ГЕОРГ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ГЕГЕЛЬ

 

КТО МЫСЛИТ АБСТРАКТНО? (1807) Отрывки из статьи

 

...Почтение к абстрактному мышлению, имеющее силу пред­рассудка, укоренилось столь глубоко, что те, у кого тонкий нюх, заранее почуют здесь сатиру или иронию... В обоснование своей мысли я приведу лишь несколько примеров... Ведут на казнь убийцу. Для толпы он убийца - и только. Дамы, может статься заметят, что он сильный, красивый, интересный мужчина. Такое замечание возмутит толпу: как так? Убийца — красив? Можно ли думать так дурно, можно ли называть убийцу — красивым? Сами небось, не лучше! Это свидетельствует о моральном разложении знати, добавит, быть может, священник, привыкший глядеть в глубину вещей и сердец.

Знаток же человеческой души рассмотрит ход событий, сфор­мировавших преступника, в его жизни, в его воспитании влияние дурных отношений между отцом и матерью, увидит, что некогда этот человек был наказан за какой-то незначительный проступок с чрезмерной суровостью, ожесточившей его против гражданского порядка, вынудившей к сопротивлению, которое и привело к тому, что преступление сделалось для него единственным спо­собом самосохранения. Почти наверняка в толпе найдутся люди, которые — доведись им услышать такие рассуждения — скажут: да он хочет оправдать убийцу! Помню же я, как некий бургомистр жаловался в дни моей юности на писателей, подрывающих основы христианства и правопорядка: один из них даже осмелился оправ­дывать самоубийство — подумать страшно! Из дальнейших разъяс­нений выяснилось, что бургомистр имел в виду «Страдания мо­лодого Вертера».

Это и называется «мыслить абстрактно» — видеть в убийце только одно абстрактное — что он убийца и названием такого качества уничтожать в нем все остальное, что составляет чело­веческое существо.

Иное дело утонченно-сентиментальная светская публика Лейпцига. Эта, наоборот, усыпала цветами колесованного преступ­ника и вплетала венки в колесо. Однако это опять-таки абстрак­ция, хотя и противоположная.

- Эй, старуха, ты торгуешь тухлыми яйцами! — говорит поку­пательница торговке. — Что? — кричит та: — Мои яйца тухлые? Сама ты тухлая! Ты мне смеешь говорить такое про мой товар! Ты! Да не твоего ли отца вши заели в канаве, не твоя ли мать с французами крутила, не твоя ли бабка сдохла в богадельне! Ишь целую простыню на платок извела! Знаем, небось, откуда все эти шляпки и тряпки! Если бы не офицеры, не щеголять бы тебе в нарядах!... Дырки бы на чулках заштопала! — Короче говоря, она и крупицы доброго в обидчице не замечает. Она мыслит абстрактно и все - от шляпки до чулок, с головы до пят, вкупе с папашей и остальной родней — подводит исключительно под то преступление, что та нашла ее яйца тухлыми. Все окрашивается в ее голове в цвет этих яиц, тогда как те офицеры, которых она упоминает, если они, конечно, и впрямь имеют сюда какое-нибудь отно­шение, что весьма сомнительно,— наверняка заметили в этой женщине совсем иные детали.

[Так же и слуга - нигде ему не живется хуже, чем у человека низкого звания и малого достатка. Простой человек и тут мыслит абстрактно, он важничает перед слугой и относится к нему только как к слуге. А у пруссаков положено бить солдата, потому как солдат - каналья. Рядовой солдат выглядит в глазах офицера как некая абстракция субъекта побоев— и только].

 

[Философия]

 

Дерзновение в поисках истины, вера в могущество разума есть первое условие философских занятий. Человек должен уважать самого себя и признать себя достойным для наивысочайшего. Скрытая сущность Вселенной не обладает в себе силой, которая могла бы в состоянии оказать сопротивление дерзновению позна­ния, она должна перед ним открыться, развернуть перед ним богатства и глубины своей природы и дать ему наслаждаться ими.

Философию можно предварительно определить вообще как мыслящее рассмотрение предметов...Так как, однако, философия есть особый способ мышления, такой способ мышления, благо­даря которому оно становится познанием, и притом познанием в понятиях, то философское мышление отличается, далее, от того мышления, которое деятельно во всем человеческом... [а оно выступает сначала в форме чувства, созерцания, представления. Люди употребляют слово «я», не придавая ему никакого особен­ного значения, а ведь в «я» перед нами совершенно чистая мысль. Животное не может сказать «я»; это может сделать только человек, потому что он есть мышление. Мышление есть наиболее истинное в человеке, все человеческое таково потому, что оно произведено мышлением. Мы ведем себя как чувственно созерцающие, пред­ставляющие, вспоминающие и т.д., но во всем есть «я» или, иными словами, во всем есть мышление. Человек мыслит всегда, даже тогда, когда он только созерцает. Вот почему надо отказаться от предрассудка, что чувство и мышление настолько отделены друг от друга, что даже противоположны и враждебны друг другу]. Чувство, созерцание, образ и т.д. являются ...формами такого содержания [сознания], которое остается тем же самым, будет ли оно чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно только чувствуемо без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо и т.д. с примесью мысли или, наконец, только мыс­лимо. В любой из этих форм или в смешении нескольких таких форм содержание составляет предмет сознания... Так как осо­бенности чувства, созерцания, желания, воли и т.д., поскольку мы их осознаем, называются вообще представлениями, то можно в общем сказать, что философия замещает представления мыслями, категориями или, говоря точнее, понятиями. Представление можно вообще рассматривать как метафоры мыслей и понятий. Но, обладая представлениями. мы еще не знаем их значения для мышления, еще не знаем лежащих в их основании мыслей и понятий. И наоборот, не одно и то же — иметь мысли и понятия и знать, какие представления, созерцания, чувства соответствуют им. Отчасти именно с этим обстоятельством связано то, что называют непонятностью философии. Трудность состоит, с одной стороны, в неспособности, а эта неспособность есть в сущности отсутствие привычки — мыслить абстрактно, т.е. фиксировать чистые мысли и двигаться в них... (в каждом предложении... уже имеются налицо категории; так, например, в предложении «Этот лист— зеленый» присутствуют категории бытия, единичности). Но совершенно другое — делать предметом сами мысли, без примеси других элементов. Другой причиной непонятности философии является нетерпеливое Желание иметь перед собой в форме представления то, что имеется в сознании как мысль и понятие,... в тоске по уже знакомому, привычному представлению,... перене­сенное в чистую область понятий сознание не знает, в каком мире оно живет. Наиболее понятными находят поэтому писателей, про­поведников, ораторов, излагающих своим читателям или слуша­телям вещи, которые последние наперед знают наизусть, которые им привычны и сами собой понятны. [Однако есть и другое давнее утверждение, что для познания истинного в пред­метах и событиях, а также в чувствах, мнениях, представлениях и т.п. требуется размышление. Но размышление всегда превращает чувства, представления и т.п. в мысли].

Так как именно мышление является собственно философской формой деятельности, а всякий человек от природы способен мыслить, то, поскольку упускается различие между понятиями и представлениями, происходит как раз противоположное тому, что мы упомянули выше. Эта наука часто испытывает на себе такое пренебрежительное отношение, что даже те, которые не зани­мались ею, воображают, что без всякого изучения они понимают, как обстоит дело с философией, и что... они могут походя философствовать и судить о философии./Относительно других наук считается, что требуется изучение, чтобы знать их. и что лишь такое знание дает право судить о них./Соглашаются также, что для того, чтобы изготовить башмаки, нужно изучить сапожное дело и упражняться в нем, хотя каждый человек имеет в своей ноге мерку для этого, имеет руки и благодаря им требуемую для данного дела ловкость. Только для философствования не требуется такого рода изучения и труда. Это удобное мнение... утвердилось благодаря учению о непосредственном знании - знании посред­ством созерцания.

Содержание философии есть не что иное, как то содержание, которое первоначально порождено и ныне еще порождается в области живого духа, образуя мир, внешний и внутренний мир сознания, иначе говоря,... действительность [сущий разум]. Бли­жайшее сознание этого содержания мы называем опытом. Вдум­чивое рассмотрение мира уже различает между тем, что... представляет собой лишь преходящее и незначительное, лишь явление и тем, что в себе поистине заслуживает названия действительности. [Необходимо, чтобы философия согласовалась с действи­тельностью и опытом - это внешний пробный камень истинности философского учения. Высшей конечной целью науки является примирение самосознательного разума с сущим разумом, действи­тельностью.

«Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно.» Эти простые положения многим показались странными и подвергались нападкам ...В повседневной жизни называют действительностью всякую причуду, заблуждение, зло и тому подобное, равно как и всякое существование, как бы оно ни было превратно и преходяще. Но человек, обладающий хотя бы обыден­ным чувством языка, не согласится с тем, что случайное существо­вание заслуживает громкого названия действительного. Когда я говорил о действительности, то в обязанность критиков входило подумать, в каком смысле я употребляю это выражение... Действительность есть субстанция [А субстанция — необходи­мость своих акциденций]. Последняя есть сущность, которая содержит внутри себя определения своего наличного бытия как простые атрибуты и законы, полагая их как игру сил наличного бытия или как свои акциденции, снятие которых означает не исчез­новение субстанции, а ее возвращение в самое себя.

Против действительности разумного восстает уже то представ­ление, что идеалы, идеи суть только химеры и что философия есть система таких пустых вымыслов; против него равным образом восстает обратное представление, что идеи и идеалы суть нечто слишком высокое для того, чтобы обладать действительностью или же нечто слишком слабое для того, чтобы добыть себе таковую. Но охотнее всего отделяет действительность от идеи рассудок, который принимает грезы своих абстракций за нечто истинное и гордится должествованием, которое он особенно охотно предписывает также и в области политики, как будто мир только и ждал его, чтобы узнать каким он должен быть, но каким он не является... У кого не хватит ума, чтобы заметить вокруг себя много такого, что на деле не таково, каким оно должно быть?

Но эта мудрость не права, воображая, что... она находится в сфере интересов философской науки. Последняя занимается лишь идеей, которая не столь бессильна, чтобы только долженствовать,

а не действительно быть,— занимается, следовательно, такой дейст­вительностью, в которой эти предметы, учреждения, состояния и т.д. образуют лишь поверхностную, внешнюю сторону.

Идея — это единство понятия и реальности, это-понятие, поскольку оно само определяет и себя, и свою реальность; другими словами, это действительность, которая такова, какой она должна быть, и которая сама содержит свое понятие. Идея показывает, как реальность определена понятием. Все дейст­вительное есть некоторая идея.

Абсолютная идея есть содержание науки, а именно рассмотре­ние универсума, соответствующего понятию в себе и для себя, или рассмотрение понятия разума как оно есть в себе и для себя и как оно объективно и реально в мире.

Наука распадается на следующие три части:

1. Логика — наука об идее в себе и для себя.

. Философия природы как наука об идее в ее инобытии.

3. Философия духа как идея, возвращающая в самое себя из своего инобытия.

В высшей степени важно уяснить себе, как следует понимать и познавать диалектическое. Оно является вообще принципом всякого движения, всякой жизни и всякой деятельности в сфере действительности. Диалектическое есть также душа всякого истин­но научного познания. Нашему обыденному сознанию не останав­ливаться на абстрактных определениях рассудка представляется делом справедливости (по пословице: живи и давай жить другим), так что мы признаем как одно, так и другое. Но более строгое рассмотрение показывает, что конечное «снимается» благодаря своей собственной природе и благодаря себе самому переходит в свою смерть как нечто, имеющее свою причину лишь во внешних обстоятельствах; согласно этому способу рассмотрения, сущест­вуют два отдельных друг от друга свойства человека: быть живым, а также быть смертным/Но истинное понимание состоит в том, что жизнь как таковая носит в себе зародыш смерти и что вообще конечное в себе противоречиво и вследствие этого снимает себя/

Не следует, далее, смешивать диалектику с софистикой, сущ­ность которой как раз и состоит в том, что она пользуется односторонним и абстрактным определениями в их изолиро­ванности... (Так, например, в практической сфере важно, чтобы я существовал и обладал средствами к существованию! Но если я выдвигаю эту сторону дела, этот принцип моего блата как таковой и делаю из него вывод, что я имею право красть или изменять отечеству, то это софизм. Точно так же моя субъективная свобода представляет собой существенный принцип моих действий в том смысле, что я должен поступать согласно своему разумению и убеждению. Но если я руководствуюсь только этим принципом, то это также софистика, и этим я выбрасываю за борт все принципы нравственности. Диалектика существенно отлична от такого образа действия, ибо она ставит себе целью рассматривать вещи в себе и для себя, т.е. согласно их собственной природе, обнаруживая при этом конечность односторонних определений рассудка. Диалектика, впрочем, не представляет собой ничего нового в философии [среди древних изобретателей диалектики называют Платона, и, действительно, Платон пользовался диалек­тикой с великим умением. У Сократа диалектика выступает больше в субъективной форме, в форме иронии. В новейшее время преимущественно Кант напомнил снова о диалектике, введя так называемые антиномии разума: абстрактное определение рас­судка непосредственно переходит в свою противоположность.]

Как бы ни был упорен рассудок в своем сопротивлении диалектике,... то, о чем в ней идет речь, мы находим также и в каждом обыденном сознании, и во всеобщем опыте. Все, что нас окружает, может рассматриваться как пример диалектики.

Диалектика, далее, имеет силу во всех областях и образованиях природного и духовного мира. Так, например, она проявляется в движении небесных светил. В данный момент планета находится в одном определенном месте, но ее «в себе» заключается в том, чтобы быть также в другом месте, и она осуществляет это свое инобытие тем, что движется. Физические стихии также оказываются диалектическими, и метеорологический процесс есть проявление их диалектики. Тот же принцип образует основу всех других процессов природы и он же гонит природу подняться над собой. Что же касается присутствия диалектики в ДУХОВНОМ мире, и в частности в правовой и нравственной области, ГО ни диалектика находит свое признание во многих пословицах. Так, например, одна пословица гласит: summum jus summa injuria |Высшее право — высшее бесправие (несправедливость)]. Это означает, что абстрактное право, доведенное до крайности, переходит в несправедливость. Точно так же известно, что в политике две крайности — анархия и деспотизм — взаимно приводят друг к другу. Осознание диалектики в области нравственности мы находим в известных пословицах: гордыня предшествует падению; что слиш­ком остро, то скоро притупляется и т.д:. Чувство, как физическое, так и душевное, также имеет свою диалектику. Известно, что крайняя печаль и крайняя радость переходят друг в друга; сердце, переполненное радостью, облегчает себя слезами, а глубочайшая скорбь иногда проявляется улыбкой.

 

[Основные законы диалектики]

 

[Закон противоречия]. Вместо того, чтобы говорить согласно законуисключенного третьего (который есть закон абстрактного рассудка), мы скорее должны были бы сказать: все противо­положно. И в самом деле нигде: ни на небе, ни на земле, ни в духовноммире, ни в мире природы — нет того абстрактного «или-или"которое утверждается рассудком. Все где-либо существующееестьнекое конкретное и, следовательно, некое в самом себе различное и противоположное. Конечность вещей и состоит в том, чтоих непосредственное наличное бытие не соответствует тому, что они суть в себе... Противоречие - вот что на деле движет миром и смешно говорить, что противоречие нельзя мыслить. Правильно в этом утверждении лишь то, что противоречием дело не может закончиться и что оно (противоречие) снимает себя само через себя.

«Все вещи противоречивы в самих себе» — ...это предложение выражает... истину и сущность вещей... Противоречие есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в самом себе противоречие, оно движется, обладает импульсом и деятельностью.

Противоречие есть критерий истины, отсутствие противо­речия - критерий заблуждения.

[Переход количества в качество]. Бытие содержит в себе 3 ступени: качество, количество и меру. Качество есть в первую очередь тождественная с бытием определенность, так что нечто перестает быть тем, что оно есть, когда оно теряет свое качество. Количество есть, напротив, внешняя бытию, безразличная для него определенность. Так. например, дом останется тем, что он есть, будь он больше или меньше, и красное останется красным, будь оно светлее или темнее. Третья ступень бытия, мера, есть единство первых двух, качественное количество. Все вещи имеют свою меру, то есть количественную определенность, и для них безразлично, будут они более или менее велики, но вместе с тем это безразличие имеет также свой предел, при нарушении которого (при дальнейшем увеличении или уменьшении) вещи перестают быть тем, чем они были.

Когда изменяется мера вещи, изменяется сама вещь, и нечто, переходя свою меру, увеличиваясь или уменьшаясь сверх меры, исчезает.

Количество... не только способно изменяться, т.е. увеличиваться или уменьшаться, но оно вообще как таковое есть выхождение за свои пределы. Эту свою природу количество сохраняет также и в мере. Но так как наличное в мере количество переступает извест­ную границу, то благодаря этому снимается также и соответ­ствующее ему качество. Но этим, однако, отрицается не качество вообще, а лишь это определенное качество, место которого тотчас же занимает другое качество. Этот процесс меры, который попере­менно то оказывается только изменением количества, то переходом количества в качество; можно сделать наглядным, представляя его себе в образе узловой линии. Такого рода узловую линию мы прежде всего находим в разнообразных формах в природе. [Например, качественно различные агрегатные состояния воды, связанные с увеличением или уменьшением температуры. Так же обстоит дело с различными степенями окисления металла. Различие музыкальных тонов тоже может быть приведено как пример совершающегося в процессе меры перехода вначале лишь количественного изменения в изменение качественное].

{Диалектическое отрицание]. Нужно... напомнить о двояком значении нашего немецкого выражения aufheben (снимать). Под aufheben мы понимаем, во-первых, устранить, отрицать, и гово­рим, согласно этому, что закон, учреждение sind aufgehoben (отменены, упразднены). Но aufheben означает также сохранить, и мы говорим в этом смысле, что нечто сохранено (aufgehoben sey). Эта двойственность в словоупотреблении немецкого языка, по которому одно и то же слово имеет отрицательный и поло­жительный смысл, не должна рассматриваться как случайная, и тем менее мы должны поставить ее в упрек языку как приводящую к путанице, а должны усмотреть в ней спекулятивный дух нашего языка, переступающего пределы лишь рассудочного «или-или».

Единственно нужным для того, чтобы получить научное посту­пательное движение..., является познание логического положения. что отрицательное вместе с тем также и положительно, иначе говоря, что противоречащее себе не переходит в нуль, разрешается не в абсолютное ничто, а по существу только в отрицание своего особенного содержания, или, еще иначе, что такое отрицание есть не всяческое отрицание, а ...определенное отрицание. Так как получающееся в качестве результата отрицание есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержание. Оно есть новое понятие, но более высокое, более богатое понятие, чем предыду­щее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противополож­ностью; оно, стало быть, содержит в себе старое понятие... и есть единство его и его противоположности.

 

[ИЗ АФОРИЗМОВ ГЕГЕЛЯ]

 

— Теперь, когда религия утрачена, от философии требуют, чтобы она возвышала [людей) и заменяла пастора.

—Разум без рассудка - это ничто, а рассудок и без разума — нечто. Рассудок нельзя получить в подарок.

- Ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключается в том, что они должны быть иначе поставлены.

— Каждый хочет быть лучше окружающего мира и считает себя лучше его. Тот, кто на самом деле лучше, лишь выражает этот мир лучше.

— Философия управляет представлениями, а они управляют миром. Дух господствует над миром при помощи сознания. Это его инструмент, а потом уже штыки, пушки и мускулы. Знамя и душа полководца — дух. Главенствуют не штыки и не золото, не интриги и хитрости. Они существуют подобно шестеренкам в часо­вом механизме, но его душа — дух, подчиняющий время и материю своему закону. Илиада не возникла случайно, ничто великое не создавалось штыками и пушками; композитор — всегда дух.

— Важное субъективное условие обучения наукам — честность по отношению к самому себе. Легко думать и говорить о сомнении во всем, но вопрос: верно ли это?

—Вреднее всего желание предохранить себя от ошибок. Страх впасть в заблуждение из-за своей активности — удобство и спутник заблуждения, проистекающего из полнейшей пассивности.

—Дураки на ошибках учатся, а люди неглупые вопреки всем своим ошибкам не умнеют.

—К морали: высшее в ней добиться того, чтобы вина и страдания этого сердца были похоронены в нем самом и сердце стало могилой сердца.

—Принципом науки о морали является благоговение перед судьбой.

 

 

ЛЮДВИГ АНДРЕАС ФЕЙЕРБАХ

СУЩНОСТЬ ХРИСТИАНСТВА (1814)

[О христианстве и новой религии]

 

Периоды человечества отличаются один от другого лишь переменами в религии. Только тогда историческое движение затрагивает самое основное, когда оно захватывает человеческое сердце... Сердце — сущность религии... Что же, в нас произошла религиозная революция? Да, у нас больше нет сердца, нет больше религии... Христианство больше не удовлетворяет ни теоретика, ни человека практики; оно больше не удовлетворяет духа, не удовлетворяет оно больше и сердца... [Да, все люди верят в бессмертие, но эта вера выражает только тот факт, признаваемый и людьми нерелигиозными, что человек, утрачивая свое телесное существование, не теряет своего существования в духе, в вос­поминаниях, в сердцах живых людей. Образованный человек знает, что образ умершего есть только образ, а неразвитый человек видит в нем существо персонифицированное и живое].

Бог человека таков, каковы его мысли и намерения. Ценность бога не превышает ценности человека. Сознание бога есть само­сознание человека, познание бога — самопознание человека. О че­ловеке можно судить по богу, и о боге — по человеку. Они тождественны. Религия есть тождественное с сущностью человека воззрение на сущность мира и человека. Но не человек возвышается над своим воззрением, а оно возвышается над ним, одухотворяет и определяет его, господствует над ним.

Человек — и в этом заключается тайна религии - объекти­вирует свою сущность и делает себя предметом этой объекти­вированной сущности, превратившейся в субъект, в личность; он относится к себе как к объекту, но как к объекту другого объекта, другого существа. В религии человек раздваивается в самом себе: он противопоставляет себе бога как нечто противоположное ему. Бог есть не то, что человек, а человек — не то, что бог.

Бог — бесконечное, человек — конечное существо; бог совер­шенен, человек несовершенен; бог вечен, человек смертен; бог всемогущ, человек бессилен; бог свят, человек греховен. Бог и человек составляют крайности... Разлад между богом и человеком, на котором основана религия, есть разлад человека с собственной сущностью.

(В боге человек видит высший разум и закон нравственности, но, чтобы найти удовлетворение в религии, для человека необхо­димо и нечто другое, что и является истинным ядром религии]. Человек сознает, что сердце, любовь есть высшая абсолютная сила и истина, и видит в боге не только закон, моральную сущность и сущность разума, но главным образом любящее, сердечное, даже субъективно-человеческое существо... Любовь есть сам бог, и вне любви нет бога. Любовь делает человека богом и бога - человеком. Любовь укрепляет слабое и ослабляет сильное, унижает высокое и возвышает низкое, идеализирует материю и материализует дух. Любовь есть подлинное единство бога и человека, духа и природы.

Сущность бога есть человеческая сущность, так как бог есть любовь, а существенное содержание этой любви есть человек. Любовь бога к человеку, составляющая основу и средоточие религии, есть любовь человека к самому себе, объективированная и созер­цаемая как высшая сущность человека.

Главная наша задача выполнена. Мы свели внемировую, сверхъ­естественную и сверхчеловеческую сущность бога к составным частям существа человеческого как к его основным элементам. В конце мы снова вернулись к началу. Человек есть начало, человек есть середина, человек есть конец религии.

Религия есть отношение человека к своей собственной сущ­ности - в этом заключается ее истинность и нравственная спаси­тельная сила, -но не как к своей сущности, а как к другому, отличному от него и даже противоположному ему существу; в этом заключается ее ложь, ее ограниченность, ее противоречие разуму и нравственности, в этом пагубный источник религиозного фана­тизма, высший метафизический принцип кровавых человеческих жертв - одним словом, в этом заключается первопричина всех ужасов, всех потрясающих сцен в трагедии истории религии.

* * *

 

Религия возникает лишь во тьме невежества, нужды, беспо­мощности, некультурности, в условиях, при которых именно поэтому сила воображения господствует над всеми другими си­лами..., но она возникает в то же время из потребности человека в свете, в образовании..., она сама не что иное, как первичная, но еще грубая, вульгарная форма образованности человеческого существа; поэтому-то каждая эпоха, каждая важная глава в истории культуры человечества начинается с религии...

Все искусства, все науки или, вернее, первые начатки, первые элементы их были сначала делом религии..., ибо, как только какое-либо искусство, какая-нибудь наука разовьются, усовершен­ствуются, они перестают быть религией. Так. философия, поэзия, наука о звездах, политика, правоведение..., так же как и врачебное искусство, были некогда религиозным делом.

В то время как во всех других областях человек подвинулся вперед, в религии он, безнадежно слепой и безнадежно глупый, остается стоять на старом месте... Наши религиозные учения и обычаи находятся в величайшем антагонизме с нашей совре­менной духовной и материальной точкой зрения. Устранить это безобразие и чрезвычайно пагубное противоречие - вот в чем заключается в настоящее время наша задача. Устранение этого противоречия есть необходимое условие возрождения человече­ства, единственное условие, так сказать, нового человечества и нового времени. Без него все политические и социальные ре­формы тщетны и ничтожны. Новое время нуждается в новом воззрении, в новых взглядах на первые элементы и основы человеческого существования, нуждается — если мы хотим сохра­нить слово религия,— в новой религии!

Атеизм отрицает существо, отвлеченное от человека, которое называется богом, чтобы на его место поставить в качестве истинного действительное существо человека... Атеизм поэтому положителен, утвердителен; он возвращает природе и человечеству то значение, то достоинство, которые отнял у них теизм; он оживляет природу и человечество, из которых теизм высосал лучшие силы.

...Отрицание того света имеет своим следствием утверждение этого; упразднение лучшей жизни на небесах заключает в себе требование: необходимо должно стать лучше на земле; оно пре­вращает лучшее будущее из предмета праздной, бездейственной веры в предмет обязанности, в предмет человеческой самодеятель­ности. Необходимым выводом из существующих несправедливос­тей и бедствий человеческой жизни является единственно лишь стремление их устранить, а отнюдь не вера в потусторонний мир, вера, которая складывает руки на груди и предоставляет злу беспрепятственно существовать.

Мы должны на место любви к богу поставить любовь к человеку как единственную истинную религию, на место веры в бога — веру человека в самого себя, в свою собственную силу, веру в то, что судьба человечества зависит не от существа, вне его или над ним стоящего, а от него самого, что единственным дьяволом человека является человек грубый, суеверный, свое­корыстный, злой, но также единственным богом человека является человек.

Если философия должна заменить религию, то философия, оставаясь философией, должна стать религией, она должна вклю­чить в себя в соответствующей форме то, что составляет сущность религии, должна включить преимущества религии.

 

[Основания новой философии]

 

Началом философии является конечное, определенное, реаль­ное. Философия есть познание того, что есть. Правдивость, простота, определенность — формальные признаки реальной фило­софии.

Философия должна вновь связаться с естествознанием, а есте­ствознание — с философией. [Вместо неравного брака между фило­софией и теологией].

Действительное в своей дeйcmвumeльнocmu... есть действитель­ное в виде чувственного объекта, есть чувственное. Истинность есть то же самое, что действительность, чувственность. Только чувственное существо есть истинное, действительное существо. Только благодаря чувствам предмет дается в истинном смысле, а не посредством мышления для самого себя. Объект, данный вместе с мышлением или с ним тождественный, есть только мысль.. Только то мышление реально объективно, которое определя­ется и исправляется чувственным созерцанием; только в таком случае мышление есть мышление объективной истины.

Дух не есть чувственная деятельность, но он обнимает в себе все чувственное. Существование отдельного от чувственных нервов и органов центрального органа, функция которого заключается как раз в том, чтобы концентрировать чувства, собирать, срав­нивать, различать. Так, глаз представляет солнце совершенно согласно истине, на таком расстоянии ты не можешь видеть солнце большим, чем показывает тебе глаз. Но если ты отсюда тотчас выведешь, что солнце, в действительности, не больше, чем каким ты его видишь, то вина за это ложное заключение падает не на глаз, а на тебя самого, который изолировал это явление, не привел его в связь с другими в высшей степени ясными и отчетливыми показаниями твоих чувств, которые учат тебя разли­чать между истинной и кажущейся величиной предмета. Чувства говорят все, но чтобы понять их изречения, необходимо связать их. Связно читать евангелие чувств — значит мыслить.

Существо, которое только мыслит, при этом мыслит абст­рактно, не имеет никакого представления о бытии, о существо­вании, о действительности

...Человек под бытием, если он в этом отдает себе полный отчет, разумеет наличность, для себя бытие, реальность, сущест­вование, действительность, объективность.

Бытие не есть общее понятие, которое можно отделять от вещей. Бытие дано в единении с тем, что существует... Бытие есть утверждение сущности. Что составляет мою сущность, то и есть мое бытие. Рыба существует в воде, но от этого существования нельзя отмежевать ее сущности... Лишь в человеческой жизни бытие и сущность отделимы, но и то в ненормальных, несчастных случаях; бывает иногда, что мы находимся не там, где находится наше бытие, где находится наша сущность, но вследствие этого расщепления мы на самом деле не присутствуем там, мы душой своей не находимся там, где мы пребываем реально своим телом. Только там, где находится твое сердце, только там ты суще­ствуешь.

Вопрос о бытии есть как раз вопрос практический, вопрос, в котором заинтересовано наше бытие, вопрос жизни и смерти.

[Практическая точка зрения по Фейербаху — это точка зрения еды и питья].

Действительное отношение мышления к бытию таково: бы­тие — субъект, мышление — предикат. Мышление исходит из бы­тия, а не бытие из мышления. ...Ведь только бытие есть чувство, разум, необходимость, истина, — словом, всяческое во всем. Бытие существует, потому что небытие есть небытие, иначе говоря, ничто, бессмыслица.

Сущность бытия, как бытия, есть сущность природы... При­рода есть неотличимая от бытия сущность, человек есть сущность, отличающая себя от бытия... Природа есть основание человека.

Новая философия превращает человека, включая и природу как базис человека, в единственный универсальный и высший предмет философии, превращая, следовательно, антропологию, в том числе и физиологию, в универсальную науку.

[Единство бытия и мышления]истинно и имеет смысл лишь тогда, когда основанием, субъектом этого единства берется человек. Только реальное существо познает реальные вещи; где мышление не есть субъект для самого себя..., только там мысль тоже не отделена от бытия.

Отсюда вытекает следующий категорический императив. Не стремись быть философом вразрез с человеком, будь только мысля­щим человеком, рассуждай как живое, реальное существо, каковым ты вверяешься живым и бодрящим волнам житейского моря; мысли вбытии, вмире, как его член, а не в пустоте абстракции..., тогда ты можешь рассчитывать на то, что твои мысли составят единство бытия и мышления... Если взять мышление как нечто самостоятельное, т.е. отмежевать его от человека, оно окажется вне всякой связи и сродства с миром... Ты мыслишь только потому, что самые твои мысли можно помыслить, и они окажутся истинными лишь в том случае, если они выдержат испытание объективности, если их признает также и другой человек помимо тебя, для кого твои мысли будут объектом... Мир открыт только для открытой головы, а только чувства и яаляются отверстиями головы. [Мышление без чувств никогда не найдет перехода к объекту, к бытию].

Вещи должно мыслить не иначе чем какими они оказываются в действительности... Законы действительности представляют собой также законы мышления.

Человек отличается от животного вовсе не только одним мышлением. Скорее все его существо отлично от животного... мышление есть неизбежный результат и свойство человеческого существа. Человек не есть отдельное существо, подобно животно­му, но существо универсальное (следовательно, неограниченное и свободное)... У человека нет обоняния охотничьей собаки, нет обоняния ворона; но именно потому, что его обоняние распро­страняется на все виды запахов, оно свободнее, оно безразлично к специальным запахам... Универсальное чувство есть рассудок, универсалъная чувственность — одухотворенность. Даже низшие чувст­ва — обоняние и вкус — возвышаются в человеке до духовных, до научных актов... Даже желудок у людей, как бы презрительно мы на него ни смотрели, не есть животная, а человеческая сущность, поскольку он есть нечто универсальное, не ограниченное опре­деленными видами средств питания... Если оставить человеку его голову, придав ему в то же время желудок льва или лошади, он конечно, перестанет быть человеком... Кто исключает желудок из обихода человечества, переносит его в класс животных, тот упол­номочивает человека на скотство в еде.

[У человека все — мысли, чувства, ощущения — человеческое].

Человеческая сущность налицо только в общении, в единстве человека с человеком, в единстве, опирающемся лишь т. реальность различия между Я и ТЫ.

Истинная диалектика не есть монолог одинокого мыслителя с самим собой, это диалог между Я и ТЫ.

Против дуализма противоположности тела и души, плоти и духа.[Их обычно противопоставляют как объективное и субъек­тивное, материальное и идеальное, духовное. Конечно, в теории, абстракции, их можно отделять, но в действительной жизни они едины].

Выражаясь психологически, представление, мышление само по себе вовсе не мозговой акт, т.е. для меня как представляющего и мыслящего. Я могу думать, не зная, что у меня есть мозг,... поэтому совершенно естественно, что я различаю мышление от мозгового акта и мыслю его самостоятельным. Но из того, что мышление для меня не мозговой акт, а акт, отличный и незави­симый от мозга, не следует, что и само по себе оно не мозговой акт. Нет! Напротив: что для меня, или субъективно, есть чисто духовный, нематериальный, нечувственный акт, то само по себе, или объективно, есть материальный, чувственный акт. Подобным же образом для меня мое тело принадлежит к разряду невесомых, не имеет тяжести, хотя само по себе или для других оно - тяжелое тело. [Таким образом, субъективное и объективное оказываются тождественными].

Истина не есть ни материализм, ни идеализм, ни физиология, ни психология; истина - только антропология, истинна только точка зрения чувственности, созерцание, потому что только эта точка зрения дает мне целостность и индивидуальность [человека]. Мыслит и ощущает не душа — потому что душа есть только олицетворенная и гипостазированная, превращенная в особое существо, функция или явление мышления, ощущения и воли, — и не мозг, потому что мозг есть физиологическая абстракция, орган, вырванный из целостности, из черепа, из лица, из тела вообще...

[Мыслит не мозг, а человек с помощью мозга]. Но органом мысли мозг служит лишь в связи с человеческой головой и телом. [Нет ума на лице — нет его и в голове, нет души в глазах или устах - нет ее и в теле. Что внутри, просится наружу. Чтоне выглядит как человек — и не есть человек]. Между мозгом че­ловека и мозгом обезьяны нет заметной разницы, но какая разница между черепом или лицом человека и обезьяны! Обезьяне недостает собственно не внутренних условий мышления, не мозга; недостает ей только надлежащих внешних отношений его [косой лицевой угол и мешает тому, чтобы ее мозг развился в орган мысли]. Во дворце мыслят иначе, чем в хижине, низкий потолок которой как бы давит на мозг. На вольном воздухе мы иные люди, чем в комнате, теснота сдавливает, простор расширяет сердце и голову. Где нет случая проявить талант, там нет и талантов; где нет простора для деятельности, там нет и стремле­ния, по крайней мере истинного стремления к деятельности. Пространство — основное условие жизни и духа.

Индивидуальность, дух человека обнаруживается не только в его видимой, но и в его слышимой походке. Мы узнаем человека по одним шагам, еще не видя его. И человек добровольно сообщает человеку посредством органа речи свои интимнейшие мысли, чувства и желания. Что же такое душа, внутренность, сущность сама по себе, в отличие от этой чувственно выраженной сущности? Что, как не призрак фантазии иди продукт абстракции?

Деление человека на тело и душу, на чувственное и нечувст­венное существо, есть только теоретическое разделение; на прак­тике, в жизни мы его отрицаем.

Человек отличается от животных только тем, что он -живая превосходная степень сенсуализма, всечувственнейшее и всечувствительнейшее существо в мире. ...Только в нем чувственное ощущение становится абсолютной сущностью, самоцелью, самонаслаждением. Лишь ему бесцельное созерцание звезд дает не­бесную отраду, лишь он при виде блеска благородных камней, зеркала вод, красок цветков и бабочек упивается одной негой зрения; лишь его ухо восторгается голосами птиц, звоном ме­таллов, лепетом ручейков, шелестом ветра... Если сущность чело­века чувственность, а не призрачный абстракт, «дух», то все философии, все религии, все учреждения, которые противоречат этому признаку, не только в корне ошибочны, но и пагубны. Если вы хотите улучшить людей, то сделайте их счастливыми; если вы хотите сделать их счастливыми, то ступайте к источникам всякого счастья, всех радостей — к чувствам. Отрицание чувств есть источник всякой испорченности, злобы, всего болезненного в человеческой жизни, утверждение чувств — источник физиче­ского, нравственного и теоретического здоровья. Лишения, само­отречение, «самоотрицание», отвлечение делают человека мрач­ным и угрюмым, грязным, похотливым, трусливым, скупым, завистливым, коварным, злобным, а удовлетворенность чувств — веселым, отважным, благородным, открытым, отзывчивым, со­страдательным, свободным, добрым. Все люди добры в радости, злы в горе; но источник горя есть именно отвлечение от чувств, вольное или невольное.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ СОЛОВЬЕВ (1853-1900)

[Философия: что сделала она для человечества]

 

Философия существует в человечестве более двух с поло­виной тысячелетий. Спрашивается: что сделала она для чело­вечества за это долгое время?

Она освобождала человеческую личность от внешнего наси­лия и давала ей внутреннее содержание. Она низвергала всех ложных чужих богов и развивала в человеке внутреннюю форму для откровений истинного Божества. В мире древнем, где чело­веческая личность по преимуществу была подавлена началом природным, материальным, как чуждою внешнею силою, фило­софия освободила человеческое сознание от исключительного подчинения этой внешности и дала ему внутреннюю опору, открывши для его созерцания идеальное духовное царство, в мире новом, христианском, где само это духовное царство, само это идеальное начало, принятое под формою внешней силы, завладело сознанием и хотело подчинить и подавить его, фило­софия восстала против этой изменившей своему внутреннему характеру духовной силы, сокрушила ее владычество, освободи­ла, выяснила и развила собственное существо человека сначала в его рациональном, потом в его материальном элементе.

Эта двойственная сила и этот двойной процесс, разруши­тельный и творческий, составляя сущность философии, вместе с тем составляет и собственную сущность самого человека, того, чем определяется его достоинство и преимущество перед осталь­ною природой, так что на вопрос: что делает философия? — мы имеем право ответить: она делает человека вполне человеком. А так как в истинно человеческом бытии равно нуждаются и Бог, и материальная природа, — Бог в силу абсолютной полноты своего существа, требующей другого для ее свободного усвоения, а материальная природа, напротив, вследствие скудости и не­определенности своего бытия, ищущей другого для своего воспол­нения и определения, — то, следовательно, философия, осущест­вляя собственно человеческое начало в человеке, тем самым служит и божественному и материальному началу, вводя и то, и другое в форму свободной человечности.

 

 

[Учение о Софии]

 

Во всяком организме мы имеем необходимо два единства: с одной стороны, единство действующего начала, сводящего мно­жественность элементов к себе как единому; с другой стороны, эту множественность как сведенную к единству, как определен­ный образ этого начала. Мы имеем единство производящее и единство произведенное, или единство как начало (в себе) и единство в явлении.

В божественном организме Христа действующее единящее начало, начало, выражающее собою единство безусловно-су­щего, очевидно есть Слово, или Логос.

Единство второго вида, единство произведенное, в христи­анской теософии носит название Софии. Если в абсолютном вообще мы различаем его как такого, т.е. как безусловно-сущего, от его содержания, сущности или идеи, то прямое выражение первого мы найдем в Логосе, а второй — в Софии, которая, таким образом, есть выраженная, осуществленная идея. И как сущий, различаясь от своей идеи, вместе с тем есть одно с нею, так же и Логос, различаясь от Софии, внутренне соединен с нею. София есть тело Божие, материя Божества, проникнутая началом божественного единства. Осуществляющий в себе или носящий это единство Христос, как цельный божественный организм — универсальный и индивидуальный вместе, - есть и Логос и София.

...София есть идеальное, совершенное человечество, вечно заключающееся в цельном божественном существе, или Христе.

 

[Оразвитии природы и общечеловеческих форм жизни.

Учение о богочеловечестве]

 

Главные конкретные ступени этого процесса [процесса все­мирного совершенствования] ...царство растительное, царство животное, царство человеческое и Царство Божие. Минералы, растения, животные, природное человечество и духовное чело­вечество — вот типичные формы бытия с точки зрения восхо­дящего процесса всемирного совершенствования.

...Цель мирового процесса есть откровение Царства Божия, или совершенного нравственного порядка, осуществляемого но­вым человечеством, духовно вырастающим из Богочеловека, ...это­му универсальному явлению должно предшествовать индивиду­альное явление самого Богочеловека... Царство Божие не есть произведение христианской истории, как сам Христос не был произведением еврейской и языческой истории: история выра­батывала и вырабатывает только необходимые естественные и нравственные условия для явления Богочеловека и бого-чело-вечества.

...Основные формы общечеловеческой жизни должны иметь свой источник в началах, определяющих самую природу чело­века. Природа человека как такового представляет три основные формы бытия: чувство, мышление, деятельную волю.

Из этих трех факторов первым непосредственным началом общественной жизни является воля. Как образующее начало общества, воля определяется тремя основными отношениями, или, иначе, проявляется на трех степенях. Для достижения какого бы то ни было объективного блага прежде всего необхо­димо обеспечить существование его элементарных субъектов... Общественный союз, имеющий в виду эту цель и основанный на трудовой, деятельной обработке внешней природы, есть экономическое общество; его первичною элементарною формой является семья.

Вторая основная форма общества... есть общество полити­ческое, или государство.

Третья форма общества определяется религиозным харак­тером человека. Человек хочет не только материального сущест­вования, которое обеспечивается обществом экономическим, и не только правомерного существования, которое дается ему об­ществом политическим, он хочет еще абсолютного существова­ния—полного и вечного. ...Так как достижение абсолютного существования, или вечной и блаженной жизни, есть высшая цель для всех одинаково, то она и становится необходимо принципом общественного союза, который может быть назван духовным или священным обществом (церковь).

...В своем чисто человеческом идеальном начале (которое для себя выражается как разум) мировая душа получает безус­ловную самостоятельность — свободу, с одной стороны, по отно­шению к Богу, а с другой стороны, по отношению к своему собственному природному, материальному началу. Свобода в последнем отношении понятна сама собою и не требует объяс­нения. Но человек (или мировая душа в человечестве) свободен не только от своего материального бытия, он свободен безус­ловно и по отношению к своему божественному началу: ибо как становящееся абсолютное, а не сущее, он сам есть основание бытия своего. В самом деле, Божество определяет его здесь только идеально, определяет только то, чем он становится, — содержание и цель его жизни, но что он этим становится, это имеет свое основание не в Божестве, отрешенном от всякого процесса, а в нем самом. Будучи чуждо всякому процессу и изменению, Божество, как такое, не может быть действительною причиною (causa efficiens) изменения... действительная причина изменения всегда есть изменяющийся. Божество же всегда есть только формальная и конечная причина изменения, идея и цель его.

Старая традиционная форма религии исходит из веры в Бога, но не проводит этой веры до конца. Современная внерелигиозная цивилизация исходит из веры в человека, но и она остается непоследовательною, — не проводит своей веры до конца; последовательно же проведенные и до конца осуществлен­ные обе эти веры — вера в Бога и вера в человека — сходятся в единой полной и всецелой истине Богочеловечества.

Как космогонический процесс закончился порождением со­знательного существа человеческого, так результатом процесса теогонического является самосознание человеческой души как начала духовного, свободного от власти природных богов, спо­собного воспринимать божественное начало в себе самом, а не чрез посредство космических сил. Это освобождение человече­ского самосознания и постепенное одухотворение человека чрез внутреннее усвоение и развитие божественного начала образует собственно исторический процесс человечества.

Требуется, следовательно, чтобы общество, во 1-х, сохраняло во всей чистоте и силе божественное начало (Христову истину) и, во 2-х, со всею полнотою развило начало человеческой самодеятельности. Но по закону развития или роста тела Хрис­това совместное исполнение этих двух требований, как высший идеал общества, не могло быть дано разом, а должно быть достигаемо, т.е. прежде совершенного соединения является раз­деление, которое при солидарности человечества и вытекающем из нее законе разделения исторического труда выражается как распадение христианского мира на две половины, причем Вос­ток всеми силами своего духа привязывается к божественному и сохраняет его, вырабатывая в себе необходимое для этого кон­сервативное и аскетическое настроение, а Запад употребляет всю свою энергию на развитие человеческого начала, что необ­ходимо совершается в ущерб божественной истине, сначала искажаемой, а потом и совсем отвергаемой. Отсюда видно, что оба эти исторические направления не только не исключают друг друга, но совершенно необходимы друг для друга и для полноты возраста Христова во всем человечестве; ибо если бы история ограничилась одним западным развитием, если бы за этим непрерывным потоком сменяющих друг друга движений и вза­имно уничтожающихся принципов не стояло неподвижное и безусловное начало христианской истины, все западное развитие лишено было бы всякого положительного смысла, и новая история оканчивалась бы распадением и хаосом. С другой сто­роны, если бы история остановилась на одном византийском христианстве, то истина Христова (богочеловечество) так и осталась бы несовершенною за отсутствием самодеятельного человеческого начала, необходимого для ее совершения. Теперь же сохраненный Востоком божественный элемент христианства может достигнуть своего совершения в человечестве, ибо ему теперь есть на что воздействовать, есть на чем проявить свою внутреннюю силу, именно благодаря освободившемуся и разви­вшемуся на Западе началу человеческому.

Исторический процесс есть долгий и трудный переход от зверочеловечества к богочеловечеству.

 

[Нравственная философия]

 

Собственный предмет нравственной философии есть поня­тие добра... Способность к зачаточной оценке вещей в положи­тельном и отрицательном смысле несомненна у высших живот­ных, где она кроме различных ощущений приятного и неприят­ного соединяется с более или менее сложным представлением желательных или нежелательных предметов; человек же в этой оценке переходит за пределы единичных ощущений и частных представлений и возвышается до общего разумного понятия или идеи добра и зла.

Очень распространен взгляд, что судьба нравственного со­знания зависит от того или другого решения вопроса о свободе воли. Вопрос сводят к альтернативе: или наши действия свобод­ны, или они необходимы — и затем утверждают, будто второе из этих двух решений, именно детерминизм, или учение о том, что все наши действия и состояния происходят с необходимостью, делает невозможною человеческую нравственность, и тем отни­мает всякий смысл у нравственной философии. Если, говорят, человек есть только колесо в мировой машине, то о каких же нравственных деяниях может быть речь? Но вся сила такого аргумента заключается в неправильном смешении детерминизма механического с детерминизмом вообще — ошибка, от которой не свободен и сам Кант. Детерминизм вообще утверждает толь­ко, что все совершающееся, а следовательно, и всякое действие человека определяется (determinatur — откуда и название этого учения) достаточными основаниями, без которых оно произойти не может, а при которых происходит с необходимостью.

Нравственность и нравственная философия всецело держат­ся на разумной свободе, или нравственной необходимости, и совершенно исключают из своей сферы свободу иррациональ­ную, безусловную, или произвольный выбор.

Для того чтобы идея добра могла с полною внутреннею необходимостью определять (детерминировать) сознательный вы­бор человека в ее пользу, — для того чтобы выбор этот был достаточно мотивированным, нужно, чтобы содержание этой идеи было надлежащим образом развито, чтобы ум представил воле эту идею в ее всеоружии, что и исполняется нравственною философиею. Таким образом, этика не только совместима с детерминизмом, но даже обусловливает собою высшее обнару­жение необходимости. Когда человек высокого нравственного развития с полным сознанием подчиняет свою волю идее добра, всесторонне им познанной и до конца продуманной, тогда уже для всякого ясно, что в этом подчинении нравственному закону нет никакого произвола, что оно совершенно необходимо.

Есть одно чувство, которое не служит никакой общественной пользе, совершенно отсутствует у самых высших животных и, однако же, ясно обнаруживается у самых низших человеческих рас. В силу этого чувства самый дикий и неразвитый человек стыдится, т.е. признает недолжным и скрывает такой физиоло­гический акт, который не только удовлетворяет его собственно­му влечению и потребности, но сверх того полезен и необходим для поддержания рода. В прямой связи с этим находится и нежелание оставаться в природной наготе, побуждающее к изо­бретению одежды и таких дикарей, которые по климату и прос­тоте быта в ней вовсе не нуждаются.

Этот нравственный факт резче всего отличает человека ото всех других животных, у которых мы не находим ни малейшего намека на что-нибудь подобное .

...Я стыжусь, следовательно, существую, не физически только существую, но и нравственно, — я стыжусь своей животности, следовательно, я еще существую как человек.

Рядом с этим основным нравственным чувством находится в природе человеческой другое, составляющее корень этического отношения уже не к низшему, материальному началу жизни в каждом человеке, а к другим человеческим и вообще живым существам, ему подобным, — именно чувство жалости. Оно со­стоит вообще в том, что данный субъект соответственным обра­зом ощущает чужое страдание или потребность, т.е. отзывается на них более или менее болезненно, проявляя, таким образом, в большей или меньшей степени свою солидарность с другими.

...Если человек бесстыдный представляет собою возвращение к скотскому состоянию, то человек безжалостный падает ниже животного уровня.

В присущих нам чувствах стыда и жалости основным обра­зом определяется наше нравственное отношение, во-первых, к собственной нашей материальной природе и, во-вторых, ко всем другим живым существам... Кроме этих двух основных чувств есть в нас еще одно, третье, несводимое на них, столь же первичное, как они, и определяющее нравственное отношение человека не к низшей стороне его собственной природы, а также не к миру подобных ему существ, а к чему-то особому, что признается им как высшее, чего он ни стыдиться, ни жалеть не может, а перед чем он должен преклоняться. Это чувство благоговения (благочестия, pietas) или преклонения перед высшим (reverentia) составляет у человека нравственную основу религии и религиозного порядка жизни; будучи отвлечено философским мышлением от своих исторических проявлений, они образуют так называемую «естественную религию».

Все прочие явления нравственной жизни, все так называе­мые добродетели могут быть показаны как видоизменения этих трех основ или как результат взаимодействия между ними и умственною стороной человека.

Каждая из установленных мною нравственных основ — стыд, жалость и религиозное чувство — может рассматриваться с трех сторон: как добродетель, как правило действия и как условие известного блага.

Добро само по себе ничем не обусловлено, оно все собою обусловливает и через все осуществляется. То, что оно ничем не обусловлено, составляет его чистоту; то, что оно все собою обусловливает, есть его полнота, а что оно через все осуществ­ляется, есть его сила, или действенность.

...Внутренними свойствами добра определяется жизненная задача человека; ее нравственный смысл состоит в служении добру чистому, всестороннему и всесильному.

Такое служение, чтобы быть достойным своего предмета и самого человека, должно стать добровольным, а для этого ему нужно пройти через человеческое сознание. Помогать ему в этом процессе, а отчасти и предварять то, к чему он должен прийти, есть дело нравственной философии.

 

[О смысле любви]

 

Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасе­ние индивидуальности чрез жертву эгоизма. На этом общем осно­вании мы можем разрешить и специальную нашу задачу: объяс­нить смысл половой любви. Недаром же половые отношения не только называются любовью, но и представляют, по общему признанию, любовь по преимуществу, являясь типом и идеалом всякой другой любви (см. Песнь песней, Апокалипсис).

Ложь и зло эгоизма состоят вовсе не в том, что этот человек слишком высоко себя ценит, придает себе безусловное значение и бесконечное достоинство: в этом он прав... Основная ложь и зло эгоизма не в этом абсолютном самосознании и самооценке субъекта, а в том, что, приписывая себе по справедливости безусловное значение, он несправедливо отказывает другим в этом значении; признавая себя центром жизни, каков он и есть в самом деле, он других относит к окружности своего бытия, оставляет за ними только внешнюю и относительную ценность...

Эгоизм есть сила не только реальная, но основная, уко­ренившаяся в самом глубоком центре нашего бытия и оттуда проникающая и обнимающая всю нашу действительность — сила непрерывно действующая во всех частностях и подробностях нашего существования. Чтобы настоящим образом подорвать эгоизм, ему необходимо противопоставить такую же конкретно-определенную и все наше существо проникающую, все в нем захватывающую любовь.

Признавая вполне великую важность и высокое достоинство других родов любви, которыми ложный спиритуализм и импо­тентный морализм хотели бы заменить любовь половую, мы видим, однако, что только эта последняя удовлетворяет двум основным требованиям, без которых невозможно решительное упразднение самости в полном жизненном общении с другим. Во всех прочих родах любви отсутствует или однородность, равенство и взаимодействие между любящим и любимым, или же всестороннее различие восполняющих друг друга свойств.

Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем вашим существом при­знать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви, но половой любви по преимуществу; она отличается от других родов любви и большей интенсивностью, более захватывающим характером, и возможностью более полной и всесторонней вза­имности; только эта любовь может вести к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове Божьем сказано: будут два в плоть едину т.е. станут одним реальным существом.

Осуществить это единство, или создать истинного человека, как свободное единство мужского и женского начала, сохра­няющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою существенную рознь и распадение, — это и есть собст­венная ближайшая задача любви.

Всем известно, что при любви непременно бывает особенная идеализация любимого предмета, который представляется любя­щему совершенно в другом свете, нежели в каком его видят посторонние люди. Я говорю здесь о свете не в метафорическом только смысле, дело тут не в особенной только нравственной и умственной оценке, а еще в особенном чувственном восприятии: любящий действительно видит, зрительно воспринимает не то, что другие...

 

Фридрих Энгельс