Еще один довольный покупатель. 6 страница
До этого момента мы даже не смотрели на витрины. Как раз за нами была одна, и в ней стоял хорошо одетый мужчина с печальными глазами и ниспадающей бородой. Когда он увидел, что привлек наше внимание, он чуть кивнул, вытащил карманные часы и дотронулся до кнопки у них на боку. Как только он нажал ее, он замер, а его изображение как будто помутнело. Через несколько секунд он передвинулся, не двигаясь: пропал в одном и мгновенно появился в другом углу витрины.
— Ого! — восхитился я. — Вот это фокус!
Он проделал это во второй раз, телепортировавшись обратно. Пока я стоял там, завороженный, Эмма с Эддисоном перешли к следующему окну. Я присоединился к ним и увидел похожую витрину, только за стеклом здесь стояла женщина в черном платье, с ее руки свисала длинная нитка бус.
Когда она увидела, что мы смотрим, она закрыла глаза и вытянула вперед руки, как лунатик. Потом она начала медленно перебирать бусы, вращая в пальцах каждую. Мои глаза были так сфокусированы на бусинах, что у меня заняло несколько секунд, чтобы понять, что что-то происходит с ее лицом: оно менялось, еле уловимо, с каждой новой бусиной. После одной бусины я увидел, как ее бледная кожа порозовела. После следующей ее губы стали тоньше. Затем ее волосы чуть-чуть порыжели. Накопительный эффект после нескольких десятков бусин был такой, что ее лицо стало совершенно другим, превратив ее из темноволосой, круглолицей бабушки в рыжеволосую, остроносую девушку. Это выглядело одновременно и захватывающе и жутковато.
Когда представление было окончено, я повернулся к Эддисону:
— Я не понимаю, — произнес я. — Что они продают?
Прежде чем он успел ответить, к нам подскочил мальчишка лет двенадцати и всунул пару карточек мне в руку.
— Только сегодня, два по цене одного! — звонко выкрикнул он. — Всегда готовы к разумному торгу!
Я повертел карточки в руках. Но одной из них была фотография мужчины с секундомером, а надпись на обороте гласила: «Дж. Эдвин Брэгг, билокационист». На другой было фото женщины с бусами, застывшей в трансе, и надпись: «Г. Фюнке, женщина с тысячью лиц».
— Уйди, мы ничего не покупаем, — отмахнулась Эмма, мальчишка бросил на нее сердитый взгляд и умчался прочь.
— Теперь ты видишь, что они продают? — спросил Эддисон.
Я пробежался взглядом по улице. Люди вроде мужчины с часами и дамы с бусами были почти в каждой витрине на Порочном переулке, странные, готовые дать представление, едва вы только взглянете в их сторону.
Я рискнул предположить:
— Они продают… себя?
— Попал в самую точку, — мрачно отозвался Эддисон.
— А это — плохо? — снова попытался угадать я.
— Да, — сказал Эддисон резко. — Это запрещено во всем странном мире, и не без основания.
— Странность — это священный дар, — добавила Эмма. — Продавать ее, значит опошлять все то самое особенное, что в нас есть.
Это звучало так, словно она повторяет заученную фразу, которую ей твердили с самых ранних лет.
— А, — ответил я. — Понятно.
— Но ты не уверен, — уточнил Эддисон.
— Ну, наверное, я не понимаю, что в этом такого плохого. Если мне нужны услуги невидимого человека, а невидимому человеку нужны деньги, почему бы нам не обменяться?
— Но ты очень порядочный человек, и это отличает тебя от девяноста девяти процентов человечества, — возразила Эмма. — Что если плохой человек, или даже человек с уровнем морали ниже среднего захочет воспользоваться услугами невидимого странного?
— Невидимый странный должен сказать «нет».
— Но вещи не всегда только черные или белые, — ответила Эмма, — и торговля собой постепенно сбивает твой моральный компас. Довольно скоро ты станешь опускаться все ниже в этой серой области, уходя все дальше от того, что правильно, даже не осознавая этого, делать вещи, которые ты бы никогда не сделал, если бы тебе не платили. А что, если кто-то находится в таком отчаянном положении, что готов продать себя любому, независимо от того, какие у того намерения.
— Твари, например, — подчеркнул Эддисон.
— Хорошо, хорошо, да, это было бы плохо, — откликнулся я. — Но, вы на самом деле думаете, что странный поступил бы так?
— Не будь дураком! — воскликнул Эддисон. — Только взгляни за состояние этого места. Возможно это единственная петля в Европе, которую не опустошили твари! И почему, как ты думаешь? Потому что это крайне удобно, я уверен, иметь при себе петлю, где все население состоит из добровольных предателей и информаторов, только и ожидающих твоих распоряжений.
— Может, тебе стоит говорить потише, — заметил я.
— В этом есть смысл, — согласилась Эмма. — Они, должно быть, наводнили наши петли странными информаторами. Как еще они узнали бы так много? Про входы в петли, защиту, слабые места… только с помощью людей вроде этих, — она обвела улицу ненавидящим взглядом с видом человека, который только что выпил свернувшегося молока.
— Действительно, всегда готовы к разумному торгу, — прорычал Эддисон. — Предатели, все до единого. Всех их нужно повесить!
— В чем дело, сладкие? Неудачный день?
Мы обернулись и увидели, что позади нас стоит женщина. (Как долго она уже здесь? Что она успела услышать?). Она была одета в элегантном деловом стиле 1950-х: юбка до колен и черные туфли-лодочки, и лениво курила сигарету. Ее волосы были уложены в высокую прическу-улей, а ее акцент был таким же плоским и американским как равнины Среднего Запада.
— Я — Лорейн, — представилась она, — а вы здесь новенькие.
— Мы ждем кое-кого, — ответила Эмма. — Мы… на каникулах.
— Ни слова больше! — воскликнула Лорейн. — Я и сама в отпуске. Уже лет пятьдесят как.
Она рассмеялась, показав испачканные помадой зубы.
— Дайте мне знать, если я могу чем-нибудь вам помочь. У Лорейн лучший выбор на всем Порочном переулке, и это действительно так.
— Нет, спасибо, — отозвался я.
— Не бойся, сладкий. Они не кусаются.
— Мы не заинтересованы.
Лорейн пожала плечами:
— Я лишь пытаюсь быть дружелюбной. Вы выглядите слегка потерянными, вот и все.
Она повернулась, чтобы уйти, но что-то в ее словах вызвало интерес Эммы.
— Выбор чего?
Лорейн снова повернулась к нам и расплылась в сальной улыбке:
— Старых, молодых. Талантов на любой вкус. Некоторым нашим клиентам нужно только шоу, и это нормально, но у некоторых достаточно специфические потребности. Мы стараемся, чтобы все ушли от нас довольными.
— Мальчик сказал «нет, спасибо», — грубо произнес Эддисон и уже, похоже, собирался ругаться с женщиной, когда Эмма встала перед ним и заявила:
— Я бы хотела взглянуть.
— Ты что?! — удивился я.
— Я хочу взглянуть, — повторила Эмма, в ее голосе зазвучала сталь. — Покажи мне.
— Только серьезные запросы, — заметила Лорейн.
— О, я очень серьезно.
Я не знал, что задумала Эмма, но доверял ей достаточно, чтобы не спорить.
— А что насчет них? — Лорейн бросила неуверенный взгляд на меня и Эддисона. — Они всегда такие грубые?
— Да. Но с ними все в порядке.
Лорейн, прищурившись, посмотрела на нас, словно оценивая, насколько сложно будет выставить нас из ее заведения, если возникнет такая необходимость.
— Что ты умеешь делать? — спросила она меня. — Хоть что-нибудь?
Эмма откашлялась и вытаращила на меня глаза. Я сразу понял, что она пытается телеграфировать: «Солги!»
— Раньше я мог поднимать в воздух карандаши и все такое, — ответил я, — но теперь не могу даже просто поставить их вертикально. Я думаю, я… сломался, что-ли.
— Случается и с лучшими из нас, — она повернулась к Эддисону. — А ты?
Эддисон закатил глаза:
— Я — говорящая собака?
— И это все что ты умеешь? Говорить?
— Иногда кажется, что это именно так, — не удержался я.
— Я даже не знаю, кто из вас оскорбил меня больше, — проворчал он.
Лорейн сделала еще одну затяжку и щелчком отбросила сигарету:
— Ну хорошо, дорогуши. Идите за мной.
Она повернулась и пошла. Мы чуть отстали и совещались шепотом:
— А как же Шэрон? — спросил я. — Он велел нам ждать здесь.
— Этой займет всего минуту, — прошептала Эмма. — И у меня предчувствие, что она знает о том, где скрываются твари гораздо больше, чем Шэрон.
— И ты думаешь, она добровольно поделится с нами этой информацией? — поинтересовался Эддисон.
— Увидим, — ответила Эмма, повернулась и пошла за Лорейн.
* * *
У заведения Лорейн не было ни витрины, ни вывески, лишь простая дверь с колокольчиком на цепочке. Лорейн позвонила в колокольчик. Мы ждали, пока изнутри раздавался звук отодвигаемых засовов, затем дверь чуть-чуть приоткрылась. Из тени на нас смотрел глаз.
— Свежее мясо? — спросил мужской голос.
— Покупатели, — ответила Лорейн. — Впусти нас.
Глаз исчез, и дверь отворилась полностью. Мы вошли в парадную прихожую, где привратник ждал, чтобы посмотреть на нас. На нем было массивное пальто с поднятым воротником и широкополая фетровая шляпа, надвинутая так низко, что мы видели только два колючих глаза и кончик носа. Мужчина стоял у нас на пути, глядя на нас сверху вниз.
— Ну? — спросила Лорейн.
Мужчина, кажется, решил, что мы не представляем угрозы.
— Все в порядке, — произнес он, отходя в сторону. Он закрыл дверь и запер ее, а затем пошел следом за нами, пока Лорейн вела нас по длинному коридору.
Мы вошли в полутемную гостиную, освещаемую мигающими керосиновыми лампами. Это было низкопробное заведение с претензией на великолепие: стены были украшены золотым орнаментом в виде завитков и увешаны бархатными портьерами, куполообразный потолок разрисован загорелыми фигурами полуобнаженных греческих богов, а вход обрамляли мраморные колонны.
Лорейн кивнула привратнику:
— Спасибо, Карлос.
Карлос плавно удалился в заднюю часть комнаты. Лорейн подошла к занавешенной стене и потянула шнур, ткань отъехала в сторону и открыла широкую панель из прочного стекла. Мы подошли ближе и увидели за стеклом еще одну комнату. Она была похожа на ту, в которой мы стояли, только меньше, и там, лениво развалившись, кто на креслах, кто на диванах, расположились люди, некоторые из них читали, остальные же просто дремали.
Я насчитал восьмерых. Несколько человек были уже немолоды, с седеющими на висках волосами. Двоим, мальчику и девочке, на вид не было и десяти лет. Все они, как я понял, были пленниками.
Эддисон собрался уже что-то спросить, но Лорейн нетерпеливым жестом остановила его.
— Пожалуйста, вопросы потом.
Она подошла к стеклу, подняла трубку, прикрепленную проводом к стене под ним, и крикнула в нее:
— Номер тринадцать!
С другой стороны стекла поднялся самый младший мальчик и зашаркал вперед. Его руки и ноги были закованы в цепи, и он единственный из всех странных здесь носил что-то напоминающее робу заключенного: полосатый костюм и шапочку с номером тринадцать, вышитым на ней толстыми нитками. Хотя он не выглядел старше десяти, волосы у него на лице были как у взрослого мужчины: густая треугольная бородка и брови, похожие на тропических гусениц, глаза под ними смотрели холодно и оценивающе.
— Почему на нем цепи? — спросил я. — Он опасен?
— Увидите, — ответила Лорейн.
Мальчик закрыл глаза. Он, похоже, концентрировался. Через пару секунд из-под края его шапочки показались волосы и поползли вниз по лбу. Его бородка тоже принялась расти, скручиваясь в плотный жгут, затем поднялась и закачалась в воздухе, как зачарованная змея.
— Святые цапли, — промолвил Эддисон. — Как изумительно необыкновенно.
— А теперь смотрите внимательно, — расплылась Лорейн в широкой улыбке.
Номер тринадцать поднял свои закованные в кандалы руки. Острый конец его зачарованной бородки нацелился на замок, потыкался вокруг замочной скважины, словно обнюхивая ее, и ввернулся внутрь. Мальчик открыл глаза и уставился прямо перед собой ничего не выражающим взглядом. После десяти или около того секунд его закрученная бородка напряглась и начала вибрировать, издавая высокую ноту, которую мы могли слышать даже через стекло.
Замок открылся, и цепи упали с его запястий.
Он слегка поклонился. Я еле подавил желание зааплодировать.
— Он может открыть любой замок на свете, — с гордостью заявила Лорейн.
Мальчик вернулся к своему креслу и журналу.
Лорейн прикрыла трубку ладонью:
— Он единственный в своем роде, как и все остальные. Есть телепат, очень искусный. Еще один может дотронуться до своего плеча через стену. Это гораздо полезнее, чем звучит, поверьте мне. Вон та малышка может летать, если выпьет достаточно виноградной газировки.
— Неужели, — произнес Эдисон мрачно.
— Она будет счастлива продемонстрировать, — ответила Лорейн и через трубку позвала девочку к стеклу.
— В этом нет необходимости, — сквозь стиснутые зубы процедила Эмма.
— Это их работа, — откликнулась Лорейн. — Номер пять, выходи!
Девочка подошла к столу, уставленному бутылками, выбрала одну, наполненную фиолетовой жидкостью и сделала большой глоток. Когда она опустошила всю бутылку, она поставила ее обратно на стол, деликатно икнула и встала возле стула с плетеной спинкой. Секундой позже она икнула опять, и ее ноги начали подниматься от земли, поворачивая ее вперед, в то время как ее голова оставалась на месте. Когда она икнула в третий раз, ее ноги поднялись под углом девяносто градусов, и она легла в воздухе на спину, так что единственной ее опорой оставалась спинка стула под шеей.
Я думаю, Лорейн ожидала от нас более выраженной реакции, но, мы, хотя и были впечатлены, смотрели на это в полном молчании.
— Трудные клиенты, — пробормотала она и отпустила девочку.
— Итак, — произнесла Лорейн, вешая трубку и поворачиваясь к нам. — Если никто из них вам не по душе, у меня есть соглашения о займе с другими стойлами. Ваш выбор никоим образом не ограничен только тем, что вы видите здесь.
— Стойла, — повторила Эмма. Ее тон был ровным, но я с уверенностью мог сказать, что внутри она кипела. — Значит, вы признаете, что обращаетесь с ними, как с животными?
Лорейн внимательно смотрела на Эмму какое-то время. Ее взгляд метнулся к мужчине в пальто, стоящему на страже в глубине комнаты и обратно.
— Ну конечно, нет, — ответила она. — Это высокопроизводительные активы. Они хорошо питаются, хорошо отдыхают, обучены работать под давлением, и чисты как свежевыпавший снег. Большинство даже не притрагивались к амбро, и у меня в офисе есть все бумаги, подтверждающие это. Или вы можете спросить их сами. Номер тринадцать и шесть! — крикнула она в трубку. — Идите сюда и скажите этим людям, нравится ли вам здесь.
Мальчик с девочкой встали и шаркающей походкой подошли к стеклу. Мальчик взял трубку:
— Нам здесь очень нравится, — произнес он как робот. — Мадам обращается с нами очень хорошо.
Он передал трубку девочке.
— Нам нравится выполнять нашу работу. Мы…, — она замолчала, пытаясь вспомнить что-то, что заучила, но забыла. — Нам нравится наша работа, — промямлила она.
Лорейн отпустила их, раздраженно взмахнув ладонью.
— Ну вот, вы все услышали. Я могу вам дать посмотреть еще одного или двоих, но сначала мне нужен хоть какой-то аванс.
— Мне хотелось бы взглянуть на бумаги, — заявила Эмма, бросая взгляд через плечо на мужчину в пальто. — Те, что в вашем офисе.
Ее руки, сжатые по бокам в кулаки, начали краснеть. Я видел, что нам пора убираться отсюда, пока дело не приняло скверный оборот. Какой бы информацией не обладала эта женщина, она не стоила драки, и спасение этих детей… что ж, как бы жестоко это не звучало, у нас были свои дети, которых требовалось спасти.
— На самом деле, в этом нет необходимости, — произнес я, наклонился к Эмме и прошептал, — мы вернемся и поможем им. Сейчас у нас другие приоритеты.
— Бумаги, — повторила она, игнорируя меня.
— Без проблем, — ответила Лорейн. — Пройдемте в мой кабинет и поговорим о деле.
Эмма пошла за ней, и не было никакого способа остановить ее, не вызвав подозрений.
Кабинет Лорейн представлял собой стол и стул, втиснутые в стенной шкаф. Едва она закрыла за нами дверь, как Эмма прыгнула на нее, сильно толкнув об дверь. Лорейн выругалась и закричала, зовя на помощь Карлоса, но умолкла, когда Эмма поднесла к ее лицу руку, которая пылала жаром, как раскаленная электроплитка. На блузке Лорейн чернело два отпечатка ладоней, которые прожгли руки Эммы там, где она толкнула ее.
С другой стороны последовал тяжелый удар в дверь, и раздалось сердитое ворчание.
— Скажи ему, что ты в порядке, — глухо произнесла Эмма твердым голосом.
— Я в порядке! — натянуто выкрикнула Лорейн.
Дверь за ее спиной затряслась.
— Скажи еще раз.
Лорейн, на этот раз уже более уверенно:
— Проваливай! У меня дела!
Последовало ворчание и удаляющиеся шаги.
— Вы поступили очень глупо, — произнесла Лорейн. — Никто еще не смог обокрасть меня и остаться в живых.
— Нам не нужны деньги, — ответила Эмма. — Мы собираемся задать тебе несколько вопросов.
— О чем?
— Эти люди там. Ты думаешь, они принадлежат тебе?
Лорейн наморщила лоб:
— О чем вы вообще?
— Эти люди. Эти дети. Ты купила их — думаешь, они принадлежат тебе?
— Я никогда никого не покупала.
— Ты купила их, и теперь ты продаешь их. Ты — работорговец.
— Это не так делается. Они пришли ко мне по доброй воле. Я — их агент.
— Ты — их сутенер, — выплюнула Эмма.
— Без меня они бы умерли с голоду. Или были бы захвачены.
— Захвачены кем?
— Вы знаете кем.
— Я хочу, чтобы ты произнесла это вслух.
Женщина рассмеялась:
— Это не самая хорошая идея.
— Да? — я выступил вперед. — А почему нет?
— У них повсюду уши, и они не любят, чтобы о них говорили.
— Я уже убивал тварей, — заявил я. — Я их не боюсь.
— Тогда ты — идиот.
— Мне укусить ее? — поинтересовался Эддисон. — Мне бы очень хотелось. Только кусочек.
— Что происходит, когда они забирают людей? — спросил я, не обращая на него внимания.
— Никто не знает, — ответила она. — Я пыталась выяснить, но…
— Держу пари, ты пыталась изо всех сил, — вставила Эмма.
— Они заходят сюда иногда, — продолжала Лорейн. — Делать покупки.
— «Делать покупки», — произнес Эддисон. — Что за милое словечко для этого.
— Чтобы использовать моих людей, — она огляделась. Ее голос понизился до шепота.
— Я ненавижу, когда это происходит. Никогда не знаешь, сколько они захотят взять, или на сколько долго. Но ты даешь им, что они просят. Я бы пожаловалась, но… не пожалуешься.
— Но ты не жалуешься на оплату, — с презрением произнесла Эмма.
— Это вряд ли окупает то, через что они заставляют их пройти. Я стараюсь спрятать младших, когда слышу, что они идут. Они возвращают их избитыми, все воспоминания стирают. Я спрашиваю: «Куда вы ходили? Что с вами делали?», но дети не помнят абсолютно ничего, — она покачала головой. — Зато потом им снятся эти кошмары. Очень мерзкие. После этого их трудно продавать.
— Я сейчас тебя продам! — побагровела Эмма, вся трясясь от злости. — Только никто не даст и полфартинга.
Я запихал свои кулаки в карманы, чтобы не дать им полететь в Лорейн. Мы еще не все узнали у нее.
— Что происходит с теми странными, кого они похищают из других петель? — спросил я.
— Они провозят их в грузовиках. Раньше такое было редко. Теперь почти все время.
— Сегодня они уже проезжали? — спросил я.
— Пару часов назад, — ответила она. — Они повсюду расставили вооруженную охрану, оцепили всю улицу. Устроили из этого целое представление.
— А обычно они так не делают?
— Нет, как правило. Наверное, они чувствуют себя здесь в безопасности. Эта доставка, должно быть, была очень важной.
Это они, подумал я. Внутри все запело от волнения, но тут же умолкло, когда Эддисон бросился на Лорейн.
— Я уверен, они чувствуют себя здесь в полной безопасности, — прорычал он, — среди таких законченных предателей!
Я схватил его за ошейник и дернул назад:
— Успокойся!
Эддисон вырывался, и в какой-то момент я думал, что он укусит мою руку, но потом он расслабился.
— Мы делаем все, что можно, чтобы выжить, — прошипела Лорейн.
— Мы тоже, — ответила Эмма. — Теперь скажи нам, куда едут эти грузовики, и если ты солжешь, или выяснится, что это ловушка, я вернусь и сплавлю тебе ноздри вместе.
Она поднесла пылающий палец к самому кончику носа Лорейн:
— Согласна?
Я почти мог представить, как Эмма делает это. Она сейчас черпала из глубокого колодца такой ненависти, которой я раньше никогда не замечал в ней, и как бы ни полезно это было в настоящей ситуации, это было также немного страшно. Я не хотел думать, на что она могла быть способна, если дать ей подходящий повод.
— Они отправляются в свою часть Акра, — ответила Лорейн, отворачиваясь от раскаленного пальца Эммы. — За мост.
— Какой мост? — спросила Эмма, поднося палец еще ближе.
— В конце Дымящейся улицы. Даже не пытайтесь перейти его, однако, если не хотите, чтобы ваши головы оказались в итоге на пиках.
Я понял, что это все, чего мы можем добиться от Лорейн. Теперь надо было решить, что с ней делать дальше. Эддисон хотел укусить ее. Эмма — выжечь букву «Р» у нее на лбу раскаленным добела пальцем, чтобы заклеймить ее на всю жизнь как работорговца. Я отговорил их и от того и от другого, и вместо этого мы завязали ей рот плетеным шнуром от занавесей и привязали ее к ножке стола. Мы уже собирались уйти, когда я вспомнил еще об одной вещи.
— Странные, которых они похищают. Что происходит с ними?
«Мммфф!»
Я сдвинул вниз ее кляп.
— Никто еще не сбежал оттуда, чтобы рассказать, — ответила она. — Но ходят слухи.
— Какие?
— Кое-что, похуже самой смерти, — она одарила нас капающей слюной улыбкой. — Мне кажется, вы просто должны это выяснить, не так ли?
* * *
Как только мы открыли дверь кабинета, мужчина в пальто ринулся к нам с противоположного конца приемной, держа в поднятой руке явно что-то тяжелое. Прежде чем он добежал до нас, из кабинета донесся приглушенный тревожный крик, и он остановился, сменил направление и кинулся на помощь Лорейн. Едва он пересек порог кабинета, Эмма захлопнула за ним дверь и расплавила ручку, превратив ее в бесполезный комок металла.
Это выиграло нам минуту или две.
Эддисон и я бросились к выходу. На полпути я понял, что с нами нет Эммы. Она барабанила в стекло, за которым была комната с рабами-странными.
— Мы поможем вам сбежать! Покажите, где тут дверь!
Они вяло оборачивались, чтобы посмотреть на нее, лениво распластавшись на своих креслах и кушетках.
— Бросьте что-нибудь, чтобы разбить стекло! — крикнула Эмма. — Скорее!
Никто не пошевелился. Они казались сбитыми с толку. Может быть, они не верили, что спасение возможно, а может вообще не хотели, чтобы их спасали.
— Эмма, мы не можем ждать, — потянул я ее за руку.
Она не сдавалась:
— Пожалуйста! — закричала она в трубку. — Хотя бы вышлите детей!
Из кабинета раздались громкие крики. Дверь затряслась на петлях. В отчаянии Эмма ударила кулаком по стеклу:
— Да что с ними такое?!
Ответом ей были испуганные взгляды. Младшие мальчик и девочка начали плакать.
Эддисон потянул зубами подол платья Эммы:
— Мы должны идти!
Эмма бросила трубку и с горечью отвернулась.
Мы бегом кинулись к двери и вывалились на тротуар. Снаружи расползлась густая желтая мгла, окутав дымкой все вокруг и скрыв оба конца улицы из виду. К тому времени, как мы добежали до поворота, мы смогли слышать вопли Лорейн где-то позади нас, но не могли видеть ее саму. Мы повернули за угол, пробежали еще квартал, повернули опять, пока нам не показалось, что мы оторвались от нее. На пустынной улице, возле заколоченного фасада магазина, мы остановились, чтобы перевести дыхание.
— Это называется «стокгольмский синдром», — пояснил я. — Когда жертвы начинают симпатизировать своим захватчикам.
— Я думаю, они были просто напуганы, — не согласился Эддисон. — Куда бы они побежали? Все это место — одна сплошная тюрьма.
— Вы оба неправы, — отрезала Эмма. — Они одурманены.
— Ты как будто уверена в этом, — произнес я.
Он отбросила упавшие на глаза волосы:
— Когда я работала огнеглотательницей в цирке, после того, как убежала из дома, как-то после одного из моих представлений ко мне подошла женщина. Она сказала, что знает, кто я такая, знает других, таких же как я, и что я могу зарабатывать гораздо больше денег, если пойду с ней и стану работать на нее.
Эмма посмотрела вдоль улицы, ее щеки пылали от бега:
— Я сказала, что не хочу никуда идти. Она продолжала настаивать. Когда она, наконец, ушла, она была очень зла. В ту ночь я проснулась в какой-то крытой повозке, с кляпом во рту и скованными руками. Я не могла пошевелиться, не могла ясно соображать. Меня спасла мисс Сапсан. Если бы она не нашла меня, когда они остановились на следующий день, чтобы подковать лошадь, — Эмма кивнула на улицу позади нас, в ту сторону, откуда мы пришли. — Я могла бы закончить как они.
— Ты никогда мне это не рассказывала, — тихо произнес я.
— Это не то, чем хочется поделиться.
— Я сожалею, что с тобой произошло такое, — промолвил Эддисон. — Женщина, которую мы встретили, это она была той, что похитила тебя?
Эмма задумалась на секунду:
— Это случилось так давно. Я постаралась забыть все самое худшее, включая лицо похитительницы. Но одно я знаю наверняка. Если бы вы оставили меня наедине с этой женщиной, я не уверена, что смогла бы удержаться от того, чтобы не забрать ее жизнь.
— У всех у нас свои демоны, — произнес я.
Я прислонился к заколоченной витрине, внезапная волна невероятной усталости накатила на меня. Сколько мы уже не спали? Сколько прошло времени, с того момента, как Каул появился перед нами? Казалось, это было несколько дней назад, хотя прошло от силы десять или двенадцать часов. Каждое мгновение с тех пор было войной, бесконечным кошмаром из постоянного напряжения и страха. Я чувствовал, что мое тело уже в нескольких дюймах от полного изнеможения. Паника — было единственным, что держало меня на плаву, и когда она начинала затухать, затухал и я.
На какую-то долю секунды я позволил глазам закрыться. Но даже в этом узком черном интервале ужасы поджидали меня. Смертельная тень, склонившаяся над телом моего деда и пожирающая его, ее глаза плачут черным маслом. Те же глаза, насаженные на лезвия садовых ножниц, она завывает, пока ее тело погружается в топкую могилу. Лицо ее хозяина, искаженное от боли, падает в пустоту, простреленное, кричащее. Я уже победил своих демонов, но победа была мимолетной, их место быстро заняли новые.
Мои глаза распахнулись при звуке шагов за спиной, по ту сторону досок. Я отскочил от окна и повернулся. Хотя магазин выглядел заброшенным, кто-то был там внутри, и он собирался выходить.
Вот она — паника. Я снова проснулся. Остальные тоже слышали шум. Не сговариваясь, мы, как по команде, нырнули за поленницу дров неподалеку. Сквозь бревна я взглянул на фасад магазина, пытаясь прочитать выцветшую вывеску, которая висела над дверью: