АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ БАЗДЫРЁВ 3 страница
На стене вместо ковра висела написанная маслом картина, на которой была изображена полная бледнолицая дама в пышном, как облако, платье, сидящая верхом на маленькой, словно чахоточной, лошадке. Просто непонятно было, почему эта худосочная, с тоненькими, как спички, ножками кляча не падает под могучей всадницей. Еще в комнате стоял комод, на нем сверкал лаком новый радиоприемник; немного в сторонке, в углу, громоздился окованный железками сундук.
Так что трогать-то, если бы и захотелось, было нечего. Разве только подушечки.
Пока Илька рассматривал убранство комнаты, Борька разложил на столе книжки и тетради.
— Посмотрим, чего тут Генка испугался! — потер он ладонь о ладонь.
Вначале задача показалась простой. Нужно было узнать, за сколько дней будет окончена облицовка мрамором стен вестибюля метро.Размеры вестибюля — 24X8X4 метра, в стенах четыре проема 2X3 метра, работу ведут две бригады. Первая укладывает в смену по 14 квадратных метров, вторая - по 12. При этом вторая бригада начала работать на два дня раньше первой.
- Вестибуль, вестибуль... — задумался Борька. — Что это штука?
- Это зал такой, — подсказал Генка. — Я в словаре смотрел. Зал такой в виде прихожей комнаты.
- Ага,-ухватился Борька. — Допустим,вот эта комната и есть тот самый вестибуль. Длина у нее двадцать четыре, ширина восемь и высота — четыре метра.
Илька с уважением посмотрел на Борьку. Похоже, что этот белобровый здорово решает. Ишь как ловко рассудил! Но смотреть, как Борька выводит цифры, у Ильки не хватило терпения. Комнатное окно выходило во двор, и через него хорошо было видно, как овчаренок охотился за воробьями. Спервахотел взять воробьишек хитростью. Спрятался за кучей мусора, притаился. Но воробьи, наверное, видели его и не подходили близко. Тогда Спутник сам пополз к ним. Однако воробьишек не так просто было перехитрить. Только щенок приблизился, они отлетели от него и опять стали клевать что-то в раскиданной по ограде соломе. Спутник елозил, елозил за ними на животе и вышел из терпения. Вскочил и давай в открытую гоняться за воробьями.
Эх, если бы удалось заполучить такого! Он уже сейчас хороший, а когда вырастет, станет самой настоящей овчаркой. С ним можно будет, если понадобится, любых преступников ловить или на границе в дозоре стоять.
- Почему-то с остатком получается, — задумчиво проговорил Борька.
- Потому что неправильно, — оказал Генка. — В ответе без остатка — десять, и все.
Борька заглянул в ответ и удивленно уставился в тетрадь.
- Ничего не понимаю. Все правильно сделал, а с ответом не сходится. Может быть, в задачнике что-нибудь напутанo?
- У нас во дворе тоже вот такой мальчишка был, — засмеялся Илька. Он даже говорил, что у них дома часы идут точнее московских.
- Ишь ты, говорун какой! — окрысился Борька. — Не успел зайти в чужой дом и уже за насмешки. Ты сам попробуй реши. Вот сядь и реши.
- Попробуй, правда, — посоветовал Генка. — Может, и выйдет.
Илька сел на табуретку, взял карандаш, но, вместо того чтобы вникнуть в задачу, понять ее, испуганно подумал: «А вдруг не решу? Вдруг напутаю? Засмеют потом. Скажут: «Ну и грамотей приехал!»
Рядом с круглыми, красиво написанными Борькой цифрами Илькины выглядели уродцами. Шестерка напоминала удочку, а девятка — тощего, согнутого человека, у которого заболел живот.
— Так, — заставлял себя рассуждать Илька, — значит, вестибюль — вот эта комната. У нее четыре стены. Какова площадь стен, не считая проемов? Двадцать четыре на четыре— будет девяносто шесть. Таких стены две, значит, надо помножить на два. Две стены по тридцать два квадратных метра. Всего будет...
— Постой, дай-ка! — выкрикнул Борька. — Я же не площадь, а кубатуру высчитывал.
— Не мешай, пусть решает, — загородил ему дорогу Генка. — Надо было самому догадаться, а то хитрый, на готовенькое...
— А ты не толкайся! — закричал Борька, причем так, словно ему сделали больно. — Ишь какой, пришел да еще толкается!
Сразу же, точно по сигналу, в дверях комнаты встала со сковородником в руках разгневанная Борькина мать.
— Чего Генка толкается! -— заныл Борька. — Я хочу задачу решать, а он не дает.
У Генки лицо побледнело.
— Не слушайте вы его, тетя Шура, врет он...
— Ты еще учить меня будешь! — грозно уставилась на него Борькина мать. — Указывать будешь, кого слушать, кого не слушать! Давай уматывай лучше. Да смотри, если тронешь где Бориску, я сама с тобой разделаюсь!
Илька сполз с табуретки и прижался к подоконнику. Если бы Борькина мать не стояла в дверях, он выбежал бы из комнаты. Но тетя Шура, выпустив Генку, загородила собой проход. Лицо у нее все еще было сердитое, но голос уже стал мягче.
— Вот так, — стараясь быть ласковой, сказала она. — Теперь вам никто не будет мешать. Играйте. Ты, — она посмотрела на Ильку, кажется, парнишка хороший. Приходи к Бориске. У нас раздолье, дом большой.
— Он щенка у вас просит, тетя Шура, — угодливо подсказал Димка.
— Вот и хорошо! — похвалила тетя Шура. — Отдай, сынок, за такими людьми ничего не пропадет.
Тетя Шура ушла, оставив дверь открытой.
Борька как ни в чем не бывало уселся за стол и стал заканчивать задачу.
4. СПУТНИК БУНТУЕТ
Всю дорогу домой Димка опять трещал, будто заведенный. Поучал, чтобы Илька не зевал со щенком, потому что у Борькиной матери может быть семь пятниц на неделе. Жаловался, что Борьке в школе потакают, потому что боятся связываться с его матерью. И наконец совсем испортил Ильке настроение, сказав,что бабушка Ананьевна едва ли разрешит ему держать собаку. Прошлым летом у нее пропало три цыпленка, и она грешит на Димкиного Моряка.
Илька пришел домой готовый к тому, что ему не разрешат взять овчаренка. Во-первых, он наверняка знал, что мать будет против. у нее всегда наготове: «Брось глупости, лучше уроки хорошенько учи». Во-вторых, бабушка. Вспомнит про цыплят, которых Димкин Моряк съел, скажет, что и этот будет кур гонять. Тем не менее за обедом он твердо сказал:
- Мама, я возьму щенка. Тут у одного мальчишки есть.
- Уже всех щенков высмотрел, — покосилась на него мать. — То-то тебя так долго и не было.
Илька не понял, как расценить эти слова — как согласие или отказ.
И вдруг в разговор вступила бабушка Ананьевна:
- Вот ведь сразу видно — хозяин! Он правильно рассудил, Дарья Петровна. Как в доме без собаки? Она и скотину чужую со двора прогонит и, если плохой человек к дому подойдет, скажет.
- Да так-то пусть бы, — согласилась с ней мать. — Но ведь еще неизвестно, как мы тут?
— Ай, Дарья Петровна, да об этом ты и думать брось. Еще как приживетесь-то у нас, будете думать, что тут и родились.
Проворно орудуя ложкой, Илька поглядывал на часы. До начала занятий оставалось сорок минут, школа не близко, а Борькин дом еще дальше. Что же делать? Эх, если бы по деревне ходили трамваи или автобусы!
Когда Илька вышел, Димка уже ждал его у дороги.
— Я хотел зайти за тобой, да побоялся, — сказал он. — Думал: там, поди, из-за щенка идет ругань, а я припрусь.
— Ну и зря боялся. Никакой ругани не было. Бабушка сказала: «Бери».
— Бабушка? — удивился Димка. — Тогда идем быстрей. Я, когда обедал, видел: по дороге подвода проезжала. Вроде Борькин дядя, что в милиции служит, ехал.
Еще не доходя до калитки, Илька увидел во дворе у Чиндяскиных большую кошевку, около которой, понуро опустив голову, дремала низкорослая рыжая лошадь. На спине у нее темнел мокрый след от седелки.
Спутник с деловым видом суетился между широко разброшенными оглоблями, обнюхивал сено, с любопытством поглядывал на коня, но близко к нему не подходил.
— Кажется, улыбнулся твой щенок, — кивнул на кошеву Димка.
Заходить к Борьке теперь стало незачем. Илька устало навалился на столбик калитки и вздохнул.
В трех-четырех метрах от ворот серым шариком катался овчаренок. Красивее Илька, кажется, не видел щенка: шерстка на нем пушистая, кончики ушей темные, словно подпаленные, хвостик на конце тоже черноватый, а по носу, начиная со лба, идет широкая полоска. Если б можно было, схватил бы его сейчас и никогда-никогда не выпускал из рук. Но, как видно, чему не быть, тому не быть. Разве Борькин дядя откажется от щенка, особенно теперь, когда увидел, какой он хороший?
В глубине дома скрипнула дверь, и на крыльце появился Борька.
— Вы чего не заходите? — крикнул он. — Райты не бойтесь, она не кусается.
— Иди ты сюда, — сказал Димка. И, когда Борька приблизился, спросил: — Ну, как со щенком? Забирает его твой дядя?
Борька как-то неопределенно улыбнулся и начал пинать валенком снег.
— А может, ты сбрехнул насчет дяди? — напрямик спросил Димка. — Может, просто жалко за так отдавать?
— Я и не прошу за так, — оживился Илька. — Если хочешь, я дома денег попрошу. Или вот, автоматический пистолет могу отдать.
Он бросил портфель в снег и, низко пригибаясь, начал доставать из-за подкладки пальто игрушечный пистолет. Карманы у Ильки целыми редко бывали.
Борька осмотрел пистолет со всех сторон, пощелкал курком и, не выпуская из рук, равнодушно заметил:
- Пугач-то не новый, кое-где краска обшоркалась.
- Да ты что! - обиделся Илька. — Я его совсем недавно купил Еще ленты с пистонками не все расстрелял. Хочешь, отдам в придачу?
Борька еще пощелкал курком и великодушно махнул рукой:
- А-а, ладно, бери щенка. Только ленты завтра же принеси!
Илька расстегнул две верхние пуговицы пальто и пристроил щенка у себя на груди. Спутник, наверное, думал, что с ним играют: хватался зубами за галстук, пытался лизнуть Ильку в губы. Умные коричневые глазки его смотрели ласково и доверчиво, словно хотели сказать: «Я маленький, я люблю тебя. И ты меня не обижай».
- Спасибо, Боря, — заглядывая на высовывающуюся мордочку овчаренка, растроганно проговорил Илька. — У меня еще никогда-никогда не было своего щенка.
- За что спасибо-то ему говорить? — осуждающе заметил Димка. — Он до этого всех щенят даром роздал, а теперь вздумал нажиться. Ты лучше подумай, куда теперь со щенком денешься. Домой не успеешь, и опаздывать в школу нельзя. Первый урок — арифметика.
Но на Ильку эти слова не произвели никакого впечатления. Не беда, что и домой не успеть теперь. Как-нибудь Спутник в школе пробудет. Ведь недолго — всего пять уроков.
Илька уже знал, что арифметику в здешней школе ведет директор. И тем не менее, когда Александр Васильевич вошел в класс и, поздоровавшись, пробежал колючим взглядом по рядам, у Ильки мурашки пробежали по спине.
«А что, — заползла ему в голову мысль, — что, если сейчас поднимется кто-нибудь из учеников и скажет про щенка?»
Александр Васильевич спросил, все ли выполнили домашнее задание, затем начал объяснять новый материал. Сердце у Ильки торопилось отсчитывать секунды, стучало так, что в ушах отдавалось: тук-тук, тук-тук. Но время тянулось медленно, очень-очень медленно.
Александр Васильевич продиктовал условие задачи на новое правило и, прохаживаясь между рядами парт, смотрел, как ученики решают. Как только где-либо раздавался тихий шепот или скрип парты, он грозно поглядывал туда, и — в классе снова повисала робкая тишина.
Думать о задаче у Ильки не хватало сил. От одной мысли, что с минуты на минуту подойдет директор, самому хотелось влезть в парту к Спутнику. Вдруг щенок пошевелится, вытолкнет непрочную загородку из книг, что тогда?
Александр Васильевич поравнялся с передней партой и наклонился над тетрадью белобрысой девчонки.
«Сейчас подойдет ко мне. Сейчас ко мне! — пригнул голову Илька и, засунув левую руку в парту, начал гладить овчаренка. — Полежи, милый, не шевелись».
— Таблицу умножения забыла, Заковряшина! — сказал Александр Васильевич. — Сколько будет семью восемь?
И вдруг прямо над головой у Ильки:
— Лагутенков, почему руку держишь в парте?
Илька поспешно положил руку на парту и уткнул взгляд в тетрадь.
Возвращаясь обратно, директор снова сделал ему замечание:
— Портфель с книгами, Лагутенков, нужно держать в парте, а не на полу.
Илька ничего не ответил, только еще ниже склонился над тетрадью.
На перемене дежурный — черноглазый горластый мальчишка — начал выдворять всех из класса. Илька решил не вставать с места.
Димке, конечно, хотелось побегать, но он, видимо, посчитал неудобным оставлять товарища одного и тоже крутился в классе.
— Кошкаров и ты, новенький, — приступил к ним дежурный, — вам что, особое приглашение?
— А мы не хотим в коридор, — подбоченился Димка. — Что ты нам сделаешь?
— Ты еще разговаривать, котеночек! — двинулся к нему с кулаками дежурный.
Димка выставил перед собой руки и, пятясь к дверям, жалобно запричитал:
— Только тронь, только тронь...
— И ты поднимайся! — прикрикнул на Ильку черноглазый.
— Мне нельзя, - виновато улыбнулся Илька.
— Почему?
— Иди посмотри, — сказал Илька и открыл парту.
— Ты что делаешь? — зашипел на него Димка. — Да ты знаешь, кому ты... Это же Карасев, директорский сынок, и мать у него...
Директорский сынок не дал Димке досказать. Схватил его за приполок гимнастерки и, притянув к себе, поднес кулак к носу:
- Если ты, котеночек несчастный, хоть раз еще обзовешь, честное пионерское, получишь по зубам.
Ильке почему-то показалось, что директорскому сынку можно довериться.
Он разобрал загородку из книг и вытащил из парты позевывающего спросонья овчаренка.
Черные глаза у Карасева заблестели.
- О-о, какой псина!
В дверь заглянули две девчонки, увидели, что дежурный что-то рассматривает на коленях у новенького, подошли. Потом появилась группа мальчишек. Ильке пришлось посадить Спутника на парту, чтобы все его могли видеть. К щенку со всех сторон тянулись руки. Одни хотели только погладить, другиетолкали овчаренку под нос кусочки хлеба. Спутник ничего не ел, только умильно поглядывал вокруг и стучал по парте хвостиком.
Вторым уроком было литературное чтение. Илька снова между верхней крышкой и дном парты забил три учебника. Книги прогнулись, на концах помялись, но зато загородка поучилась надежная.
Варвара Сергеевна вошла в класс легкой, подпрыгивающей походкой, положила на стол маленький синий портфельчик и, приветливо взглянув на ребят, улыбнулась, будто пообещала: вот сейчас мы поиграем!
- Вчера мы с вами закончили чтение рассказа Ивана Сергеевича Тургенева «Муму», — звонко проговорила она.— Теперь давайте поговорим об этом произведении. Кто может напомнить, о чем говорилось в рассказе?
Десятка полтора рук взлетело вверх. Некоторые девчонки и мальчишки даже приподнимались от нетерпения и выкрикивали: «Я скажу!», «Варвара Сергеевна, меня спросите!». Стало шумно, но учительница словно не замечала этого. Повела ищущим взглядом по рядам:
- Расскажи ты, Костя.
Поднялся головастый, большеухий мальчишка и, кашлянув в кулак, затянул хриплым голосом:
— В рассказе «Муму»... э-э... написано про злую барыню. Она велела... э-э... убить собаку.
Костя рассказывал сбивчиво, поэтому, когда он сел, снова вырос лес рук.
Варвара Сергеевна дала высказаться другому ученику, третьему. Каждый из них говорил о том, что ему больше всего запомнилось, но обязательно с жалостью упоминал о Муму. Какая она была хорошая! Хвостик пушистый, трубой, мордочка умная. Это не пустолай Волчок. Муму даром никогда не подавала голоса.
Варвара Сергеевна все время точно подзадоривала ребятишек. Ответит кто-нибудь, она похвалит:
— Правильно. А как вы думаете, ребята, вот об этом...
И опять ученики друг перед другом тянут руки.
Илька слушал и не слушал ответы учеников и пояснения учительницы. Получалось как-то так: он понимал, что говорят в классе, но все то, что говорилось, он не просто слышал и запоминал — оно сплеталось у него в голове с его собственными мыслями, подхлестывало его нетерпеливое воображение.
— Правильно! — одобряла чей-то ответ Варвара Сергеевна. — Герасим видел в Муму преданного друга. Около этого сильного и честного человека не было раньше живого существа, которое его бы так преданно любило, делило с ним одиночество.
«И у меня Спутник будет преданным другом, — рождалось у Ильки в голове. — Он тоже меня будет любить и слушаться».
И сразу же воображение начинало рисовать одну картину за другой. Может так случиться, что кто-нибудь заблудится в буран. Все бросятся на поиски. Но найди попробуй, если в двух метрах ничего не видно. И вот Илька выведет Спутника: «Искать!» Снег сечет лицо, ветер валит с ног, но Спутник сильный, как все овчарки, натягивает поводок. Вперед!
Звонок зазвенел неожиданно и резко. Овчаренок в парте вздрогнул и заворчал. И только теперь Ильке пришло в голову, что щенок мог дать знать о себе и на десять минут раньше. От одной этой мысли ему сделалось страшно.
Еще два урока Спутник самоотверженно терпел вынужденное заточение. В парте было темно, и он, принимая, должно быть, темноту за ночь, спал. Лишь на географии он повел себя неприлично. Только Илька начал было записывать в дневник домашнее задание, как из-под парты донеслось: "ж-ж-ж" и в валенок Ильке полилось теплое.
Подошел последний урок — пение. Илька перестал беспокоиться за свою судьбу. Спутник умница, четыре урока просидел и не пикнул. Чего ему стоит потерпеть еще сорок пять минут?
-Теперь можешь не бояться, — подбодрил Ильку Димка. - На пение можно коня в класс привести, и то учительница не заметит.
Рисование, физкультуру и пение в крутоярской школе, как уже слышал Илька от мальчишек, вела бывшая заведующая клубом Генриетта Степановна. Как проходят ее уроки, можно было судить по тому, что сразу после звонка перед пением в классе началось такое, чего Илька за весь день не видел. Мальчишки стреляли друг в друга жеваной бумагой, девчонки шукались и хихикали. Мало что изменилось и после того, как появилась учительница.
Равнодушно кивнув недружно поднявшимся для приветствия ученикам, Генриетта Степановна принялась настраивать скрипку. Делала она это долго, возможно, потому, что в классе было шумно, а может быть, и потому, что плохо умела настраивать.
Наконец инструмент был подготовлен. Генриетта Степановна подняла глаза на класс и будто на концерте объявила: «Улица, ты улица!» Пропиликав что-то на скрипке, она запела:
Улица, ты, улица, широкая моя.
Ученики, в большинстве своем девочки, нестройно подхватили:
Травушка-муравушка зелененькая...
Учительница, не убирая из-под подбородка скрипки, сердито посмотрела в окно: она, очевидно, подумала, что собачий лай донесся с улицы.
— Ты возьми его оттуда, — предложил Димка. — Скучно же ему одному в темноте.
Илька взял щенка на колени. Но Спутник — или проголодался, или вообще ему вздумалось побунтовать — рычал на Ильку и на Димку, а когда они лезли, чтобы погладить его, хватал за пальцы зубами и при этом сердито лаял.
Учительница слушала, слушала щенячье повизгивание и опустила смычок.
— Кто это там упражняется? — и почему-то сразу на Димку: — Ты, Кошкаров?
— Спросите хоть кого, не я, — вскочил Димка.
— Знаю я вас, — сказала Генриетта Степановна и велела Димке встать у доски.
Димка ушел. Генриетта Степановна пристроила скрипку под подбородком, протянула смычком. По классу пронесся звук, похожий на то, когда ножом проведут по стеклу. Спутника словно кто шилом кольнул. Он приподнял вверх мордашку и жалобно заскулил: «Тяв-в, тяв-в!»
Мальчишки и девчонки с соседних парт наперебой подавали Ильке советы.
— Ты ему поесть чего-нибудь дай! — шептал сзади Костя.
— Рот ему завяжи, рот! — оборачиваясь, шипела белобрысая девчонка.
— Погладь его лучше! — советовала ее соседка.
Поесть овчаренку Илька ничего не мог дать, гладить себяон не позволял. Оставалось последнее средство — завязать щенку рот. Илька посадил Спутника на Димкино место и полез в карман за носовым платком. Щенок, оказавшись сам себе хозяин, сделал попытку приподняться на задних лапах. Наверное, захотел посмотреть, где он находится. И когда Илька достал платок и потянулся к овчаренку, то увидел только, как мелькнул коротенький с черными волосинами на конце хвостик Спутника. Щенок свалился под парту!
Дальше все пошло как во сне. Неизвестно от чего больше — от испуга или от боли— овчаренок пронзительно заголосил: «Ай-яй-яй, ай-яй-яй!» — и припустил бежать. Девчонки, поднимая ноги, пугливо повизгивали, мальчишки, забыв о пении, лезли под парты. То с одного, то с другого конца неслись глухие выкрики:
-Де ржи, к тебе побежал!
- Ой, он кусается!..
Илька сидел, точно оглушенный: вот это попели! Перед глазами у него покачивалось растерянное лицо Генриетты Степановны. Рыжеватые сосульки волос сползали ей на узкий лоб, топорщились в разные стороны около ушей.
Вдруг на лице у нее промелькнула решительность. Она, наверное, догадалась, что надо делать: круто повернулась и, размахивая зажатой в руке скрипкой, почти бегом кинулась из класca.
Как только хлопнула закрывшаяся за ней дверь, в классе наступила тишина. Даже те, кто ловил Спутника, переговаривались теперь шепотом. С первой парты поднялся Борька Чиндяскин, зло поглядев на Ильку, прошипел:
- Эх ты, растяпа! Теперь из-за тебя и мне влетит.
- Сядь ты! — ткнул его в бок Генка. — Ему и без тебя тошно.
Спутника наконец удалось поймать. Ильке принес его черноглазый дежурный.
- Как же это ты не уследил? — участливо проговорил он. Надо бы на большой перемене отнести его к нам. Илька пожал плечами. Что теперь говорить?
Ему, возможно, было бы легче, если бы класс по-прежнему звенел и гудел, как это было перед началом урока Генриетты Степановны. Но сейчас почему-то никто не стрелял жеваной бумагой, не пускал голубков из промокашки. Ученики сидели присмиревшие, словно и они все держали в партах по щенку. Особенно неспокойно чувствовал себя около доски Димка Кошкаров. Он то и дело поглядывал на дверь и боязливо ежился.
I коридоре застучали торопливые шаги, дверь с шумом открылась. В класс вошла Варвара Сергеевна. За ней, держа скрипку под мышкой, следовала Генриетта Степановна.
- Вот они, ваши любимчики! — выкрикивала она на ходу. - Привыкли со всяким скотом возиться, и теперь им собачий лай дороже музыки.
Димка не зря трусил заранее. Варвара Сергеевна, увидев его у доски, строго спросила:
- Кошкаров, ты принес в класс собаку?
Димка открыл рот, хотел что-то сказать, но не смог. На него вдруг навалился кашель.
- Конечно, он! — показывала на Димку смычком Генриетта Степановна. — Видите, представляется, обмануть хочет.
— Нет! — красный от натуги, крутил головой Димка. — Нет! — и снова принимался кашлять.
— Можно я скажу? — вскинув руку, громко спросил директорский сынок.
«Вот и все! — похолодело у Ильки внутри. — Эх, нашел с кем откровенничать!»
Карасев оглянулся на сидевших рядом учеников, словно пригласил их в свидетели, и бойко заговорил:
— Я, как дежурный, хочу сказать. Мы тут ни при чем, Варвара Сергеевна. Это первая смена принесла щенка в класс. Моя вина, что я не заметил его... Он, наверное, где-нибудь спал все время, ну, а на пении проснулся...
— Садись, Женя, — сказала Варвара Сергеевна и, окинув взглядом класс, спросила: — Интересно знать, у кого сейчас тот щенок, которого принесла первая смена?
Никто не издал ни звука. Варвара Сергеевна переводила взгляд с одной парты на другую. Встретится глазами с учеником, будто спросит: «Ты?» — и тут же сама ответит: «Нет, не беспокойся, не ты».
Илька, придерживая Спутника в парте, обреченно ждал: сейчас Варвара Сергеевна дойдет до него, сейчас... И все сразу откроется.
Откроется и начнется. А что начнется? Что может быть? В учительскую поведут со щенком и станут ругать? Нет, это, пожалуй, слишком просто. Передадут записку матери, чтобы пришла? И это очень просто, очень обычно. За такую вину придумают что-нибудь, обязательно придумают... И такое!..
Варвара Сергеевна обошла взглядом Илькину парту, точно она была пустая, стала смотреть выше, на задние ряды.
«Пронесло!» — облегченно вздохнул он.
Мысли потекли спокойнее. Конечно, Варвара Сергеевна даже подумать не могла, что он в первый день учебы в новой школе принес в класс щенка. Она будет допытываться у своих, у старых учеников. А пока она всех переберет, зазвенит звонок.
Но тут же ему пришло в голову совершенно противоположное: «А вдруг все выяснится. Варвара Сергеевна заставит его выйти к доске и скажет, как бабушка Ананьевна на Димку: «Вон, оказывается, ты какой, Лагутенков! Пакостливый, как волчонок, а трусливый, как зайчонок». Да и мальчишки могут подумать, что за их спины хотел спрятаться.
Илька глотнул побольше воздуха, словно собирался нырять на большую глубину, и встал:
- Это я, Варвара Сергеевна, я принес щенка.
Он собирался сказать это громко, с достоинством, но голос у него на первом же слоге почему-то задрожал, откуда-то и взялась сипота. Илька подумал даже, что его не услышали, но, увидев, как у Генриетты Степановны сузились глаза, а Димка у доски застыл с открытым ртом, понял: услышали.
Варвара Сергеевна несколько мгновений удивленно смотрела на Ильку. Она, видимо, не могла сразу решить: верить ему или не верить. II вдруг ее щеки начал заливать румянец. Она краснела так, словно не Илька, а она сама сорвала урок.
- Не думала я, Лагутенков, что ты так начнешь, — с обидой произнесла она. И, отвернувшись к окну, тихо добавила: -Что ж, забирай свое хозяйство и отправляйся домой.
Глупый овчаренок не понимал, что случилось, вилял хвостом, лез целоваться. А Илька, медленно шествуя по классу к дверям, спиной чувствовал взгляды своих новых товарищей и сам себе казался постылым, жалким.
Дома, вешая школьный костюм в шифоньер, он остановился около зеркала.
«Ну! — молча спросил он свое отражение — бледного мальчишку с тонкой шеей и оттопыренными ушами. — Достукался!»
Мальчишка поморщил курносый нос и виновато отвел глаза в сторону.
«Как завтра в школу-то пойдешь? — покачал головой Илька. — Какими глазами на ребят смотреть будешь?»
Мальчишка тоже покачал головой. Но по его спокойному взляду чувствовалось, что он не боится встречи с ребятами. С учителями — другое дело.
«Ладно, — сочувственно глядя в зеркало, сказал Илька. — Что случилось, то не вернешь. Но чтобы это было в последний pаз. Понял?»
Мальчишка в зеркале с самым серьезным видом мотнул головой. Согласился.
5. НЕ ВЕШАЙ НОСА, ПАРЕНЬ
Если бы из города можно было перевезти Илькин дом, то в нем свободно разместилась бы примерно четвертая часть семей, живших в Крутояре. Но таких домов в селе не было. За сугробами прятались новые комолые пятистенники, старые избушки-мазанки, а в подветренной части села, за бором, — беленые, точно сошедшие с картинок украинские хаты, крытые соломой под глинку.
Улица в селе была одна, а называлась по-разному. Ветреная часть именовалась Ветродуем, подветренная—Украиной.
Названия эти, как рассказала бабушка Ананьевна, появились давно и не случайно.
Первыми из-за солонцов, где раньше стоял Крутояр, на новое место перебрались переселенцы с Украины. Они поставили в затишье, за лесом, глинобитные беленые хатки, обсадили их вербами, тополями, дикой черемухой. Старались сделать все так, как было у них дома, на Полтавщине.
Следом за украинцами из-за солонцов потянулись выходцы из Курской, Воронежской и других губерний. Эти строили деревянные избы, зелени сажали меньше. И позже всех расстались со старым местом сибиряки-старожилы. Им пришлось селиться вдоль реки Кулунды, на бугре. Около их домов не было ни одного деревца, ни одного кустика.
С годами от старого деления на Ветродуй и Украину, сибиряков и хохлов почти ничего не осталось. Однако на ветреной стороне, в первой бригаде, преобладали такие фамилии, как Заковряшины, Шимолины, Семикины, а во второй бригаде, в которую входила подветренная часть села, — Глушки, Соловейки, Романенки. Были даже три семьи со страшной фамилией — Убей-Конь.
Дворы в Крутояре стояли не густо. Когда какой-то хозяйке выпадала нужда перемолвиться с соседкой, она вынуждена была кричать на всю улицу. Вот и неслось то в одной стороне, то в другой:
— Маруся, ты не богата опарой?
— Прасковья, посылай мужиков в баню!
Редко стояли дома. Однако новости по селу распространялись с такой быстротой, словно их передавали по радио. Илька очень хорошо понял это в первые же дни.
В тот самый вечер, когда, выпровоженный из класса, он явился домой с овчаренком, из района приехал дядя Алеша.
Зашел он в избу, поздоровался и, еще не снявши тулупа, сразу к Ильке:
— Ну-ка, друг любезный, показывай давай своего щенка!
Илька своим ушам не поверил.
— А ты откуда знаешь про него?
— Знаю! — многозначительно усмехнулся дядя Алеша.— Это тебе, брат, не город. В деревне земля слухом полнится. На одном конце села слово скажешь, а на другом услышат. Понял?
Илька посчитал, что дядя Алеша в шутку так сказал. Не может же быть, чтобы на самом деле слышали: село вон какое длинное. Но уже утром вспомнил дяди Алешины слова.
Отец до завтрака ходил зачем-то в контору. Побыл там недолго, однако кто-то все-таки успел рассказать ему все до мелочи: и у кого был взят овчаренок, и как Женька Карасев пытался свалить вину на первачей.
— Смотри, — поговорив один на один с Илькой, погрозил он пальцем.—Если мать узнает эту историю, выбросит твоего кобеля. И другое запомни: если ты еще отмочишь что-нибудь подобное, дружба наша с тобой кончится.