Монахи-воины со Святой горы 16 страница
Эти слова запечатлелись в памяти Токивы, как некоторые наиболее важные сутры Каннон. Когда бы смерть ни манила ее обещаниями избавления от страданий, молодая женщина вспоминала строки из письма Ёситомо и твердила их, как заговор от зла.
Однако теперь все надежды рухнули. Ёситомо мертв, а завтра, казалось ей, наступит и ее последний день жизни. Она вспомнила затем, что убежала, не отпросившись даже у госпожи Симэко, в услужении которой находилась девять лет. Прижимая руками младенца, в сопровождении двух ребят по бокам, Токива отправилась в сумерки во дворец на Девятой улице, расположенный недалеко от ее дома. Она подошла к Западным воротам, и охранники узнали Токиву. В женских покоях ее окружили давние подруги и засыпали тревожными вопросами о том, где она пропадала. При виде Токивы с детьми у них на глазах навертывались слезы.
Вскоре Токиву вызвала госпожа Симэко и, встретив со слезами на глазах, сказала:
— Ах, Токива, что с тобой случилось? Почему ты не пришла ко мне раньше?
Появление Токивы внесло облегчение и радость во дворец госпожи Симэко, где опасались подозрений Киёмори в том, что госпожа укрывала наложницу Ёситомо и содействовала ее бегству из столицы. Подруги Токивы хвалили ее за умение так долго скрываться и плакали в связи с ее прощальным визитом к бывшей хозяйке.
— Покорно прошу сообщить, что я, Томидзо, скотовод из Миматы — дядя Токивы, — произнес незнакомец, появившийся в Рокухаре на закате.
Токитада, когда ему сообщили о прибытии человека с информацией о Токиве, приказал запереть незнакомца в караульном помещении.
— Я говорю правду, — протестовал Томидзо, обращаясь к стражникам. — Я проделал большой путь, чтобы сообщить вам, где находится разыскиваемая вами женщина, и получить вознаграждение! Но не услышал ни слова благодарности от вас за свои старания… Для чего вы бросили меня в эту дыру?
Токитада следовал указаниям Киёмори, которого тошнило от обилия осведомителей, посещавших Рокухару. Многие из них, обуреваемые корыстью, были готовы предать своих бывших благодетелей или оболгать невиновных. Киёмори приказал Токитаде вразумлять таких людей и выпроваживать из поместья.
Поздно вечером Токитада доложил о случившемся Киёмори, спросив:
— И что, по-твоему, я должен делать дальше?
— Дальше… — угрюмо протянул Киёмори и замолк. Вопрос Такитады напомнил ему о недавнем неприятном разговоре с мачехой относительно будущего Ёритомо. Наконец он вымолвил: — Пусть с Токивой поговорит Айтого.
— Ты хочешь, чтобы он арестовал Токиву с детьми и привел их сюда?
— Для этого ему потребуется всего лишь несколько воинов.
— Нет, они не нужны для ареста женщины с тремя беспомощными детьми.
— Если верно, что дядя обнаружил Токиву скрывавшейся в Ямато и привез ее сюда без всякого сопротивления со стороны этой женщины, значит, она, должно быть, намеревалась в любом случае сдаться властям, чтобы спасти свою мать.
— Ее дядя ничего не говорил об этом.
— Еще бы. Этот мерзавец пришел за деньгами, вот почему он выдает ее. Он подвизался в особняке Ёситомо и, несомненно, многим обязан ему — неблагодарный тип! Проследи за тем, чтобы он получил то, что заслуживает.
— Об этом я позабочусь.
— И предупреди Айтого, чтобы во время ареста он не допускал грубого обращения с Токивой и детьми.
— Я сообщу ему об этом.
— Пока пусть он несет ответственность за пленников. Позже Айтого получит указания, когда я как следует обдумаю это дело.
Токитада немедленно отбыл с указаниями для Айтого, который на заре отправился с отрядом воинов в дом на Шестую улицу. Прибыв туда, Айтого обнаружил жилище пустым. От соседей он узнал, что Токива ходила прошлым вечером во дворец на Девятую улицу. Чтобы появление вооруженных людей не провоцировало беспорядков, Айтого сам явился к управляющему и объяснил ему, что послан из Рокухары для ареста Токивы. В свою очередь домоправитель заверил Айтого, что во дворце и не помышляли укрывать беглянку. Токива, сказал он, и сейчас готова отбыть в Рокухару.
Пока Айтого и его люди ждали в караульном помещении у внутренних ворот, Токива готовилась к отъезду. Прошлый вечер, проведенный в окружении заботливых подруг, так успокоил молодую женщину, что грядущий арест не показался ей чересчур трагичным. Рано поднявшись, она выкупалась и уложила волосы. Открыв свой сундук с нарядами, Токива села перед зеркалом и была поражена красотой своего отражения. На коже пудра лежала идеально ровным гладким слоем, весь ее облик расцвел с последними штрихами косметики.
Старший сын Токивы, увидев отражение матери в зеркале, спросил:
— Куда мы идем, мама?
Он очень обрадовался, получив ответ:
— Туда, где хорошо, и ты пойдешь со мной.
Облачившись в наряды, подаренные ей госпожой Симэко и придворными дамами, Токива появилась перед своей госпожой и, низко поклонившись, сказала:
— Хотя я, вероятно, не вернусь, но хочу сказать, что никогда не забуду добро, которое вы для меня сделали за несколько лет и в прошлую ночь.
Голос госпожи Симэко, наклонившейся к Токиве, понизился до шепота:
— Лучше смириться со своей судьбой, но не терять надежды. Я попрошу отца поговорить с господином Киёмори.
Пока придворные дамы, роняя слезы, ожидали завершения Имавакой и Отовакой своего завтрака, Токива в последний раз нянчила младенца.
Между тем Айтого и его воины теряли терпение и требовали, чтобы Токива немедленно вышла. Госпожа Симэко передала через домоправителя просьбу, чтобы Токиве было позволено воспользоваться ее каретой. Айтого ответил:
— Не принято доставлять пленников в каретах, но, учитывая, что это — женщина с детьми, я полагаю, можно сделать исключение.
Вскоре карета госпожи под конвоем пеших воинов выехала через задние ворота на широкие улицы столицы и узкие боковые переулки.
Глава 28.
Мать
В эту ночь Киёмори плохо спал. Казалось, для этого не было повода. Если бы его спросили о причине бессонницы, он бы сослался на напряженную работу — многочисленные дворцовые обязанности. При всей своей резкости, неприязни к правилам этикета Киёмори учитывал особенности дворцовой жизни. А встревожила Киёмори, неожиданно для него самого, весть об аресте Токивы и ее детей.
— Ты видел их, Токитада? — спросил Киёмори шурина на следующий день.
— Да, я видел их. Все было сделано так, как ты приказал. Сейчас Айтого содержит их в тюрьме под усиленной охраной.
— И это женщина, чьей красоте завидовали многие дамы?
— Ей только двадцать три года, и у нее трое детей. Как ни трудно поверить, но несколько недель скитаний и голода не повредили ее внешнему виду. К красоте Токивы сейчас примешивается нечто элегическое.
— Хм-м…
— Как насчет суда? Желаешь ли ты, чтобы я или Айтого допросили ее и представили необходимые свидетельства?
— Нет, — поспешно ответил Киёмори. — Дайте мне поговорить с ней самому. Это вдова Ёситомо, у нее от него три сына. Этот вопрос я должен решить сам.
Токитада слышал о ходатайстве Арико относительно Ёритомо и полагал, что Киёмори стремится решить судьбу Токивы раньше, чем в этот вопрос могла бы вмешаться мачеха.
— Когда ты намерен встретиться с пленницей?
— Чем скорее, тем лучше — хорошо бы до вечера.
Как только Токитада вышел, было объявлено о приходе посетителя. Придворный Фудзивара Корэмити пришел с просьбой своей дочери, госпожи Симэко. Киёмори любезно принял его.
— Разумеется, я ни в чем не подозреваю госпожу Симэко. Меня удивляет только, что такой человек, как вы, может сомневаться в этом. Жаль, что в наше время при дворе имеется так мало людей, похожих на вас, с которыми можно посоветоваться.
Киёмори питал симпатию к Корэмити и полагал, что это чувство взаимно. К тому времени, когда гость собрался уходить, Киёмори выпил с ним сакэ гораздо больше, чем обычно. Когда он еще находился в благодушном настроении, снова вошел Токитада и доложил, что пленница подготовлена к допросу.
Киёмори пошел по галерее, ведшей в западное крыло дома. Особняк ремонтировался, и к нему добавлялись пристройки. Хозяин Рокухары осторожно продвигался к комнате во внутреннем дворе, где расширялась территория, отведенная под сад.
— Где, ты сказал, они находятся?
— Вон там.
— Там, внизу?
Киёмори подошел к балюстраде и глянул вниз. Токива стояла на коленях на соломенной циновке с опущенной головой, по бокам сидели ее дети, цепляясь за рукава матери.
— Айтого, дай женщине и детям подушечки для колен, — приказал Киёмори, размещаясь в центре комнаты.
Айтого выглядел озадаченным и несколько неловким. Он не привык к подобному обращению с узниками.
— Сюда, положи их сюда, — сказал Киёмори, указывая кивком в сторону галереи, откуда вела дверь в комнату.
— Сюда, мой господин?
Киёмори снова кивнул, глядя, как Айтого раскладывает подушечки по ступенькам, поднимавшимся от дворика. Токитада пошел к Токиве. Она подняла голову, задрожала и прижала к себе теснее своих испуганных детей. Токитада сказал:
— Ступайте к лестнице. Там займите свои места.
Токива поднялась, прижимая младенца к себе одной рукой и держа маленькую ручонку Отоваки — другой. Она прошла к лестнице, медленно поднялась по ступенькам с Имавакой, ухватившимся рукой за ее платье.
Когда Токива приближалась, Киёмори почувствовал волнение: оправдались его самые смелые предположения. Это действительно была ни с кем не сравнимая красавица, имя которой когда-то звучало у всех на устах!
— Тебе горько, Токива?
— Нет, я выплакала все слезы. Умоляю вас пощадить мою мать. Прошу вас, господин, освободите ее.
— Сделаю это, — немедленно откликнулся Киёмори и продолжил разговор: — Где ты скрывалась до сих пор? Что побудило тебя бежать из столицы с детьми?
— Я была в Ямато. Что касается детей, то могу только сказать, что я мало отличаюсь от других матерей, которые привязаны к своим чадам.
— Что заставило тебя вернуться в столицу?
— Опасения относительно судьбы моей матери.
— Тебе известно, что твой дядя здесь?
— Я не знала, что мой дядя опередил меня. Я ведь возвратилась, чтобы самой передать себя на ваш суд.
— Я так и думал.
Киёмори замолчал, разглядывая молодую мать и детей. Затем спросил:
— Ты способна кормить его?
Токива бросила взгляд на покоившегося в руках младенца и вместо ответа едва заметно кивнула.
«Не вполне, думаю, не вполне, — произнес про себя Киёмори. — Матери — глупые создания. Они делают вид, что у них есть еда, когда ее нет на самом деле. Что они могут предложить своим мужьям и детям, когда младенцы тянутся к груди… И ты скиталась по горам и долинам — чудо, что твой младенец выжил».
— Токива, тебе нечего бояться, — сказал он вслух. — Война была между мной и Ёситомо. Ты невиновна.
— Да?
— Жаль, что такой человек, как Ёситомо, был сбит с толку молодыми придворными. Он и меня недооценил.
Токива потеряла самообладание и разрыдалась.
— Господин, господин… — повторяла она, всхлипывая.
Взгляд Киёмори пробежал по обращенному к нему лицу женщины и остановился на густых ресницах, смоченных слезами. Его сердце переполнилось жалостью.
— Не надо плакать, Токива. К войне ты не имеешь никакого отношения. Твоя мать будет освобождена, поскольку ты передала себя властям. Утри слезы, Токива, ты тоже получишь свободу.
Женщина взмолилась:
— Нет-нет, я не прошу пощады для себя. Но будьте милосердны к ним, моим детям!
— Что?
— Господин, пощадите детей! Дайте мне умереть вместо них!
Услышав это, Киёмори рассердился и рявкнул:
— Женщина, думай, о чем говоришь! Подобно всем женщинам, ты имеешь глупую привычку спекулировать на моей доброте. Возможно, ты не Гэндзи, но кровь Гэндзи, несомненно, течет в этих детях. Я не могу их пощадить!
Разгневанный, Киёмори вскочил на ноги, затем снова сел. Его взгляд скользил украдкой по распростершейся перед ним фигуре женщины.
— Значит, и ты, подобно Ёситомо, недооцениваешь меня. Мне ненавистно слово «милосердие». Я абсолютно безжалостен. Айтого! Токитада!
Когда те вошли, Киёмори сказал:
— Уведите эту женщину и детей. Суд закончен.
Хозяин Рокухары быстро вышел из комнаты и удалился во внутренние покои дома.
Менее чем через две недели Киёмори смягчился и поступил так, как всегда поступал в отношении ближайших родственников и слабых людей. Он послал гонца за Сигэмори и сказал ему:
— Я хорошо обдумал вопрос о сыне Ёситомо.
— И что вы решили, отец?
— После всего услышанного от твоей бабушки я решил пощадить Ёритомо.
— И что потом?
— Он будет сослан в самый отдаленный уголок страны.
— Моя бабушка будет рада услышать это. Люди назовут тебя достойным сыном своих родителей.
— Мне ничего этого не нужно. Я не претендую на роль примерного сына. Но я сам отец и не склонен предавать смерти сына другого мужчины.
— Да, советник Синдзэй — пример человека, безжалостного к своим врагам. В результате погибли его сыновья, затем убили самого советника.
— Хватит причитаний. Я не ищу лавров великодушного воина. Для обычного человека естественно чувствовать то, что чувствовал я, когда отнесся к Ёритомо как к ребенку. Было бы глупо предавать его сейчас казни и наживать себе новых врагов. Иди и расскажи своей бабушке, как я решил поступить с Ёритомо.
Однако, когда приблизилось 13 февраля, относительно судьбы Ёритомо не вышло еще никаких официальных указаний. Киёмори молчал и ничего не предпринимал. Лишь через месяц или позже последовал указ о ссылке Ёритомо в Идзу, на восток Японии. Он должен был отправиться туда 20 марта.
Несколькими днями позже столица была поражена вестью о том, что Киёмори помиловал Токиву и ее детей. Нашлись люди, которые попытались оспорить разумность решения Киёмори. Он ответил им, что выполнял распоряжение верховной власти. Потом эти разъяснения военачальника стали считать обычной отговоркой. Ходили сплетни, будто карета Киёмори каждый вечер стояла у порога дома, в котором Токива содержалась в качестве заключенной.
Глава 29.
Ссылка
Цвет распустившихся деревьев еще скрывала темнота, когда на аллее между рядами вишен, вдоль стены дома Арико, стали собираться воины и чиновники. Затемненные ветки распустившихся деревьев во дворе тоже казались дымкой облаков… Все обитатели дома уже были на ногах. Свет от зажженных светильников и факелов перемещался по кронам цветущих деревьев, в то время как фигуры людей носились взад и вперед по открытым галереям.
— Вы хорошо выспались этой ночью?
Вопрос прозвучал утром 20 марта, в день, когда Ёритомо должен был отправиться к месту ссылки в Идзу.
Мунэкиё встал пораньше, чтобы помочь Ёритомо приготовиться к отъезду.
— Да, я поспал, но поднялся очень рано, потому что был взволнован и счастлив. Когда я открыл ставни, еще светила луна.
— Наверно, еще была ночь. Вам придется позаботиться о том, чтобы не уснуть в седле.
— Но, Мунэкиё, какое это имеет значение сейчас, даже если я действительно усну?
— Почему же это не должно иметь значения?
— Стражники проследят за тем, чтобы я не отстал.
Мунэкиё искренне обрадовался хорошему настроению Ёритомо. Оно напоминало воодушевление птицы, вырвавшейся из клетки. Радость мальчика была столь заразительной, что этот день, украшенный цветением деревьев, показался Мунэкиё созданным для праздника. Вскоре пришел слуга, чтобы отвести Ёритомо в банную комнату. Мальчик вернулся с сияющим чистотой лицом и румянцем на щеках. На нем были новые одежды, подаренные Арико.
— Перед отъездом мне хотелось бы еще раз поблагодарить госпожу Арико и попрощаться с ней.
— Да, госпожа Арико ждет вас. Я приведу вас к ней, как только вы закончите свой завтрак.
Ёритомо немедленно принялся за еду.
— Мунэкиё, это моя последняя трапеза здесь, не так ли?
— Да, и мне очень жаль.
— Мне тоже жаль, Мунэкиё, — сказал Ёритомо, поворачиваясь к своему надзирателю, — я не забуду твоей доброты.
Мунэкиё был заметно взволнован.
— Меня незачем благодарить — я выполнял свой долг. Но вы не должны ожидать, что к вам будут относиться по-доброму повсюду. Если у вас есть на примете человек, которого вы хотели бы видеть сопровождающим вас в дороге, я мог бы замолвить за вас слово.
— Нет, у меня нет такого человека. Может быть, и есть, но он побоялся бы показаться здесь.
— Это верно. Если вы готовы, то мы могли бы посетить госпожу Арико.
Ёритомо вывели из комнаты, где он провел в заключении сто дней, и провели к Арико, в небольшой домик, аккуратно и тщательно стилизованный под часовенку. В распоряжении Ёритомо был вчера всего один вечер на то, чтобы поужинать с госпожой и принять от нее одежду и необходимые принадлежности для поездки к месту ссылки. Арико не только получала удовлетворение от выполнения религиозного долга, предписывавшего милосердие, ее радовала возможность видеть подростка, так похожего на покойного сына. Она спросила Ёритомо, что он желает получить от нее в подарок на дорогу. Юноша застенчиво сказал:
— Мне очень хотелось бы иметь игру в кости — я бы играл, когда чувствовал себя одиноким в Идзу.
К своему сожалению, Арико не могла вручить ему такой подарок немедленно. Но на следующее утро у нее уже была игра в кости, и она с нетерпением ждала встречи с Ёритомо.
— Госпожа, я пришел проститься с вами, — сказал юноша, низко кланяясь Арико, глаза которой сияли. — И в далеком Идзу я не забуду, что именно вы спасли меня. Утром и вечером я молюсь, чтобы вы были счастливы, госпожа.
— Итак, ты уезжаешь. Своим спасением ты обязан не мне, но благословенному Будде… Помни, что я тебе сказала прошлым вечером, Ёритомо. Ты должен отвергнуть путь воина и жажду крови.
— Хорошо.
— Как бы ни было велико искушение, отврати свое ухо от шепота злодеев… Сосредоточься на молитвах за упокой твоих матери и отца.
— Хорошо.
— Помни мои слова даже тогда, когда достигнешь зрелого возраста. Не позволяй вовлечь себя в заговор в целях мести, чтобы снова не попасть в беду. Не забывай также, что я молюсь за спасение твоей души.
— Конечно… не забуду.
— Ты — славное дитя… Вот игра в кости, которую я обещала тебе подарить. Ты доволен?
Арико передала подростку шкатулку, покрытую черным лаком, с узором, выполненным при помощи золотого порошка.
— Какая красивая шкатулка! Можно я ее открою?
Арико улыбнулась:
— Сомневаюсь, чтобы у тебя сейчас было время поиграть. Так, Мунэкиё?
— Боюсь, что времени нет. Поклажа погружена на гужевых лошадей, эту шкатулку лучше поместить вместе с ней. Так она останется в целости и сохранности.
— Так действительно будет лучше. Более важно сейчас, чтобы ты встретился с людьми, которые просили попрощаться с тобой перед отъездом. Они ждут в помещении для слуг.
— Ждут меня?
Молодой человек не мог себе представить себе, что за люди хотели с ним проститься.
…Три фигуры, ожидавшие Ёритомо, повернулись к нему с заплаканными глазами. В одной из них он узнал дядю по матери, Сукэнори, который отказался принять в конфликте чью-либо сторону. Другой фигурой был Мориясу из дома Гэндзи, которого болезнь задержала в отдаленной провинции до подавления мятежа. Наконец, третьей оказалась старая няня Ёритомо, которая смотрела за ним с младенчества. Она стала перед плачущим подростком на колени.
— Мой юный господин, позвольте мне сегодня в последний раз подвязать ваши волосы, — сказала она. Наклонившись к мальчику, няня понизила голос до шепота: — Сейчас вы переживаете грустный момент, но это не последняя наша встреча. Ваша старая няня навестит вас в Идзу.
Затем к мальчику подошли двое других и, пока охранник стоял к нему спиной, сказали скороговоркой:
— Ты спасся чудом. Не позволяй никому постригать себя в монахи.
Пока няня занималась его прической, Ёритомо молчаливо глядел на потолок, делая вид, что не слышит, но показывая родственникам движением бровей, что он понял обращенные к нему советы и согласен их выполнять.
— Время ехать, — объявил старший из конвойных, поднявшись со скамьи и садясь на лошадь. Поманив своих помощников, он предупредил: — Готовьтесь, сейчас двинемся в путь!
Навьюченных лошадей вывели на дорогу, а группа охранников стала отгонять бамбуковыми палками толпы зевак, начавших собираться в этом месте. Конвойные, сопровождавшие Ёритомо, потянулись гуськом через ворота, ведя на поводу коня мальчика. Они покрикивали:
— Время ехать! Поторопитесь, пожалуйста!
Вскоре у ворот появился и узник в сопровождении обитателей дома Арико. Это был не обычный ссыльный, который бывает, как правило, мрачным или плачущим. Перед зрителями предстал живой, пышущий здоровьем молодой человек, легко прыгнувший в седло.
— Прощайте! — выкрикнул Ёритомо, улыбаясь и кланяясь дому Арико.
Среди провожавших были сама Арико и ее сын Ёримори.
— Будь здоров, Ёритомо! Ёритомо, прощай! — кричали они подростку, обладавшему чудодейственной силой привлекать к себе симпатии.
Сейчас, однако, он смотрел не на них, а на фигуру, стоявшую у ворот.
— Прощай, Мунэкиё! — поприветствовал Ёритомо воина с легким поклоном.
Процессия медленно двинулась по дороге, усыпанной лепестками отцветающих деревьев. Вскоре она скрылась из виду.
К тому времени, когда всадники начали подъем на Куритагути, взошло солнце. Крыши домов в столице и окрестностях, протянувшиеся от Северных до Восточных холмов, утопали в цветущих кронах плодовых деревьев. Ёритомо не раз оглядывался на реку Камо. Кто знает, какие мысли бродили у него в голове, когда он вспоминал день сражения на берегу этой реки, в котором участвовал вместе с отцом и братьями?
Молва об отправлении в ссылку знатного узника заставила жителей Оцу высыпать на берег озера Бива. Монахи, бродяги, мужчины, женщины и дети собрались поглазеть на Ёритомо. Когда он наконец появился и приготовился переправляться на другой берег озера, дядя Мориясу, которому было позволено сопровождать Ёритомо, расстался с ним в слезах.
Юноша, однако, не мог понять людей, сочувствовавших ему. «Смотрите, мне совсем чужда печаль, — как бы говорил весь его вид. — Не знаю, как ведут себя другие ссыльные, но для меня это время радости и торжества».
Как только путники сели на корабль, Ёритомо немедленно вытащил из тюка шкатулку госпожи Арико и приготовился играть. Он обратился к старшему охраннику с просьбой составить ему компанию.
Тот сочувственно улыбнулся:
— Должен напомнить вам, что вы ссыльный, а я нахожусь при исполнении обязанностей. Вы должны соблюдать правила поведения ссыльного, иначе вас ждет наказание.
— Играть в эту игру запрещено?
— Напоминаю вам, что это не развлекательная прогулка. Когда вы приедете в Идзу, то останетесь заключенным под усиленной охраной.
От досады Ёритомо нахмурился.
— Спрячь это до тех пор, пока мы не приедем к месту ссылки, — приказал он одному из слуг, отталкивая от себя рассыпанные на столе костяшки.
Охранник сокрушенно покачал головой.
— Этот ребенок, кажется, не понимает своего положения, — сказал он в сторону.
Во время длительного путешествия по дороге Токайдо старший охранник и его помощники получили дополнительные свидетельства того, что юный узник совсем простачок. Ёритомо часто пытался вовлечь их в споры о наилучших ходах в игре в кости, играл на свирели или напевал.
В то самое время, когда Ёритомо ехал в Идзу, были также отправлены в ссылку советник Моронака, глава Полицейского ведомства Корэката и придворный Цунэмунэ. Их заговор с целью смещения Киёмори еще более укрепил того во власти.
Пришла весна, и в столице снова закипела жизнь. Жители города с облегчением дышали воздухом мира и запахом цветущих деревьев. Киёмори против ожидания был погружен в массу дел. Однако он и освободился от ряда беспокойных проблем. Был урегулирован вопрос с Токивой и ее детьми: старшего сына Имаваку отправили в храм, расположенный близ Фусими к югу от столицы, и передали под попечение настоятеля с условием, что мальчика подготовят к вступлению в святой орден. Смотреть за Отовакой было поручено высокопоставленному монаху из храма Тэннодзи. Отоваке тоже прочили будущее священнослужителя. Младшего Усиваку, несмотря на возражения матери, взяли от нее и отправили с кормилицей к настоятелю храма на горе Курама, где по достижении зрелого возраста его также должны были постричь в монахи.
Когда об этом узнали люди, по столице поползли сплетни.
— И чего только не сделает женская красота!
— Не каждому так подфартит. Для этого нужно обаяние Токивы!
— Вот именно. А что было бы, будь она невзрачной?
— Скорее всего, в этом случае ее и детей не пощадили бы.
Прохожий с раздражением заметил:
— До чего же глупая болтовня!
— Сам ты дурак!
— Ты что, не понимаешь? Если бы она была безобразной, ее никогда бы не взяли служить во дворец!
— В этом нет сомнений.
— Господин Ёситомо не потерял бы из-за нее голову, и не было бы у нее троих детей.
— Вы говорите вздор! Почему вы так подозрительны?
— Тогда скажи, что думаешь об этом ты. Неужели ты полагаешь, что Киёмори пощадил троих детей без всякой причины?
— Он так поступил вполне в своем духе. Не забывайте, что он хозяин поместья Рокухара. Зачем ему мелочиться или рисковать без всякой необходимости? Было бы глупо с его стороны волочиться за вдовой с тремя детьми, когда вокруг полно хорошеньких женщин.
— О нет! Такая, как Токива, одна в Киото. Ты, видно, плохо понимаешь, что чувствует мужчина за сорок, победивший всех и вся, когда он смотрит на свою прекрасную пленницу.
Такова была основная тема пересудов в столице — разговоров простонародья, придворных и их дам, даже богословов при храмах и монахинь в монастырском уединении. Да и в Рокухаре шептались о том, в каких отношениях находился Киёмори с Токивой.
Некоторые пристройки к особняку Киёмори состояли исключительно из огороженных садов.
— Красный Нос, какой прекрасный вид! Эта клумба из роз мне особенно нравится.
— Я на это рассчитывал. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь сад на берегу этой реки может сравниться с вашим.
— И ты чрезвычайно горд, а, Бамбоку? — подтрунивал Киёмори.
— Только потому, что планировка и разбивка сада производились мною.
Киёмори рассмеялся:
— Ладно, Нос, теперь настал твой день просить вознаграждение.
— Если бы сад вам не понравился, то каким черным мог бы стать для меня этот день!
— Ох, Нос, твое хвастовство помогает мне забыть свои неприятности.
Киёмори принимал купца в одной из комнат с окном во дворик, усаженный розами, который потому и назывался «розовым» двориком.
Бамбоку обладает сверхъестественным чутьем в предупреждении желаний сановников, думал Киёмори. Предприимчивый парень. Сначала он утомлял Киёмори, но Токико была очень высокого мнения о его способностях и убедила своего мужа не пренебрегать им. В конце концов Киёмори стал ценить Бамбоку выше, чем сама Токико. Красный Нос все больше забавлял хозяина Рокухары своим шутовством, характером, замешанном на хитрости и проницательности, которых недоставало самому Киёмори. Эти свойства характера Бамбоку продемонстрировал в избытке во время деликатных переговоров между главой дома Хэйкэ и частью заговорщиков во дворце.
Бамбоку — занятный парень, решил Киёмори и стал вызывать его под разными предлогами к себе. Когда военачальник находился в дурном настроении или нуждался в компании, чтобы избавиться от скуки, он посылал гонцов за Носом, как большинство людей посылает за душистыми букетами цветов, повышающих тонус. Это был как раз такой случай. Бамбоку явился навеселе, и краснота его носа распространилась на все лицо.
— У вас неприятности? В самом деле? И вы хотите их забыть?
— Что ты там лопочешь?
— Господин, мне трудно поверить, что у вас бывают неприятности.
— Болван! Разве я не человек?
— Позвольте, разве не вы говорили мне, что являетесь дитем Неба и Земли?
— Это всего лишь образное выражение.
— Я действительно был глуп, полагая, что у вас нет неприятностей. Теперь я понимаю, что вас беспокоит.
— Ты понимаешь?
— Все очень естественно. Ведь сейчас весна. Разве это не достаточная причина для беспокойства, господин?
— В чем-то ты прав, — ответил Киёмори, криво улыбаясь.
— По правде говоря, господин, я в вас разочарован. Я ошибался в отношении вас.
— В отношении чего?
— Вам недостает смелости, — шутливо продолжал Нос. — Что за спектакль, в самом деле! Откуда такая меланхолия? Не могу поверить, что это вы — герой из героев! Не могу поверить, что этот герой — мужчина! Считаете ли вы себя мужчиной, вы — бесхребетное создание?
Под влиянием сакэ Бамбоку нередко позволял себе такие вольности. Только Нос мог говорить с Киёмори в подобном тоне. Его насмешки забавляли военачальника, который все больше и больше доверял купцу.
Нос первым догадался о причине частых визитов Киёмори к Токиве, ставшей теперь известной всем, и вскоре стал сопровождать в таких визитах военачальника, когда тот этого желал. Мимо Носа не проходили и досужие разговоры, которые он старательно передавал господину. «Бедная Токива! Она отдалась хозяину Рокухары ради своих детей! Он безумно влюблен в нее. Как она, должно быть, мучается в объятиях этого распутника!..» Такая шла молва, к которой каждый присочинял собственные вымыслы. Однако Нос проводил различие между тем, что думали люди, и действительностью. В молве была всего лишь частица правды, в остальном же — просто домыслы.