Глава 7. Жажда расстройства 5 страница

ПОТОМ Я БЫЛ ИСКЛЮЧЕН ИЗ ШКОЛЫ F A I R F AX из-за того инцидента с учителем общественных наук, и оказался в неопределенном состоянии. Образование всегда было приоритетом для моей матери; она позволяла мне жить там, где я хотел, но как только лето закончилось, я согласился жить с ней, куда бы она не переехала. Ей нужна была настоящая гарантия, что я пойду в школу, когда буду жить под ее крышей. Летом после моего отчисления, я зарегистрировался в летней школе в Верхнем Голливуде (Hollywood High), чтобы попытаться заработать кредиты, необходимые мне для поступления в Unified High School в Беверли Хиллз, и начать обучение второгодником вместе со всеми. Но я также пытался окончить среднюю школу в целом, занимаясь и сдавая профильные экзамены. Но неудачно: через полчаса я вышел покурить и больше не вернулся.
В это время моя мама наконец рассталась со своим бойфрендом, "другом" фотографом. Как только Друг начал активно курить кокаин (freebase), буквально по всему дому (в конечном счете он обанкротился), мама с моим братом собрали свои вещи и внезапно уехали от него. Я не проводил много времени дома в то время, так что не видел, как все это случилось. Но когда я узнал об этом, то вздохнул с облегчением.
Моя мама, брат, и бабушка переехали на квартиру на Wilshire и La Cienega и, по маминым указаниям, я присоединился к ним. Мама хотела, чтобы я получил аттестат об окончании средней школы прежде, чем выберу свой жизненный путь, которым хочу следовать, но я не оправдал ее надежд. Мои оценки, посещаемость, и поведение были менее чем звездными, так что ей только оставалось одно: она зарегистрировала меня второгодником в Beverly Hills High.
К второгодникам они относят ребят с проблемами "регулирования": беспорядочным обучением, проблемным поведением, и тех, кто не вписывается в стандартный учебный план. Тогда как в Fairfax я думал, что это было ситуацией уклонения, здесь мне было комфортно; мне разрешили работать в моем собственном темпе, и я мог выбирать себе удобные учебные часы. Я приходил в восемь и уходил в полдень, потому что у меня было два рабочих места в то время; кроме кинотеатра Fairfax, был разгар сезона на фабрике часов.
Мои одноклассники по Continuation Education at Beverly Hills High (обучение второгодников) были реальными характерными типами. Было несколько цыпочек, помешанных на мотоциклах Harley-Davidson, одна была похожа на бегемота, каждый день ее забирал друг из банды Ангелов Ада (Hell's Angels). Он приезжал рано и просто сидел с невыключенным двигателем; у другой цыпочки был свой собственный Harley. В классе было еще три рокерши с Сансет Стрип (Sunset Strip- улица в Лос-Анджелесе); их распущенные волосы и разорванные футболки и высоченные каблуки говорили сами за себя. Все трое были привлекательны каждая по-своему... они знали, как использовать помаду и тени для век. Я был знаком с другой девочкой в классе: ее звали Дэзире (Desiree), она была дочерью одного из друзей моего папы, Норманна Сэйфа (Norman Seiff), известного рок-фотографа. Мы немного дружили тогда, и обычно озорничали вместе. Я был влюблен в нее без памяти в то время и у меня были другие причины, чтобы влюбиться в нее еще сильнее, когда увидел ее снова: она сидела передо мной и носила только свободные рубашки без рукавов и никаких лифчиков. Она превратилась в горячую полногрудую панк-рокершу, которая при этом симпатизировала мне с тех самых пор, когда нам было по семь лет.
В классе были и другие отбросы общества; мы были разнообразной и достаточно странной группой, что могли быть коллекционными фигурками: парень серфингист-наркоман Джефф Спиколи (Jeff Spicoli), жгучая неряшливая мамаша-поросток, полный задумчивый Гот, грустный индийский парень, который работал в ночную смену на своих родителей в 7-Eleven (сеть круглосуточных продуктовых магазинов); все мы едва цеплялись за край общества средней школы. Оглядываясь назад, я хотел бы узнать, как каждый человек в классе окончил его, не иначе как в роскошном Beverly Hills High, не меньше. Мы уединялись вместе для нашего «прогрессивного» обучения в одной классной комнате с одним туалетом, который мы использовали также как место для курения. Там я выяснил, почему те три рокерши с Сансет Стрип так выглядели: они были неофициальными президентами фан-клуба Motley Crue. Они пиарили группу: они включили мне Motley во время первого совместного перекура.
Я знал Никки Сикса (Nikki Sixx), басиста и создателя Motley Crue, еще по его первой группе Лондон (London), потому что Стивен и я видели однажды в Старвуде (Starwood) их выступление, когда нам удалось туда прокрасться. Лондон выступал на настоящей сцене; комбинируя свою низкобюджетную пиротехнику и одежду в стиле Kiss, они были группой, достаточной, чтобы ворваться в умы подростков. Я понятия не имел, что Никки встретил Томми и что они нашли других парней и превратились в Motley Crue; и к тому же я не знал, что они возглавляли движение, которое могло изменить лос-анджелеский панк за одну ночь. Motley не были похожи на Quiet Riot, Y&T, или любую другую группу Сансет Стрип: они были также одинаково круты, но они не были похожи на кого-либо. Они были настолько в собственном стиле, что не было никакого другого варианта, те девочки были поклонницами Motley Crue, и ни как иначе.
В жизни бывают такие моменты, которые можно объяснить только со временем; в лучшем случае ты знаешь, что моментальное фото является особенным, когда ты его делаешь, но чаще только расстояние и перспектива доказывают твою правоту. У меня был один из тех моментов непосредственно перед тем, как я забросил свое образование: однажды Никки Сикс и Томми Ли появились возле моей школы. Шесть лет спустя, я мог занюхивать кокаиновые дорожки вместе с ними на опущенных столиках для еды в их частном самолете, но я не могу забыть тот их образ, слоняющихся возле Beverly Hills High. У них были сапоги на высоких каблуках, обтягивающие штаны, начесанные волосы, и макияж; они курили сигареты; болтая с девочками на автомобильной стоянке моей средней школы. Они выглядели нереально. Я наблюдал за своими новоприобретенными школьными подругами, теми тремя, подобными Motley, цыпочками, разглядывая во все глаза, как Томми и Никки равнодушно вручили им афиши и флайеры, объявляющие о следующем концерте Motley, для распространения на улице. Я трепетал: мало того, что цыпочки посчитали эту группу настолько захватывающей, что стремились также одеваться, они также хотели быть их уличной командой добровольцев. Никки дал им копии нового сингла (EP), Too Fast for Love, и их работа состояла в том, чтобы всех своих друзей превратить в поклонников Motley Crue. Это было похоже как Дракула посылает своих учеников в Беверли Хиллз высосать кровь из девственниц.
Я был впечатлен и объективно завидовал: я никогда не буду в группе похожей внешне или по звучанию на Motley Crue, но я хотел этого. Я хотел играть на гитаре в группе, которая вдохновила ту степень преданности и волнения. Я пошел посмотреть концерт Motley в тот уикэнд в Whisky... мелодии просто отличные, но концерт был намного эффективнее. Это было незабываемо, настоящее шоу: Винс поджигал высокие ботфорты Никки и они взрывались множеством вспышек. Томми так колотил по барабанам, будто хотел расколоть свою барабанную установку надвое, в то время как Мик Марс едва передвигал ноги по своему краю сцены, сгорбившись как ходячий мертвец. Меня особенно поразила аудитория: они были настолько энергичны, пели каждую песню и раскачивались, будто группа была хедлайнерами в L.A. Forum. Мне было совершенно очевидно, что скоро так и будет. И я думал только об одном: если они могут сделать это, почему я не могу, мать твою?

Глава 5. Мало похоже на правду. (Least likely to succeed)

 

ЧАСТЬ 1

Однажды ты переживешь что-то, ты найдешь то, что когда-то отдал этому миру, это вернётся к тебе на этом пути, или на другом. Оно может вернуться сегодня, завтра, или через год, но оно вернётся; чаще всего, когда ты уже почти не надеешься, оно будет слишком отличаться от оригинала. Эти случайные моменты изменяют твою жизнь, кажутся произвольными, но я думаю, что это не так. В конце концов, я с трудом добился всего этого в жизни. И я знаю, что я не единственный.

Я не видел Марка Кантера около года, но не потому что каждый из нас был занят другими делами. За этот промежуток времени он изменился, в последний раз, когда я его видел, он был музыкальным фанатом и только начал учиться управлять семейным бизнесом в Canter’s Deli. Он не был просто рокером, он был моим ангелом в трудные минуты. Когда мы снова встретились, он стал совсем другим, этаким настоящим образцом одержимости, ревностным поклонником die-hard rock. Я не смог бы сказать это через миллион лет, но он посвятил всю свою жизнь Aerosmith. Он переделал всю свою комнату: постеры Aerosmith представляли собой непрерываемый коллаж, который выглядел как обои, все журналы, в которых печатались статьи о них, все свои галереи, он хранил их в пластмассовом ящике, еще у него были фото с автографами, и столько редких винилов и бутлегов концертов на кассетах, что можно было открыть целый магазин.
Марк определенно не увлекался одеждой; он не был похож на типичного рок-фаната в футболках Aerosmith, потому что он никогда не позволял своей страсти заходить далеко до того, чтобы даже в одежде выражать свое благоговение перед Стивом или Джо. Правда, иногда это проявлялось в воровстве, выслеживании и преследовании, незаконном проникновении на чужую территорию и в других незаконных вещах, которые назывались юридическими фактами. Также Марк иногда находился в обществе местных перекупщиков билетов: он покупал огромное количество билетов на шоу, потом продавал их перекупщикам до тех пор, пока не зарабатывал таким образом на пару сидячих мест. Это было большой игрой для него: он был как ребенок, торгующий бейсбольными карточками, но во время выступлений он походил на ребенка, гуляющего с редчайшими карточками, за которыми все гоняются. Не раз Марк, разобравшись с местами, проворачивал маленькую операцию. Он умел отлично прятать профессиональную камеру и коллекцию линз, распихивая целый аппарат по частям в разного рода потайные карманы брюк, рукава рубашки, причем делал это так, что вещи были ему в пору и никто не мог догадаться о том, что в его одежде что-то спрятано. Он никогда не попадался, поэтому у него получались изумительные «живые» фотографии Aerosmith. Проблема была в том, что он пришел к Aerosmith слишком поздно: они распались к тому моменту, когда он стал по-настоящему ими увлекаться.
Краеугольным камнем коллекции Марка памятных вещей Aerosmith была пустая сумка Doritos и маленькая сумка Ziploc, полная сигаретных окурков, которые он стащил из номера Джо Перри (Joe Perry) в Sunsey Marquis. Очевидно, он выследил это место и пробрался туда уже после того, как Джо уехал, но раньше того, как там прибралась горничная. Джо даже не выступал прежней ночью – в то время он покинул группу. Думаю, это было немного странно, так как Aerosmith даже не были вместе, но Марк жил ими 24 часа в сутки семь дней в неделю. Марк стал одним из моих самых лучших друзей в жизни с того дня, когда мы с ним встретились, поэтому я поддерживал его, внося свой вклад в развитие его коллекции: я подарил ему на день рождения нарисованный мною этюд, где изобразил Aerosmith на сцене. Я выполнил его в карандаше, а потом добавил тень и свет цветными ручками, и получилось очень даже ничего.
Этот рисунок преподал мне урок того, что всё разными путями проходит сквозь историю: всё, что ты дашь миру, так или иначе вернется к тебе. В данном случае, тот рисунок буквально вернулся ко мне и дал то, что я искал.
Позже, смотря на рисунок, я удивился: я неудачно пытался бороться за соединение группы на фоне музыкальной сцены, что было невозможно. Я хотел испортить увиденную маленькую кучку игроков, но если изменить это предназначение так сильно, как я хотел, то у меня бы этого не было – я пытался, но понял, что не в силах прийти к компромиссу. Я не хочу лгать, что что-то было предопределено, и притязания находились глубоко внутри меня, и что я знал, что всем вместе нам будет очень хорошо. Это не выглядело как следование общему пути, но это не спасло меня от совершения единственной вещи, которую я мог сделать: я делал то, что считал правильным, и так или иначе, я стал удачливым. Я нашел еще четыре дисфункциональные родственные души.
Я работал в The Hollywood Music Store, когда однажды ко мне подошел изящный парень, одетый как Джонни Тандерс (Johnny Thunders). Он был одет в узкие черные джинсы, обувь на толстой подошве, у него были черные крашеные волосы и розовые носки. Он держал в руках копию моего рисунка Aerosmith, которую ему дал наш общий друг: очевидно, ее распечатали и передавали по кругу. Этот парень был очень заинтересован в том, чтобы меня найти, особенно после того, как услышал, что я – лидер-гитарист.
«Эй, чувак, ты это нарисовал?» - спросил он немного нетерпеливо. «Я нарыл это. Это чертовски клёво»
«Да, это моя работа» - сказал я. «Спасибо»
« Как тебя зовут?»
«Меня зовут Слэш.»
«Привет, я Иззи Стрэдлин.»
Мы немного поговорили; Иззи относится к такому типу людей, у которых всегда находится что-нибудь еще, что им непременно надо делать. Но у нас был план встретиться позже, и когда мы были у меня дома той ночью, он включил мне запись своей группы. Она звучала отвратительно: запись была низкого качества, а их репетиция была записана через микрофон, подсоединенный к переносному кассетнику, который стоял на полу. Это звучало так, как будто бы они играли глубоко в ракетном двигателе. Но среди всего шума и помех, где-то на заднем плане, я услышал нечто интригующее, я был уверен, что это был голос их вокалиста. Это было очень трудно сделать, а его визг был таким высоким, что я подумал, что это была техническая неисправность в записи. Он звучал как визг зажеванной кассеты – но он звучал в нужной тональности .
После моего неполного окончания старшей школы, я жил вместе со своей мамой и бабушкой в доме на Melrose and La Cienega в маленькой подвальной комнате в гараже. Это было то, что мне нужно; если было необходимо, я мог незаметно уходить через окно, выходящее на улицу, независимо от времени дня или ночи. Мои змеи и кошки жили там же; а еще я мог играть на гитаре, в то время, когда я хотел заниматься только этим. Как только я стал прогуливать школу, я согласился платить ренту своей маме.
Я полагал, что найду какую-нибудь временную работу, выполняя которую буду пытаться собрать группу или примкнуть к уже существующей группе, которая, я верил в это, была бы на фоне зыбкой лос-анджелесской металлической сцены. В то время я работал в Canter’s Deli в той должности, которую предложил мне Марк. Я работал в одиночку в верхнем банкетном зале, который вообще не подходил для банкета – это было более или менее место, где семья Марка хранила всё барахло, которое им, безусловно, было необходимо. Тогда я не мог над этим шутить.
Моя работа заключалась в том, чтобы сверять чеки официантов с кассовыми поступлениями, поэтому Марк мог легко и быстро понять, кто ворует. Работа была очень легкая, с нею бы даже идиот справился. К тому же, у меня были некоторые привилегии: я ел сэндвичи с копченой колбасой и пил Колу все время, пока раскладывал те листки в две стопки. Это была очень нужная работа: благодаря моему досмотру Марк смог поймать нескольких работников, которые постоянно обворовывали его семью в течение многих лет.
После того, как я ушел, Марк передал мою работу Рону Шнайдеру (Ron Schneider), басисту из моей группы Tidus Sloan. Наша группа до сих пор иногда играет вместе, но мы ничего не предприняли для того, чтобы перейти на следующий уровень – без вокалиста мы не продвинулись даже дальше выступлений на Strip.
Моя работа в The Hollywood Music Store была одним из мостиков к профессиональной игре на гитаре, я занимался этим все время; но делал это не ради славы и девочек, я хотел этого по более простой причине: она была единственным во всем мире, чем я наслаждался. В музыкальном магазине я был менеджером по продажам, который продавал – и играл – каждую гитару на полу, но он был не единственным местом для их экспертизы. Я также продавал всякий хлам, о котором я ничего не знал. Я мог прославиться, рассказывая про входы и выходы басовых усилителей, но когда дело доходило до ударных установок, мембран барабанов, барабанных палочек и широчайшего ряда наборов перкуссионных инструментов, которые я продавал, что я до сих пор удивляюсь, как только у меня хватило способностей выглядеть убедительно, втирая покупателям всякую чушь.
Мне нравилась моя работа в музыкальном магазине, но она была извращенной пыткой для меня. Каждую свободную минуту я глядел в окно во все глаза на Cherokee Studios, находящуюся через дорогу. Cherokee была частицей мечты о записи в ранних восьмидесятых: не то чтобы я был большим поклонником, но каждый раз, видя как Doobie Brothers записывали там песни, не мог не сказать, что очень сильно им завидовал. Как ни странно, я просто влюбился в тот день, когда случайно увидел в окно Рика Окасека (Ric Ocasek), шедшего по улице к Cherokee.
В это время Стивен Адлер вернулся из своей ссылки в Valley и мы стали зажигать также, как до того момента нашего расставания. У каждого из нас была девушка и вчетвером мы представляли единое целое. Моя девушка Ивонна (Yvonne) была выпускницей старшей школы, в которой мы познакомились; она была прилежной ученицей днем и рокершей ночью, у нее прекрасно получалось управлять обеими сторонами своей личности. Ивонна была удивительной девушкой: очень умной, очень сексуальной, очень искренней и очень энергичной – сейчас она - влиятельный юрист в Лос-Анджелесе. После окончания школы она поступила на психологический факультет в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе (UCLA), и с того времени мы более или менее стали жить вместе, когда у меня были выходные, она иногда просила меня сопровождать ее в школу к восьми утра. Я проводил утро в студенческом городке UCLA, сидя в стороне от всех, куря сигареты и наблюдая за яппи. Иногда я находил интересные занятия или профессора, и тогда сидел рядом с нею в большой лекционной аудитории.
Я не помню ее имени, но тогдашняя девушка Стивена и Ивонна быстро подружились, потому что мы вчетвером проводили вместе каждую ночь. Я не хочу больше прогулок по Strip – мне даже не нравилась музыка, игравшая целыми днями, но я пытался быть позитивным. Решающий момент настал, когда очень раскрученную, явно переоцененную новинку, известную как MTV, впервые запустили на телевидении. Я предполагал, что это будет что-то вроде Don Kirshner’s Rock Concert, живая, многочасовая передача, которая транслировалась по субботним ночам с 1973 по 1981 год. Это шоу освещало артистов недели и впервые делало доступным для всех выступления звезд от the Stones до the Eagles, Sex Pistols, Sly и от the Family Stone до комиков, подобных Стиву Мартину (Steve Martin).
MTV не могло быть полярной оппозицией: они каждый раз показывали Thomas Dolby’s “She Blinded Me with Science”, the Police и Pat Benatar. Без преувеличения скажу, что я часами ждал, чтобы увидеть хорошую песню; и обычно это были или Prince или Van Halen. Я ощущал тоже самое, когда ночами изучал Sunset: много чего видел, мне почти ничего не нравилось, и я совершенно бесцельно проводил время.
Зато Стивен был частью бульвара Сансет. Он только и думал о прогулках по Strip, ибо это был шанс воплотить в жизнь его рок-мечты. Он никогда раньше не демонстрировал столько амбиций: делал все, чтобы попасть внутрь клубов, встречался с людьми, завязывал отношения и был смесью всего, что только было можно. Стивен частенько болтался на парковке Rainbow каждые выходные, зарабатывая проходные баллы, играя песни выступавших там групп.
Мне редко хотелось гулять одному, потому что я не мог делать то, что мне хотелось, слишком часто: я был неспособен унижаться, проходя лишние мили. Я не знал почему, но у меня были проблемы, возникшие вокруг парковки и дверей за сцену, приходилось искать другие пути с новой силой. В результате, судя по рассказам Стивена бесконечными утренними часами об умопомрачительных группах, я решил, что горячие девушки обязательно ко мне потянутся. Но я ни разу не видел тех мистических созданий, когда решил сопровождать его (вопреки моему самому мягкому решению суда). Я ничего не увидел, кроме вечерних струн, которые никогда не приобретут эпический статус.
Я понял на собственном опыте, как тяжело быть девушкой.
Однажды ночью та группа начала выступать со Стивеном, и мы позаимствовали машину моей мамы (как помню, мне было семнадцать), чтобы поехать в Rainbow и потусить с ними.

ЧАСТЬ 2

Мы приехали в Голливуд и направились в клуб и поняли, что это была девичья ночь.
«Черт возьми, это офигенное место!» - прокричал Стивен.
Я проходил в Rainbow в течение многих лет благодаря моим поддельным пропускам и Стеди (Steady), клубному вышибале. Он до сих пор там работает и до сих пор меня узнает. Но, помню, по какой-то причине Стеди не сделал этого в ту особую ночь: он пропустил Стивена, а мне приказал убраться.
«Нет, не ты», - сказал он. «Не в эту ночь, отправляйся домой».
«Что?» - спросил я. Я не имел права возмущаться, но у меня не было другого выбора. «Что ты тут возомнил? Я буду здесь все время, чувак».
«Ха, я не хочу вляпываться в дерьмо», - ответил он. «Убирайся отсюда, ты не войдешь в клуб этой ночью».
Я был взбешен. Я не представлял, каким еще образом можно было пройти в клуб, поэтому я последовал совету Стеди и побрел домой. Я потопил свою обиду в алкоголе, мне сразу стало хорошо, и ко мне в голову пришла сумасшедшая идея вернуться в Rainbow переодетым в женскую одежду. Этот пьяный план дополнялся специальным смыслом: я покажусь Стеди и получу бесплатный входной билет на девичью ночь, а потом пофлиртую со Стивеном. Адлер клеился к каждой девушке, которая попадала в поле его зрения, поэтому я был уверен, что он начнет приставать ко мне задолго до того, как узнает, кто я.
Мою маму очень развеселил мой план: она надела на меня юбку и чулки в сеточку, уложила мои торчащие вверх волосы под черный берет и сделала мне макияж. Я не смог одеть ее туфли, но работа дизайнером костюмов принесла свой результат, и я выглядел, как настоящая цыпочка…, нет, я выглядел как Rainbow цыпочка. Я поехал обратно в Западный Голливуд в своем костюме; припарковался в нескольких кварталах от Doheny и пошел в клуб. Я был одновременно пьян и увлечен своей операцией, поэтому для меня не существовало никаких запретов. Я не спеша подошел к Стеди и едва не рассмеялся ему в лицо, когда он без раздумий выдал мне пропуск.
Я был на вершине мира; я выигрывал – до тех пор, пока не узнал, что Стивена нигде нет. Это было похоже на то, когда задумываешься о смерти на американских горках, срываясь с высоты вниз. Реальность ситуации отпечаталась на моем лице: я стоял в женской одежде посреди Rainbow. Но тут я увидел свет, и сделал единственно возможную вещь – я ушел. Дорога домой была длинной, я возвращался на маминой машине и думал, что каждый крик был обращен ко мне, думал, что каждый смешок был моей расплатой, я на собственном примере понял, как трудно быть девушкой.
Однажды ночью девушка Стивена убежала за город к Томми Ли (Tommy Lee) и Томми пригласил ее в Cherokee Studios послушать и посмотреть альбом Motley Theatre of Pain, следующий за их пробивным альбомом Shout of the Devil. Девушка Стивена не увидела ничего дурного в том, чтобы пригласить Ивонну, Стивена и меня; подозреваю, она полагала, что приглашение Томми включает «плюс три». Нам со Стивеном следовало бы узнать об этом приглашении побольше. Мы собрались все вчетвером, готовые слушать и наблюдать за процессом; когда мы пришли, нам недвусмысленно намекнули, что девушки могут пройти вовнутрь, а мы нет. Это было настолько внушительно, что мы пошли домой. Мы безумно рассердились: мы видели, что наши подружки находятся в студии, ночуют на двух низких креслах, чтобы выглядеть крутыми, в то время как мы обсуждали, что они думают обо всем этом. Это был нехороший поступок.
Я не знаю как, но этот эксперимент смог заставить меня из принципа постараться найти работу в Cherokee. Я надоедал дневному менеджеру студии, чтобы он нанял меня на целый год. Я ежедневно прекращал работу, подобно часам, в течение обеденного перерыва в Hollywood Music и переходил улицу. Я продолжал делать это, потому что был занят в обычном бизнесе, но через несколько недель менеджер сдался и предложил мне работу. Думаю, это было важным событием; я находился всего лишь в шаге от того, чтобы стать профессиональным музыкантом. Я был очень серьезен, но мой план был прост: работая в студии я мог заводить необходимые связи, потому что каждый день виделся с музыкантами и продюсерами. По моему мнению, студия была местом встречи других музыкантов, которые серьезно занимались музыкой и, работая там очень малое количество времени, однажды я получил бесплатное время для записи с одной группой. Несмотря на неразбериху в моей голове, я ушел из Hollywood Music с таким чувством, как будто только что выиграл в лотерею.
Меня наняли в Cherokee на должность курьера у инженеров, ни больше, ни меньше. Меня это не заботило; я показал себя в первый же день, готовый бегать, выполняя поручения, выносить мусор, и так далее, и тому подобное. Или потому что я так думал: я заметно расстроился, когда понял, что моя работа за неделю заключалась в том, чтобы приносить то, что было необходимо Motley Crue, независимо от времени суток. Даже через неделю работы эти парни не позволяли мне войти в студию и поговорить с моей подругой (я поверил ей, когда она сказала, что ничего не произошло, но до сих пор…), и сейчас я бы хотел провести несколько следующих недель в качестве их посыльного. Великолепно…
Управляющий студии дал мне сотню долларов, чтобы выполнить первый приказ Motley, который, я был уверен, заключался в покупке вещей первой необходимости: большой бутылке Jack Daniel’s, большой бутылке водки, нескольких пакетов чипсов и паре блоков сигарет. Я посмотрел на деньги и вышел на солнечный свет, взвешивая все за и против сдерживания своей гордости. Это был по-настоящему отличный день. Я остановился, когда увидел магазин спиртного, чтобы подумать об этом с минуту.
Я искоса посмотрел на небо, потом на тротуар и двинулся дальше – домой. Это было все, что судьба написала для Cherokee и меня: учитывая, сколько времени в дальнейшем я провел в профессиональных студиях, просто невероятно, что я больше никогда не был в Cherokee Studios. В том случае мне не было смысла делать это – я был должен этим парням сотню долларов. Однажды эти размышления преподали мне бесценный урок, а именно: я понял, что должен сам прокладывать себе дорогу в музыкальном бизнесе. Не думаю, что найдется какой-нибудь идиот, который будет выполнять обязанности, услуживая Motley Crue или кому-либо еще ради собственной выгоды – эта работа была тем, что я отказался выполнять из принципа. Мне нравилось то, что я сделал, это сыграло большую роль в том, когда Motley, спустя несколько лет, пригласили нас открывать свои выступления.
Поэтому я начал внедряться в музыку Голливуда, полагая, что моя работа в студии осталась в прошлом и что я больше не буду этим заниматься. Тогда обстоятельства складывались не очень удачно для меня: я не закончил старшую школу, не поступил в колледж и так далее, насколько я помню; я продолжил искать работу, которая, как я думал, помогла бы мне найти себя.
В то время я был не обременен работой и был неуправляемым, это был отличный шанс для моей мамы снова вернуть меня в школу, в другую школу. Бог благословил ее постоянные попытки дать мне образование. В то время она сделала одну замечательную вещь – она знала, что я обожаю музыку, поэтому она записала меня в замечательнейшую профессиональную музыкальную школу.
Я зол на себя за то, что забыл название этого места, но я помню, насколько несосредоточенными были наши учителя. Сейчас я уверен, что моя мама узнала об этом месте благодаря флаеру из Laundromat (прачечной). В любом случае, я записался, я выступил там и через несколько недель мои учителя отправили меня на практику укладывать кабеля и устанавливать фильтры (“gels”, как они это называли) большинства ламп для разнообразных живых выступлений. Это заведение обучало студентов искусству звуков и светового инженерного мастерства для живых представлений в очень практическом стиле. Около шести человек из моего класса сразу же стали ассистентами техников на местных тусовках, таких как, Country Club, the FM Station и многих других в Лос-Анджелесе. Вообще, это было сплошным надувательством: школу финансировали управляющие компании, которые устраивали все эти шоу, поэтому мы, студенты, не только работали на них бесплатно, но, к тому же, они еще и оплачивали наше обучение. Не помню точно, но я учился прокладывать свет и звук для живых концертов. Мне это очень нравилось, до тех пор, пока однажды ночью я не стал настраивать световое шоу для группы Duran Duran, которые хотели называться Bang Bang. Смотря их выступление, я уяснил две вещи: 1) это было невозможным для музыкального представления, чтобы быть еще более нелепым; 2) звуковой и световой пропуск достался мне как никогда быстро.
Я безумно хотел играть в группе, поэтому я подал объявление в The Recycler – лос-анджелесскую бесплатную газету для музыкантов – каждую неделю я искал приглашения, обращенные ко мне. По началу это было бесполезно, но кто ищет, тот всегда найдет. Однажды я увидел нечто, что меня заинтриговало: это были вокалист и гитарист, подыскивающие еще одного гитариста в стиле Aerosmith и Hanoi Rocks. И, что более важно, в объявлении было четко указано, что у претендентов не должно быть «усов и бород».
Я позвонил по указанному в объявлении номеру и договорился о встрече с ними в домике для гостей, который они снимали на одной из улиц в Laurel Canyon. Я пришел туда и увидел чувака, которого я запомнил как Иззи в тот же день, когда он пришел в музыкальный магазин с моим рисунком Aerosmith. А потом я узнал, что другой чувак должен быть вокалистом с очень высоким голосом, который я только мог себе представить. Я подумал: «Круто, это должно быть как раз то, что надо». Их маленькая комнатка больше смахивала на туалет: это была комната, в которую помещалась только кровать, а места для сидения были на полу перед нею, но, как ни странно, в комнате был даже телевизор – единственный источник света в этом месте.
Я разговаривал с Иззи какое-то время, но Эксл (Axl) прямо-таки висел на телефоне, поэтому он лишь кивнул головой в знак признательности, когда я вошел в комнату. Тогда я счел это невежественным, но сейчас, когда я узнал его получше, я понял, что это было нормальным явлением. Когда Эксл присоединился к беседе, никто не мог его остановить. В Ганзах мы привыкли называть это Twain Wreck: когда Эксл начинал рассказывать историю, он был таким же многословным, как Марк Твен. Та первая встреча, конечно, прошла без особых событий: каждый из них решал, стоило ли им остановить свой выбор на мне или нет. Как бы ни решилась проблема, сейчас это не имеет никакого значения.
Стивен на минуту вернулся в Голливуд и с гордостью сообщил мне, что сейчас он учится играть на ударных в доме своей мамы в Valley, которая, уверен, вносила свой вклад в то, чтоб он поскорее снова оттуда свалил. Стивен был готов присоединиться к нашей группе, полагая, что я до сих пор неуверенно играю вместе с Tidus Sloan и просматриваю газетные объявления, в которых требовались гитаристы. Я не отношусь к Стивену серьезно; для меня он является организатором всевозможных увеселительных мероприятий со всеми вытекающими отсюда последствиями: он начал ходить на репетиции к Tidus Sloan, и при каждом удобном случае он доказывал всем то, что он лучший барабанщик, чем Адам Гринберг (Adam Greenberg). Когда же я наконец-то смог выделить немного времени вне группы, Стивен был очень недоволен мною, потому что я никак не мог собраться и посмотреть, как он играет, позволить поиграть вдвоем со мной.
Бабушка Стивена отдала ему свой старый голубой Gremlin; автомобиль, который выглядел точно так же, как и песни – смело и прямо. Кажется, каждый день, начиная с того, как он не мог практиковаться в доме своей бабушки, он грузил свою ударную установку в эту вещь и ехал в общественный парк на Pico, пересекая улицу от студии Twentieth Century-Fox, которая включала бассейн и поле для гольфа. Я хорошо знал это место, так как играл там в футбол (soccer), когда мне было девять лет. Как бы там ни было, Стивен устанавливал свои барабаны сразу за пешеходными дорожками и упражнялся весь день и вечер. Уверен, что гуляющие там пожилые люди, бегуны, утки и собаки были от этого очень счастливы; белокурый рок-ребенок с растрепанными волосами играл на полностью укомплектованной, с двумя басовыми барабанами, металлической установке так усердно, как только мог, собираясь наполнить удовольствием всех остальных.