствует о том, что он не увлекся делом по-настоящему. Общество же, чьим врагом он всегда был, должно было заплатить ему за свой последний удар. Оно должно было в форме ренты отдать ему как победителю свою дань. Вернувшись с фронта, он обесценил логику и таким образом пришел к спасительной галлюцинации. Она оставалась у пациента и после войны, пока он не добился пособия как символа своей победы.
В этом случае излечения тоже можно было бы добиться лишь путем включения пациента в общество. Исчезновение симптома, которое в ненапряженных ситуациях обычно происходит и без лечения, было бы всего лишь кажущимся успехом.
– 70 –
ДЕТСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ И ИССЛЕДОВАНИЕ НЕВРОЗОВ*
Часть первая
Истоки невроза всегда можно проследить вплоть до первого и второго года жизни. В этот период формируется отношение ребенка к своему окружению, и то, что в это время обращает на себя внимание как “невоспитанность” или “нервозность”, затем под влиянием неправильного воспитания перерастает в невроз.
Когда хотят охарактеризовать отношения невротика и ребенка к окружению, то общим является несамостоятельность ребенка и невротика в жизни. И тот и другой не способны справляться с жизненными задачами настолько, чтобы не заручиться поддержкой других. Причем невротик нуждается в этом в гораздо большей степени, чем требуется по законам общества. Но если ребенку вполне естественную помощь оказывает семья, то у невротика эту функцию выполняет семья, врач и остальное окружение. То, что у ребенка является беспомощностью и слабостью, в неврозе оказывается средством “недуга”, чтобы поставить соответствующих лиц перед сложными задачами и возложить на них большую работу или отказаться от них для достижения собственных привилегий.
Как было мною показано**, эти же связи играют роль средств, которыми располагает личность, в детерминации характера и его становлении. На целевую установку и жизненные линии оказывают влияние распределение конституционально данных сил, их оценка ребенком, воздействия внешней среды. Но когда они оказываются сформированными, характер, равно
* Впервые опубликовано в “Wiener klinische Wochenschrift” (Bd. 27, 1914, S. 511 — 516) под названием: “О детской психологии...”.
** Адлер А. О невротическом характере. 4-е изд. Мюнхен, 1928.
– 71 –
как и влечения, полностью им соответствуют. Противоречивость же и разнообразие в средствах в данном случае нельзя принимать за принципиальные различия целенаправленной душевной жизни. Как бы ни отличались молоток и щипцы, забить гвоздь удается и тем и другим. Иногда можно обнаружить, что среди детей из одной семьи, предрасположенных к нервным заболеваниям, один борется за свое господствующее положение в доме, проявляя упрямство, а другой — послушание. Один пятилетний мальчик страдал нередко встречающимся явлением: он выбрасывал в окно все, чем ему удавалось завладеть. После того, как его достаточно сильно за это отлупили, у него возник страх, что он снова может что-нибудь выбросить. Благодаря обоим симптомам ему удалось привязать к себе родителей, заставить их заниматься собой, а не младшим ребенком, и подчинить их своей власти.
Один из моих пациентов до рождения младшего брата был очень избалованным ребенком. Его соперничество с ним долгое время шло по линиям упрямства и безразличия ко всему, и, чтобы привлечь к себе интерес родителей и вновь утвердиться, он пришел к энурезу и отказу от пищи. Но этим способом ему не удалось затмить своего младшего брата. Тогда он стал чрезвычайно милым, прилежным мальчиком, но чтобы постоянно находиться на первом месте, ему пришлось настолько обуздать свое поведение, что из этого развился тяжелый невроз навязчивых состояний.
Явно выраженный фетишизм этого пациента с легкостью выдает его главный операционный базис: аранжировку дискредитации женщины вследствие испытываемого перед ней страха. То, чего данный пациент пытается добиться от своих ближних приступами ярой агрессии — господствующего положения, — его младший, некогда предпочтенный брат достиг гораздо легче благодаря своим любезным манерам; однако легкая степень заикания и у него тоже выдает линии упрямства, честолюбия и лежащей в их основе неуверенности в себе*.
Таким образом, все процессы душевной жизни, в том числе невротическое желание, чувство и мышление, а также невро-
* См. Аннельт. Успехи в лечении заикания (в сборнике “Лечение и воспитание”).
– 72 –
тические и психотические отношения предстают перед нами в виде заранее подготовленной аранжировки, средства для победоносного овладения жизнью. Истоки же постоянно возвращают нас в самое раннее детство, в котором согласно конституциональным данным в рамках психических условий среды предпринимались первые пробные попытки добиться навязчивой цели достижения превосходства.
Чтобы стало понятным, в чем состоит аранжировка жизненной системы, следует показать, каким образом ребенок вступает в жизнь. Везде, где мы попытаемся установить появление сознания, мы обнаружим стадии, на которых ребенком уже накоплен опыт. Однако следует заметить, что такое накопление опыта возможно только тогда, когда ребенок уже имеет перед своими глазами цель. В противном случае вся жизнь представляла бы собой безразборное ощупывание, никакая оценка была бы невозможна и даже речи не могло быть о необходимой группировке событий, об усвоении авторитетных точек зрения, их упорядочивании и использовании. Если бы фиктивная мерка, то есть фиктивная цель отсутствовала, всякая оценка была бы утрачена. Из этого следует также, что тенденциозность проявляется не в восприятии человеком своего опыта, а в его формировании. А это означает, что он извлекает из него информацию о том, может ли этот опыт способствовать или препятствовать ему в достижении своих конечных целей, и если да, то каким образом. То, что действует и оказывается действенным в опыте и в переживаниях, — это целенаправленный жизненный план, который и придает нашим воспоминаниям подбадривающую или отпугивающую тональность. Или же является причиной того, что мы можем правильно их понять и оценить только тогда, когда обнаруживаем в них эту тональность.
Всякий раз, когда мы исследуем переживания и воспоминания — в жизни ребенка или анамнезе, — само по себе явление нам еще совершенно ни о чем не говорит; само по себе оно неоднозначно, любое же предложенное толкование нуждается в доказательствах. А это значит, что то, что нас интересует, в самом феномене вовсе и не содержится, а находится, так сказать, впереди и позади него, и мы сумеем понять душевное явление
– 73 –
только тогда, когда у нас будет интуитивное представление о жизненной линии индивида. Но жизненная линия определяется по меньшей мере двумя точками. И поэтому прежде всего следует попытаться связать эти две точки жизненной линии между собой. В результате создается представление о системе, которая расширяется или ограничивается за счет привлечения других переживаний.
То, как это делается, наиболее сопоставимо с написанием портрета, правда, не по правилам, а только по конечному результату. Нередко впечатление создается благодаря выразительной позе больного, как, например, в случае с одной моей пациенткой, страдавшей истерическими приступами, сопровождавшимися потерей сознания, параличом рук и полной слепотой. В ходе лечения оказалось, что она, для того чтобы гарантированно удержать своего мужа, помимо возникающих много раз в день приступов, проявляла чрезвычайно резкие признаки недоверия по отношению к любому человеку, особенно к врачам. Чтобы наглядно продемонстрировать пациентке эту защитную манеру поведения, я показал ей, что она стоит, никого не подпуская к себе, с вытянутыми вперед словно для защиты руками. Ее супруг, в присутствии которого происходило лечение, сообщил мне, что точно так же выглядели первые приступы, во время которых пациентка, как будто от кого-то защищаясь, неожиданно протягивала вперед руки. Первые приступы возникли у нее в тот период, когда она опасалась неверности мужа. Как стало известно из анамнеза, пациентка вела себя так, как в детстве, когда, оставленная на короткое время без присмотра, она едва не стала жертвой сексуального посягательства. Если вы свяжете эти два столь отдаленных явления, то получите впечатление, которое ни в одном из этих двух феноменов, взятых самих по себе, не содержится: пациентка боится остаться одна! Именно против этого выявленного переживания была направлена вся сила ее самого ценного и полезного опыта. Только теперь мы узнаем то, что раньше могли только предполагать: уже из своего детского переживания она извлекла для себя практический вывод: девушка всегда должна иметь кого-нибудь возле себя. В то время таким человеком ей представлялся только отец,
– 74 –
причем тем больше, чем он, далекий от каких бы то ни было сексуальных отношений с ней, мог создать противовес матери, отдававшей очевидное предпочтение старшей сестре.
Из этих представлений, которые уже не раз излагались мною и моими сотрудниками, вытекает несостоятельность концепции, стремящейся объяснять процесс болезни исходя из переживаний пациента, как это делает французская школа, а за ней Фрейд и особенно Юнг, подчеркивавшие, что “пациент как бы страдает от реминисценций”. Последующие модификации этой теории, которые уже более верно отражают актуальные конфликты и тем самым во многом приближаются к нашим взглядам, по-прежнему страдают от недостаточного понимания жизненной линии пациента. Ведь переживание и так называемый актуальный конфликт прочно связаны оказывающей на них влияние жизненной линией, а гипнотизирующая пациента цель явилась причиной того, что в одном случае возник опыт, а в другом — событие возвысилось до индивидуального переживания и конфликта.
Из этого вытекает, что в психологии и особенно в психологии ребенка никогда не следует делать выводы и объяснять, основываясь на отдельной детали, а всегда надо учитывать весь контекст.
Если мы хотим продвинуться дальше в индивидуально-психологическом объяснении описанного случая болезни, то понятого нами факта, что пациентка боится одиночества, снова будет недостаточно. Ведь этот психический феномен тоже является неоднозначным, а потому мало что нам говорит. Поэтому нам необходимо связать эти данные с другими.
Первые детские впечатления пациентки насыщены мыслями и чувствами по поводу своего соперничества с сестрой. В частности, на поверхности постоянно оказываются воспоминания о том, как сестру повсюду брали с собой, тогда как ее оставляли одну. Таким образом, и в детском воспоминании, указанном пациенткой в качестве самого раннего, мы видим одну и ту же постоянно повторяющуюся черту и тем самым еще более утверждается в том, что наше предположение о жизненной линии пациентки является верным. Но стал ли нам поня-
– 75 –
тен благодаря этому еще один симптом пациентки — приступообразно возникающая головная боль, которая описывается ею как “ломящая”? И почему эта боль возникает всегда во время месячных?
Анамнестические данные пациентки свидетельствуют о том, что этот симптом появился вскоре после бурной сцены с матерью, которая поступила с ней несправедливо. Мать сильно дернула ее за волосы, и пациентка, у которой в то время как раз были менструации, в ярости бросилась в ледяную реку, протекавшую по их имению, надеясь таким образом заболеть или умереть. Такие же приступы ярости по отношению к другим, доходившие до пренебрежения собственной жизнью, она часто наблюдала у обоих своих старших братьев. Однако поступая так, как ее братья, она вместе с тем явно нарушала заповедь, имеющую для нее как для девушки безусловную силу закона: зимой во время месячных она бросается в ледяную воду! Ее ярость направлена против своей женской природы! И хотя своего образа действий пациентка не понимает и придерживается имеющихся в данный момент последовательностей причин и следствий, фактически она делает следующий вывод: мои братья бунтуют и являются хозяевами в доме; моя сестра пользуется благосклонностью и любовью матери; я девушка, к тому же младшая сестра, меня оставляют одну, только болезнь или смерть могут прекратить мое унижение! В этом настроении и в ее выводах настолько отчетливо выражено стремление к равноправию, что осознание этого было бы совершенно излишним. Достаточно результатов экспансии.
Правда, есть еще и другие основания, почему этот процесс остается в бессознательном. В осознании механизма нет надобности, и даже более того! Полное осознание процесса поставило бы под сомнение достижение желанного результата: было бы совершенно исключено, что эта девушка осталась бы цельной как личность, если бы она обнаружила то, что знаем про нее мы, то есть что главная предпосылка ее жизни и ее жизненного плана базируется на глубоко укоренившемся ощущении женской неполноценности! Чтобы вооружиться против такого разоблачения, пациентка из всех событий извлекает соответ-
– 76 –
ствующую мораль: чтобы сохранить свою значимость, она не должна оставаться одна! И когда она боится потерять свою значимость, влияние, власть по отношению к своему супругу, в действие вступает сформировавшийся тем временем орган защиты и нападения, наиболее важной частью которого, как нам известно, является невроз, доказывающий и силой добивающийся того, что по крайней мере внешне обеспечит ей прежнюю власть: она не должна оставаться одна!
Если таким образом мы продвинулись к центральной точке всего поведения, чувствования и мышления пациентки, если ее душевный портрет нам ясен, тогда сама собой становится понятной масса других черт и индивидуальных особенностей. Боязнь остаться одной должна ухватиться за близлежащее оружие — страх. Соответствующее исследование, разумеется, это подтверждает. Так, например, приступ страха регулярно возникает в том случае, если она сидит одна на заднем сиденье кареты, в то время как ее муж управляет каретой с козел. Этот симптомокомплекс является ответом на подчиненное положение, на исключение собственной воли и на отсутствие должного отклика. Наша пациентка успокаивалась только тогда, когда сама садилась на козлы. Выразительность* этих внешних проявлений не нуждается в дальнейшем обсуждении, впрочем, они становятся еще более понятными, когда мы слышим, что приступы страха возникали также при каждом повороте дороги и при каждой встрече с другими транспортными средствами. Во всех этих случаях она, неопытная, мгновенно выхватывала поводья у мужа, сведущего возницы. Если лошади бежали быстро, у нее также возникал страх. Как только муж это заметил, он ради забавы стал погонять лошадей еще сильнее. Ее оружие — страх — отказало! То, что произошло после этого, является важным и примечательным для понимания кажущегося излечения: чтобы муж не подгонял лошадей, приступа страха не возникло!
Понимание еще одного в высшей степени важного факта без труда вытекает из ответа на следующий, совершенно правомерный вопрос: почему в своем стремлении к равенству с
* Из-за такого же кажущегося успеха при лечении военных неврозов попали впросак специалисты, лечившие электротоком и неожиданным испугом, а также гипнотизеры. Ас ними, разумеется, пациенты и наука.
– 77 –
мужем она не пришла к тому, чтобы самой управлять повозкой? Все ее прошлое дает нам весьма определенный ответ: она отнюдь не считала себя способной к такому равноправию, скорее, видела выход в том, чтобы использовать мужа как средство, как опору, как защитника, чтобы таким образом через него возвыситься.
Часть вторая
Наука о душе, равно как и педагогика, должны в большей степени, чем прежде, опираться на опыт невролога и психиатра. Психотерапия властно требует от нас раскрытия детской психической жизни. Если верно то, что я постоянно пытаюсь показать — что жизненный опыт, уроки прошлого, надежды на будущее всегда устремлены на осуществление постигнутого в детстве фиктивного жизненного плана, что достаточно немного ложного опасения и чуть аутизма (а ведь это, пожалуй, и является его назначением!), чтобы снова обрести прежние линии и вновь проявить, явно или завуалированно, повышенную агрессию, направленную против требований общества, — то тогда, если хотят устранить последствия такой пережитой в воображении жизни, не остается ничего иного, как провести ревизию этой детской системы. При этом я считаю необходимым представить в верном свете взаимосвязь всех явлений, причем симптомам, чертам характера, аффектам, оценке больным собственной личности, а также своих сексуальных отношений принадлежит такое же место, как и неврозу и психозу в целом: они являются средствами, уловками, волшебными фокусами, служащими осуществлению тенденции подниматься снизу наверх. В осмыслении судьбы пациента, в переживании психотерапевтом его душевного портрета всякий раз вскоре возникает ощущение повышенного напряжения, своего рода враждебности, существующей между пациентом и его миром, а также понимание того, каким образом он надеется его покорить. И когда мы показываем, как страх становится оружием себялюбия, как возникает внутренняя несвобода и навязчивое состояние, чтобы воспрепятствовать внешнему принуждению со стороны общества,
– 78 –
когда мы говорим о боязливой манере в случае принятия решения, об ограничении малым кругом, о нежелании быть партнером, о стремлении оставаться маленьким, чтобы отстраниться от требований жизни, и об идеях величия, мы, по существу, изображаем детские отношения и детскую душу. И вместе и порознь эти явления было бы неверно считать признаками инфантилизма. Просто мы видим, что тот, кто чувствует себя слабым, будь то ребенок или взрослый, вынужден прибегать к одним и тем же уловкам. Его же знания и навыки проистекают из индивидуального детства, где победу скорее обещают не прямолинейная атака, не активное действие, а послушание, повиновение или такие формы детского упрямства, как уклонение от сна, отказ от еды, безразличие, неопрятность и самые разные виды явно демонстрируемой слабости. В известном смысле наша культура сродни детской комнате: она предоставляет слабому особые привилегии.
Но если жизнь — это непрерывная борьба, что можно считать основной предпосылкой поведения ребенка, предрасположенного к нервным заболеваниям, то любое неизбежное поражение и всякий страх перед решением, сопряженным с риском, будут связываться с нервным приступом — оружием, бунтом человека, который ощущает себя неполноценным. Это состояние борьбы у невротика с самого детства определяет его направленность, отражается в его повышенной чувствительности, в его нетерпимости к любому принуждению, даже обусловленному культурой, и проявляется в постоянном стремлении жить обособленно, противопоставляя себя всему миру. Это состояние также постоянно побуждает его все время расширять границы своей власти, подобно тому, как это делает ребенок, обжигаясь об огонь или наталкиваясь на стол. В более позднем возрасте у детей, выросших в условиях ощущения невыносимого гнета, изнеженности, избалованности или затрудненного физического и умственного развития, регулярно происходит усиление борьбы, чрезмерное сопоставление себя с другими, построение неосуществимых планов и мечтаний, искусные уловки органов, а также садистские поступки, вера в волшебство и мысли о богоподобии, равно как и искусное уклонение
– 79 –
от нормальных сексуальных отношений за счет вступления на путь перверсий из-за страха перед партнером. Чрезмерный защитный коэффициент должен обеспечить путь к вершине и обезопасить от поражений — здесь между пациентом и его выполнением своих задач словно по волшебству возникают разные препятствия*, среди которых решающую роль играют доказательства болезни, служащие ему оправданием. Любые мелочи, как, например, при неврозе навязчивых состояний, переоцениваются, и невротик бесцельно носится с ними до тех пор, пока нужное время не будет истрачено впустую.
Нельзя отрицать, что это распаленное стремление стопроцентно гарантированному успеху иногда приводит к созданию крупных произведений. Но только в том случае, если контакт с обществом, как правило, незаметный, является прочным. То, что извлекают из этого специалисты по нервным болезням, чаще всего оказывается печальным ut aliquid fieri videatur, при котором естественное назначение органов должно быть искажено, чтобы воспрепятствовать любому действию. В фанатизме слабого человека может извратиться любая функция. Чтобы отстраниться от требований реальности, а также обрести видимость великого мученика, мышление “удушается” и дается простор бесплодным мечтаниям. Благодаря искусной системе нарушается ночной покой, чтобы человек чувствовал себя усталым и не способным к работе днем. Вследствие тенденциозных представлений и тенденциозной ориентации на неразумную цель возникает дисфункция органов чувств, двигательной сферы, вегетативного аппарата, способность вчувствоваться в болезненные состояния вызывает боли, а отвратительные воспоминания — тошноту и рвоту. Вследствие заранее возникшей тенденции к предусмотрительному избеганию полового партнера, протежируемой соответствующими цели идеалами, аргументами и идеальными требованиями, способность к любви, часто и без того суженная культурой, оказывается полностью уничтоженной.
Во многих случаях своеобразная индивидуальность пациента нуждается в столь особом или исключительном отноше-
* См. далее “Проблема дистанции”.
– 80 –
нии к проблеме любви и брака, что тип и время заболевания оказываются чуть ли не заранее предопределенными. О том, в какой мере формирование такого жизненного плана простирается вглубь детства, можно судить по следующим случаям (и им подобным).
1. Одна тридцатичетырехлетняя дама, заболевшая несколько лет назад страхом открытых пространств, в настоящее время страдает еще и страхом железной дороги. Уже неподалеку от вокзала ее охватывает сильная дрожь, заставляющая повернуть обратно. Эти и подобные им явления складываются в образ, как будто перед нею провели заколдованный круг, служащий для нее препятствием. Первым детским воспоминанием пациентки является сцена спора из-за места между нею и младшей сестрой. В многозначительности этого происшествия, пожалуй, нет сомнений. Если мы проведем линию вплоть до ее страха железной дороги, последнего из ее явлений, то сразу же возникает впечатление, что пациентка избегает всего того, что не приносит ей никакой выгоды и наносит ущерб в ее стремлении к власти. О таких случаях пациентка вспоминает прежде всего по отношению к своим старшим братьям, которые заставляли ее подчиняться. В соответствии с этим мы можем ожидать, что в жизни эта пациентка будет стремиться к власти над женщинами и, наоборот, избегать ситуаций, в которых она будет зависеть от воли мужчины, кучера, водителя локомотива, и, наконец, постарается вычеркнуть из своей жизни любовь и брак. Об одной важной детали свидетельствует следующее юношеское воспоминание. В девичьем возрасте она подолгу бродила по своему имению, всегда вооруженная плетью, и стегала ею мужскую прислугу. Следовательно, мы можем ожидать событий, в которых будут очевидными попытки обходиться с мужчиной как с подчиненным. Почти во всех сновидениях пациентки мужчины появляются в образе животных, которых она либо побеждает, либо обращает в бегство. В своей жизни она единственный раз ненадолго сблизилась с мужчиной: как и следовало ожидать, он оказался мямлей, был гомосексуален, а перед помолвкой сослался на импотенцию. Ее страх перед желез-