Менон, Сократ, раб Менона, Анит. 5 страница
Гермоген. А что ты хотел сказать, Сократ?
Сократ. Друг мой, я замечаю, что в голове моей целый рой мудрости.
Гермоген. Что за рой?
Сократ. Смешно сказать, но я даже думаю, что в этом содержится нечто убедительное.
Гермоген. Что же именно?
Сократ. Мне кажется, я вижу Гераклита, как он изрекает древнюю мудрость о Кроносе и Рее; у Гомера, впрочем, тоже есть об этом.
Гермоген. Это ты о чем?
Сократ. Гераклит говорит где‑то: «все движется и ничто не остается на месте», а еще, уподобляя все сущее течению реки, он говорит, что «дважды тебе не войти в одну и ту же реку».
Гермоген. Это так.
Сократ. Что же? Ты полагаешь, далек был от этой мысли Гераклита тот, кто установил прародителям всех остальных богов имена Реи и Кроноса? Или, по‑твоему, у Гераклита случайно, что имена обоих означают течение? Да и Гомер в свою очередь указывает на происхождение всех богов от Океана и «матери Тефии». Думаю, что и Гесиод тоже. И Орфей где‑то говорит:
Первым браку почин положил Океан плавнотечный,
Взяв Тефию, сестру единоутробную, в жены.
Так что все свидетельства между собой согласны, и все это соответствует учению Гераклита.
Гермоген. Мне кажется, ты дельно говоришь, Сократ. Впрочем, не пойму, что значит имя Тефии?
Сократ. А ведь без малого это значит то же самое, так как в нем скрывается значение: «поток, стекающий по капле»; из этих‑то двух слов и складывается имя Тефии.
Гермоген. Это великолепно, Сократ!
Сократ. А почему бы и не так? Однако что у нас за этим? О Зевсе мы уже говорили.
Гермоген. Да.
Сократ. Тогда давай поговорим о его братьях, Посейдоне и Плутоне, и о том другом имени, которым называют Плутона.
Гермоген. Разумеется.
Сократ. Итак, мне кажется, что первый, кто дал имя «Посейдон», сделал это потому, что, когда он вступал в воду, силы моря его удерживали и не позволяли идти вперед, становясь как бы путами для его стоп. Поэтому бога, властителя этой силы, он назвал Посейдоном, так как тот был для него Стопутидон, а буква эпсилон [перед йотой] уже впоследствии была прибавлена для благозвучия. А возможно, он и не так говорил, но вместо сигмы вначале произносил две ламбды – не Посейдон, а Поллейдон, подразумевая бога, много ведающего. Может быть и то, что Посейдон называется так от слова «сотрясать», как сотрясающий морские глубины, а пи и дельта прибавились позднее. Имя же Плутона пошло от богатства, так как богатство приходит из‑под земли. Что же до его имени Аид то многие, я думаю, подозревают, что этим именем обозначается «невидимое», причем люди, опасаясь такого имени, зовут его Плутоном.
Гермоген. А как тебе кажется, Сократ?
Сократ. По‑моему, люди глубоко заблуждаются насчет силы этого бога и боятся его незаслуженно. Ведь боятся они того, что, когда раз кто‑то из нас умрет, он уже и останется там навечно. И еще они напуганы тем, что душа, освободившаяся от тела, улетает туда как бы обнаженной. Но мне кажется, что и власть этого бога, и его имя – все устремлено к одному и тому же.
Гермоген. Как это?
Сократ. Я объясню тебе, как мне это представляется. Ведь скажи: для любого живого существа, чтобы где‑то его удержать, какая цепь будет крепче необходимость или желание?
Гермоген. Это очень разные вещи, Сократ. Конечно, желание привязывает крепче.
Сократ. Итак, ты думаешь, не убежали бы разве многие от Аида, если бы приходящих туда он не связывал крепчайшей цепью?
Гермоген. Пожалуй, это так.
Сократ. Тогда, видно, их связывает какое‑то желание, коль скоро их связывает сильнейшая цепь, а вовсе не необходимость?
Гермоген. Очевидно.
Сократ. Но ведь желаний всяких много?
Гермоген. Да.
Сократ. В таком случае он их связывает сильнейшим из желаний, если собирается удержать сильнейшей цепью.
Гермоген. Да.
Сократ. Так вот, есть ли более сильное желание, чем, общаясь с кем‑нибудь, стать благодаря ему лучше?
Гермоген. Клянусь Зевсом, более сильного нет, Сократ.
Сократ. Значит, мы можем сказать, Гермоген, что никто пока еще не захотел оттуда уйти, даже сами Сирены, но и они, и все другие словно зачарованы там – столь прекрасные слова, как видно, знает Аид. По этим‑то словам можно судить, что бог этот – совершенный софист и великий благодетель для тех, кто у него пребывает, коль скоро он посылает им столько благ. Плотно населены его владения, так что и имя Плутона он носит от этого. А то, что он не ищет общества людей, пока у тех есть тело, но сближается с ними только тогда, когда душа их чиста от всех сопряженных с телом зол и желаний, как, по‑твоему, разве недостоин философа этот благой умысел? Ведь в этом случае он может связать их желанием добродетели. Тех же, кто подвластен волнениям и безумию тела, и Кронос‑отец не смог бы задержать у себя, даже связав их теми узами, какие ему приписывает предание.
Гермоген. Видимо, ты дельно говоришь, Сократ. Сократ. Да и самое это имя – Аид – едва ли, Гермоген, происходит от «невидимый», но гораздо скорее от «ведать все прекрасное». Потому‑то и назвал его законодатель Аидом.
Гермоген. Пусть будет так. А что же Деметра, Гера, Аполлон, Гефест, Арес и другие боги – что мы о них скажем?
Сократ. Ну Деметра‑то, мне кажется, называется Деметрой от дарения пищи. которую она раздает, подобно матери. А вот Гера – как прелестная и одержимая с эросом: ведь говорят же, что Зевс был в нее влюблен. А может быть, наблюдая небесные явления, законодатель тайно назвал Геру именем воздуха, переставив первую букву в конец. Ты заметишь это, если несколько раз подряд повторишь имя Геры. Что касается имени Феррефатта, – надо сказать, многие боятся его, как и имени Аполлона, – то оно произошло, видимо, от незнания правильности имен. Ведь те, кто его дал, получают, переставив буквы, имя Ферсефона, а в этом имени им чудится погибель. Однако оно указывает на мудрость этой богини. Ведь когда все вещи несутся в каком‑то порыве, тогда то, что перехватывает их на лету, осязает и может их проследить, и должно считаться мудростью. Следовательно, за мудрость и перехватывание, осязание несущегося правильнее было бы эту богиню называть Перепафой или еще как‑нибудь в этом роде. И Аид, который и сам мудр, связан с ней потому, что и она такова. Теперь же ее имя отклонилось от прежнего звучания, и те, кто благозвучие предпочитает истине, зовут ее Феррефаттой. То же самое, говорю я, и с Аполлоном: многие напуганы именем этого бога, как будто оно указывает на что‑то ужасное. Или ты не замечал?
Гермоген. Да, это верно. Ты говоришь правду.
Сократ. А ведь это имя, по крайней мере мне так кажется, наилучшим образом выражает силу этого бога.
Гермоген. Как? Сократ. Я попытаюсь тебе объяснить, как мне это представляется. Ведь имя это, оставаясь единым, как нельзя лучше соответствует четырем способностям этого бога, так что затрагивает и каким‑то образом выражает их все: способность к музыке, к пророчеству, к врачеванию и к стрельбе из лука.
Гермоген. Растолкуй, пожалуйста. Ведь из твоих слов я пока только вижу, что это какое‑то странное имя.
Сократ. Да ведь в нем прекрасная гармония, как это и подобает имени бога музыки. Прежде всего ведь обряды очищения и очистительные жертвы, как это принято и у врачей, и у прорицателей, равно как окуривание целебными и разными волшебными снадобьями при прорицаниях, а кроме того, омовения и окропления в том и другом случае, – все это, вероятно, имеет одну цель: чтобы человек стал чист телом и душой. Или не так?
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Так разве нельзя сказать, что это очищающий бог как бы выполаскивает душу человека в вызволяет ее из плена всякого рода зол?
Гермоген. Можно, конечно.
Сократ. Так вот от этого выполаскивания и вызволения, исцеляющего от всех с такого рода бед, правильно было бы назвать его «Выполон», а по его пророческому искусству, за неложность и подлинность – а это одно и тоже– его прорицаний, правильнее всего было бы назвать его так, как зовут его фессалийцы: ведь все фессалийцы называют этого бога «Аплун». а так как он властен постоянно посылать стрелы, то по отношению к его искусству стрелка следовало бы его называть «вечно посылающим стрелы» Что же касается музыки, то нужно иметь в виду, что альфа (в начале слова) может часто значить то же, что «с», «со», как, например, в слове «спутник» или «соложница»; так и здесь, она может означать совместное вращение в небе того, что мы называем небесными полюсами, а в песенной гармонии – созвучием. Все это, по словам тонких знатоков астрономии и музыки, вращается вместе в некоей гармонии, а бог этот надзирает за гармонией, осуществляя всеобщее вращение и у богов, и у людей. И как в словах «спутник» и «супруга» мы присоединяли альфу в значении «вместе», так же мы зовем и этого бога Аполлоном вместо «Однополона», прибавляя к тому же вторую ламбду, ибо иначе это имя будет звучать в точности, как тягостное слово «губитель». Да и теперь еще многие подозревают в его имени это значение «погибели» и боятся его из‑за собственного неправильного толкования. На самом же деле оно, как я говорил раньше, наилучшим образом охватывает все способности этого бога – подлинность его прорицаний, постоянное метание стрел, «выполаскивание» и способность объединять полюсы. А Музы и вообще мусические искусства названы, видимо, этим именем от страстного стремления к философской мудрости. Лето – за мягкость этой богини, поскольку она благоволит к мольбам молящих. Но может быть, более верно то имя, каким зовут ее чужеземцы, ведь многие называют ее Лефо: в этом случае, видимо, подчеркивается, что нрав ее не колюч, но кроток и ласков. А вот Артемида, мне кажется, названа так за нетронутую чистоту и скромность и еще за привязанность к девичеству. А может быть, назвавший ее так особо подчеркнул ее испытанную добродетель или то, что она как бы этой добродетели страж. Наконец, возможно, он подчеркнул и то, что она возненавидела в женщине пашню мужа. Либо за что‑нибудь одно из этого, либо за все вместе присвоил это имя богине присвоитель имен.
Гермоген. А что же Дионис и Афродита?
Сократ. Сын Гиппоника, ты спрашиваешь о трудных вещах! Можно строго исследовать имена этих богов, а можно и для забавы. Так вот о строгом способе спроси кого‑нибудь другого, а познакомиться с забавным нам ничто не мешает: ведь забавы милы и богам. Итак, Дионис как «дающий вино» ради забавы, возможно, был назван «Дайвинисом». А самое вино за то, что оно большинство пьющих, даже и глупцов, заставляет видеть себя умными, справедливо было бы назвать «видумно». Ну а об имени пенорожденной Афродиты не стоит спорить с Гесиодом, а должно согласиться, что она так называется потому, что была рождена из пены.
Гермоген. Однако не забудь об Афине, Сократ, ведь ты афинянин, да и о Гефесте и об Аресе.
Сократ. Да, мне это не пристало бы.
Гермоген. Конечно, нет.
Сократ. Во всяком случае, другое ее имя нетрудно объяснить, почему оно ей присвоено.
Гермоген. Какое?
Сократ. Да ведь иногда ее называют еще Палладой.
Гермоген. Конечно, как же иначе!
Сократ. Так вот, я думаю, правильно было бы считать, что это имя ей дано от «пляски с копьем и в латах». Ведь когда кто‑то либо сам воспаряет над землей, либо что‑то подбрасывает руками, то мы называем это одним и тем же словом, не различая, сам он прыгает или что‑то подкидывает.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Так что «Паллада» – отсюда.
Гермоген. Да, это правильно. Однако о первом ее имени что ты скажешь?
Сократ. Об имени Афина?
Гермоген. Да.
Сократ. Это будет потруднее, друг мой. Похоже, древние видели в Афине то же, что и нынешние знатоки Гомера. Ведь многие из них, толкуя слова поэта, говорят, что Афина воплощает ум и самое мысль. Тот, кто присваивал имена, видимо, сам мыслил о ней нечто в этом роде, но выразил это еще сильнее, ведь он назвал ее «раздумьем бога»: вместо эты он поставил взятую из чужого наречия альфу, а сигму и йоту отбросил. А может быть, он назвал ее так – Теоноей – в отличие от других за то, что она помышляет о божественном. Ничто также не запрещает нам считать, что он хотел назвать ее Этоноей, потому что размышление было как бы в самом характере этой богини. И уже впоследствии то ли сам законодатель, то ли какие‑нибудь другие люди, изменяя это имя к лучшему, как они полагали, стали звать ее Афина.
Гермоген. А как же Гефест? Что ты о нем скажешь?
Сократ. Ты спрашиваешь о благородном «знатоке света»?
Гермоген. Да, я это имею в виду.
Сократ. Разве не ясно вполне, что он должен называться Фест, а просто так притянуто?
Гермоген. Вероятно, так, если только ты не захочешь растолковать это как‑нибудь иначе.
Сократ. А чтобы я не захотел, спроси об Аресе.
Гермоген. Спрашиваю.
Сократ. Так вот, если угодно, он называется Аресом, вероятно, от ярой мужской силы и храбрости; а если даже он назван так из‑за суровости и непоколебимости, из‑за того, что ему, можно сказать, несвойственно содрогаться, то и тогда во всех отношениях подобает богу войны имя Ареса.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Все же, ради богов, оставим богов в покое – я боюсь о них рассуждать. Предлагай что угодно другое, «пока не изведаешь, каковы кони» Евтифрона.
Гермоген. Так я и сделаю, да вот только одно еще спрошу у тебя – о Гермесе, поскольку Кратил сказал, что не Гермоген мне имя. Давай попытаемся рассмотреть имя Гермеса – что, собственно, оно означает, – дабы узнать, есть ли смысл в словах Кратила.
Сократ. Да ведь это имя, видимо, имеет отношение к слову: он толкователь воли богов – герменевт и вестник, он и вороват, и ловок в речах, он же покровитель рынка, а все эти занятия связаны с властью слова. Мы уже говорили, что «эйрейн» означает «пользоваться словом», а Гомер часто употребляет слово «эмэсато», что значит «измыслил». Так вот из этих двух слов законодатель и составил имя бога, который измыслил речь и слово ведь «эйрейн» – то же самое, что и «лЁгейн», как бы говоря: «Люди добрые! Тот, кто измыслил речь, по праву может называться у нас Говоремыслом». Теперь же для красоты, я думаю, мы произносим это имя как «Гермес». Да и Ирида, пожалуй, тоже получила имя от глагола «эйрейн», поскольку она была вестницей.
Гермоген. Клянусь Зевсом, тогда, как я вижу, Кратил верно сказал, что я не Гермоген: я ведь вовсе не скор на слово.
Сократ. И что Пан – сын Гермеса – отличается двойственной природой, в этом тоже есть смысл, мой друг.
Гермоген. Какой же?
Сократ. Ты знаешь, ведь это слово означает «все», его можно повернуть и так, и этак, почему оно и оказывается двойственным: истинным и ложным.
Гермоген. Верно.
Сократ. Так вот, истинная часть его гладкая, божественная и витает в горних высях, среди богов, а ложная находится среди людской толпы – косматая, козлиная. Отсюда и большинство преданий и вся трагическая ложь.
Гермоген. Очень верно.
Сократ. Значит, видимо, правильно слово «пан», означающее постоянный круговорот, дало Пану имя «козопаса» – сына Гермеса, у которого двойная природа: гладкая верхняя часть и косматая, козлоподобная нижняя. И одновременно этот Пан – слово или брат слова, коль скоро он сын Гермеса, а что брат похож на брата – это не удивительно. Однако, как я уже говорил, оставим богов.
Гермоген. Пожалуй, Сократ, о таких вещах помолчим. А вот что тебе мешает рассуждать об этом: о Солнце и о Луне, о звездах и о Земле, об эфире и воздухе, об огне и воде, о временах года и о самом годе?
Сократ. Уж очень многого ты от меня хочешь. Но если тебе это будет приятно, я готов.
Гермоген. Доставь мне удовольствие.
Сократ. С чего же ты хочешь начать? С Солнца, как ты сказал?
Гермоген. Конечно.
Сократ. Итак, сдается мне, нам станет это яснее, если мы воспользуемся дорийским его именем. Ведь дорийцы называют Солнце «Галиос»: это имя, возможно, дано ему от его восхода, когда люди собираются на сходку. А может быть, Солнце потому так называется, что оно, вечно вращаясь вокруг Земли, как бы вокруг нее слоняется; а может, и потому, что, обходя Землю, оно разукрашивает или расцвечивает все, что выходит из ее лона.
Гермоген. А как же Луна?
Сократ. Это имя, мне кажется, уязвляет Анаксагора.
Гермоген. Как это?
Сократ. Похоже, он нечто старое выдал за новое, сказав, что Луна получает свет от Солнца.
Гермоген. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Ведь «свет» и «луч» – одно и, то же.
Гермоген. Да.
Сократ. Так вот этот свет у Луны как‑то всегда бывает и тем же самым, и новым, если правду говорят последователи Анаксагора: потому что [Солнце], обходя Луну вокруг, всегда посылает ей новый свет, а прошлый остается от предыдущего месяца.
Гермоген. Верно.
Сократ. А поскольку она имеет один и тот же и вечно новый луч, то правильнее всего было бы ей с называться «лучеединоновая», а сокращенно, но врастяжку ее называют «луна».
Гермоген. Это имя, Сократ, звучит так, будто оно взято из дифирамба. А про месяц и звезды что ты скажешь?
Сократ. Месяц, вероятно, правильно был назван «менесяцем» от «уменьшаться», а звезды называются так, видимо, по сходству с молнией. Сама же молния, поскольку она, словно молот, ударяет по глазам, возможно, называлась «моломния», теперь же для красоты зовется «молния».
Гермоген. А как же огонь и вода?
Сократ. Огонь? Затрудняюсь сказать. Боюсь, либо муза Евтифрона меня оставила, либо это уж очень сложно. А все же смотри, какое ухищрение я придумал для всего того, что я затруднился бы объяснить.
Гермоген. Какое же?
Сократ. Сейчас скажу. А вот ответь мне, можешь ли ты сказать, почему так называется огонь?
Гермоген. Клянусь Зевсом, не могу никак.
Сократ. Смотри же, что я здесь подозреваю. Мне пришло в голову, что многие имена эллины заимствовали у варваров, особенно же те эллины, что живут под их властью.
Гермоген. Так что же?
Сократ. Если кто‑либо возьмется исследовать, насколько подобающим образом эти имена установлены, исходя из эллинского языка, а не из того, из которого они, как оказывается, взяты, то понятно, что он встанет в тупик.
Гермоген. И поделом.
Сократ. Взгляни теперь, может быть, и это имя – «огонь» – варварское? Ведь эллинскому наречию и справиться с ним нелегко, да к тому же известно, что так его называют фригийцы, лишь немного отступая от этого произношения; то же самое относится к именам «вода», «собаки» и многим другим.
Гермоген. Это верно.
Сократ. Тогда не нужно учинять насилие над этими словами, если кто‑то другой может их объяснить. Поэтому огонь и воду мы оставим. А вот воздух, Гермоген, разве не от того ли, что что‑то воздымает от земли, называется воздухом? Или, может быть, оттого, что он находится в вечном течении? Или потому, что от его течения возникают ветры, а ветры поэты называют дуновениями? Поэтому, вероятно, это слово произносилось «воздухо‑поток», обозначая, что воздух как бы гоним ветром. А слово «эфир» я понимаю вот как: это – верхний слой воздуха, который все время извне обегает самый воздух, и, вероятно, это правильно. Имя же «гея» «земля» в лучше обнаруживает, что оно значит, если произносить его «гайа». с Возможно, что как раз Гайа – правильное ее имя и означает оно «прародительница», если верить Гомеру. Ведь он близкое этому слово «гегаасин» употребляет в значении «родиться». Ну ладно. Что же у нас было за этим?
Гермоген. Времена года, Сократ. А также два слова: «годы» и «лета». Сократ. «Времена года» нужно произносить по‑аттически, как и встарь, если хочешь знать вероятное их значение. Они так называются по праву, ибо как бы отгораживают зиму от лета, время бурь от времени, когда земля дает плоды. А «годы» и «лета», думаю, есть нечто единое. Ведь это то, что всЁ рождающееся и возникающее, каждое в свой черед, выводит на свет и через самое себя выявляет до конца. И как прежде мы говорили, что, разделив на две части имя Зевса, одни звали его Дзеном, а другие Дием, так же и здесь: то говорят «годы», подчеркивая этим значение «само в себе», то «лета», оттеняя значение «выявлять», а в целом это слово означает «самовыявление». Но произносится оно двояко, хотя и остается единым, так что возникают два имени: «годы» и «лета». Гермоген. Однако, несомненно, Сократ, ты сделал большие успехи.
Сократ. Думаю, тебе кажется, что в мудрости я уже далеко ушел.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Скоро не то еще скажешь!
Гермоген. Но после вещей этого рода я бы с удовольствием рассмотрел, по каким правилам установлены те славные имена, что относятся к добродетели: «рассудительность», «сметливость», «справедливость» и все остальное в том же роде.
Сократ. Друг мой, ты пробуждаешь к жизни целый рой имен. А поскольку теперь я уже облачился в шкуру льва, мне не следует бояться, а нужно рассмотреть, видимо, «разумение», «сметливость», «понимание», «познание» и остальные, как ты говоришь, славные имена.
Гермоген. Разумеется, нам не следует отступать.
Сократ. И правда, клянусь собакой, я, кажется, неплохой гадатель, а пришло мне в голову вот что: самые древние люди, присваивавшие имена, как и теперь большинство мудрецов, от непрерывного вращения головой в поисках объяснений вещам всегда испытывали головокружение, и поэтому им казалось, что вещи вращаются и несутся в каком‑то вихре. И разумеется, и те и другие считают, что причина такого мнения не внутренний их недуг, но таковы уж вещи от природы: в них нет ничего устойчивого и надежного, но все течет и несется, все в порыве и вечном становлении. Я говорю это, имея в виду все упомянутые тобою сейчас имена.
Гермоген. Как это, Сократ?
Сократ. Может быть, ты замечал, что только что названные слова присвоены так, как если бы имелось в виду, что все вещи несутся, текут и испытывают постоянное становление?
Гермоген. Нет, мне это совсем не приходило в голову.
Сократ. Во‑первых, то имя, что мы назвали первым, судя по всему, установлено именно так.
Гермоген. Какое?
Сократ. «Разумение». Ведь это помышление умом того, кто судит о вихре, или течении, вещей; а может быть, это нужно понимать так, что есть определенный расчет в этом течении, что оно полезно. Во всяком случае, это связано с движением. И если угодно, «понимание», судя по всему, означает рассмотрение возникновения, поскольку «рассматривать» и «понимать» – одно и то же. Если же угодно, и самое имя «мышление» означает улавливание нового, а новое в свою очередь означает вечное возникновение; так вот, знаком того, что душа улавливает это вечное изменение или возникновение нового, и установил законодатель имя «меноловление». Ведь оно произносилось в древности иначе – с двумя эпсилонами вместо эты. «Целомудрие» же означает, что «разумение» – это имя мы с тобой уже сегодня рассматривали – сохраняется здравым. Да и слово «познание» говорит о том, что душа, значение которой в этом деле велико, следует за несущимися вещами, не отставая от них и их не опережая. Поэтому, вставив, нужно говорить «гепеистэмэ» (не «познать», а «позанять»). Сметливость же, как может оказаться, означает «умозаключение». Ведь когда говорят «смекнуть», это совершенно совпадает со значением слова «познать «: «смекнуть» показывает, что душа сопровождает вещи, мечется вместе с ними. Ведь даже слово «мудрость» означает «захватить порыв». Имя это, правда, довольно темное и скорее всего чужое. Однако следует вспомнить, что у поэтов во многих местах употребляется близкое по звучанию слово «эсют» в значении «поспешно ушел». А одному из прославленных лаконских мужей даже было такое имя – Сус, поскольку лакедемоняне так именуют быстрый натиск. Так вот имя София и означает захватывание такого порыва, поскольку все сущее как бы несется. Да и имя «добро» с словно бы установлено для того, в чем изумительнее всего проявилась природа. Ведь когда все вещи находятся в движении, одно движется быстрее, другое – медленнее; и не все быстрое изумляет, но лишь кое‑что из него, и от такого рода быстроты самому изумительному присвоено это имя – «добро».
Что же до «справедливости», то легко догадаться, что имя это установлено ведению права, а вот самое имя «право» понять трудно. Видимо, дело в том, что до некоторого предела почти все единодушны, а вот дальше начинаются разногласия. Те, кто считает, что все находится в пути, полагают также, что большая часть вещей просто движется, а есть еще нечто такое, что проникает все остальное, благодаря чему и возникает все рождающееся. Это нечто есть также самое быстрое и самое тонкое: ведь иначе оно не могло бы проникать сквозь все идущее, не будь оно столь тонким, что его ничто не задерживает, и столь быстрым, что оно распоряжается остальными вещами так, как если бы они стояли на месте. Следовательно, если это проникающее начало правит всем остальным, то оно справедливо называется «правом», а каппа здесь прибавлена для благозвучия. Так вот до этого предела, до которого и мы сейчас дошли в нашем рассуждении, все соглашаются, что именно это и означает «право». Я же, Гермоген, будучи человеком в этом деле дотошным, разведал хорошенько то, что не подлежит огласке: право есть то же, что и причина, ведь то, что правит возникновением вещей, это же одновременно и их причина, и кто‑то даже сказал, что и Зевс правильно так назван. Когда же, услыхав это, я тем не менее спокойно переспросил: «Что же, милейший мой, в таком случае есть все‑таки право?», то оказалось, что я спрашиваю больше, чем положено, и напоминаю человека, перескакивающего через ров. Ведь они мне сказали, что я уже достаточно разузнал и услышал, и если они захотят наполнить меня до краев, то каждый начнет говорить свое и более уже согласия между ними не будет. Так, например, один говорит, что право – это Солнце, ведь оно одно, проходя сквозь вещи и опаляя их, управляет всем сущим. Когда же я с восторгом сообщил это кому‑то другому, словно узнал нечто прекрасное, тот, услыхав это, поднял меня на смех и спросил, не думаю ли я, что у людей не остается ничего справедливого после захода Солнца. А после того как я стал ему надоедать, выпытывая, что же он в свою очередь скажет, он сказал, что право – это огонь, а постичь это нелегко. Другой сказал, что это не самый огонь, но тепло, заключенное в огне. Третий же поднял их всех на смех и заявил, что право – это ум, как указывает Анаксагор, ибо ум, независимый и ни с чем не смешанный, все упорядочивает, проникая все вещи. Вот почему, мой друг, я теперь в гораздо большем затруднении, нежели прежде, чем я принялся узнавать, что же такое, собственно, право. Однако то, ради чего мы затеяли это рассмотрение, имя права, – по‑видимому, присвоено ему по этой причине.
Гермоген. Мне кажется, Сократ, ты все это уже от кого‑то слышал и не только что пришло тебе это в голову.
Сократ. А все остальное?
Гермоген. Нет, разумеется.
Сократ. Ну ладно, слушай внимательно: ведь может быть, я и в дальнейшем тебя обману – мол, вот я говорю то, чего ни от кого доселе не слышал. Что же нам остается после «справедливости»? Мужества, я думаю, мы еще не затрагивали. Ведь «несправедливость» – имя ясное, и означает оно по существу помеху на пути всепроникающей справедливости; а вот «мужество» имеет такое значение, как если бы это имя дано было в борьбе. По отношению к сущему, коль скоро оно течет, борьба будет значить не что иное, как встречное течение. Если отнять дельту у слова «андрэйа», то остальное даст имя «анрэйа», то есть «встречное течение». Ну и ясно также, что мужество есть преграда не всякому течению, а тому, которое сопротивляется справедливости, иначе оно не было бы похвальным. Да и слова «мужественность» и «мужчина» очень близки чему‑то такому, что мешает неразумному течению вещей. А имя «жена», мне кажется, указывает на роженицу. Всякая же самка и, как мне кажется, получила имя от сосца, ну а сосец назван так, Гермоген, за то, что, питая, он заставляет все наливаться и расцветать.
Гермоген. Как будто бы так, Сократ.
Сократ. А самое это слово «расцветать», мне кажется, означает прирост новых сил, как если бы что‑то быстро, внезапно расцвело. Имя это как бы подражает сочетанию слов «бежать» и «прыгать». Однако не замечаешь ли ты, что я как бы соскальзываю с пути, когда касаюсь более легкого. У нас же осталось много трудных, важных имен.
Гермоген. Это правда.
Сократ. Такое слово, например, «искусство»: очень важно узнать, что оно значит.
Гермоген. Да, это верно.
Сократ. Не значит ли это слово «иметь ум». Если переставить и изменить некоторые буквы, то и получится «искусство».
Гермоген. Это уж очень скользко, Сократ.
Сократ. Милый мой, разве ты не знаешь, что имена, присвоенные первоначально, уже давно погребены под грудой приставленных и отнятых букв усилиями тех, кто, составляя из них трагедийные песнопения, всячески их изменял во имя благозвучия: тому виной требования красоты, а также течение времени. Так, в слове «зеркало» разве не кажется тебе неуместной вставка этого? Однако, я думаю, это делают те, кто не помышляет об истине, но стремится лишь издавать звуки, так что, прибавляя все больше букв к первоначальным именам, они под конец добились того, что ни один человек не догадается, что же, собственно, данное имя значит. Так, например, Сфинкса вместо «Финкс» зовут «Сфинкс» и так далее.
Гермоген. Да, это верно, Сократ.
Сократ. Так вот, если кто и впредь позволит добавлять и отнимать у имен буквы как кому заблагорассудится, то с еще большим удобством всякое имя можно будет приладить ко всякой вещи.