ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ГРАНИЦ ПРИВЯЗАННОСТИ 7 страница
Нестор выдвинул другую линию рассуждений. Он предположил, что я, возможно, был таким невольным соучастником, который не отдавал себе полностью отчета в своих действиях. Он добавил, что сам он лично не может поверить, как остальные, в то, что я осознавал, что оставлен с задачей увести их в сторону от того, что они хотят. Он чувствовал, что я в действительности не знал, что веду их к уничтожению, хотя и делал именно это.
Он думал, что существуют два способа пересечения параллельных линий. Один — при помощи чьей-нибудь силы, а другой — при помощи собственных сил. Его конечным заключением было то, что Сильвио Мануэль заставил их когда-то пересечь линии, напугав их так сильно, что некоторые из них даже вообще не помнят об этом. Задача, оставшаяся им, была в том, чтобы сделать это своими силами, тогда как моей задачей было помешать им в этом.
Затем заговорил Бениньо. Он сказал, что последнее, что сделал дон Хуан для своих учеников-мужчин, было помочь нам пересечь параллельные линии, заставив нас прыгнуть в пропасть. Бениньо считал, что мы уже располагаем очень большим знанием о пересечении этих линий, но пока еще не пришло время, чтобы сделать это вновь. На мосту они не смогли сделать ни одного шага вперед, потому что не пришло нужное время. Поэтому они правы, считая, что я пытался их уничтожить, заставляя пересекать линии. Он считал, что перейти через параллельные линии с полным осознанием будет конечным шагом для всех них, шагом, который должен быть сделан только тогда, когда они будут готовы исчезнуть с этой земли.
Затем против меня выступила Лидия. Она не делала никаких оценок, но вызвала меня вспомнить, как я в первый раз заманил ее на мост. Она нагло заявила, что я был учеником не нагваля Хуана Матуса, а учеником Сильвио Мануэля, и что мы с Сильвио Мануэлем пожрали тела друг друга.
У меня опять был приступ ярости, как на мосту с Гордой. Но я вовремя взял себя в руки. Успокоила меня логичная мысль. Я говорил себе вновь и вновь, что я заинтересован таким анализом.
Я объяснил лидии, что бесполезно нападать на меня таким образом. Она все же не хотела остановиться. Она кричала, что Сильвио Мануэль мой хозяин и именно в этом причина того, что я не являюсь частью их всех. Роза добавила, что Сильвио Мануэль дал мне все, чем я сейчас являюсь.
Я попросил розу выбирать слова. Я сказал ей, что следовало бы говорить, что сильвио Мануэль дал мне все, что я имею. Она отстаивала свой выбор слов. Сильвио Мануэль дал мне то, чем я являюсь.
Даже Горда поддержала ее, сказав, что она помнит такое время, когда я так был болен, что у меня больше не осталось сил для жизни. Все во мне было истрачено, и тогда именно Сильвио Мануэль взял все в свои руки и накачал новую жизнь в мое тело. Горда сказала, что мне лучше было бы знать свое происхождение, чем продолжать, как я делал до сих пор, утверждать, что мне помог нагваль Хуан Матус. Она настаивала на том, что я фиксирован на нагвале из-за того, что последний был предрасположен (выбран) все говорить словами. Сильвио Мануэль, с другой стороны, был молчаливой темнотой. Она объяснила, что для того, чтобы за ним следовать, мне было бы нужно пересечь параллельные линии. Ну а чтобы следовать за нагвалем Хуаном Матусом, все, что мне надо было делать, так это говорить о нем.
Все, что они говорили, было ни чем иным для меня, как бессмыслицей. Я уже собирался сделать то, что считал, будет уместным в отношении подобной чепухи, когда линия моего мышления была буквально смята.
Я не мог уже вспомнить, о чем только что думал, хотя лишь за секунду решение было самой ясностью.
Вместо этого на меня нахлынуло крайне любопытное воспоминание. Это было не сгущение чего-то, а ясная, чистая память о событии. Я вспомнил, что однажды был с доном Хуаном и еще одним человеком, лицо которого вспомнить не мог. Мы все трое разговаривали о чем-то, что я воспринимал, как одну из черт мира. Это было в 5-7 метрах справа от меня и выглядело, как неосязаемая стена тумана желтоватого цвета, которая, насколько я мог судить, разделяла весь мир надвое.
Она шла от земли и до неба до бесконечности. Пока я разговаривал с этими двумя людьми, та половина, которая была слева от меня, была в целости, а все, что справа, было скрыто этим туманом. Я помню, что ориентировался по ландшафтным признакам и понял, что здесь ось стены тумана идет с востока на запад. Все к северу от этой оси было тем миром, который я знал. Помню, что я спросил дона Хуана, что случилось с миром к югу от этой линии. Дон Хуан заставил меня немного подвинуться вправо, и я увидел, что стена тумана передвигалась по мере того, как я поворачивал голову. Мир был разделен надвое на таком уровне, который моему интеллекту был недоступен. Разделение казалось реальным, но граница проходила не на физическом плане. Она была как-то связана со мной самим. Или это не так?
Был и еще один осколок этого воспоминания. Тот, другой человек сказал, что разделить мир надвое — очень большое достижение, но еще большим достижением бывает, когда воин имеет невозмутимость и контроль для того, чтобы остановить вращение этой стены. Он сказал, что эта стена не находится внутри нас. Она определенно снаружи, в мире, разделяя его на две части и вращаясь, когда мы поворачиваем голову, как если бы она была прикреплена к нашим вискам. Великое достижение удержания стены от поворота позволяет воину повернуться к ней лицом и дает ему силу проходить сквозь нее в любое время, когда он только пожелает.
Когда я рассказал ученикам, что я только что вспомнил, женщины были убеждены, что этот другой человек был Сильвио Мануэль. Жозефина, как знаток стены тумана, сказала, что преимущество Элихио перед всеми — в его умении останавливать стену тумана так, что по желанию он мог проходить сквозь нее.
Она добавила, что стену тумана легче проходить в сновидении, потому что тогда она не движется.
Горду, казалось, затронула целая серия почти болезненных воспоминаний. Ее тело непроизвольно подскакивало, пока в конце концов она не разразилась словами.
Она сказала, что больше не имеет возможности отрицать тот факт, что я был помощником Сильвио Мануэля. Сам нагваль предупреждал, что я порабощу ее, если она не будет очень осторожна. Даже Соледад предупреждала ее следить за мной, потому что мой дух берет пленников и делает их своими рабами. На такое был способен лишь один Сильвио Мануэль. Он поработил меня, и теперь я буду порабощать любого, кто приблизится ко мне. Она призналась, что находилась под действием моих чар вплоть до того момента, когда она уселась в комнате Сильвио Мануэля и что-то свалилось вдруг с ее плеч.
Я поднялся и буквально зашатался под тяжестью слов Горды. В животе у меня был какой-то вакуум. Я был убежден, что могу рассчитывать на ее поддержку при любых обстоятельствах. Я почувствовал себя преданным. Я подумал, что для них было бы нелишним знать мои чувства, но на помощь мне пришло чувство трезвости. Я сказал им вместо этого, что моим бесстрастным заключением, как воина, является следующее: дон Хуан изменил ход моей жизни в лучшую сторону. Я оценивал и переоценивал то, что он для меня сделал, и вывод всегда оставался тем же. Он принес мне свободу. Свобода — это все, что я знаю, и это все, что я могу принести кому-либо, кто придет ко мне.
Нестор сделал мне знак солидарности со мной. Он убеждал женщин бросить свою враждебность по отношению ко мне. Он смотрел на меня глазами того, кто не понимает, но очень хочет понять. Он сказал, что я не принадлежу к ним, потому что я действительно одинокая птица. Они нуждались во мне на короткий момент, чтобы порвать свои границы привязанности и рутины. Теперь, когда они свободны, только небо является их границей. Оставаться со мной было бы, без сомнения, приятно для них, но убийственно.
Он, казалось, был глубоко тронут. Он подошел ко мне и положил мне руку на плечо. Он сказал, что, судя по его ощущениям, мы никогда не увидим больше друг друга на этой земле.
Он очень сожалеет, что мы расстаемся, как мелочные людишки, подкалывая друг друга, жалуясь и обвиняя. Он сказал, что, говоря от имени остальных, а не от себя, он просит меня уехать, так как у нас больше нет возможности оставаться вместе. Он добавил, что посмеялся над Гордой по поводу ее слов о змее, которую мы образуем. Он изменил свое мнение и больше не находит эту идею смешной. Это была наша последняя возможность добиться успеха как цельная группа.
Дон Хуан учил меня принимать свою судьбу со смирением.
— Ход жизни воина изменяем, — сказал он мне. — вопрос лишь в том, насколько далеко он уйдет по этой узкой дороге, каким неуязвимым он будет в этих узких границах. Если на его пути встречаются препятствия, то воин непоколебимо стремится преодолеть их. Если на своей тропе он встречает невыносимые трудности и боль, то он плачет, но все его слезы, вместе взятые, не могут сдвинуть линию его судьбы и на ширину волоса.
Мое первоначальное решение: позволить силе этого места решить, куда нам сделать следующий шаг, — было правильным. Я поднялся. Остальные отвернули лица. Горда подошла ко мне и сказала так, как если бы ничего не случилось, что мне следует уехать и что она свяжется со мной потом, позднее. Я хотел бросить, что не вижу причины, почему она должна ко мне присоединиться. Она решила примкнуть к другим. Она, казалось, прочла мои чувства покинутого и преданного. Она спокойно заверила меня, что мы должны выполнить нашу судьбу вместе, как воины, а не как мелочные людишки, которыми мы были.