ИЗ ИСТОРИИ ЦАРСКОСЕЛЬСКОГО ЛИЦЕЯ
19 октября 1811 года в Царском Селе близ Петербурга открылся Лицей (Александровский Лицей). Это было закрытое учебное заведения совершенно нового образца для детей дворян, которых должны воспитывать для государственной службы. Лицей был задуман царём Александром I (поэтому и Александровский) как учебное заведение для его сыновей. Сюда принимались лучшие представители дворянского происхождения. Государственный деятель, главный советник императора М.М. Сперанский стал автором программы новой школы, названной им Лицеем.
В августе 1811 году по результатам вступительного экзамена из 38 претендентов были отобраны 30 юношей 10-12 лет, составивших первый курс. Первый список учащихся утвердил император.
Лицей размещался во флигеле (от нем. Flügel, основное значение — крыло) — вспомогательная пристройка к жилому или нежилому дому, а также отдельно стоящая второстепенная постройка) Катерининского двора с 1811 по 1843 гг.
Внутреннее управление в Лицее осуществлял директор, кандидатуру которого утверждал император. Первым директором был статский советник Василий ФедоровичМалиновский, выпускник Московского университета. В семье директора лицеисты любили проводить свой досуг в беседах с ним и его близкими.
Лицей по уровню преподаваемых знаний приравнивался к университетам. Обучение в нем было рассчитано на шесть лет – первые три года – предметы старших классов гимназии, последующие три года - предметы трех факультетов университета.
В первые годы существования (1811—1817) в Лицее создалась атмосфера увлечённости новой русской литературой, представленной именами Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, и французской литературой эпохи Просвещения (Вольтер). Эта увлечённость способствовала объединению ряда молодых людей в творческий литературно-поэтический кружок, определявший дух учебного заведения.
В Лицее – единственном из учебных заведений России тех лет – не было телесных наказаний. Он был приравнен в правах к университетам. Девиз Лицея: «Для пользы общей». Программа в основном гуманитарная: преподавались науки нравственные, политические и юридические, словесность, «изящные искусства». Но Лицей учил и физике, и математике, гимнастике, танцам – всему, что должно было сделать его воспитанников широко образованными и светскими людьми.
Куницын Александр Петрович – профессор нравственных наук, он был талантливым педагогом; одним из самых любимых учителей Пушкина.
Учебный год в Царскосельском лицее продолжался 11 месяцев, с 1 августа по 1 июля. Лицей был закрытым заведением. В течение всего срока обучения воспитанники не имели права покидать пределов Царского Села.
Приём лицеистов осуществлялся один раз в 3 года. Численность воспитанников – не более пятидесяти человек, обучение бесплатное. Неслыханным новшеством для учебных заведений стала отмена телесных наказаний, закрепленная Уставом Лицея. Наказывали только «домашним арестом» - закрывали в комнате и к дверям приставляли «дядьку» на часах.
Учебная программа Лицея была рассчитана на шесть лет. Обучение делилось на два курса – младший (начальный) и старший (окончательный), по три года каждый, с обязательными переводными экзаменами.
Лицейская жизнь была строго регламентирована и расписана по часам, «…Чтобы воспитанники никогда не были праздны». Занимались воспитанники в общей сложности семь часов в день.
Распорядок дня лицеиста
6.00 – подъем, сборы (нужно было умыться, одеться, помолиться Богу (молитва в зале) и повторить уроки), завтрак
7.00-9.00 – лекции (уроки - учебные занятия)
9.00 – чай с белой булкой
10.00 – первая прогулка
10.00-12.00 – лекции (уроки)
12.00-13.00 – вторая прогулка
13.00 – обед из трёх блюд и короткий перерыв
14.00-15.00 – чистописание или рисование
15.00-17.00 – лекции (уроки)
17.00-18.00 – чай
до 18.00 - третья прогулка
18.00 - 19.00 – повторение уроков и вспомогательные классы (по средам и пятницам – танцы или фехтование); по субботам – баня;
20.30 – ужин из двух блюд
до 22. 00 – рекреация (отдых, развлечение («мячик и беготня»); игры и гимнастические упражнения)
22.00 – вечерняя молитва, сон
В коридоре на ночь ставили ночники во всех арках. Дежурный дядька мерными шагами ходил по коридору.
Каждому воспитаннику была выдана форма одежды: темно-синий двубортный сюртук со стоячим воротником, с красным кантом на манжетах, блестящими гладкими пуговицами, синий суконный жилет, синие длинные прямые панталоны, полусапожки.
В Царскосельском лицее белье постельное и столовое менялось раз в неделю, а нательное – два раза. Баня была раз в неделю по субботам. А в остальные дни – «стол умывальный, он же и ночной». Эти скромные по меркам современного горожанина гигиенические условия вспоминались как роскошные. Еще бы – ведь предполагалось, что в Лицее будут учиться братья, великие князья. Народ же еще в конце XIX века жил в привычной грязи, как колхозный скот. Все кишело паразитами, всюду блохи, вши, тараканы... Ели вообще без тарелок – все хлебают из одного горшка сразу, и матери давали детям из своего рта прожеванную пищу.
Комнаты лицеистов находились на 4 этаже, у каждого была своя комната - «келья», как называл её А.С.Пушкин. Комнаты лицеистов небольшие. Одно окно приходилось на двоих. Перегородка между комнатами, не доходящая до потолка, проходила по середине окна. В комнате — железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания. На конторке чернильница и подсвечник со щипцами.
ДРУЗЬЯ-ЛИЦЕИСТЫ
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Вергилием зевал,
Когда ленился и проказил,
По кровле и в окошко лазил,
И забывал латинский класс…
А. С. Пушкин
12 августа 1811 года Александр Пушкин выдержал экзамен и был принят в Лицей.
19 октября в Большом зале на церемонии открытия Лицея. Присутствовал сам император Александр I с семьёй, было много гостей.
В долгожданный торжественный день голос молодого профессора Александра Петровича Куницына наполнил весь зал, воцарилась необычайная тишина. Те, к кому пламенно взывал Куницын – подростки в синих мундирчиках, - они так и замерли, покоренные истинным пафосом обращенных к ним слов. Он говорил об обязанностях гражданина и воина. Навсегда запомнилась Александру Пушкину эти минуты: притихший зал, сверкающий золотом мундиров, и пылкая речь молодого Куницына.
Речи окончились, и воспитанников стали вызывать по списку:
1. Бакунин Александр Павлович;
2. Броглио Сильверий Францевич;
3. Вольховский Владимир Дмитриевич (Суворочка);
4. Горчаков Александр Михайлович (Князь, Франт);
5. Гревениц Павел Федорович;
6. Гурьев Константин Васильевич;
7. Данзас Константин Карлович (Медведь, Кабуд);
8. Дельвиг Антон Антонович (Тося);
9. Есаков Семен Семенович;
10. Илличевский Алексей Демьянович (Олосенька);
11. Комовский Сергей Дмитриевич (Лисичка, Смола);
12. Корнилов Александр Алексеевич (Мосье);
13. Корсаков Николай Александрович;
14. Корф Модест Андреевич (Модинька, Дьячок, Мордан);
15. Костенский Константин Дмитриевич (Старик);
16. Кюхельбекер Вильгельм Карлович (Кюхля);
17. Ломоносов Сергей Григорьевич (Крот);
18. Малиновский Иван Васильевич (Казан);
19. Мартынов Аркадий Иванович;
20. Маслов Дмитрий Николаевич (Карамзин);
21. Матюшкин Федор Федорович (Федернелке, Плыть хочется);
22. Мясоедов Павел Николаевич (Мясожоров);
23. Пушкин Александр Сергеевич (Француз, Егоза);
24. Пущин Иван Иванович (Большой Жанно, Иван Великий);
25. Саврасов Петр Федорович (Рыжий, Рыжак);
26. Стевен Федор Христианович (Швед, Фрицка);
27. Тырков Александр Дмитриевич (Кирпичный брус);
28. Юдин Павел Михайлович;
29. Яковлев Михаил Лукьянович (Паяс).
После обеда забыв обо всем на свете, выбежали будущие «столпы отечества» (так назвал их в своей речи Куницын) на пустынную улицу. Со смехом и криками сражались они в снежки, радуясь зиме, свежевыпавшему снегу и временно обретенной столь милой им свободе.
Вскоре мальчики уснули. Так закончился этот день. Впереди у них много других дней, не менее интересных и важных. Но именно с этого дня они стали друзьями на всю жизнь: Иван Пущин и Александр Пушкин. Позже в их лицейское братство влились Дельвиг, Кюхельбекер, Малиновский, Илличевский, Яковлев. И всюду они были вместе: и в радости, и в горе, и в озорстве.
Открытие Лицея состоялось в четверг. С понедельника начались регулярные занятия, потекла обычная лицейская жизнь.
Лицейские годы Пушкина и его товарищей – это годы серьезной учебы. Достаточно сказать, что выпускные экзамены в 1817 году включали 15 предметов. Жизнь мальчиков была строго определена порядком, даже во время каникул, которые длились всего один месяц в году, они не могли покидать стены Лицея. Но ведь пришли они в Лицей совсем детьми. Троим из них – Аркаше Мартынову, Косте Данзасу и Саше Корнилову было всего по 10 лет, остальным 11 – 13, и только самому старшему, Ивану Малиновскому – 15. Как и все мальчишки, они шалили, подшучивали друг над другом, ссорились, мирились. Бывали различные забавные случаи.
Одним из первых отличился Александр Корнилов и навсегда остался «Мосье». Императрица Мария Фёдоровна решила узнать, хорошо ли кормят и обратилась с вопросом: «Хорош ли суп?» А Корнилов, испугавшись и смутившись, отвечает по-французски: «Oui, monsieur» (читать как: «Ви мосьё», то есть «Да, мосье»). Так он и превратился из Корнилова в «Мосье».
С первых дней лицейской жизни у воспитанников появились прозвища. Пушкина, например, сразу стали звать «Француз» ведь еще до прихода в Лицей он уже прекрасно знал этот язык, но отнюдь не только за прекрасное знание французского языка Пушкин получил это прозвище. Многие из лицеистов считали его себялюбивым, тщеславным и даже агрессивным. Прозвища были почти у всех лицеистов. Но обидных среди них немного. Но в годы Отечественной войны с Францией прозвище «Француз» было обидное и никак не похвальное.
«Обезьяна» – это еще одно прозвище, которое получил Пушкин в Лицее за свою вспыльчивость, склонность к злой насмешке, внешностью напоминающий обезьяну. Позже из-за его живости и непоседливости появилось еще одно прозвище – «Егоза». А когда он проявлял свой вспыльчивый характер, ему говорили: «Смесь тигра с обезьяной», и ему это даже нравилось.
Из воспоминаний Ивана Пущина: «В нём была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнёмся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом».
Даже самые доброжелательные из лицеистов не могли в дальнейшем не упомянуть глубокой ранимости Пушкина, легко переходившей в дерзкое и вызывающее поведение. Всю жизнь его будут преследовать непредсказуемые переходы от феерического веселья и необузданной восторженности к мрачной безнадёжности и чёрной тоски.
Сегодня, пытаясь объяснить пушкинскую раздражительность, бестактность, его часто неуместные шутки, неловкие колкости в адрес одноклассников, которыми он сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти, мы можем сказать: это никакая не вспыльчивость — просто Пушкин комплексовал.
Отсюда то излишняя смелость — попытки переступить через свою закомплексованность (достаточно вспомнить, как часто ссоры Пушкина заканчивались предложением стреляться); то болезненная застенчивость, уход в себя — чуть ли не детская обидчивость на ту или иную мелочь, принятую за вселенскую катастрофу. И одно, и другое, надо признать, вечно мешали ему. Как бы то ни было, он сам провоцировал постоянные ссоры. И такое его поведение не вызывало у большинства товарищей особых симпатий к Пушкину, что в свою очередь вело его к новым промахам, которые ещё больше усугубляли школьные отношения.
Лицей... Здесь юный Пушкин обрёл лучших своих друзей — Антона Дельвига, Ивана Пущина, Вильгельма Кюхельбекера, Ивана Малиновского. Зачастую, называя эти имена, подчёркивают, что дружба с ними оставила глубокий след в душе гения, оказалась, как в таких случаях говорят, на всю жизнь. Однако не задаются вопросом, почему дружеские отношения сложились у Пушкина именно с этой четвёркой, а, например, не с Горчаковым, Корсаковым, Вольховским, открывшими уже на лицейской скамье свою одарённость. Здесь не всё просто. Обычно про пушкинский лицейский круг говорят: очень разные, очень непохожие — хотя как взглянуть. В каждом из них было нечто, что делало их… «братьями по несчастью».
Лицей – маленький четырехэтажный городок. Инспектора, гувернеры живут внизу, там же хозяйственное управление. На втором этаже столовая, больница, конференц-зал. Третий этаж – учебный: классы, кабинет физики, кабинет для газет и журналов, библиотека. На четвертом этаже спальни. У каждого лицеиста своя комната в половину окна. На каждой комнате номер.
Пушкин и Пущин жили в Лицее рядом: справа комната, над дверью которой была чёрная дощечка с надписью «№ 13. Иван Пущин», а слева — «№ 14. Александр Пушкин». Спальни разделяли тонкие перегородки, не доходившие до потолка. Они упирались в раму окна, деля его пополам; и каждая половина имела свою форточку. Когда все уже спали и лишь из коридора раздавались «мерные шаги» дежурного дядьки, оба друга продолжали переговариваться, обсуждая происшедшее за день.
Вместе они посмеивались над несчастливым номером комнаты Пущина. А потом долго играли в числа, подписывали письма номерами. «№14 не согласен с №13» означало, что Пушкин не согласен с мнением Пущина. Позже всю жизнь подписывали письма друг другу лицейскими номерами. Для обоих номера были игрой, шуткой.
Почему-то так сложилось, что считается, будто первая встреча Пущина и Пушкина состоялась на экзамене при поступлении в Царскосельский лицей. При этом цитируют Пущина: «Вошёл какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. — Я слышу: Ал. Пушкин! — выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный. По сходству ли фамилий или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда».
Но справедливости ради следует заметить, что знакомство их произошло несколько раньше, ещё в Москве, в доме Василия Львовича Пушкина. Просто та первая встреча не имела, что называется, никакого продолжения, и в Лицее их отношения начались как бы «с чистого листа». Кроме того Пущин был самым первым и очень рассудительным другом Пушкина.
Иван Пущин – тоже москвич, он на год был старше Пушкина. В Лицее Иван Пущин получает прозвище «Жанно» за «французскую» романтичность. Происходил из родовитой дворянской семьи, его отец — генерал-интендант флота. Но в семье двенадцать детей, мать, страдавшая душевным расстройством...
У Пущина были прекрасные отношения со всеми, его никто не обижал, он ни с кем не ссорился.
С первых же дней пребывания в Лицее тринадцатилетний Иван Пущин стал считаться одним из лучших учеников. Его отличали прилежание, благоразумное поведение, добродушие, «чувствительность с мужеством и тонким честолюбием», особенно же рассудительность, в обращении с окружающими — неизменная вежливость и «приличная разборчивость и осторожность». Подобное случается не часто: все, кто знал Пущина и во время учёбы в Лицее, и после, даже его идейные противники, отзывались о нём не иначе как исключительно с уважением и симпатией. Повзрослев, он был высок ростом, хорошо сложён. Большие выразительные сине-серые глаза, спокойное лицо. Про таких говорят — красив и духовно, и внешне.
Самым близким другом поэта в Лицее и после окончания Лицея был Иван Пущин, который во время ссылки А.С. Пушкина навестил его, и вот, что вспоминает в своей книге «Записки о Пушкине»: «Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод… Смотрим друг на друга, целуемся, молчим.
…Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему ещё не верится, что мы вместе».
В Лицей двенадцатилетний Пушкин приехал с немалым запасом разнообразных жизненных впечатлений — и от увиденного, и от личного общения, и с почерпнутым из книг. Редкая в таком возрасте начитанность Пушкина поразила его будущих товарищей-лицеистов при знакомстве с ним. Иван Пущин вспоминал: «Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочёл, о чём мы и не слыхали, всё, что читал, помнил…»
Но в остальном ему было трудно конкурировать с серьёзными сверстниками. Прекрасного французского оказалось недостаточно, хотя по этому языку он был на втором месте. В Лицее он недурно овладел латынью, но далеко не лучше других знал античную литературу: на уроках ответы многих одноклассников педагогам кажутся предпочтительней. Даже в сложении стихов (часть он пишет по-французски) первоначально у него находятся довольно удачливые соперники. А если ещё учесть, что директор Энгельгард отмечал у Пушкина в качестве недостатков «французский ум» (другими словами, легковесность и чрезмерное вольнодумство) и страсть к сатире (то, что теперь мы называем словом «критиканство»), помноженную на ранний скепсис, то будет понятно, почему уже через год занятий в общем рейтинге Пушкин занимает лишь 28-е место (начав с 14-го).
Наверное, самым любимым другом А. Пушкина был барон Антон Дельвиг, в кругу друзей которого называли «Тося». Антон Дельвиг практически всегда носил очки, тогда как в Лицее очки были запрещены и Дельвиг, при виде преподавателей, вечно их прятал. А для лишённого очков, близорукого Дельвига весь свет был тогда как в тумане.
Он прилично учился, обладал красивым почерком, любит науку и глубоко изучает этику. Он не любил шумные игры, возню. Его считали ленивым, любителем поспать. Однажды не выучив урок по латыни, он спрятался под кафедрой и там заснул. Ему тогда написали:
Дай руку, Дельвиг! Что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыплённый.
Флегматичный толстяк и великодушный добряк Дельвиг со своим вечным «Забавно!», произносимым с задумчивой улыбкой, мягкий, снисходительный даже к обидам со стороны Пушкина (хотя, казалось бы, кому понравится, когда о тебе говорят: «ленивец сонный» и «сын лени вдохновенный»), умел понимать, щадить, ценить и поддерживать друга. Они понимали друг друга с полуслова. Для Дельвига Пушкин был самым большим авторитетом. А Пушкин всегда прислушивался к мнению Дельвига-литератора, так как Дельвиг был первым из лицеистов, чьи стихи были опубликованы.
Он и Пушкина вывел на профессиональную дорогу, тайком от друга послав его стихи в 1815 году в журнал. Они вместе создавали лицейские рукописные журналы, и именно Дельвиг в Лицее не способный к зависти в стихотворении «Пушкину» предсказал своему другу великое будущее:
Пушкин! Он и в лесах не укроется,
Лира выдаст его громким пением.
Тем не менее, Дельвиг нередко проказничал: крал карты, покупал друзьям ром, из которого они готовили гоголь-моголь.
14 января 1831 г. Он скончался от «гнилой горячки», то есть шестью годами раньше Пушкина. Его преждевременная кончина потрясла всех друзей поэта, особенно Пушкина. В день известия о кончине Дельвига А. Пушкин писал: «Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас».
Третья частица души Пушкина отдана Ивану Малиновскому. Он знал много пословиц и поговорок, за что один из надзирателей назвал его Санчо-Панса. Кроме того был вспыльчивым, задиристым и очень горячим. Товарищи дали ему прозвище "Казак». Он старался укрощать свою пылкость, часто увлекающую его к ошибкам, в которых он признавался с раскаянием. Созвучие характеров Пушкина и Малиновского («…повеса из повес, // На шалости рожденный, // Удалый хват, головорез, // Приятель задушевный!») сблизило их, а, когда 23 марта 1814 года скоропостижно умер первый директор Лицея, отец Вани, они перед незасыпанной могилой поклялись в вечной дружбе. Эта смерть сблизила Пушкина с Малиновским. То есть ещё вчера он для всех был сыном директора, «чем-то вроде хозяина», а сегодня уже… вроде как бы и никто.
В 1834 году Малиновский женился на сестре своего лицейского товарища И.И. Пущина, Марии Ивановне.
Так же известно, что он в свое время отказался от блестящей генеральской карьеры и никогда об этом не пожалел. Стал помещиком, предводителем дворянства в Кистенёвке.
Пушкин очень любил Малиновского. Их не разведёт порознь даже разность мировоззрений. Глубоко верующий Малиновский всегда корил Пушкина за его безверие, которым тот ещё и открыто бравировал. Но история сохранит сказанные Пушкиным незадолго до смерти слова: «Отчего нет около меня Пущина и Малиновского. Мне было бы легче умирать». У обоих названных им на смертном одре друзей были нежные, любящие сердца. Третьего – Дельвига – уже на тот момент не было в живых.
Не понятно только почему Пушкин в самый трагический для себя момент не упомянет имя еще одного своего близкого друга – Вильгельма Кюхельбекера. Может, потому, что вечно насмешливый ум великого поэта осознавал, сколько раз и в Лицее, и даже после выпуска он, Пушкин, обижал нескладно скроенного друга-неудачника, длинного, тощего, с глазами навыкате, плохо слышащего на одно ухо после золотухи, с необузданной вспыльчивостью и с комической внешностью, как часто безудержно язвил в его адрес, вызывал постоянные шутки, доходившие до издевательства (ребята в этом возрасте бывают удивительно злыми), с кем у него однажды дело дошло до дуэли, поводом к которой послужила его эпиграмма на Кюхельбекера:
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно,
И стало мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.
После этой эпиграммы Кюхельбекер поклялся «укокошить Француза» и вызвал на дуэль, которая произошла в ноябре 1819 года.
Пушкин выстрелил в воздух, чего ждали и от Кюхли. Немец Кюхельбекер получает в Лицее прозвище «Кюхля», или «Кюхель». Но близорукий Кюхля все же целился, и пистолет плясал в его руке от напряжения, так как он впервые держал пистолет в руках. Но и во время дуэли Пушкин продолжал над ним издеваться. Он крикнул Дельвигу, который был секундантом Кюхельбекера: «Дельвиг, чего ты там стоишь в стороне? Там ведь опасно. Стреляет Кюхля, так что самое безопасное место на этой поляне – это там, где стою я». Это еще больше раззадорило Кюхельбекера и он своим выстрелом сбил шляпу с головы Дельвига. Дельвиг от неожиданности сел в мокрую траву, а Кюхельбекер с рыданиями бросился на шею Пушкину.
Пушкин ценил Кюхлю-человека, в обычной жизни прелестного и нежного. Но тот имел несчастье фанатично любить поэзию и писать стихи! Однако Кюхлю-поэта Пушкин не признавал, без обиняков резал ему правду-матку, что «не тот поэт, кто рифмы плесть умеет, и, перьями скрыпя, бумаги не жалеет».
В Лицее выпускался рукописный журнал «Лицейский мудрец». Пушкин писал туда стихи. Однажды написал:
Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее.
Кюхельбекер отнюдь не был лишён чувства юмора, но каково это слышать от друга. Обиженный Кюхельбекер побежал топиться в пруду. Его успели спасти, вытащили из пруда и обсмеяли ещё сильнее, мол, даже утопиться не можешь. А вскоре в «Лицейском мудреце» нарисовали карикатуру: Кюхельбекер топится, а его длинный нос торчит из пруда.
Почему так складывались их отношения? Ведь он любил Кюхлю, у которого тоже была мечта о великом деянии, способном его, вечно попадающего в комические и нелепые ситуации, прославиться в веках.
Кюхля, похоже, Пушкина любил нежнее, чем свои стихи. Наверное, Пушкин это понимал. Покидая Лицей, он прочтёт Кюхле посвящённую ему «Разлуку», в которой рефреном прозвучит: «Прости!».
В 1812 году была русско-французская война. Наполеон пошёл с войной на Россию и хотел её захватить.
Как горячо лицеисты обсуждали подвиг Раевских. Генерал Николай Николаевич Раевский повёл с собой двух сыновей: Александра, шестнадцати лет, и Николая, одиннадцати лет, который был младше некоторых лицеистов. Сам генерал с обычной скромностью объяснил, что ему просто некуда было девать своих мальчиков. Как хотелось всем лицейским ученикам быть вместе с ними, как они хотели совершать подвиги! И Кюхельбекер долго бредил идеей пробраться в лагерь французов и убить Наполеона. Кто бы знал, что позже судьба приведёт его в лагерь участников тайного общества. Во время событий на Сенатской площади он попытается застрелить великого князя Михаила и генерала Воинова, станет призывать матросов к штыковой атаке, то есть проявит себя мужественным и способным на поступок человеком.
А пока лицеистов волновала история 1812 года. И какой плач поднялся, когда пришла весть о том, что Москва занята неприятелем!.. Но зато какое «Ура!» прогремело при известии об отступлении Бонапарта из Москвы!
В Лицее во времена Пушкина служил гувернером некто Трико, докучавший лицеистам бесконечными придирками и замечаниями. Однажды Пушкин и его друг Вильгельм Кюхельбекер попросили у Трико разрешения поехать в находившийся недалеко от Царского Села Петербург. Трико, однако, не разрешил им этого. Тогда довольно уже взрослые шалуны все равно вышли на дорогу, ведущую в Петербург, и, остановив два экипажа, поехали по одному в каждом из них. Вскоре Трико заметил, что Пушкина и Кюхельбекера нет в Лицее, понял, что друзья ослушались его и уехали в Петербург. Трико вышел на дорогу, остановил еще один экипаж и поехал вдогонку. А в то время у въезда в город стояли полицейские заставы и всех ехавших в столицу останавливали, спрашивали, кто они и зачем едут. Когда ехавшего первым Пушкина спросили, как его зовут, он ответил: «Александр Одинако». Через несколько минут подъехал Кюхельбекер и на такой же вопрос ответил: «Меня зовут Василий Двако». Еще через несколько минут подъехал гувернер и сказал, что его фамилия Трико. Полицейские решили, что или их разыгрывают и подсмеиваются над ними, или что в город едет группа каких-то мошенников. Они пожалели, что Одинако и Двако уже проехали, и догонять их не стали, а Трико арестовали и задержали до выяснения личности на сутки.
Иногда мудрость профессоров состояла в том, что они просто не мешали развитию таланта своего ученика. У Пушкина всегда были нелады с математикой. Однажды он решал у доски задачу, долго переминался с ноги на ногу и, молча, писал. Профессор математики Карцов подошёл и спросил: «Что же вышло? Чему равняется икс?» Пушкин, улыбаясь, ответил: «Нулю». Учитель математики не пытался заставить Пушкина знать свой предмет, он видел талант поэта и, шутя, ответил: «У Вас, Пушкин, в моём классе всё кончается нулём. Садитесь на место и пишите лучше свои стихи».
Однажды профессор словесности Кошанский воспитанникам Лицея предложил написать в классе сочинение «Восход солнца» (любимая тема многих учителей словесности, преимущественно прежнего времени). Заскрипели перья. Затем читали написанное. Дошла очередь до Павла Мясоедова, по кличке Мясожоров. Он встал и прочитал:
Восход солнца.
Блеснул на западе румяный царь природы…
Это было все, что он написал… «И это всё?» - удивился Кошанский. А Илличевский, услыхав, что солнце у Мясоедова восходит на западе подхватил: «Нет, не всё, - и, давясь от смеха, выпалил:
И изумленные народы
Не знают, что начать.
Ложиться спать или вставать».
Можно себе представить, каков был хохот при чтении сочинения двух лицеистов.
А однажды император Александр, ходя по классам, спросил: «Кто здесь первый?» — «Здесь нет, Ваше Императорское величество, первых, все вторые», — отвечал Пушкин.
В Лицее писали почти все, писали по любому поводу и без повода.
Порой отзвуки московского бытия (например, импровизированная пирушка с ромом — хотя, казалось бы, ничего особенного, всё как десятки раз на их глазах делали взрослые дома) оборачивались «приключениями».
Вспоминает Иван Пущин:
«Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернёр заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору. Тот, после ужина, всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты».
О происшествии доложили министру А.К. Разумовскому. Он приехал из Петербурга, вызвал провинившихся лицеистов и сделал им «формальный строгий выговор». Далее дело было передано на решение Конференции, или по-нынешнему — на усмотрение педсовета. Конференция, по воспоминаниям Пущина, постановила:
«1) Две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы.
2) Сместить нас на последнее место за столом, где мы сидели по поведению.
3) Занести фамилии наши, с прописанием виновности и приговора, в чёрную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске».
Выполнение этих трёх пунктов приговора происходило чисто по-российски. Первый пункт был выполнен буквально. Второй — постепенно смягчался, и с разрешения начальства всю троицу начали потихоньку пересаживать «к каше ближе». Третий — по истечении времени был оставлен без всяких последствий.
По этому поводу было написано следующее:
Мы недавно от печали -
Пушкин, Пущин, я, барон,
По бокалу осушали
И Фому прогнали вон…
С возрастом взрослели и проказы. Как-то осенью с Пушкиным произошла история, о которой узнал сам император Александр I.
У одной из фрейлин – княжны Волконской – была очень милая горничная Наташа. В тот вечер Пушкин, услышав в темноте перехода шорох платья, вообразил, что это Наташа, бросился к ней и невиннейшим образом поцеловал. Вдруг рядом распахнулась дверь, и озорник с ужасом увидел, сто это не Наташа, а сама престарелая фрейлина. Он настолько опешил, что бросился бежать, даже не извинившись. Царь был в гневе. На другой день сам император сделал выговор директору Лицея, заметив с сожалением: «Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей».
Дальнейшее неясно. Одни говорят, что государь был любезен и дозволил убедить себя в том, что плоды лицейского просвещения к сим печальным проступкам не сводятся. Царь, чьи собственные любовные похождения ни для кого не были секретом, даже сказал, что берёт на себя быть адвокатом Пушкина перед фрейлиной, будто бы даже, смеясь, добавил: «Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря».
Вторая версия состояла в том, что директор Лицея старался смягчить вину Пушкина и просил разрешения у царя насчет извинительного письма. Император согласился.
Но есть и свидетельство, в которое, зная пушкинскую натуру, преисполненную чести, самолюбия и неприятия всяческого стеснения, трудно поверить: государь приказал Пушкина высечь.
Здесь в Лицее Пушкин испытал и свою первую платоническую любовь, которую возбудила в нём Катенька Бакунина. Она часто навещала своего брата (лецеиста Александра Бакунина). В то время мать Бакунина и сестра Екатерина летом постоянно жили в Царском Селе, поэтому Катенька всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи.
Это была первая робкая и стыдливая юношеская любовь – с «безмятежной тоской», со «счастьем тайных мук», с радостью на долгие дни от мимолетной встречи или приветливой улыбки. Любовь эта отразилась в целом ряде лицейских стихотворений Пушкина:
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы, и любовь
Младую взволновала кровь,
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал её следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал…
Существует так же и страшная история о том, что в 1814 году в Царском селе орудовал «душегуб», в быту прозванный «царскосельским душегубцем». В миру его звали Константин Сазонов. Служил он дядькой у Пушкина, Пущина, Горчакова. За два года злодей совершил 8—9 разбоев и 6—7 убийств (только доказанных). По этому поводу юный поэт написал эпиграмму «Заутра с свечкой грошевою…».
В лицей Пушкин попал, что называется, по блату. Лицей основал сам министр Сперанский, набор был невелик - всего 30 человек, но у Пушкина был дядя - весьма известный и талантливый поэт Василий Львович Пушкин, лично знакомый со Сперанским. Уж не известно как чувствовал себя дядя впоследствии, но в списке успевающих учеников, который подготовили к выпускному вечеру, Пушкин был вторым с конца. Номером первым в этом лицейском рейтинге попеременно был Горчаков или Вольховский.
В итоге Большую золотую медаль получил по окончанию Лицея Владимир Вольховский, вторую золотую медаль - Александр Горчаков.
Александр Горчаков - прилежный ученик, природой был щедро наделен превосходной внешностью, незаурядным аналитическим умом и многими талантами, граничившими с гениальностью. С юности «питомец мод, большого света друг, обычаев блестящих наблюдатель». Он всегда много внимания уделял тому, как он выглядит, за что был наречен Франтом. Еще одно его лицейское прозвище – Князь.
Говорят, что Горчаков не принадлежал к близким приятелям Пушкина и «в душе завидовал ему за его гений и то и дело хвастался пред ним своей красотой и знатностью рода (Горчаков один из всех лицеистов имел титул князя)». А сам Пушкин называл его «счастливцем с первых дней». Пушкина привлекали в юном князе его незаурядные способности, но ближайшими друзьями лицеисты действительно никогда не были.
Кроме того два Александра некоторое время были соперниками – в любви к Наталье Викторовне Кочубей, дочери влиятельного министра внутренних дел Виктора Павловича Кочубея. Но влюблённость Пушкина в Наталью была безответна, а красавец Горчаков некоторое время пользовался её благосклонным вниманием.
Но лицейская дружба много значила для Горчакова. Закончив лицей с золотой медалью, он отказался от неё в пользу не имевшего средств и связей Вольховского, которому эта награда открыла дорогу в лейб-гвардию. Рискнуя всем, летом 1825 г. Горчаков встретился с опальным Пушкиным, а на второй день после восстания декабристов, он, принципиальный враг мятежей, – явился с заграничным паспортом, деньгами и готовым планом побега к Пущину, ожидавшему ареста.
Горчаков стал министром иностранных дел России, личным другом и соратником Александра II, дослужился до чина канцлера.
19 октября 1880, 1881, 1882 годов он отмечал один - последний живой лицеист. То есть он пережил всех своих лицейских друзей.
Владимир Вольховский – это лучший, первый ученик Лицея, который окончил Лицей с 1-й Золотой медалью прапорщиком в гвардию. В будущем - член тайного общества декабристов.
В Лицее получил прозвище «Sapientia» (мудрость) за то, что, как вспоминал И. В. Малиновский «нередко двумя, тремя словами он останавливал тех из запальчивых своих однокашников, на которых иногда ни страх, ни убеждения не действовали». Второе прозвище — «Суворочка» он получил потому, что при внешней хрупкости и небольшом росте обладал сильным характером и несгибаемой волей, вёл спартанский образ жизни, напоминая этим Суворова.
Сначало он был самым слабым физически, поэтому много занимался гимнастикой. Когда учил уроки, носил на плечах два тяжёлых словаря. Ребята посмеивались над ним, и иногда в стихах:
Суворов наш
Ура! Марш, марш
Кричит верхом на стуле.
За мечты о море будущего адмирала Фёдора Матюшкина в Лицее звали Плыть хочется. Интересно то, что он действительно стал морским офицером, адмиралом, мореплавателем, участником кругосветных морских экспедиций Головнина В.М. 1817-1819) и Врангеля Ф.П. (1825-1827).
Матюшкин пережил почти всех, кого любил Пушкин.
Самым первым из друзей-лицеистов, кто через два года после оканчания Лицея угаснет от чахотки во Флоренции (Италия) в сентябре 1820 года, станет Николай Корсаков, написав себе эпитафию:
Прохожий, поспеши к стране родной своей.
Ах! Грустно умирать далёко от друзей.
Родом он был из старинного смоленского дворянского рода. Великолепно учился, был всесторонне развит. Был очень музыкален. Был творчески одаренной личностью (имел талант поэта и композитора, писал романсы на стихи Пушкина). Весёлый и милый друг.
По выходу из Лицея Корсаков служил с Пушкиным в Коллегии иностранных дел.
Михаил Яковлев новые романсы схватывал на лету, но настоящий талант у него был в изображении людей. Он угадывал в походке и незаметных привычках сущность человека. Он, как никто, умел смешно имитировать, «передразнивать» людей, за что получил кличку «паяс 200 номеров». В особенности удавался ему смех Пушкина: внезапный, короткий и до того радостный, что все смеялись.
Так же он имел особое дарование и склонность к музыке. Писал стихи, сочинял музыку, прекрасно пел и играл на скрипке. Всего ему приписывают 21 опубликованное музыкальное произведение. Его романс «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет…») на слова Пушкина исполняют и сегодня.
Лицейскую дружбу Яковлеву удалось пронести через всю дальнейшую жизнь: его самого друзья называли «лицейским старостой», а его квартиру «лицейским подворьем».
Самый младший и весёлый среди друзей был Константин Данзас. Он легко бросался в драку, за что, вероятно, и получил прозвище «Медведь». Впоследствии стал генерал-майором и был секундантом Пушкина на последней дуэли.Всю жизнь он был склонен обвинять себя в том, что не сумел сохранить другу жизнь.
Были у Пушкина и неприятели в Лицее. Модест Корф не только не был другом Пушкина, но, наоборот, в лицейские годы испытывал к будущему поэту огромную неприязнь, а позже оставил о Пушкине вовсе не доброжелательные воспоминания.
8 января 1815 года на переводном экзамене по российской словесности Александр Пушкин в присутствии прославленного русского поэта 18 века Гавриила Романовича Державина читал специально написанное для этого дня стихотворение «Воспоминания в Царском Селе»:
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках.
С холмов кремнистых водопады
Стекают бисерной рекой,
Там в тихом озере плескаются наяды
Его ленивою волной;
А там в безмолвии огромные чертоги,
На своды опершись, несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели земные боги?
Не се ль Минервы росской храм?
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орел России мощный
На лоне мира и отрад?
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
Здесь каждый шаг в душе рождает
Воспоминанья прежних лет;
Воззрев вокруг себя, со вздохом росс вещает:
«Исчезло все, великой нет!»
И, в думу углублен, над злачными брегами
Сидит в безмолвии, склоняя ветрам слух.
Протекшие лета мелькают пред очами,
И в тихом восхищенье дух.
Он видит: окружен волнами,
Над твердой, мшистою скалой
Вознесся памятник. Ширяяся крылами,
Над ним сидит орел младой.
И цепи тяжкие и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикратно обвились;
Кругом подножия, шумя, валы седые
В блестящей пене улеглись.
В тени густой угрюмых сосен
Воздвигся памятник простой.
О, сколь он для тебя, кагульский брег, поносен!
И славен родине драгой!
Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
В боях воспитанны средь бранных непогод!
О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
Пройдет молва из рода в род.
О, громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,
Потомки грозные славян,
Перуном Зевсовым победу похищали;
Их смелым подвигам страшась, дивился мир;
Державин и Петров героям песнь бряцали
Струнами громозвучных лир.
И ты промчался, незабвенный!
И вскоре новый век узрел
И брани новые, и ужасы военны;
Страдать — есть смертного удел.
Блеснул кровавый меч в неукротимой длани
Коварством, дерзостью венчанного царя;
Восстал вселенной бич — и вскоре новой брани
Зарделась грозная заря.
И быстрым понеслись потоком
Враги на русские поля.
Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком,
Дымится кровию земля;
И селы мирные, и грады в мгле пылают,
И небо заревом оделося вокруг,
Леса дремучие бегущих укрывают,
И праздный в поле ржавит плуг.
Идут — их силе нет препоны,
Все рушат, все свергают в прах,
И тени бледные погибших чад Беллоны,
В воздушных съединясь полках,
В могилу мрачную нисходят непрестанно
Иль бродят по лесам в безмолвии ночи...
Но клики раздались!.. идут в дали туманной! —
Звучат кольчуги и мечи!..
Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных<,>
Сердца их мщеньем зажжены.
Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь, за святость алтаря.
Ретивы кони бранью пышут,
Усеян ратниками дол,
За строем строй течет, все местью, славой дышат,
Восторг во грудь их перешел.
Летят на грозный пир; мечам добычи ищут,
И се — пылает брань; на холмах гром гремит,
В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут,
И брызжет кровь на щит.
Сразились. Русский — победитель!
И вспять бежит надменный галл;
Но сильного в боях небесный вседержитель
Лучом последним увенчал,
Не здесь его сразил воитель поседелый;
О бородинские кровавые поля!
Не вы неистовству и гордости пределы!
Увы! на башнях галл кремля!
Края Москвы, края родные,
Где на заре цветущих лет
Часы беспечности я тратил золотые,
Не зная горести и бед,
И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!..
Где ты, краса Москвы стоглавой,
Родимой прелесть стороны?
Где прежде взору град являлся величавый,
Развалины теперь одни;
Москва, сколь русскому твой зрак унылый страшен!
Исчезли здания вельможей и царей,
Все пламень истребил. Венцы затмились башен,
Чертоги пали богачей.
И там, где роскошь обитала
В сенистых рощах и садах,
Где мирт благоухал и липа трепетала,
Там ныне угли, пепел, прах.
В часы безмолвные прекрасной, летней ночи
Веселье шумное туда не полетит,
Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи:
Все мертво, все молчит.
Утешься, мать градов России,
Воззри на гибель пришлеца.
Отяготела днесь на их надменны выи
Десница мстящая творца.
Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,
Их кровь не престает в снегах реками течь;
Бегут — и в тьме ночной их глад и смерть сретают,
А с тыла гонит русский меч.
О вы, которых трепетали
Европы сильны племена,
О галлы хищные! и вы в могилы пали.
О страх! о грозны времена!
Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,
Презревший правды глас, и веру, и закон,
В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?
Исчез, как утром страшный сон!
В Париже росс! — где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
Грядет с оливою златой.
Еще военный гром грохочет в отдаленье,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он — несет врагу не гибель, но спасенье
И благотворный мир земле.
О скальд России вдохновенный,
Воспевший ратных грозный строй,
В кругу товарищей, с душой воспламененной,
Греми на арфе золотой!
Да снова стройный глас героям в честь прольется,
И струны гордые посыплют огнь в сердца,
И ратник молодой вскипит и содрогнется
При звуках бранного певца.
В этот день, в красной с золотом зале Лицея, был торжественный акт. Дряхлый Державин дремал в кресле. И вдруг проснулся, сразу почуял в маленьком кудрявом лицеисте с горящими глазами и звонким голосом своего царственного преемника. Как подлинный поэт, старик радостно встрепенулся, забыл преграду лет и сана, рванулся навстречу певцу и воскликнул, обращаясь к С. А. Аксакову: «Я не умер! Вот кто заменит Державина!», таким образом назвал юного поэта своим преемником. На что Александр в ответ позднее напишет:
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил!
А когда друзья-лицеисты захотели обнять своего певца Пушкина после экзамена, его уже не было: он убежал!
Этот первый публичный экзамен, устроенный в присутствии министра просвещения, знатных особ и родственников лицеистов, был настоящим событием в жизни Пушкина, да и Лицея.
Из воспоминаний Пушкина об этом дне: «Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не позабуду. Это было в 1815 году на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: где, братец, здесь нужник? Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперевши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи… Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои Воспоминания в Ц. С, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении: он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли».
Вечером на обеде у графа А. К. Разумовского отец Пушкина слушал похвалы поэтическому дару своего Сашки. Министр народного просвещения глубокомысленно заметил: «Я бы желал, однако, образовать сына вашего к прозе». – «Оставьте его поэтом!» – с жаром возразил Державин.
В 1817 г. состоялся первый выпуск лицеистов. Сдав в течение семнадцати майских дней 15 экзаменов, среди которых - латынь, российская, немецкая и французская словесность, всеобщая история, право, математика, физика, география, Пушкин и его друзья получили аттестаты об окончании Лицея. Поэт оказался по успеваемости двадцать шестым (из 29 выпускников), показав только «в российской и французской словесности, также в фехтовании превосходные» успехи.
Серебряные медали получили Вильгельм Кюхельбекер, Дмитрий Маслов, Николай Корсаков, Семен Есаков и Сергей Ломоносов. С правом на серебряную медаль окончили курс Модест Корф и Петр Саврасов, Павел Юдин, Павел Гревениц.
31 мая 1817 года Александр Сергеевич Пушкин заканчивает Лицей.
В день окончания Лицея пели гимн на слова Дельвига:
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж Отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Простимся, братья! Рука в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, породила нас!
В день выпуска все они поклялись в вечной дружбе, обменялись чугунными кольцами и решили встречаться каждый год 19 октября.
В годы обучения в Лицее Пушкин нашел настоящих друзей: И. Пущина, В. Кюхельбекера, А. Дельвига, К. Данзаса, И. Малиновского, Н. Яковлева и других. Дружба с ними продолжалась на протяжении всей жизни поэта. Они встретились впервые летом 1811 года, прожили вместе 6 лет, а потом ежегодно собирались и праздновали день открытия Лицея – 19 октября.
До сих пор дружба лицеистов пушкинского выпуска – это символ человеческой верности и дружбы.
