Монахи-воины со Святой горы 21 страница
— Ваш загородный дом — а где он?
— Место сейчас выбирается. Господин Кихидзи, только скажите, где вы хотите, чтобы он находился, и дом там будет стоять.
— Меня прельщает ваше предложение. Подберите какое-нибудь местечко с красивым видом.
— Все будет сделано. А вы привезете с собой еще немного золота, а? Я не очень доволен торговлей в таких ничтожных масштабах. У меня в планах торговля с Китаем, а того, что вы привезли, едва хватит, чтобы выполнить только заказы моих клиентов в столице на золотые и лакированные изделия.
Кихидзи засмеялся:
— Господин Нос, вы прилично выпили и хвастаетесь.
— Нет, я не лгу.
— Я не говорю, что вы лжете, но, должно быть, преувеличиваете. Ведь столько золота, сколько я привожу сюда, в Японии больше взять негде. А кроме того, Киото — не единственное место, где умеют жить и делать деньги. Разок побывайте у нас, на северо-востоке, и сами в этом убедитесь.
Нос разразился смехом:
— Хвалитесь своей провинцией? Я подумаю о том, чтобы навестить вас в Митиноку.
— Я сам вам там все покажу.
— Господин Кихидзи, я не убежден в том, что вы всего лишь торговец.
— Гм, что же вас побуждает так говорить?
— Я же вижу! Вы — воин! Вы — приближенный Хидэхиры, и у вас есть какой-то титул. Вам не надо от меня прятаться. Бамбоку с Пятой улицы, я вас уверяю, широко мыслящий человек. Вы это поймете даже после не очень долгого знакомства со мной.
Кихидзи криво улыбнулся Носу.
— Гм, может быть, и так, — ответил он и больше ничего не добавил, потому что, в отличие от болтливого Носа, Кихидзи был сдержанным, молчаливым северянином.
Они выпили еще немного, после чего Кихидзи решил все же как-то отреагировать на домыслы Бамбоку:
— Я считаю, что в наше время звание воина почетно… Как вы знаете, господин Нос, я проезжаю на лошадях огромные расстояния, возя с собой несказанное богатство. В душе я могу быть торговцем, но требуется мужество воина для того, чтобы путешествовать так, как я, — особенно в нынешние опасные времена.
— Совершенно верно, совершенно верно. Все правильно. Я сейчас просто шутил. Кстати, непонятно, что случилось с моим другом. Сейчас он уже должен быть здесь.
— Кто это?
— Он когда-то был секретарем при дворе. Это Токитада — шурин Киёмори. Я хотел, чтобы он встретился с вами.
— Да, да, вы как-то раньше упоминали об этом, и я сам горю нетерпением познакомиться с ним.
Посыльный наконец вернулся и сообщил, что Токитады нет дома и в тот вечер его не ждут.
Красный Нос и его гость в конце концов изрядно напились. Очухавшись лишь на рассвете, они отправились по домам.
Спустя несколько дней Токитада остановил свою карету перед лавками Красного Носа на Пятой улице.
— Бамбоку, Бамбоку!.. Бамбоку там? — крикнул он, не выходя из кареты.
Несколько служащих услышали Токитаду, но не обратили на него никакого внимания.
— Бамбоку? Кто такой Бамбоку, господин? — спросил наконец один из них, подходя к карете.
— Красный Нос.
— А, хозяин!
Красный Нос поспешно вышел со склада.
— А, это вы, господин! Проходите в дом, — приветствовал он Токитаду.
— Нет, я сейчас еду к достопочтенному Ёримори. Мне некогда выходить, поэтому я поговорю с вами здесь.
— Что я могу сделать для вас, господин?
— Для меня ничего, но есть послание из Рокухары. Я не знаю, чего там хотят, но вы должны прийти в «розовый» двор примерно к заходу солнца, когда зажгут светильники.
— Гм… — призадумался Нос. — Он чем-то недоволен?
— Мне не показалось, что он был не в настроении, поэтому вам не стоит волноваться… Кстати, Бамбоку, вы, кажется, озабочены, но он же — глина в ваших руках, не так ли?
— Я никогда не говорил этого о моем господине! Его ужасный характер и все такое… Но глина — никогда!
Токитада захохотал так, что затряслась карета.
— Бамбоку, я просто хотел посмотреть, как вы это воспримете. Вы представляете собой чрезвычайно комическое зрелище, когда пыхтите и протестуете до тех пор, пока ваш нос не становится еще краснее!
— Ну и что же, вы проделали весь этот путь сюда, чтобы потешаться надо мной?
— Послушайте, Бамбоку, не воспринимайте это так серьезно. Одного вида вашего носа достаточно для того, чтобы развеселить любого. Что ваша жена говорит во сне вашему носу?
— Боюсь, господин, что вы выпили несколько больше обычного.
— Ну ведь наступил Новый год — и никаких войн! Самый лучший Новый год за многие годы… Да, извините, что меня не было, когда приходил ваш посыльный. Кто этот человек, с которым вы хотели, чтобы я встретился?
— Вы, должно быть, слышали о нем — Кихидзи, торговец золотом с северо-востока.
— Да, я о нем слышал.
— Я подозреваю, что он занимается здесь не только торговыми делами. Очень возможно, Хидэхира посылает его сюда, чтобы вынюхать кое-какие вещи, и я подумал, что стоит затратить немного времени, чтобы вам самому посмотреть на этого человека.
— Ага! Этот Кихидзи еще долго будет оставаться в столице?
— Он говорит, что уезжает на северо-восток завтра утром. Я думал проводить его.
— Хорошо, я тоже подойду… Но я буду переодет, запомните.
С этими словами Токитада задернул занавески кареты.
На следующее утро Красный Нос провожал Кихидзи до самых городских ворот, где собралась большая толпа мужчин и женщин, чтобы попрощаться с ним.
— Я скоро вернусь, через два-три года, — приветливо говорил со своего коня Кихидзи, находя вежливое слово и кланяясь каждому из своих доброжелателей. — Вы сделаете для меня расставание более тяжелым, если пойдете дальше, поэтому давайте я попрощаюсь с вами здесь.
Кихидзи, уезжая, стал подниматься по склону холма, и толпа постепенно разошлась. Слуги, конюхи, вьючные лошади ждали торговца на некотором расстоянии. Вдруг Кихидзи услышал, как кто-то у подножия холма крикнул, чтобы он остановился. Наконец этот человек догнал торговца на гребне холма. Он тяжело дышал и не мог произнести ни слова.
Кихидзи обернулся.
— Это вы звали меня? — пренебрежительно спросил он, глядя на человека небольшого роста, который, подобно нищему, распростерся на его пути. — Я не знаю, кто вы такой. Никогда вас раньше не видел. Зачем вы загородили мне дорогу?
— Да, да, вы должны простить меня за то, что я вас задерживаю… Я… Я — Асатори, ничтожество из трущоб на Улице торговцев волами.
— Вы, должно быть, принимаете меня за кого-то другого. Как вы сказали, кто вы?
— Я живу на Улице торговцев волами — в трущобах. Там есть колесный мастер по имени Рёдзэн… И сегодня утром я слышал, как он и его жена громко плакали. Я пошел посмотреть, что случилось, и узнал, что торговец женщинами и детьми, которого называют Змием, увез их единственную дочь Асуку… Они находились в полном отчаянии.
Кихидзи повернулся в седле. Кажется, началась какая-то суета в его караване, в котором удерживали пронзительно кричавшую девочку.
— Асатори, спасите меня! Асатори!
— Это ты, Асука? Подожди… Все в порядке. Я тебя не брошу!
Асатори поднялся на ноги, помахал в ответ рукой и припал к седлу Кихидзи, умоляя его вернуть девочку.
— Хватит заниматься ерундой, ты, кукловод! — прошипел Змий, протолкнувшись сквозь группу сопровождающих и схватив Асатори за воротник. — Что ты имеешь в виду, заявляя, будто я увез ее силой? Ты, кажется, не знаешь, что ее отец давно болен и что я все время одалживал ему деньги. Он и его жена просили меня что-нибудь сделать для этой девочки, поскольку не могут ее больше кормить. Поэтому я упросил господина Кихидзи взять Асуку с собой… Чего ты вмешиваешься?
У Асатори не было сил, чтобы оказать сопротивление жилистым рукам Змия, который так злобно и мощно пихнул его маленькое тело, что бывший смотритель упал, беспомощно взболтнув ногами в воздухе.
— Я тебе отплачу, — прохрипел он, поднимаясь. — Я тебе как-нибудь отплачу.
— Убирайся домой! Чего ты добиваешься, скуля здесь и задерживая отъезд господина Кихидзи? — кричал Змий, угрожая вновь сбить свою жертву с ног.
Встревоженный торговец заерзал в седле.
— Хватит, Змий.
— Но, хозяин, иначе от него не отделаешься.
— Нет, Змий, отпусти ребенка. Мы не хотим никому причинять вреда. Я ведь тебе говорил, что ты не должен принуждать ее, так?
— Деньги, которые я одолжил ее больному отцу, невелики, но родители даже не могут прокормить ребенка, поэтому я хотел им помочь.
— Отпусти ее. Я не хочу быть жестоким.
Асатори опять распластался перед Кихидзи, потом поманил Асуку, которая подбежала и, рыдая, бросилась ему на грудь.
— Не плачь, — успокаивал девочку Асатори, вытирая слезы с ее запачканного лица. — Теперь не плачь, Асука. Не надо бояться. Пошли домой.
Она подняла на него глаза и робко улыбнулась. Кихидзи и его караван тронулись в путь.
Держась за руки, мужчина и девочка пошли вниз по холму. Не успели они скрыться из виду, как два всадника выскочили из леса на верхушку холма и поскакали вниз к столице.
— Бамбоку, это был тот человек? — крикнул Токитада.
— Да…
— Тот самый Кихидзи, о котором вы говорили?
— Да. Что вы о нем думаете?
— Ничего плохого, насколько я мог видеть. Этот торговец поприличнее, чем вы, а?
— Чем я?.. Очень проницательно с вашей стороны, господин! — засмеялся Бамбоку.
— По крайней мере, более добросердечен, чем вы, Нос. Я не понимаю, почему Кихидзи позволил этому мошеннику купить девочку, но, по крайней мере, он проявил милосердие, отпустив ее.
— И вы думаете, что я бы этого не сделал, да?
Токитада засмеялся, но не ответил. «Асука, Асука. Красивое имя и красивая девочка, — подумал он про себя. — Неудивительно, что Змий положил на нее глаз… Диву даешься, как такие цветки вырастают из грязи в трущобах».
Глава 38.
Мечты мужские и женские
На следующее утро Токитада встал рано. Карета и внушительный эскорт воинов и конюхов ждали его у дверей, когда он появился в своих придворных регалиях. Вскоре карета подъехала к воротам поместья Рокухара. Токитада отправил послание, оповещая о своем прибытии и спрашивая, готова ли хозяйка.
Возле дома стоял элегантный дамский экипаж; с его занавесок свисали пурпурные кисточки; на красочном лакированном корпусе и на крыше не было ни пылинки; ослепительно блестела золотая и серебряная отделка с нитевидно выгравированными неземными птицами и бабочками. Однако еще более ослепительными, чем сам экипаж, были две фигуры, которые приблизились к портику по открытой галерее в окружении порхающей стайки служанок.
— Боюсь, я заставила тебя ждать, Токитада, — сказала Токико, которую сопровождала ее семилетняя дочь.
— О, Токико, я едва узнал тебя в роскошном наряде!
— Не так уж часто я наношу визиты… Кроме того, сейчас весна.
— Ты действительно выглядишь великолепно! Я уверен, никто не может возразить против того, что ты одета с большим вкусом. Могу ли я предположить, что подействовал мой совет?
— Ну перестань же меня дразнить. На нас смотрят слуги и едва удерживаются от смеха.
— Пусть смеются. Не понимаю, почему вы, женщины, боитесь смеха. Серьезные дамы вроде госпожи Арико — это для меня слишком. Мы не можем допустить, чтобы вы на нее походили… Не так ли, Токуко? — сказал Токитада и потрепал блестящие волосы своей племянницы. — Принцесса, поедем покатаемся с тобой в моей карете, и я буду рассказывать тебе разные истории.
Когда Токитада нагнулся, чтобы взять племянницу на руки, ребенок спрятался за подол матери. Стоявшие рядом служанки громко засмеялись. Токико подняла дочь и села в свой экипаж.
Карета Токитады последовала за экипажем Токико и катилась по обрамленной деревьями улице в Рокухаре в сопровождении свиты. Токико редко выезжала из Рокухары, а когда она это делала, ее всегда сопровождал тщательно подобранный эскорт воинов. Уже на протяжении многих лет Токико занималась девятью своими детьми. Супруг ее находился в расцвете лет, а самой хозяйке Рокухары было сорок с небольшим. И, имея такого веселого волокиту-мужа, Токико начала понимать, что она не должна слишком быстро стареть. Год назад история Киёмори с Токивой преподала ей горький урок и причинила много сердечной боли. В то время она часто молилась, чтобы муж не добился больших успехов с той женщиной и чтобы не произошло еще одной такой же истории…
Под покачивание экипажа Токико охватили горькие мысли: сорок лет — ее уверенность в своем физическом очаровании идет на убыль. Для мужчины же это был прекрасный возраст для свершений, для достижения великих целей. Пришло время, когда она должна справляться с неподатливым взрослым ребенком…
Экипаж Токико, подпрыгнув, остановился, и она увидела, что карета Токитады подъехала и встала рядом.
— Токико, подними занавески и посмотри вокруг.
— Где мы сейчас?
— Западная часть Восьмой улицы — на противоположной стороне реки от Рокухары. Вон там — селения Симабара, Мибу. Там — реки Камия и Омура… Дальше к югу можно увидеть реку Ёдо. Великолепный вид, не правда ли?
— Зачем ты привез нас в это место, которое нам совсем не по пути? Разве мы не едем в противоположном направлении от дворца?
— Нет, оно нам не совсем не по пути… Посмотри, Токико, только посмотри сама — вон там работают тысячи людей!
— Что они делают?
— Они строят новые дороги. Видишь тех людей, которые копают, носят землю? Слышишь слабые звуки в отдалении? Это работают каменщики, плотники и прочие мастера. Через шесть месяцев ты не узнаешь это место.
— И что же они здесь строят?
— Особняки и дворцы. Очень скоро здесь вырастет городок — фактически город в городе, великий центр дома Хэйкэ!
— А Рокухара чем не подходит?
— Рокухара стала слишком тесна. Я уверен, Киёмори думает о будущем, и даже нельзя сказать, что может сделать человек с его талантами. Несомненно, он рожден для того, чтобы быть великим, а ты — его жена. Не забывай о своем положении, Токико.
— Токитада, ты действительно считаешь, что это сделает меня счастливой?
— Ты — женщина, и надо полагать, что у тебя есть все основания поздравить себя с тем, что имеешь такого мужа.
— Чепуха, Токитада, Рокухара меня вполне устраивает. Все это будет означать намного больше беспокойства. Мне хотелось бы, чтобы ты отговорил его от задуманного плана.
К удивлению Токитады, Токико нервно опустила занавески своего экипажа. Он привез ее сюда, будучи уверенным, что это доставит ей удовольствие, и Токитада начал задумываться, не привнес ли он еще одну тему в семейные разногласия.
Токитада глубоко вздохнул: «Эти женщины, не могу их понять. Более цепкие, чем мужчины, более упорные, и тем не менее им, по-видимому, не нравятся дела государственного масштаба».
Вдоль канала по Восьмой улице оба экипажа вскоре приблизились к дворцу, где проживал экс-император.
Младшая сестра Токико Сигэко только в прошлом году родила отрешенному от престола Го-Сиракаве третьего сына, принца Норибито, и несколько раз просила хозяйку Рокухары приехать и посмотреть на младенца. Однако этикет не позволял Токико выполнить пожелания сестры до тех пор, пока сам прежний император не послал ей приглашение.
«Как скучно!» — вздохнул Токитада, пока ждал. Он приехал с сестрой только в качестве официального сопровождающего лица и не был допущен во внутренние апартаменты, из которых до него доносились голоса и смех. Капризные крики внезапно вызвали у Токитады осознание того, что он сам — дядя маленького принца. Это была поразительная мысль. Никто не мог бы никогда предвидеть такого… Что бы сказал, если бы был жив, его отец, обедневший вельможа? Мысли Токитады вернулись к собственному детству. Их семья была настолько бедна, что он ходил на петушиные бои, пытаясь заработать хоть какие-то гроши… Его мысли перенеслись в будущее: власть, слава, великолепие, превосходящие дом Фудзивара! Смех сестер вновь прервал его мечтания. Как же различны были такие понятия, как счастье и радость, у него и у них.
Экс-император сам уговорил Токико остаться на ужин, и Токитада вскоре к ним присоединился. Го-Сиракава привлек к себе дочку Токико, приласкал ее, при этом заметив:
— Говорят, дочери похожи на отцов, а сыновья много берут от матери, и малышка Токуко, кажется, напоминает Киёмори.
Радость Токико была непомерна, когда экс-император ласкал Токуко, время от времени приговаривая: «Хорошенькая малышка, какой хорошенький ребенок!..» Ничто, думала она, не может сравниться с радостью от этих добрых слов.
— Токико, сколько у вас детей? — спросил он.
Токико со смехом ответила:
— Так много, что я едва могу их сосчитать.
— Больше сыновей, чем дочерей?
— Больше сыновей.
— А эта малышка которая по счету?
— Наша третья дочка.
— Так много детей, что вы точно не помните! В таком случае вы, безусловно, не будете возражать, если эта девочка будет жить у ее тети, не правда ли? — сказал, улыбаясь, экс-император. — Как тебе это нравится, малышка?
Ребенок был готов заплакать. Оттолкнув руки Го-Сиракавы, девочка подбежала к матери.
— Видите, ваше величество, она еще совсем маленькая.
— Да, это так, но Токуко должна почаще навещать свою тетушку, чтобы лучше познакомиться. И после этого остаться здесь!
Потом Го-Сиракава обратил свое внимание на Токико, вежливо расспрашивая ее о ней самой, о домашнем хозяйстве и жизни в Рокухаре. Он говорил о Киёмори — его сильных и слабых сторонах, одобрительно отозвался о деятельности мужа. Токико была настолько очарована экс-императором, что невольно начала говорить с ним совершенно доверительно. Своими сочувствующими словами он добился от нее признаний о некоторых обидах, которые у нее были на супруга, и, не осуждая Киёмори, выбрал как раз такие тактичные ответы, которые больше всего ей понравились, сказав:
— Да, женщине нелегко быть замужем за таким одаренным человеком… С другой стороны, вы были бы в высшей степени несчастны с бесхарактерным мужем.
— Нет, я уверена, что обычный скучный парень, даже если он бедный, который проводит время дома и уделяет какое-то внимание жене, нравился бы мне больше.
— Да, Киёмори — личность неугомонная, он вечно движим своими мечтами.
— Да, это так, — согласилась Токико.
— Вы могли бы посоветовать ему стать более религиозным. Недостаток Киёмори — его привычка умалять убеждения людей, этакое бесшабашное стремление ничего не бояться.
Чем больше он говорил о чертах характера мужа, тем больше Токико восхищалась экс-императором. К тому моменту, когда она собралась уходить, Го-Сиракава уже кое-что узнал о вкусах Токико и подарил ей отрез редкой и красивой ткани и попросил приезжать еще.
В тот же самый вечер Бамбоку прибыл в «розовый» дворик и увидел там Киёмори с Митиёси, предводителем пиратов, который год назад поселился в Рокухаре в качестве слуги главы дома Хэйкэ.
— Все закончено, мой господин, — сказал Митиёси, разворачивая большую морскую карту и разложив ее перед Киёмори. Некоторые элементы — береговая линия и порты Китая — оказались чисто предположительными; были помечены также различные маршруты через Внутреннее море.
Киёмори нетерпеливо склонился над картой:
— Бамбоку, подойди ближе и посмотри. Митиёси, с каким портом в Китае ты торговал?
— Был не один порт. Все зависело от ветра и волны.
— А как насчет Внутреннего моря?
— Я никогда в нем не был, потому что там нет хороших гаваней.
Киёмори указал на четыре или пять пунктов на карте:
— А как насчет этих?
— Они едва подходят по размерам для рыбацких лодок и небольших судов, чтобы бросить там якорь.
— А если подальше?
— Течения за пределами гаваней переменчивы. Если бы корабли могли войти в залив Кумано, там среди островов нашлись бы хорошие естественные гавани. Но в любом случае большие парусные суда китайцев не смогли бы зайти и туда.
— Жаль, — вздохнул Киёмори, поднимая глаза. — Пятьсот лет назад, когда наши посланцы ездили ко двору императоров династии Тан, богатства из Китая текли к нам нескончаемым потоком. То были славные дни!
— Лучше, чем сейчас?
— Конечно. Вам, должно быть, покажутся странными мои слова, но я убежден в том, что наша страна была более процветающей пятьсот лет назад, культура — более яркой, религиозные наставники являли большую мудрость и усердие, люди меньше воевали. Удивительно, что мы не добились никакого прогресса. На протяжении пятисот лет у нас был застой.
— В чем причина этого, как вы полагаете?
— Мы позволили себе барахтаться в трясине. Так было на протяжении веков, с тех пор, как двор перестал направлять послов к китайскому двору. Как ты думаешь, Красный Нос? — Киёмори засмеялся и быстро поправил себя: — Я имею в виду, Бамбоку. Ну, смотритель реки Камо — ты уже чересчур доволен своим титулом. Тебе, кстати, предстоит управлять одним из пяти портов на Внутреннем море, и, знаешь, мы будем отправлять в Китай один корабль за другим.
— Да, я поставлю на это все мое состояние.
— Как вы думаете, который из портов будет первым? — спросил Киёмори.
— Как насчет порта Кандзаки в устье реки?
— Не годится из-за песчаных отмелей, — уверенно ответил хозяин Рокухары.
— Муро?
— Слишком узок.
— Ну тогда какой же?
— Овада. Я много раз плавал мимо него мальчишкой. Там вдоль берега были владения моего отца. Там и мои собственные, и я всегда на корабле прохожу Оваду… И каждый раз, когда мы пытаемся высадиться на берег, нам доставляют много бед сильные ветры и плохая гавань Овады. Еще мальчишкой я задавался вопросом, что можно там сделать с гаванью.
Бамбоку с удивлением уставился на Киёмори:
— Э, вы сказали, что такие мысли появились у вас тогда, когда вы были мальчиком?
— Гм… Точнее, в ту пору, когда мне исполнилось лет этак двадцать. — Киёмори говорил с Красным Носом необычно серьезно. — Ты подумай только, Бамбоку, лишь сейчас я могу дать тебе придворный титул — это что-то такое, о чем я не смел и помыслить всего лишь несколько лет назад. А кто такой был Киёмори в молодости? Воином, которого презирали аристократы! Сторожевым псом и несчастным отпрыском дома Хэйкэ… Как мог я знать тогда, что готовит мне будущее? Я был молод, меня притесняли, валили с ног, хотя я был полон решимости жить.
— Да, я помню те дни.
— Да, ты должен помнить, Бамбоку. Когда-то ты тоже был при дворе никем. И не имелось никаких шансов на исполнение юношеских надежд — если только взбунтоваться или стать разбойником… Именно поэтому, когда проплывал с отцом мимо Овады, я мечтал о том дне, когда отрежу ломтик от прилегающего к морю холма, увижу целый флот, стоящий на якоре в этой гавани, и порт — громадный торговый центр, в который будут заходить все корабли из Китая. Вот о чем я мечтал, когда смотрел с моря.
Красный Нос, который внимательно слушал, сказал:
— Думаю, что я ошибался. Я полагал, что это — дикий план, который пришел вам в голову только недавно.
— Нет, я вынашиваю эту идею уже больше двадцати лет. Мечтай, пока ты еще не стар, Бамбоку. Мои мечты, как ты видишь, начинают принимать очертания. Это счастье, невыносимое для меня счастье…
Киёмори редко предавался таким пространным рассуждениям; но сейчас он был попросту опьянен своими планами. Бамбоку, который помнил Киёмори, каким он был год назад, во время его увлечения Токивой, с трудом мог поверить, что это — тот же самый человек. Наконец Киёмори свернул карту, а слуги начали подавать сакэ и подносы с едой. Вскоре к трапезе присоединились другие домочадцы.
Киёмори осушал чашу за чашей, наблюдая сквозь розовую дымку за танцовщицами; биение бубнов звучало для него как волнение моря.
Тем временем к воротам бесшумно подкатил экипаж, и из него вышла Токико, державшая на руках дочку, которая крепко спала.
Оставив танцовщиц и сотрапезников, Киёмори прошел вдоль по галерее в комнату супруги. Муж пребывает в необычно добродушном настроении, и не только потому, что выпил, заметила Токико. Более оживленная, чем обычно, она была готова во всех подробностях рассказывать о событиях этого дня.
Киёмори задал свой первый вопрос:
— Ну, как юный принц?
— Он быстро растет и очень похож на отца.
— М-м… Как ты нашла Сигэко?
— Ее высочество тоже вполне здорова, — поправила мужа Токико, одарив Киёмори обезоруживающей улыбкой.
— Ты долго разговаривала с его величеством? О чем вы говорили? — спросил Киёмори.
— Да, он был чрезвычайно любезен, и я чувствую, что мне была оказана большая честь — его величество весьма заботливо расспрашивал о нашей семье.
Пока Токико делилась воспоминаниями, Киёмори изучал выражение ее лица. Он понимал, что отрешенный император изо всех сил старался склонить на свою сторону Киёмори и всех Хэйкэ и добиться военной поддержки. Токико, однако, бесконечно болтала об очаровании прежнего императора, его мягкости и доброте.
В конце концов Киёмори стал подавлять зевоту.
— Я рад, что тебе доставил удовольствие этот день, тебе полезно выходить в свет. Завтра при дворе состоится совет, и мне надо будет рано уезжать, — сказал он и поднялся, чтобы уйти.
— О, останьтесь, поговорим немного еще, — попросила Токико.
— Ты хочешь рассказать мне что-то интересное?
— Да, по пути домой я дремала в экипаже, и мне приснился очень странный сон.
— Сон?
— Может быть, это был и не сон…
— Какая ерунда!
— Сон или нет, но это было крайне необычно. Это произошло, как раз когда мы подъезжали к мосту Годзё. Токуко спала у меня на коленях, и, глядя на нее, я, должно быть, тоже заснула, потому что внезапно мне показалось, что экипаж катится сквозь облака. Совсем не было слышно стука колес, но зато я слышала удары волн… Я взглянула и увидела вокруг море, над которым я будто бы летела. Я удивилась, куда меня везут, вскрикнула во сне, и что же ты думаешь? Вместо волов я увидела пару лис, бежавших впереди экипажа! А потом перед моими глазами выросли очертания острова, красивого, как райские вершины; огромная радуга перекрыла небо, и рядом со мной прозвучал голос. «Ицукусима, Ицукусима», — произнес он. Потом лисы исчезли, а меня разбудил шум колес и звуки кото.
— Ты проснулась?
— И даже когда я совсем проснулась, то все еще слышала музыку и голос в облаках, который говорил: «Ицукусима». Я слышу его даже сейчас! Совсем такой же, каким он был, когда я ехала домой в экипаже.
— Ты можешь объяснить этот сон?
— Помнишь то время — тебе, я думаю, было тогда тридцать лет, — когда для твоих доспехов понадобились лисьи шкуры и ты отправился на охоту. Это было через год после истории со Священным ковчегом, когда тебя отлучили от двора.
— О да, я помню это.
— Помнишь, как ты пожалел трех лис, не захотел в них стрелять и вернулся домой с пустыми руками?
— Как хорошо ты все это запомнила!
— И я думаю, что мой сон — знак того, что те лисы, которых ты пощадил, наблюдают за нашим домом. Не кажется ли тебе, что они хотят напомнить нам, что мы должны засвидетельствовать почтение богу дома Хэйкэ в Ицукусиме?
— Наш домовый бог помещен в святыню в Ицукусиме?
— Так говорит твоя мачеха. Твой дед и отец, у которых там были поместья, за свою жизнь несколько раз ездили в Ицукусиму поклониться.
— Да, ты совершенно права. Так было.
— Несмотря на две войны, у нас не произошло несчастий, о которых стоило бы говорить, — на самом деле все не только шло хорошо, но Сигэко стала даже женой его величества, и я не верю в то, что это чистая случайность. Мне хотелось бы, чтобы ты проявил почтение к богам и так же, как твой отец, время от времени совершал паломничества к нашей домовой святыне.
— Гм… Ты имеешь в виду Ицукусиму?
— Да, Ицукусиму.
— Я постараюсь туда съездить в этом году.
Киёмори, который обычно свирепел, как только мачеха начинала корить его за то, что он не набожен, удивил Токико тем, что быстро уступил.
— Ты действительно так настроен? — скептически спросила супруга.
Киёмори не мог не рассмеяться, глядя на выражение лица Токико. Он видел ее насквозь, но иногда ему хотелось поиграть в бестолкового мужа, соглашаясь на все, что говорит жена. Да, он поверил ее рассказу об удивительном сне; он сделает все, что бы ни пожелал экс-император; он станет лояльным к его величеству и хорошим мужем. Все будет так, как она сказала.
— Нет, я не буду смеяться над религиозными убеждениями и обещаю непременно совершить паломничество в Ицукусиму в этом году. Я обещаю — нет, я в этом клянусь.
Глава 39.
Лекарь Асатори
Асатори вышел из дома Момокавы и быстро спустился с холма. Прошел год с тех пор, как он принес письмо Монгаку лекарю Момокаве и был принят учеником. У этого лекаря занимались еще несколько человек, но усердие и опыт, который приобрел Асатори, ухаживая за многочисленными больными, которые жили в трущобах, помогли ему преуспеть лучше других в изучении анатомии, физиологии, лечебных трав и других основ китайской медицины. Если бы Асатори стал придворным музыкантом, это занятие принесло бы ему честь и благополучие, но в жизни, которую он избрал, жизни в нищете среди бедняков, он нашел удовлетворение, которого не знал бы при дворе.
По всей столице опять цвели павловнии, а Асатори, глядя на них, вздыхал. С момента, когда павловнии сбрасывали свои пурпурные цветы, и до осени в кварталах бедняков бушевали эпидемии. В какие-то годы они свирепствовали больше, в какие-то — меньше. Он только что читал об ужасной дизентерии, от которой пока не найдено никаких средств лечения, хотя ее страшные последствия были слишком хорошо известны. Она одинаково косила и богатых и бедных, и страдающие от нее могли лишь умирать, пока мор не прекратится. В прошлом году до наступления первых морозов в столице как раз от такой болезни умерли тысячи людей. Асатори молился, чтобы нынешним летом этого не произошло опять, ведь жизни трети обитателей Улицы торговцев волами были унесены последней эпидемией.