Стансы (В надежде славы...)
В надежде славы и добраГляжу вперед я без боязни:Начало славных дней ПетраМрачили мятежи и казни. Но правдой он привлек сердца,Но нравы укротил наукой,И был от буйного стрельцаПред ним отличен Долгорукой. Самодержавною рукойОн смело сеял просвещенье,Не презирал страны родной:Он знал ее предназначенье. То академик, то герой,То мореплаватель, то плотник,Он всеобъемлющей душойНа троне вечный был работник. Семейным сходством будь же горд;Во всем будь пращуру подобен:Как он неутомим и тверд,И памятью, как он, незлобен.
Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы
Мне не спится, нет огня;Всюду мрак и сон докучный.Ход часов лишь однозвучныйРаздается близ меня,Парки бабье лепетанье,Спящей ночи трепетанье,Жизни мышья беготня...Что тревожишь ты меня?Что ты значишь, скучный шепот?Укоризна или ропотМной утраченного дня?От меня чего ты хочешь?Ты зовешь или пророчишь?Я понять тебя хочу,Смысла я в тебе ищу...
* * *
Сто лет минуло, как тевтонВ крови неверных окупался;Страной полночной правил он.Уже прусак в оковы вдался,Или сокрылся, и в ЛитвуПонес изгнанную главу. Между враждебными брегамиСтруился Немен;- на одномЕще над древними стенамиСияли башни, и кругомШумели рощи вековые,Духов пристанища святые.Символ германца - на другомКрест веры, в небо возносящийСвои объятия грозящи,Казалось, свыше захватитьХотел всю область ПалемонаИ племя чуждого законаК своей подошве привлачить. С медвежей кожей на плечах,В косматой рысьей шапке, с пукомКаленых стрел и с верным луком,Литовцы юные, в толпах,Со стороны одной бродилиИ зорко недруга следили.С другой, покрытый шишаком,В броне заковавный, верхом,На страхе немец, за врагамиНедвижно следуя глазами,Пищаль, с молитвой, заряжал.. Всяк переправу охранял.Ток Немена гостеприимный,Свидетель их вражды взаимной,Стал прагом вечности для них;Сношений дружных глас утих,И всяк, переступивший воды,Лишен был жизни иль свободы.Лишь хмель литовских берегов,Немецкой тополью плененный,Через реку, меж тростников,Переправлялся дерзновенный,Брегов противных достигалИ друга нежно обнимал.Лишь соловьи дубрав и горПо старине вражды не зналиИ в остров, общий с давних пор,Друг к другу в гости прилетали.
* * *
Стою печален на кладбище.Гляжу кругом - обнаженоСвятое смерти пепелищеИ степью лишь окружено.И мимо вечного ночлегаДорога сельская лежит,По ней рабочая телега. . . . . . . . изредка стучит.Одна равнина справа, слева.Ни речки, ни холма, ни древа.Кой-где чуть видятся кусты.Немые камни и могилыИ деревянные крестыОднообразны и унылы.
Странник
I Однажды странствуя среди долины дикой,Незапно был объят я скорбию великойИ тяжким бременем подавлен и согбен,Как тот, кто на суде в убийстве уличен.Потупя голову, в тоске ломая руки,Я в воплях изливал души пронзенной мукиИ горько повторял, метаясь как больной:"Что делать буду я? Что станется со мной?" II И так я сетуя в свой дом пришел обратно.Уныние мое всем было непонятно.При детях и жене сначала я был тихИ мысли мрачные хотел таить от них;Но скорбь час от часу меня стесняла боле;И сердце наконец раскрыл я по неволе. "О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена!-Сказал я,- ведайте: моя душа полнаТоской и ужасом, мучительное бремяТягчит меня. Идет! уж близко, близко время:Наш город пламени и ветрам обречен;Он в угли и золу вдруг будет обращен,И мы погибнем все, коль не успеем вскореОбресть убежище; а где? о горе, горе!" III Мои домашние в смущение пришлиИ здравый ум во мне расстроенным почли.Но думали, что ночь и сна покой целебныйОхолодят во мне болезни жар враждебный.Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхалИ ни на миг очей тяжелых не смыкал.Поутру я один сидел, оставя ложе.Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же,Что прежде, говорил. Тут ближние мои,Не доверяя мне, за должное почлиПрибегнуть к строгости. Они с ожесточеньемМеня на правый путь и бранью и презреньемСтарались обратить. Но я, не внемля им,Всё плакал и вздыхал, унынием тесним.И наконец, они от крика утомилисьИ от меня, махнув рукою, отступилисьКак от безумного, чья речь и дикий плачДокучны, и кому суровый нужен врач. IV Пошел я вновь бродить - уныньем изнываяИ взоры вкруг себя со страхом обращая,Как узник, из тюрьмы замысливший побег,Иль путник, до дождя спешащий на ночлег,Духовный труженик - влача свою веригу,Я встретил юношу, читающего книгу.Он тихо поднял взор - и вопросил меня,О чем, бродя один, так горько плачу я?И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный:Я осужден на смерть и позван в суд загробный -И вот о чем крушусь: к суду я не готов,И смерть меня страшит." - "Коль жребий твой таков,-Он возразил,- и ты так жалок в самом деле,Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?"И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?"Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь"-Сказал мне юноша, даль указуя перстом.Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,Как от бельма врачом избавленный слепец."Я вижу некий свет",- сказал я наконец."Иди ж,- он продолжал:- держись сего ты света;Пусть будет он тебе единственная мета,Пока ты тесных врат спасенья не достиг,Ступай!"- И я бежать пустился в тот же миг. V Побег мой произвел в семье моей тревогу,И дети и жена кричали мне с порогу,Чтоб воротился я скорее. Крики ихНа площадь привлекли приятелей моих;Один бранил меня, другой моей супругеСоветы подавал, иной жалел о друге,Кто поносил меня, кто на смех подымал,Кто силой воротить соседям предлагал;Иные уж за мной гнались; но я тем болеСпешил перебежать городовое поле,Дабы скорей узреть - оставя те места,Спасенья верный путь и тесные врата.
* * *
Страшно и скучноЗдесь новоселье,Путь и ночлег.Тесно и душно.В диком ущелье -Тучи да снег. Небо чуть видно,Как из тюрьмы.Ветер шумит.Солнцу обидно.
* * *
Стрекотунья белобока,Под калиткою моейСкачет пестрая сорокаИ пророчит мне гостей. Колокольчик небывалыйУ меня звенит в ушах,На заре . . . . алой,Серебрится снежный прах.