Женщины в тылу и на передовой

Женщины и дети в сражениях Первой мировой войны

Часть 1

Лазарет имени цесаревича Алексея. 1916 г.

1 августа 1914 г. Германия объявила войну России.
На следующий день в Петербурге толпы демонстрантов, люди разных чинов, званий и состояний, двинулись к Зимнему дворцу, чтобы получить монаршее благословение на священную войну. Столичные рабочие, враз прекратившие забастовки, вышли на улицы с царскими портретами в руках. На Дворцовой площади коленопреклоненная толпа пела «Боже, царя храни».
Свидетель происходившего в тот день, великий князь и адмирал российского флота Михаил Николаевич Романов записал в своем дневнике: «Наверное, за все двадцать лет своего царствования он [Николай II] не слыхал столько искренних криков “ура”, как в эти дни»¹.
Желание постоять за честь родины было едва ли не всеобщим. «Вестник войны» писал, что «ежедневно в управление Московской тюремной инспекции поступали десятки прошений от заключенных, изъявивших желание поступить в армию, но из 500 заявлений было удовлетворено лишь одно»². Академик В.М.Бехтерев отметил в эти дни резкое сокращение случаев пьянства и хулиганства на улицах Москвы³.
Патриотический подъем не миновал и женщин. Война заставила представительниц всех сословий принять посильное участие в помощи фронту. Почти в каждом губернском и уездном городе спешно развертывались госпитали и лазареты; печать призывала богатых людей предоставить под лазареты, госпитали, санатории для выздоравливающих раненых дачи, усадьбы.
Женщины и девушки в массовом порядке записывались на курсы сестер милосердия.
В Петрограде, как после начала войны стал называться Санкт-Петербург, первые частные госпитали разместились в доме князя Феликса Юсупова на Литейном проспекте и в доме на Каменноостровском проспекте, который арендовала под госпиталь знаменитая балерина Матильда Кшесинская⁴.
Когда миновала опасность высадки вражеского десанта в окрестностях столицы, организация частных госпиталей и лазаретов пошла быстрее. В Москве уже к концу августа 1914 г. в Городскую управу поступило более двух тысяч заявлений частных лиц, пожелавших взять в свои квартиры раненых воинов⁵.
Действующей армии требовались не только вооружение и боеприпасы, но и огромное количество обмундирования, сапог, портянок, нижнего белья. Решению этой проблемы немало способствовали усилия добровольцев.
Артистка театра Незлобина госпожа Васильева уговорила своих коллег по несколько часов в день работать в швальне, которой заведовала артистка О.С.Островская. Артисты занимались шитьем белья.
Вскоре в московских лазаретах и госпиталях стала ощущаться нехватка перевязочного материала. Женщины всех сословий, от простых горожанок до аристократок, с небывалым энтузиазмом занялись изготовлением бинтов. Одна лишь мастерская у Ильинских ворот производила в день до 10 тыс. перевязочных пакетов — столько же, сколько производила хорошо оснащенная германская фабрика.
Женщины, привыкшие к умственному труду, заменяли ушедших на фронт мужчин и работали продавщицами в магазинах, разносчицами газет, стрелочницами на железнодорожных путях, кондукторами трамваев⁶.

Сестры милосердия: Императрица с дочерьми

Многие женщины работали в лазаретах и госпиталях.
Пример истинного, а не показного служения подавала сама императрица Александра Федоровна. Закончив курсы Красного креста, она с двумя дочерьми — Ольгой Николаевной и Татьяной Николаевной — ухаживала за ранеными.
Стоя за хирургом, производившим операцию, государыня, как каждая операционная сестра, умело и ловко подавала стерилизованнные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем, и стойко выносила запахи и ужасные картины военного госпиталя времен войны⁷.
«Во время тяжелых операций раненые умоляли государыню быть около. Императрицу боготворили, ожидали ее прихода, стараясь дотронуться до ее сестринского платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами»⁸.
Кое-кто в высших аристократических кругах считал, что работа по уходу за ранеными унижает достоинство августейшей семьи, на что государыня отвечала: «Мои девочки должны знать жизнь, и мы через всё это идем вместе»⁹.
Столь же ответственно относилась к своим обязанностям медсестра лазарета Евгеньевской общины города Ровно великая княгиня Ольга Александровна. «Всегда одетая, как простая сестра милосердия, разделяя с другой сестрой скромную комнату, она начинала свой рабочий день в 7 утра и часто не ложилась всю ночь подряд, когда надо было перевязывать раненых. Иногда солдаты отказывались верить, что сестра, которая так терпеливо за ними ухаживала, была родной сестрой государя и дочерью императора Александра III»¹⁰.
Как-то во время утреннего обхода Ольга Александровна увидела плачущего солдата. На вопрос княгини раненый ответил, что «дохтура операцию делать не хотят, говорят, всё равно помру». Ольга Александровна сумела уговорить врачей, и операция закончилась успешно. Корреспонденту «Биржевых ведомостей» раненый с гордостью заявил, что «с такими ранами, как у него, один на тысячу выживает. — А всё великая княгиня»¹¹.

7—8 февраля 1915 г. в Восточной Пруссии русская армия потерпела тяжелейшее поражение. Наши войска отступали, подавленные превосходством врага в тяжелой артиллерии. 2 марта при прорыве из окружения только один 20-й русский корпус потерял убитыми 7000 человек.
Поток раненых резко возрос. К их приему дополнительно разворачивались госпитали и лазареты в губернских и уездных городах. В Новгородской губернии Боровичская городская дума совместно с персоналом городской больницы сумели дополнительно разместить в лазаретах и частных домах 340 раненых.
Пример подал сам городской голова М.Я.Шульгин, выделивший под лазарет один этаж своего дома¹².
Война и общая беда сблизили всех. В Люблине местная еврейская община на свои средства открыла лазарет на полтораста коек. Весь персонал лазарета состоял из евреев. Старый еврей-санитар, участник русско-турецкой войны 1877—1878 гг., в меру своих сил помогал стирать, сушить и сматывать использованные бинты¹³.
Об отношении врачей и сестер люблинского лазарета к раненым свидетельствовала маленькая сценка: трогательное прощания выздоравливающего солдата с врачами и сестрами милосердия. «Один черный, рябой запасной пскович, — писал корреспондент газеты “Гусь” Кондурушкин, — заплакал от благодарности, подзывает старшую сестру:
— Спасибо, сестрица, дай перекрещу тебя.
— Благодарю, дорогой, говорит та, глотая слезы. — Уедешь, помни, что был ты в еврейском лазарете. Я бы не говорила, да знаешь, как к нам некоторые относятся и что про нас говорят...
Солдат ласково смотрит на нее.
— А я от вас кроме добра не видел ничего... Ну, а ты-то уж, чай, русская?..
— Нет, я еврейка...
— Ну, Господь тебя благословит... Не обессудь, если что не так сказал али сделал... От темноты нашей. Прощайте... Не забуду!»¹⁴
22 августа 1915 г. императрица Александра Федоровна решила организовать в залах Зимнего дворца лазарет имени наследника цесаревича Алексея. Под лазарет отвели Аванзал, Николаевский, Большой фельдмаршальский, Петровский, Гербовый, Пикетный и Александровский залы, а также часть второй запасной половины дворца — от Александровского зала в сторону Эрмитажа. На Иорданской и Церковной лестницах были устроены специальные пандусы для удобства переноски тяжелораненых.
Фрейлина двора Анна Вырубова вспоминала: «Их привозили издалека, всегда ужасно грязных и окровавленных, страдающих. Мы обрабатывали руки антисептиком и принимались мыть, чистить, перевязывать эти искалеченные тела, обезображенные лица, ослепшие глаза — все неописуемые увечья, которые на цивилизованном языке называются — война»¹⁵.

Великая княгиня Мария Павловна Младшая

Слухи о том, что немцы и австрийцы бесчеловечно относятся к попавшим в плен русским раненым, заставили многих врачей, фельдшеров, сестер милосердия и санитаров отправиться в полковые лазареты и на передовую. К многочисленной армии медсестер и санитаров (6554 человек на 1 сентября 1914 г.)¹⁶ присоединялись всё новые и новые желающие помочь фронту.
Передовая встретила медиков артиллерийскими обстрелами и бомбежками с воздуха. Немцы и австрийцы не соблюдали требований конвенции Красного креста.
Сестра милосердия И.Д.Смирнова рассказывала: «Германские отряды не щадили ни Красного креста, ни больных, ни раненых, ни врачей, ни сестер милосердия. За попытку увезти раненых от наступающих немцев санитарный транспорт был подвергнут жестокому обстрелу»¹⁷.
Сестра-доброволица Е.А.Гиренкова около двух с половиной месяцев провела в окопах переднего края. За проявленное мужество при оказании помощи раненым под огнем германской артиллерии, она была награждена орденом Святого Георгия 4-й степени.
Гиренкова также свидетельствовала о негуманном отношении германцев к нашим раненым. Войдя в город вслед за нашим передовым отрядом, она нашла наших раненых и раненых немцев, причем русские раненые были совершенно раздеты отступавшим противником. А ведь был конец сентября. В другом месте Гиренкова нашла русских раненых, которым немецкие врачи вовсе не делали перевязок¹⁸.
Преступное отношение к нашим раненым проявляли не только немецкие врачи, но и сестры милосердия. Раненый русский офицер, находившийся на излечении в Люблинском госпитале, в беседе с корреспондентом А.Ксюшиным рассказал, что его отряд отбил двадцать русских пленных и те под присягой показали, что на их глазах немецкая «сестра милосердия» подходила к раненым, нагибалась к ним и ножом перерезывала горло¹⁹.
«Вестник войны» в сентябре 1914 г. сообщил читателям о раненом русском солдате, который приволок к окопам немецкую сестру милосердия, которая пыталась добить его ножом на поле боя²⁰.
В окрестностях Ченстохова казачий разъезд задержал для досмотра санитарную фуру немецкого Красного креста. Оказалось, что в сумках и баулах сестер милосердия оказались не медикаменты, а драгоценности. Сама же фура была заполнена награбленным добром: коврами, картинами и хрусталем. Всё это «сестры» раздобыли в брошенных польских домах.
Среди раненых, поступавших в лазареты и госпитали Юго-Западного фронта, попадались и немцы. Некоторые из них вели себя крайне враждебно по отношению к русским врачам и сестрам. В Варшавском госпитале раненый немец плюнул в лицо медсестре, другой пнул медсестру ногой, третий ткнул ножищами в живот врачу, который делал перевязку²¹.
С самого начала войны в печать всё чаще стали проникать сведения о зверствах германских и австрийских солдат и офицеров в Бельгии, Франции и западных областях Польши. Массовые грабежи, расстрелы заложников и насилия над женщинами стали нормой поведения завоевателей.
В Ченстохове они расстреляли 18 мирных жителей. В Калише устроили кровавую бойню. В городе Буковинском за нарушение постановлений генерала Прейскера расстреливали каждого десятого жителя.
«Мир еще не знал фашизма, Освенцима, Дахау, геноцида гитлеровцев, — писал известный советский историк Н.Н.Яковлев, — но уже тогда, в августе 1914 г., хорошо знали, что враг систематически нарушает законы и обычаи войны. Пытки и убийства пленных в руках немцев и австрийцев были не исключением, а правилом»²².

Волонтер «Алексей Соколов» (Екатерина Алексеева) на излечении после ранения в Старой Екатерининской больнице в Москве

Агрессия Германии побудила женщин Европы к активному участию в борьбе с врагом. На первых порах лишь немногие женщины в Европе и в России приняли непосредственное участие в боях.
Великая герцогиня Люксембургская Мария Адельгейда, защищая неприкосновенность границ своего крохотного государства от вторжения германских войск, села в автомобиль и, выехав на приграничный мост, приказала шоферу поставить машину поперек дороги. Ни уговоры, ни угрозы немецкого командира дивизии не возымели действия.
Разгневанный краткой задержкой наступления германский император Вильгельм II приказал заточить юную красавицу в Нюренбергский замок, в котором она пробыла до конца войны²³.
Ценою жизни выполнила свой долг французская телефонистка, поддерживавшая связь между грохочущим взрывами Верденом и Этоном. Последние слова ее были: «Бомба упала в контору»²⁴.
В Восточной Пруссии наши войска столкнулись с немецким партизанским движением. В первой партии пленных партизан (300 человек) оказалось много женщин. В городе Вилленберге 70-летняя немка, потерявшая на войне нескольких сыновей и внуков, поднялась с ручным пулеметом в руках на колокольню местной кирхи и встретила прицельным огнем входящую в город русскую пехоту. Подоспевшие казаки стащили старуху с колокольни, но она оказала такое яростное сопротивление, что ее пришлось ткнуть пикой в плечо.
Военнопленная Августина Бергер, 17 лет, находясь в арьергарде отступающей немецкой части, поднималась на колокольни и сигнализировала оттуда флажками о передвижении русских войск²⁵.
Не остались в стороне от битв и русские женщины. На фронт кроме женщин-медиков отправились и те, кто непременно хотел лежать за пулеметами или же ходить в конные атаки. В кавалерию часто просились казачки, привычные к верховой езде. Многие добивались согласия командиров полков.
Известная спортсменка Кудашева, объездившая верхом всю Сибирь и Малую Азию, явилась на передовую на собственной лошади и была зачислена в конную разведку. Туда же приняли кубанскую казачку Елену Чубу, которая была не только лихой всадницей, но и прекрасно владела холодным оружием. В учебной рубке на всем скаку она опережала любого казака на 2—4 фигуры (в таких упражнениях обычно использовались чучела)²⁶.
Спортсменка Мария Исаакова великолепно владела конем, фехтовала на эспадронах и при этом обладала большой для женщины физической силой. С началом войны Исаакова выписала из Новочеркасска хорошо выезженную казачью лошадь и обратилась к командиру одного из стоящих в Москве казачьих полков с просьбой о зачислении, но получила отказ. Тогда она на свои деньги приобрела военную форму, оружие и последовала за полком, который догнала уже в Сувалках. Упрямица была зачислена в конную разведку полка.
Дочь уральского войскового старшины Наталья Комарова, отлично освоившая верховую езду, с первых же дней войны буквально бредила битвами. Ее отец и брат Петр уже воевали, а ей оставалось лишь читать в газетах боевые сводки с полей войны. Слезные уговоры матери не оставлять ее одну не помогли. На деньги, отложенные отцом для приданого, Наталья купила коня и всю казачью амуницию.
Полк, в котором служил ее брат, она разыскала в местечке близ границы с Восточной Пруссией. Командир молча выслушал биографию доброволицы и ее просьбу о зачислении в полк.
«После некоторого раздумья он произнес:
— Ну что с вами поделаешь? — Бывали уже подобные примеры... Я вам не разрешаю, но и не запрещаю...
— Безумная... — только и сказал ей брат при встрече»²⁷.

Сестра-доброволица Крестовоздвиженской общины Е.А.Гиренкова, пожалованная орденом св. Георгия 4-й степени

Как выглядели эти отважные девушки и женщины, пожелавшие разделить тяготы войны с мужчинами? Газетные и журнальные снимки той далекой поры не всегда отличались качеством изображения, но зато сохранились описания их внешнего облика.
Наталье Комаровой «на вид было лет 17—18. Хорошее русское лицо светилось отвагой и добротой, носик был чуть-чуть вздернут, искристые серые глаза смотрели открыто и прямо. Широкие черные шаровары в талии были перехвачены широким кожаным поясом, к которому с одной стороны был прицеплен длинный кинжал в серебряных ножнах, с другой — больших размеров кобура с револьвером. Темно-синий черкесский бешмет, отороченный серебряными галунами, облегал стройную фигуру. За плечами на ремне висел легкий казачий карабин»²⁸.
Офицеры штаба откровенно любовались юной амазонкой, одетой не по форме, но очень воинственно настроенной. Воевала она отменно, выполняя боевую работу наравне со всеми. Штыком и прикладом она орудовала столь же ловко, как и шашкой.
Прикрывая со своей сотней атаку пехотного полка, Наталья увидела падающего знаменщика и врага, удиравшего в тыл с русским знаменем. Пришпорив коня, отважная казачка настигла немца и сразила его метким выстрелом. Подхватив знамя, она устремилась вперед, увлекая за собой полк. Вражеская позиция была взята. За этот бой Комарову наградили Георгиевским крестом 4-й степени.
Она писала матери: «Это был самый прекрасный момент всей жизни моей, когда я получила этот чудный знак доблести. Нет выше награды на земле, чем Георгиевский крест»²⁹.
Потянулись боевые будни. Наталья стреляла, перевязывала раненых и с риском для жизни добывала патроны в покинутых окопах. Пули, шрапнель и осколки снарядов обходили ее стороной. Так продолжалось до тех пор, пока казаки не столкнулись в одном из боев с баварской пехотой. Это были не австрийцы, которые, завидев идущую в атаку русскую пехоту или казачью лаву, бросали оружие, выскакивали из окопов и, задрав руки, истошно орали по-русски: «Не убивай! У меня четверо детей!»
Баварцы успели дать залп по несущимся казакам и примкнули штыки к ружьям. Завязался яростный бой. Под Петром Комаровым убило лошадь, и он отбивался карабином, тесня противника к канаве. Казак не видел подбиравшегося сзади врага. Крутясь в седле и отбиваясь шашкой от штыков, Наталья заметила опасность, но помочь брату не успела. Удар приклада свалил Петра.
Наталья сразила врага и, соскочив с седла, подбежала к лежащему брату и опустилась на колени. В этот момент вражья пуля навылет пробила ее грудь.
Казачка выжила. Из госпиталя ее отправили домой, но она не могла смириться с положением демобилизованной по ранению. Как только она почувствовала себя достаточно окрепшей, снова вернулась на фронт.
Дальнейшая судьба ее затерялась среда тысяч других.
На место убитых мужей и братьев часто становились их жены и сестры. Отваги им было не занимать, но военная подготовка была далеко не лучшей. «Армейский вестник» поведал об одной женщине, известной под фамилией «вольноопределяющегося Долгова», которая после смерти мужа, артиллерийского капитана, убитого под Сольдау, добровольно поступила в полк. Провоевала она недолго.
В кратком донесении с места боя говорилось: «Появились неприятельские разъезды. Один из них атаковали. Увлекшийся погоней вольноопределяющийся Долгов зарублен»³⁰.

Весной 1915 г. русская армия покидала Восточную Пруссию. Превосходство врага в тяжелой артиллерии было подавляющим. У артиллеристов 3-й русской армии было не больше 5—10 снарядов на орудие в день. Кайзеровские генералы не жалели стали, русские — людей.
Потери русских убитыми и ранеными в этот период достигали 235 тысяч человек в месяц — против 140 тысяч за всю войну в среднем.
Великое отступление обошлось русской армии в 1 млн 410 тыс. человек убитых и раненых.
Французский посол в России Морис Палеолог записал в дневнике: «В течение последних нескольких дней Москва волновалась... На знаменитой Красной площади, видевшей столько исторических сцен, толпа бранила царских особ, требуя пострижения императрицы в монахини, отречения императора, повешения Распутина и пр.»³¹
Неудачи на фронте вызвали новый подъем патриотических чувств, охвативший и женщин, и совсем юных девушек.
На фронт рвались из городов, станиц и сел необъятной России. Количество женщин, желавших сражаться с врагом, исчислялось сотнями. На Курском вокзале в Москве задержали в форме гимназиста ученицу гимназии, на Рязанском вокзале — девушку в форме моряка, на станции Минеральные Воды — послушницу женского монастыря.
На фронт сбежала дочь сенатора Герарда — Рита Герард, 17 лет. Из Томска бежала 15-летняя дочь борца Родионова. В Ессентуках полиция задержала двух переодетых девушек, пытавшихся нелегально пробраться на передовую. Задержанные девушки и не пытались скрывать своих намерений.
«Ну что же, — ответила полицмейстеру 2-й Басманной части Москвы гимназистка пятого класса, дочь богатого фабриканта, Стефания Уфимцева, 16 лет, — я потеряла только время и деньги, а на войне рано или поздно всё равно буду»³².
Поначалу женщин на фронте пытались определить в нестроевые части или же держать при штабах, но доброволицы настойчиво требовали отправить их в окопы. Это стремление необученных и не подготовленных к боям женщин вскоре стало настоящим кошмаром для Главнокомандующего русскими армиями великого князя Николая Николаевича Старшего. В конце концов он издал приказ, запрещавший появление женщин в расположении частей; воинские чины, нарушившие этот приказ, подвергались суровым наказаниям.
Но офицеры маршевых рот часто не соблюдали этого ясного указания главнокомандующего — если речь шла о родных или двоюродных сестрах, других родственницах их боевых товарищей. Были случаи, когда упрямые волонтерки пробивались в армию кружным путем через воюющую Сербию³³.

Первая женщина-авиатор, принятая на военную службу

В своем желании попасть на передовую девушки проявляли завидную настойчивость и изобретательность. Слушательница Киевских женских курсов Л.П.Тычинина в течение недели усиленно изучала солдатскую «словесность» и тренировалась в строевой подготовке.
Обрезав косы и переодевшись в солдатскую форму, она вместе со знакомым денщиком, исполнявшим роль экзаменатора, выходила на улицу. Денщик шел по одной стороне, Тычинина — по другой. По пути она лихо козыряла встречным офицерам. По истечении нескольких дней «экзаменатор» заявил своей подопечной:
— Теперь за мальчонку вполне сойдете, барышня.
На вокзале Тычинина, смешавшись с солдатами, забралась в вагон. Волнения последних дней утомили ее, и она, прикорнув на соломе, уснула под стук вагонных колес. На позициях ее зачислили ротным санитаром.
Отныне у младшего по роте «Анатолия Тычинина» появилась масса обязанностей. Когда после изнурительного похода в 40 верст по осенней распутице солдаты с наслаждением валились на сырую землю, Тычинина бежала на заброшенные огороды за картошкой для ротного котла.
Часто не высыпавшийся, «Анатолий» тем не менее выполнял все приказы фельдфебеля и офицеров. А когда начались бои, то не было в роте более смелого и выносливого санитара, чем переодетая волонтерка.
В одном из боев ее, тяжелораненую, в бессознательном состоянии, захватили в плен. Очнулась Тычинина в австрийском госпитале. Возле ее койки толпился чуть не весь персонал. Врач, делавший перевязки, обнаружил, что Анатолий Тычинин — женщина³⁴.

Война принимала затяжной характер и всё более напоминала мясорубку, в которой перемалывались человеческие судьбы, но это не останавливало женщин. Они стали осваивать редкие тогда даже для мужчин военные профессии.
Княгиня Шаховская сдала экзамен по материальной части аэроплана и технике пилотирования и стала военной летчицей³⁵.
К началу 1917 г. развал армии и рост революционного брожения вынудил командование перейти к организации особых — надежных в политическом отношении — частей и подразделений. На фронте и в тылу создавались различные ударные, штурмовые, революционные (после Февраля) и другие части. Формировались они по принципу добровольности.
Немалую роль в организационной работе сыграл созданный в Петрограде Организационный комитет женских маршевых отрядов. 20 мая 1917 г. Комитет обратился к А.Ф.Керенскому с просьбой разрешить формирование «исключительно женских отрядов», чтобы, как писал Екатеринодарский «Листок войны», вселить «дух бодрости и отваги в сердца малодушных воинов»³⁶.
Действительно, состояние боевого духа армии да и широких слоев населения оставляло желать лучшего. Сказывались огромное напряжение сил и немыслимые по тем временам потери в живой силе.

Сестра милосердия А.И.Овчинникова

Широкая агитация оппозиции всех толков на фронте и в тылу практически парализовала управление русскими армиями. Произошло это почти накануне намеченного на апрель 1917 г. контрнаступления.
Тем временем в тылу обретала всё больший размах патриотическая кампания, участницы которой призывали женщин записываться в маршевые роты и батальоны смерти, осваивать военные специальности. Женщины становились пулеметчицами, бомбометальщицами и разведчицами.
Печать публиковала письма женщин из провинции с просьбой включить их в эти батальоны. Невеста одного белобилетника послала своему жениху записку следующего содержания: «Пока ты будешь пользоваться отсрочкой от призыва, я успею за тебя повоевать с врагами Родины»³⁷.
«Петроградская газета» поместила сообщение о создании в Петрограде женского конного партизанского подразделения под названием «Отряд защиты советов», а «Русский инвалид» — заметку о создании отряда «Союз личного примера»³⁸.
Активную роль в организации женских воинских частей сыграла военная разведчица, уфимская крестьянка, младший унтер-офицер и георгиевский кавалер М.Л.Бочкарева.
Военное ведомство, убежденное, «что успех войны зависит ... исключительно от восстановления моральной боеспособности армии», охотно поддержало формирование женских «батальонов смерти», но командующие армиями отнеслись к этой затее крайне отрицательно, ибо хорошо знали отношение солдат к войне и не были уверены, что женские батальоны и команды смогут изменить ситуацию в лучшую сторону.
Главнокомандующий армиями Западного фронта генерал-лейтенант А.И.Деникин на ходатайстве о создании женского военного отряда в Минске написал резолюцию: «На фронт прибывает Петроградский женский легион Бочкаревой. Нужно выждать и посмотреть, как к нему отнесутся войска. До тех пор признаю формирование преждевременным и нежелательным».
Такого же мнения придерживался Верховный главнокомандующий Л.Г.Корнилов. В составленной им справке говорилось: «Дальнейшее формирование из женщин-доброволиц частей чисто боевого назначения прекратить: части уже существующие оставить пока на фронте ... воспользоваться ими для охраны дорог»³⁹.
Совсем иную оценку боевой работе женщин дали офицеры и солдаты тех частей, которые не были дезорганизованы большевистской пропагандой и сохранили верность воинскому долгу.
По свидетельству офицеров 525-го пехотного полка 132-й дивизии, занимавшей позиции в районе Крево, приданный им женский батальон Бочкаревой в течение двух дней 9—10 июля 1917 г. отбил 14 атак противника. Женский батальон вел себя «геройски, все время в передовой линии, неся службу наравне с солдатами», — говорилось в донесении⁴⁰.

Однако стремительный развал фронта и тыла сводил на нет героические усилия отдельных воинских частей. Гарнизон Петрограда отказался отправиться на фронт под предлогом «защиты революции».
Большевистская пропаганда сделала свое дело. Американский вице-консул в России Роберт Ф.Леонардо, посетивший русские позиции, был поражен увиденным. По его словам, «солдаты продавали все свои вещи немцам. Они продавали пулеметы по 5 рублей за штуку, они продавали шестидюймовое орудие за бутылку водки и затем отправлялись домой»⁴¹.
Одна из последних попыток воздействовать на сознание разлагающейся армии била проведена Московским женским союзом. «Ни один народ в мире, — говорилось в воззвании, — не доходил до такого позора, чтобы вместо мужчин-дезертиров шли на фронт слабые женщины. Ведь это равносильно избиению будущего поколения своего народа». И далее: « Женская рать будет той живою водою, которая заставит очнуться русского старого богатыря»⁴².
Но было уже поздно. Озлобленные солдаты покидали фронт, часто с оружием, и готовы были уничтожать всех, кто был им не по душе, кто в их глазах представлял «старый мир» и офицерство.
«Что сказать про “женскую рать”?.. — писал в своих мемуарах А.И.Деникин. — Я знаю судьбу батальона Бочкаревой. Встречен он был разнузданной солдатской средой насмешливо, цинично. В Молодечно, где стоял первоначально батальон, по ночам приходилось ему ставить сильный караул для охраны бараков...
Потом началось наступление. Женский батальон, приданный одному из корпусов, доблестно пошел в атаку, не поддержанный “русскими богатырями”. И, когда разразился кромешный ад неприятельского артиллерийского огня, бедные женщины, забыв про технику рассыпного строя, сжались в кучку — беспомощные, одинокие на своем участке поля, взрыхленного немецкими бомбами. Понесли потери. А “богатыри” частью вернулись обратно, частью совсем не выходили из окопов...
Видел я и последние остатки женских частей, бежавших на Дон, в знаменитом корниловском кубанском походе. Служили, терпели, умирали. Были и совсем слабые телом и духом, были и герои, кончавшие жизнь в конных атаках.
Воздадим должное памяти храбрых»⁴³.

Гражданская война расколола общество на красных и белых. Сестры милосердия оказались по обе стороны новой кровопролитной бойни.
Одни яростно боролись за возвращение России Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, за возвращение привычного жизненного уклада — и были по-своему правы. Другим тоже казалось, что они защищают интересы России, спасая ее от иностранной интервенции. В случае поражения ни те, ни другие не имели путей к отступлению, что делало Гражданскую войну особенно беспощадной.
Ожесточение охватывало и женщин. Материалы Особой следственной комиссии белых вскрыли чудовищный факт расправы с раненым красных «сестер милосердия». Раненого штабс-капитана, адъютанта начальника Ростовской школы прапорщиков, сестры милосердия взяли за ноги и за руки и, раскачав, ударили головой о каменную стену⁴⁴.
Однако подавляющее большинство сестер милосердия и врачей не делили раненых на своих и чужих. Они для них оставались русскими людьми. Роман Гуль — участник похода Добровольческой армии белых с Дона на Кубань (1918), писал в своих мемуарах: «Принесли раненую сестру, большевистскую. Положили на крыльце... От нее узнали, что в Екатеринодаре женщины и девушки пошли в бой, желая помогать всем раненым. И наши видели, как эта девушка была ранена, перевязывая в окопе и большевиков, и добровольцев»⁴⁵.
Окончание войны общество всегда отмечает установкой памятников своим героям. Есть у нас сегодня могила Неизвестного Солдата и статуя Матери-Родины, памятник генералам и маршалам Советского Союза, девушкам-партизанкам и подпольщицам, но нет пока еще памятника сестре милосердия. Не пришло ли время исправить эту историческую несправедливость?