АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ БАЗДЫРЁВ 1 страница
ИЛЬКА ПРИЕХАЛ В КРУТОЯР
1. ВЕРОЛОМНЫЙ ЧЕЛОВЕК
- Вот он, наш Крутояр! — весело, с гордостью в голосе объявил возница Федя.
Сани поднялись из продолговатой, как большое корыто, лощины, и впереди показалась зубчатая, словно перевернутая кверху зубьями пила, темная кромка бора, а затем неожиданно, точно из-под снега, выросла деревенская улица. Низенькие домики, укрывшиеся за сугробами, издали казались большими скворечниками, которые кто-то сделал, но забыл повесить на деревья.
- Теперь, можно считать, приехали, — продолжал Федя. -Тут пустяк осталось...
Илька даже не оглянулся. Он не хотел больше иметь никаких дел с этим человеком.
На станции Федя показался симпатичным парнем. Встретил около вагона, помогал грузить багаж, завязывал на возу мешки и узлы веревками и между делом частил скороговоркой:
- Алексеи Петрович мне наказал: смотри, говорит, Федя, на тебя надеюсь. Как получишь телеграмму, запрягай лошадей и крой на станцию. И мне дай знать. Можешь хоть в райком звонить, хоть на квартиру...
Из его разговоров выходило, будто у дяди Алеши не было и нет в Крутояре более верного друга, чем он, Федя. Илька, наблюдая, с каким проворством приехавший за ними парень снует около саней, как легко подбрасывает мешки с книгами и чемоданы, откровенно залюбовался им. Как теперь понял, просто развесил уши, за что и поплатился вскоре.
На станции Ильку посадили на первую подводу, укутали, как куклу: поверх пальто заставили надеть старый отцов полушубок, ноги замотали одеялом. Сани катились, мерно покачиваясь. Полозья с хрустом резали тонкую корочку льда и резко повизгивали, словно жаловались на что-то.
Утро выдалось морозное. Белесое холодное солнце поднялось над заснеженным полем, но нисколько не грело. Колючие, жесткие мурашки забрались в валенки, поползли по ногам, потом по спине. Илька сжимался в комочек, старался не двигаться, чтобы не касаться ледяных валенок и настывшей одежды.
Отец с матерью находились на двух последних санях. Туда же ушел и Федя. По морозу хорошо слышно было, как они переговаривались. Они, конечно, не предполагали, что Илька уже отбивает зубами дробь.
Но вот послышались шаги. Федя обежал вокруг саней, проверил, не развязались ли веревки, поправил сбрую на лошади и уже потом вспомнил о пассажире.
- Ну как? — отвернув заиндевевший край ворота от Илькиного лица, опросил он. — Живой?
— Живой, — с трудом пошевелил Илька губами.
— А ну скажи «тпру»! — потребовал Федя.
Илька не понял, зачем это нужно, но подчинился. Однако у него вышло не «тпру», а «т-у-у». Губы не слушались.
— Э-э, парень, так не годится! — сказал Федя и начал освобождать Ильку от накрученной на него одежды. — Так я вместо инженерского сынка сосульку привезу в Крутояр.
Увидев, наверное, что Федя возится с Илькой, к саням подошли отец с матерью.
— Чего ж ты молчал, дурачок? — заглядывала Ильке в лицо мать. — Надо было сказать, что мерзнешь.
— Ничего, ничего, — бодро заверил ее Федя. — Сейчас все пройдет. Только вы, Дарья Петровна, садитесь теперь на первые сани и погоняйте ладом. Дорога тут одна — не заблудитесь. Вы, Степан Ильич, занимайте вторую подводу. Ну, а мы с молодым человеком последними поедем, погреемся.
Он обнял Ильку за плечи и отвел в сторону, пропуская одну за другой подводы. Когда мимо проехали последние, третьи сани, Федя подтолкнул Ильку на дорогу:
— Давай, друг, своим теплом будем обзаводиться. Все эти шубы да одеяла только загородка от мороза. Они больше холодят, чем греют. А вот когда внутри свой собственный жар появится, никакой холод не возьмет. Пошагали!
Шагать, однако, было не так-то просто. Валенки настыли, рубашка и штаны тоже стали жесткими, холодными. Вдобавок ко всему ноги от долгого сидения онемели, при каждомшаге в пятках даже покалывало. Будь рядом мать или отец, Илька потребовал бы, чтобы ого посадили на сани и снова укутали. Но с Федей заговаривать об этом было не совсем удобно да и едва ли имело смысл. Он все время подталкивал в спину и требовательно покрикивал:
— Давай, давай, веселее перебирай ногами!
Постепенно боль в ногах исчезла и валенки перестали казаться холодными. Илька прибавил шагу и хотел влезть на сани. Но Федя опередил его — вскочил первым на отводину и хлопнул рукавицей об рукавицу. Лошадь, испугавшись этого хлопка, побежала рысью.
— Подождите! — закричал Илька. — Я же не могу догнать!
— А ты крикни «тпру» — лошадь сразу и остановится, — удаляясь, насмешливо посоветовал Федя. — Или догоняй. Выбирай, что больше нравится.
«Тпру» у Ильки не получалось, поэтому ему пришлось бежать. Федя, придержав лошадь, подождал его. Но только Илька настиг сани, как Федя опять хлопнул рукавицами, присвистнул, и сани укатили у Ильки из-под носа.
Так повторялось несколько раз. Первые две подводы ушли далеко вперед — кричать отцу с матерью было бесполезно. Отстать в надежде на то, что Федя одумается и подождет его, тоже было рискованно. Выход оставался один — бежать, что Илька и делал. Первое время он чувствовал, как к телу притрагивается настывшее белье, потом постепенно забыл о нем, забыл, что несколько минут назад мерз. Дело дошло до того, что ему стало жарко и захотелось пить. Он снял варежки, пригоршней захватил с обочины дороги снегу и с удовольствием лизнул его.
— Вот это дело! — одобрительно сказал Федя, останавливая лошадь. — Теперь вижу, что ты согрелся.
Больше Илька не мерз, но, как ему думалось, не потому, что Федя заставил его погреться. Поднявшись выше, солнце вспомнило о своих обязанностях, стало теплее, приветливее.
Дорога залоснилась, славно ее смазали постным маслом, и полозья перестали пищать. Шипели только да постукивали, когда на пути встречались мерзлые комья.
Из лощины в гору подводы поднимались медленно. Илька воспользовался этим, перебежал снова на передние сани. Так, по его мнению, было надежнее. Федя тоже догнал переднюю подводу, что-то негромко сказал отцу с матерью, и все трое засмеялись. Ильке это особенно не понравилось.
Поэтому Илька и не обернулся, когда Федя сказал: «Вот он, наш Крутояр».
- Кстати, а почему село так называется? — спросил отец.- Стоит оно, кажется, на ровном месте.
- Не вы один, многие такие вопросы задают, — с удовольствием начал объяснять Федя. — Действительно, село стоит и ровном месте, по-над бором растянулось на пять с лишним километров и вроде неправильно носит название Крутояр. А тут история своя.Взгляните вправо, видите: вон там, у, кромки бора, за камышами белеет крутой бугор. Кончается он обрывом, крутым яром. Раньше там было село. Первыми, говорят, кержаки его обосновали. Ну и выбрали местечко, чтобы и ни они к людям, и ни люди к ним. С трех сторон река, камыши, с четвертой солонцы. Чуть дожди брызнули — ни проехать, ни пройти. Когда начали приезжать из России переселенцы, они сперва тоже полезли было за солонцы, но потом облюбовали это место. Называлось оно Ветродуй. Потом все сюда перебрались. Я-то ничего этого не видел. Дед мой, как рассказывают, переехал сюда на новую усадьбу еще холостяком ...
Илька хоть и сердился на Федю, но к рассказу его прислушивался. Его немного разочаровало и даже огорчило, что заснеженные холмики и лощины, расстилающиеся вплоть до синевато-черной гряды бора, желтые пятна зарослей камыша, все эти диковатые с виду просторы не безлюдны, а имеют давнюю историю. Сколько лет люди ходили и ездили по этойдороге, топтали снег и траву в поле, давным-давно, наверное, разузнали все тайные овражки в согре, все курганы в степи и всем дали название. Ишь, Крутой яр, Ветродуй...
Сани поравнялись с первой деревенской усадьбой. Свежесрубленный круглый домик, крытый шифером, казалось, улыбался Ильке всеми своими четырьмя окнами. Солнце наискось било ему в стекла, и они пылали огнем.
Домик выглядел бы нарядным, если бы к нему не была приткнута какая-то старая избушка с тусклыми, словно затянутыми бельмами, окошками. На крыше этой избушки среди разбросанных в стороны комьев снега зеленела горка сена. Высокий сугроб, начинавшийся прямо с крыши избушки, горбом пролег через улицу. Лошадь, вытягиваясь в струнку, едва тащила сани на его вершину.
Оказавшись на возвышенности, Илька взглянул вперед на простирающуюся вдаль улицу, но конца ее не увидел. Разномастные, утопающие в снегу домики, построившись в две шеренги, убегали куда-то вправо, за высокую стену бора. Да и разглядывать долго не пришлось. Сани, побыв секунду или две на вершине, качнулись и стремительно покатились вниз. Хомут полез лошади на голову, и она, постукивая копытами о передок саней, начала поспешно улепетывать.
Так и пошло. Сани то въезжали на горку, то гнались за конем. Федя бегал вокруг воза, придерживая его на раскатах. Ему, должно быть, было жарко. Уши у шапки он поднял, а завязать забыл. Поэтому они смешно болтались, как крылья у вороны, которая собирается взлететь.
Изредка на улице попадались прохожие. Они уступали дорогу, здоровались с Федей и обязательно осведомлялись, кого он везет. Он всем отвечал одинаково:
- Шурина Алексея Петровича. Инженером у нас будет...
Прохожие, как правило, удовлетворенно произносили: «А-а» — и отправлялись своим путем.
Только одному высокому старику в длиннополой шубе Федя ответил иначе. Дед, когда с ним поравнялись сани, ткнул сучковатой палкой в узел и сердито спросил:
— Ковой-то опять бог несет?
У Феди при виде старика на лице появилось что-то озорное.
— В наши дни, Афанасий Родионович, господь бог одних безбожников носит, — и блеснул зубами в улыбке. — Так что и тут тебе не обрыбится, дед. Так-то!
Старик что-то пробурчал и, выбрасывая далеко вперед палку, пошел вдоль улицы.
Илька всматривался в лица прохожих. Когда сани подъезжали близко к какому-нибудь дому, пытался заглядывать в окна. Если бы его спросили, зачем он это делает, Илька не нашел бы, что ответить. Просто он не мог иначе. Он хотел поскорее узнать, кто и как здесь живет, что делают люди, о чем думают и разговаривают.
И постройки его интересовали. Вон на углу из-за сугроба выглядывает краешками окон длинная изба с провисшей, как седло, крышей. Одно окно у нее загораживает рогатая коровья голова. Должно быть, корову специально вывели под окна, чтобы она погрелась на солнышке.
Кто, интересно, может жить в такой избе? Рядом новые дома, крытые железом или шифером, около домов рубленые пристройки, от калитки к середине улицы ведут расчищенные дорожки. А с этой избы даже снег не сброшен.
И вдруг Федя потянул за правую вожжу. Лошадь, утопая в снегу, потащила сани к той самой избе с провисшей крышей. Илька оглянулся: то ли делает Федя, что нужно? Может быть, опять решил разыграть какую-нибудь вероломную шутку?
Федя словно догадался о его мыслях.
- Что, не нравится особняк? — весело подмигнул он. —Ничего! В нем, если хочешь знать, большие люди жили. И ничего, не брезговали.
Пестрая корова, лениво жевавшая под окнами сено, повернула голову, удивленно посмотрела на подводу — Ильке показалось, что и на него, — шумно вздохнула и отвернулась. Илька слез с воза и прошелся по тропинке, разминая затекши ноги. Отец с матерью на своих конях приотстали.
Теперь, когда сани остановились, когда прекратилось поскрипывание оглобель и сбруи, деревня прямо-таки поразила Ильку тишиной. Сказать, что кругом царило безмолвие, было нельзя. Где то мерно отстукивал такты движок, невдалеке молодая женщина в цветастом полушалке, доставая воду, скрипела колодезным журавлем. Но эти негромкие звуки не только не нарушали тишину, но еще больше подчеркивали ее. В городе даже паровозные гудки днем не были слышны, хотя станция находилась от Илькиного дома не так далеко. Мощные гvдки, которые нередко заставляли пробуждаться по ночам, глохлив гомоне копошившихся во дворе ребятишек, в гуле автомобильных моторов, в рокоте работавших на соседних улицах экскаваторов и бульдозеров.
Илька с грустью посмотрел на маленькие окна избы, около которой они ocтановились, и вдруг заметил, что в крайнем окне шевельнулась занавеска ик стеклу на секунду прилипло старушечье лицо.
Федя приветливо помахал рукой и громко закричал:
- Ставь самовар, Ананьевна! Приехали!
Старуха кивнула и отошла от окна. Вскоре где-то внутри избы раздался повторившийся два раза тягучий писк. Должно быть, открыли изакрыли скрипучую дверь.
Илька решил как следует осмотреть избу и спустился сугроба вниз, к завалинке. Но не успел он дойти до угла, как сверху ого окликнул мальчишеский голос:
- Ты что, к бабушке Ананьевне приехал?
Подняв голову, Илька увидел невысокого конопатого мальчишку. Он стоял, опираясь на лыжные палки, словно на костыли, и настороженно и в то же время заискивающе поглядывал на Ильку. Лицо его, усыпанное крупными темными веснушками, выражало любопытство и нерешительность.
Илька сразу определил: мальчишка немного пониже его ростом и, наверное, не сильный, жиденький какой-то. И еще понял Илька, что мальчишка и хочет опуститься с сугроба и боится.
- Что, трусишь съехать? — подзадорил он.
- Еще чего! — передернул плечами мальчишка и, опасливо поглядывая вниз, пошел к краю сугроба. - Если захочу, еще как съеду!
Но не успел оттолкнуться, как потерял равновесие и задрал ноги. Получилось, что не конопатый на лыжах, а они на нем съехали и вдобавок ко всему угодили прямо корове под брюхо. Илька, растерявшись, не знал, смеяться ему над мальчишкой или идти на помощь.
Но тут из-за избы выкатила невысокая старушка в шали, наброшенной на голову.
- Да что тебе места другого нет, лихоманка тебя забей!— закричала она на конопатого. — Убирайся давай!
Мальчишка выпростал из ремней ноги, взял лыжи под руку и, отступив шага два от коровы, остановился. Проходить ему надо было мимо старушки — другого пути не было, потому что бугор крутой стеной огораживал избу. А старушка не теряла времени даром, знай начитывала:
— И что за интерес тереться около скотины? Катался бы, где ребятишки катаются, а то и сам чуть не убился, и корову насмерть перепугал!
— Это не я, —косясь на Ильку, шмыгнул носом конопатый. — Это вот он меня... — и неприязненно и в то же время пугливо покосился на Ильку.
— Видишь, какой ты! — еще больше рассердилась старушка. — Пакостливый, как волчонок, а трусливый, как зайчонок! Потому-то тебя и долбят все, кому не лень.
Подошли две отставшие подводы. Лошадь, которой правила мать, свернув с дороги на тропинку, провалилась в снег и начала пятиться, словно хотела вылезти из хомута. Мать, разрумянившаяся и необычно красивая сегодня, забежала вперед, взяла лошадь под уздцы и повела по тропинке. Ильке со стороны и то немного боязно стало. Лошадь то упиралась, то начинала рваться вперед прыжками. Ей ничего не стоило в горячке сбить человека с ног и подмять под сани. Но мать, по-видимому, ничуть не боялась этого. Спокойно шла по тропинке и оценивающим взглядом рассматривала избу.
Старушка, увидев мать, поспешила навстречу.
— Вот, знакомьтесь, Ананьевна, — сказал Федя. — Это Дарья Петровна, сестра бывшего твоего квартиранта.
— Вижу, вижу! — разулыбалась старушка и протянула из-под шали руку. — По обличью можно догадаться.
Она повела мать в избу и все приговаривала:
- Милости просим, милости просим. Алексей Петрович много о вас рассказывал...
Конопатый мальчишка нерешительно поглядывал то на Ильку, то на подводы.
- Тебя как звать? — спросил его Илька, чтобы начать разговор.
- Меня? - обрадованно переспросил конопатый. — Меня Димкой. А тебя?
Илька сказал.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Димка, несмотря на то, что такой маленький, на год старше Ильки, но учится тоже в пятом классе. Узнал Илька также, что Димка сидит за партой один. До зимних каникул с ним вместе сидел Ванька Казарлыга, но на каникулах он, катаясь на коньках, угодил в полынью, долго болел и не стал ходить в школу.
— Ты бойся Ваньки! — переходя на шепот, предупредил Димка. — Знаешь, какой он? У-у-у! Если бы даже он не заболел, его все равно бы исключили из школы, потому что он летом всю школьную клумбу разорил. Ботаничка Фаина Николаевна специально семена откуда-то выписывала, сколько денег истратила, а Ванька забрался ночью и выпластал с клумбы все цветочки до единого. Даже на семена ни одного не оставил.
— Та-ак, та-ак! — неожиданно донеслось сверху. — Битому неймется!
На краю сугроба, на том месте, откуда начинал свой неудачный спуск Димка, стоял широкоплечий мальчишка в зеленой фуфайке, подпоясанной матросским ремнем с якорем. Илька заметил, что конопатый, увидев этого, в матросском ремне, пугливо съежился.
— Что ж ты приумолк, котеночек? - процедил со своей высоты широкоплечий. — Давай, пока время есть, плети. Я тоже послушаю.
И он сделал такое движение, словно собирался спрыгнуть с бугра.
Илька решил, что ему не стоит испытывать судьбу. Мальчишка в фуфайке, судя по виду, был старше и сильнее его. Поэтому он постоял еще немного для приличия и пошел к саням. Конопатый, бороздя по снегу лыжами, следовал за ним по пятам.
Отец подал Ильке корзину с посудой и велел идти в избу помогать матери. Димка проводил его до крыльца.
- Видел? — боязливо оглядываясь, бормотал он. — Это тот самый Казарлыга. — И еще раз предупредил: — Ты не вздумай дружить с ним. Приходи лучше ко мне, я тут живу, через дорогу. — И хвастливо: —- У меня тятя знаешь кто? Объездчик!
В прихожей у самой двери стоял привязанный к ввернутому в стену кольцу длинноногий пестрый теленок. Только Илька вошел, теленок потянул к нему слюнявую морду и зашевелил мокрыми ноздрями. Илька поспешно отступил. Но потом сообразил, что делать: подставил теленку корзину — если и укусит, то не страшно — и бочком, бочком, прижимаясь к печке, проскочил мимо.
Изба, снаружи казавшаяся очень невзрачной, внутри выглядела довольно уютной. В большой и просторной кухне-прихожей стояла деревянная кровать, напротив нее весь угол занимала здоровенная, прямо-таки как паровоз, русская печь, вдоль стен тянулись крашеные лавки. Над кроватью в деревянной рамочке висела фотография, на которой был изображен мужчина в высокой белой папахе и перетянутой ремнями венгерке с белой опушкой. Слева на груди прямо на венгерке светлел орден Боевого Красного Знамени.
«Генерал какой-то или полковник, — подумал Илька. — Скорее, генерал. Папаха высокая».
Бабушка Ананьевна, должно быть, давно ждала квартирантов. Большая комната и отгороженная от нее спаленка были совершенно пустые. Крашеные, чисто вымытые полы блестели, стопы пахли свежей известкой.
— Давай раздевайся, голубок, — ласково встретила она Ильку. — Сейчас, пока тут то да се, я тебя покормлю. Это большие потерпеть могут, а ты маленький.
Пока Илька снимал пальто и мыл руки, на столе появилась зеленая миска со щами, теплый пшеничный калач и кружка топленого молока с пенкой.
- Не знаю, поглянется ли тебе мое кушанье, — оговорилась Ананьевна. — Тебя, наверное, маменька избаловала разносолами всякими. Ишь какой бледненький да худой...
Хорошо ли было кушанье бабушкиного приготовления, Илька сразу не понял. Только когда ложка начала стучать об эмалированное дно миски, он сообразил, что щи, пожалуй, невдосол, а калач испечен не сейчас, хотя его бабушка и вытащила только что из печи. Серединка у хлеба была холодной. Вероятно, калачи у Ананьевны хранятся на морозе, а перед там как есть, она приносит их и оттаивает.
За молоко Илька принялся уже нехотя. Прихлебывая из кружки, он разглядывал свою новую квартиру. Итак, в этой избе, в этих низеньких комнатах теперь придется жить. У порога, расставив ноги, стоит и удивленно смотрит на Ильку теленок. Перед окном лениво жует что-то корова. Наверное, тоже наелась уже досыта, но раз на завалинке еще лежит клочок сена, она и жует. Из-за сугроба виднеется тесовая крыша дома нового Илькиного знакомого, конопатого Димки. Вот пока и вce, весь мир: изба, теленок, корова под окнами и один знакомый - неудачливый лыжник Димка.
- Эко, помощников-то сколько привалило, — сказала в комнате бабушка Ананьевна. — Теперь дело пойдет споро.
Илька допил молоко и подошел к окну.
Около саней собрались незнакомые люди. Плотный чернявый мужчина, лицом похожий на киргиза, разговаривал с отцом, видимо, о чем-то веселом, потому что остальные, слушая его, улыбались. В сторонке от мужчин, разглядывая оставшиеся на подводах вещи, прохаживалась высокая женщина в черной дохе.
Вдруг чернявый снял с себя пальто, зачем-то поплевал на руки и, легко забросив на плечо большой куль с книгами, пошел в ограду. Глядя на него, остальные мужчины тоже начали раздеваться.
Получилось точь-в-точь, как в тот день, когда переезжали из барака в новый дом. Тогда так же вот неожиданно нагрянули отцовы друзья из цеха и, не спрашивая, начали разгружать машину и вносить вещи в квартиру. Но то было в городе. Там отец тоже ходил помогать своим товарищам вселяться в новые квартиры. Но почему эти, незнакомые, начали помогать? Неужели они уже успели подружиться с отцом?
В прихожей заскрипела дверь, и сиплый мужской голос повелительно опросил:
— Эй, хозяйка! Куда добро ставить?
Бабушка Ананьевна по-молодому подбежала к комнатной двери, открыла обе створки.
- В горницу проноси, Константин Иванович, в горницу. Потом хозяйка разберет, что к чему.
С мешком на плече вошел тот самый чернявый, который первым сбросил пальто. Он осторожно опустил ношу на пол и, поправив гимнастерку, подошел к матери:
- Ну, с приездом вас, Дарья Петровна. Давайте знакомиться, Чиндяскин.
- Председатель колхоза, — уважительно подсказала из дверей бабушка Ананьевна. — Бессменный наш. Уж сколько годов...
В комнату один за другим стали входить незнакомые люди. Узлы громоздились на узлы, чемоданы на чемоданы. Сразу стало тесно, а когда вошла женщина, которая осматривала вещи на возах, стало еще и шумно. Она тоже поздоровалась с матерью за руку и, с завистью окинув расставленные на стульях кастрюли, тарелки и другую посуду, застонала:
- Вот как, оказывается, городские-то люди живут! Тарелочки одна к одной, блюдечки все парные...
2. ЧТО ПРИНЕСЕТ ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ?
Чтобы не мешать взрослым, Илька ушел в маленькую комнату и, облокотившись на подоконник, прижался лбом к холодному стеклу.
Кони уже были повернуты головами к дороге, а пустыми санями завладели ребятишки. Они копошились, как воробьи, толкались и кричали так, что через двойные окна было слышно. Командовал всей мелкотой Ванька Казарлыга. Чувствовалось, что он очень хотел выглядеть взрослым: прохаживался не спеша, вразвалочку, на ребят поглядывал свысока и, видимо, для большей важности держал во рту недокуренную папиросу.
Вот он влез на передние сани, взял в руки вожжи и понукнул коня. Когда сани сворачивали на дорогу, откуда-то появился конопатый Димка. Он, наверное, собрался в школу, потому что был с сумкой. Когда сани поравнялись с ним, он затрусил рысцой рядом, намереваясь, видимо, прокатиться. Но Ванька наотмашь отянул его вожжами и, даже не оглянувшись, погнал коня дальше. Подводы одна за другой укатили, а Димка, сгорбившись, пошел один по дороге.
Илька с грустью вздохнул. Все, что было раньше там, в городе, осталось за снежными полями, за темными полосками лесов. Далеко-далеко осталось. Поезд летел почти всю ночь, на лошадях ехали-ехали, аж надоело...
А все получилось из-за дяди Алеши.
Накануне того памятного утра Илька договорился с матерью, чтобы она ради воскресенья не будила его до тех пор, пока он сам не встанет. После зимних каникул смены в школе поменяли, пятые классы стали заниматься с утра. Так что теперь Ильке приходилось подниматься без четверти семь, вместе с отцом. Но поспать досыта и в выходной не пришлось. В квартире еще было темным-темно, когда в коридоре затрезвонил звонок.
Илька и без того уже словно за ниточку удерживал улетающий сон. То на какое-то время забывался, будто уплывал на зыбких волнах в далекую даль, то пробуждался, чувствовал, что в бок ему давит твердый узел: опять простыня скаталась,— слышал, как наверху, на третьем этаже, у Рыжаковых, негромко играет радио.
Звонок разбудил и родителей.
— За тобой, наверное, с завода, — донесся из-за стены сиплый голос матери. — Шут его знает, что за работа у тебя такая! Ни определенных часов, ни выходных... Ты, Степа, не видел мои шлепанцы?
— Кажется, Илька вчера вечером в них форсил.
Звонок в коридоре снова залился. Но даже он не мог заглушить жалобного попискивания половиц. Они всегда пищат, когда ходит мать. А если ходит Илька или отец, ни одного звука не издают.
Илька расправил скатавшуюся в ногах простыню и хотел попробовать еще задремать. Не для того же выходные придумали, чтобы подниматься рано, как в обычные рабочие дни. Но вдруг из коридора донесся испуганный и в то же время радостный вскрик матери:
— Матушки, Алешка! Проходи скорее, я же босая!
За стеной зазвенела пряжка ремня. Значит, отец поднялся и одевается. Илька тоже вскочил, нащупал ногами на коврике комнатные туфли, по размеру понял, что не свои, и, как был в трусах и майке, побежал на кухню.
Дядя Алеша стоял около холодильника почти спиной к двери и, посматривая сверху вниз на мать, улыбался. Рядом с ним на кухне все стало сразу маленьким. Даже мать, которая в сравнении с отцом казалась высокой и сильной, около дяди Алеши словно убавилась ростом. Задирая голову вверх, она заглядывала в лицо дяде Алеше и озабоченно говорила:
— Что-то ты, парень, похудел... Хотя с чего тебе поправляться. По столовым мыкаешься...
— Зато ты, я смотрю, как на дрожжах, киснешь, — погладил ее по плечу дядя Алеша. — Интересно знать, чем тебя Степан кормит.
— Алешка! — погрозила ему пальцем мать. — Не забывай, я - старшая сестра, в зыбке качала тебя, крикуна...
И тот момент дядя Алеша обернулся и увидел Ильку. Густые, сросшиеся на переносице брови у него взметнулись вверх, губы еще больше растянулись в улыбке, a вглазах, как vмальчишки, которому пришла в голову озорная мысль, заблестели огоньки.
- Постой, да это же, кажется, Илька? — шагнул он и, пригнувшись, взял Ильку выше локтей. — Здорово, дружище! Вон ты как вытянулся за год. Уже выше меня стал! А ну давай померимся, посмотрим, кто кого перерос.
Илька отлично понимал, что мериться ростом с дядей Алешей ему пока рановато, но тем не менее встал по всем правилам, спиной к спине, вернее, спиной к ногам дяди Алеши и старательно вытянул шею.
- Что ж, — оглядываясь, отметил дядя Алеша, —на сегодняшний день ты оказался чуть-чуть ниже меня. Но, прямо скажем, тянуться тебе не так много осталось.
— Столько же, сколько трехколесному велосипеду до минского самосвала, — безжалостно уточнил появившийся в дверях отец.
С приходом отца в кухне стало тесно. И мать, отобрав предварительно у Ильки свои шлепанцы, отправила мужчинв комнату.
Полностью завладеть дядей Алешей Ильке не удалось, потому что его все время донимал вопросами отец, и совсем неинтересными. Спрашивал, сколько в колхозе тракторов, комбайнов, автомашин, где их ремонтируют и кто. Дядю Алешу, судя по всему, такой разговор устраивал.
Он с охотой рассказывал о том, сколько каких машин, долго зачем-то расписывал, какие красивые и богатые окрестности села.
После завтрака дядя Алеша целиком попал в распоряжение матери. Показалось ей, что у дяди Алешиного пиджака рукава неправильно вшиты. Чем неправильно? Рукава как рукава. Не очень длинные и не очень короткие, не очень широкие и не очень узкие. Правда, вверху, у плеча, ясно выделялись зубчики, будто под материалом были запрятаны шестеренки. Но на женских платьях Илька видывал зубчики и покрупнее.
— И ты в таком виде показывался на люди? — одергивая со всех сторон полы пиджака, осуждающе говорила мать.— Эх, Алешка, Алешка! Недаром за тебя никто замуж не выходит. Ведь это не пиджак, а мешок с рукавами. В нем не только невест — всех ворон в деревне можно распугать.
- Ты же знаешь, что в магазине на мой рост ничего не бывает, — виновато отшучивался дядя Алеша. — Пришлось заказывать в мастерской.
Мать еще походила, подергала со всех сторон пиджак и распорядилась:
— Снимай, попробую переделать.
— Спасибо, Дашенька, но это не выход, — стаскивая пиджак, вздохнул дядя Алеша. — Один переделаешь, а другой опять мешком сошьют. Вот если бы ты сама заявилась в нашу мастерскую да показала, как надо добрых людей одевать...
— Об этом и думать забудь, — нахмурилась мать. — И Степана не смущай. Нам и здесь не кисло, незачем ехать куда-то искать лучшую жизнь. От добра добра не ищут.
— Да об этом никто не говорит. Живете вы хорошо, — согласился дядя Алеша. — Только тут и без вас могут обойтись, а там вы оба со Степаном вот так нужны! Потом, ты же сама писала, что Степану врачи советуют уйти из цеха. А у нас там места — не надо курорта. Бор, речка. В поле выйдешь, вдохнешь свежего ветерка, и, честное слово, взлететь хочется!..
Мать ничего не ответила. Подтащила ближе к свету машинку, сняла футляр и с грохотом отставила его в сторону. Потом достала из ящика лезвие от безопасной бритвы и начала пороть пиджак. Всем своим видом она показывала, что разговаривать на такие темы не имеет желания. Однако дядя Алеша не унимался. Он подсел к матери будто для того, чтобы помочь. Взялся за пиджак, а сам свое:
— Нас ведь, Дашенька, с тобой деревня вырастила. Помнишь, как на ледяшках с горки катались? А помнишь, как за арбузами к деду Гуляеву на бахчи ходили?
И мать не выдержала, стукнула дядю Алешу согнутым пальцем в лоб и улыбнулась:
— Ох, Алешка, и лиса же ты патрикеевна! В кого ты только такой удался?