Философский и психологический подход к жизни

 

Однако наши идеи имеют печальную, но неизбежную тенденцию не поспевать за изменениями в общей ситуации. Иначе быть и не может, потому что до тех пор, пока в мире ничего не меняется, они остаются более-менее приспособленными и, следовательно, функционируют вполне удовлетворительно. Значит, у них нет никакой убедительной причины меняться и заново приспосабливаться. Только после того, как условия изме­нятся настолько кардинально, что возникнет невы­носимый раскол между внешней ситуацией и нашими идеями, теперь уже устаревшими, возникает общая проб­лема нашего мировоззрения или философии жизни, а вместе с ней встает вопрос о том, каким образом могут быть переориентированы или заново приспособлены первичные образы, которые поддерживают поток инстинктивной энергии. Их нельзя просто заменить новой рациональной формой, потому что она в слишком большой степени была бы определена внешней ситуацией, а не биологическими потребностями человека. Более того, она не только не перебросила бы мост к первоначальному человеку, но и заблокировала бы подход к нему. Это вполне соответствует целям марксистско­го образования, которое, подобно самому Богу, стремится создать нового человека, но уже по образу и подобию Государства.

Сегодня, наши основные убеждения становятся все более рационалистическими. Наша философия уже не является образом жизни, как это было в античные време­на; она превратилась в занятие исключительно для интел­лектуалов и ученых. Наши абсолютистские религии с их архаичными ритуалами и концепциями - самими по себе вполне оправданными - выражают видение мира, понять которое не составляло труда человеку Средневековья, но которое для современного человека стало чужим и не поддающимся пониманию. Несмотря на конфликт с сов­ременным научным представлением о мире, глубоко сидящий инстинкт заставляет человека цепляться за идеи, которые, если их понимать буквально, принуждают его не принимать в расчет все достижения разума пос­ледних пяти столетий. Явно преследуется цель не до­пустить его падения в бездну нигилистического отчаяния. Но даже когда он, как рационалист, считает своим долгом критиковать абсолютистскую религию, как буквальную, ограниченную и устаревшую, он не должен ни на минуту забывать, что она провозглашает доктрину, символы ко­торой, хоть их толкование и можно подвергать сомнению, тем не менее живут своей собственной жизнью в силу их архетипического характера. Следовательно, интеллекту­альное понимание ни в коей мере не является неза­менимым во всех случаях, и к нему прибегают только тогда, когда чувства и интуиция не могут дать достаточно точной оценки, то есть в случае с людьми, для которых наиболее убедительным является вердикт интеллекта.

Нет ничего более характерного и симптоматичного в этом отношении, чем пропасть, пролегшая между верой и знанием. Контраст стал таким резким, что невольно приходится говорить о несоизмеримости этих двух кате­горий и их представлений о мире. И все же они обе относятся к одному и тому же эмпирическому миру, в котором мы живем, потому что даже теологи говорят нам, что вера поддерживается фактами, которые стали исторически ощутимыми в нашем познанном мире - а именно, что Христос был рожден как реальное человечес­кое существо, сотворил много чудес, выстрадал свою судьбу, был умерщвлен по приказу Понтия Пилата и вос­стал во плоти после смерти. Теология отбрасывает любые попытки воспринять содержащиеся в ее самых первых книгах рассказы, как перенесенные на бумагу мифы и, соответственно, понять их символически. И действительно, теологи сами недавно попытались - несомненно, в качестве уступки "знанию" - "демифологизировать" предмет их веры, абсолютно произвольно соединяя одной линией узловые точки. Но критически настроенный интеллект слишком хорошо понимает, что миф является неотъемлемым компо­нентом всех религий и, стало быть, не может быть изъят из догматов веры безо всякого для них ущерба.

Разлад между верой и знанием является симптомом раскола в сознании, который так характерен для царя­щего сейчас смятения умов. Словно два разных человека говорят об одной и той же вещи, каждый со своей точки зрения, или словно один человек, пребывающий одновре­менно в двух разных состояниях ума, набрасывает картину своих ощущений. Если вместо "человек" мы скажем "современное общество", то станет ясно, что последнее страдает раздвоением разума, то есть невро­зом. В такой ситуации дела не пойдут лучше, если одна часть будет упрямо тянуть вправо, а другая - влево. Именно это и происходит в каждой невротической психе, вызывая у нее глубокое беспокойство, которое и приводит больного к аналитику.

Как я уже очень кратко сказал выше - не упуская при этом определенные практические детали, отсутствие ко­торых могло бы озадачить читателя - аналитик должен установить отношения с обеими половинами личности своего пациента, потому что цельного и полного человека он может получить только путем соединения двух этих половин, а не путем подавления одной половины в пользу другой. Именно этим подавлением и занимается пациент, поскольку современное мировоззрение не оставляет ему другого выбора. В принципе, его индивидуальная ситуация ничем не отличается от коллективной ситуации.

Он является социальным микрокосмом, отражающим в малом масштабе качества всего общества, или же, наобо­рот, мельчайшей социальной единицей, куммулятивно создающей коллективное раздвоение. Последняя возмож­ность представляется более вероятной, поскольку единст­венным непосредственным и конкретным носителем жизни является индивидуальная личность, в то время как общество и Государство являются обычными идеями и могут претендовать на реальность только в той степени, в какой они представлены конгломератом индивидов.

Крайне мало внимания было уделено тому факту, что, при всей нашей нерелигиозности, отличительная черта христианской эпохи, ее высшее достижение, - высшая власть слова. Логоса, который является центральной фигурой нашей христианской веры - стала врожденным пороком нашего века. Слово в буквальном смысле стало нашим богом и таковым остается, даже для тех, кто о христианстве знает только понаслышке. Слова типа "Общество" и "Государство" настолько конкретизи­ровались, что стали почти-что персонифицированными. По мнению рядового человека, "Государство" куда боль­ше, чем любой самодержец в истории, является неистощимым источником всего добра; к "Государству" взывают, на него возлагают ответственность, его крити­куют и так далее и тому подобное. Общество возведено в ранг высшего этического принципа; ему даже приписывают поистине творческие способности. Никто, похоже, не замечает, что это поклонение слову, которое было необ­ходимо на определенном этапе умственного развития человека, имеет очень опасную темную сторону. Я хочу сказать, что в тот момент, когда слово, в результате нескольких веков развития образования, приобретает не подлежащую сомнению универсальную истинность, оно рвет свою первоначальную связь с божественной Личностью. Тогда возникает персонифицированная Церковь, персонифицированное Государство; вера в слово ста­новится доверчивостью, а само слово - дьявольским лозун­гом, способным на любой обман. За доверчивостью по пятам следуют пропаганда и реклама, призванные сделать гражданина жертвой политических махинаций и компромиссов. В настоящее время ложь приобретает доселе невиданный в истории человечества размах.

Итак, слово, первоначально провозглашавшее единс­тво всех людей и их единение в фигуре одного великого Человека, в наше время стало источником подозритель­ности и недоверия всех по отношению ко всем. До­верчивость является одним из наших злейших врагов, но именно к этому средству всегда прибегает невротик, когда хочет заглушить звучащий внутри него самого голос сомнения или убедить себя, что этого голоса нет вовсе. Люди думают, что достаточно всего-лишь сказать человеку, что он "должен" сделать что-либо, чтобы на­ставить его на путь истинный. Но вот в чем вопрос: сможет ли или захочет ли он это делать? Психологу следует понять, что разговорами, убеждением, увеще­ванием и добрыми советами ничего достигнуть нельзя, Он должен ознакомиться со всеми деталями и по-настояще­му узнать психический "инвентарь" своего пациента. Сле­довательно, он должен установить связь с индивидуаль­ностью больного и наощупь пробраться во все закоулки его разума, на что совершенно неспособны ни учитель, ни даже directeur de conscience (Духовный наставник, нравственный руководитель (фр.) - Прим. ред.). Его научная объектив­ность, которая ничего не оставляет без внимания, дает ему возможность посмотреть на своего пациента не толь­ко как на человеческое существо, но и как на антропоида, который, подобно животному, связан со своим телом. Его подготовка выводит его интересы за пределы осознающей личности в мир бессознательного инстинкта, в котором господствуют половое влечение и жажда власти (или самоутверждения), соответствующие сформулированным святым Августином двум нравственным концепциям-близнецам: concupiscentia (Вожделение (лат.) - Прим. ред.) и superbia (Высокомерие, гордость (лат.) - Прим. ред.). Столкно­вение между этими двумя фундаментальными инстин­ктами (сохранение вида и самосохранение) является источником многочисленных конфликтов. Следовательно, эти инстинкты являются главным объектом нравственной оценки, цель которой заключается в том, чтобы макси­мально предотвратить столкновение между ними.

Как я уже объяснял выше, у инстинкта есть два основных аспекта: с одной стороны, динамика и принуж­дение, с другой - специфическое значение и намерение. Вполне вероятно, что инстинкты лежат в основе всех психических функций человека, что явно наблюдается в случае с животными. Не составляет труда заметить, что у животных инстинкт действует, как Spiritus rector (Животворное начало, побудительная сила (лат.) — Прим. ред.) всего поведения. Эта определенность начинает ослабе­вать только с началом развития способности к обучению, как в случае с наиболее высокоразвитыми обезьянами и человеком. У животных, в результате функционирования их способности к обучению, инстинкт подвергается мно­гочисленным модификациям и дифференциациям, а у, цивилизованного человека инстинкты настолько "изруб­лены", что с определенной уверенностью можно распоз­нать изначальную форму только нескольких самых основ­ных. Наиболее важными являются два вышеупомянутых инстинкта и их производные, и до сих пор они входили в сферу интересов исключительно медицинской психо­логии. Но исследователи, прослеживая мутации инстинк­тов, натолкнулись на формы, которые нельзя с уверен­ностью отнести ни к одной из групп. Приведу всего лишь один пример: Первооткрыватель инстинкта власти поднял вопрос о том, не может ли несомненное проявление полового инстинкта быть более точно объяснено, как "силовое урегулирование", и сам Фрейд посчитал своим долгом признать существование наряду с всемогущим половым инстинктом "эго инстинктов" - явная уступка Адлеру. Принимая во внимание эту неопределенность, вряд ли стоит удивляться тому, что в большинстве случа­ев невротические симптомы могут быть объяснены кате­гориями как той, так и другой теории. Эта запутанность не означает ошибочность одной либо обеих этих теорий. Они, скорее, относительно верны и, в отличие от некото­рых однобоких и догматических концепций, допускают существование и соперничество еще и других инстинктов. Хотя, как я уже сказал, вопрос человеческих инстинктов - далеко не простое дело, мы, скорее всего, не ошибемся, если предположим, что способность к обу­чению, почти исключительно человеческое качество, основана на наблюдающемся у животных инстинкте подражания.

Этому инстинкту, по самой его природе, свой­ственно активизировать деятельность других инстинктов и, в конце концов, модернизировать их, в чем можно убедиться на, примере пения птиц, когда они усваивают другие мелодии.

Ничто не отрывает человека от фундамента его инстинктов с такой силой, как его способность к обу­чению, которая превращается в истинную жажду посто­янных трансформаций стилей человеческого поведения. Эта способность, более, чем что-либо другое, несет ответ­ственность за изменение условий его существования и за потребность приспосабливаться к последствиям развития цивилизации. Она также является главнейшим источни­ком этих многочисленных психических проблем и нару­шений, которые вызваны все более углубляющимся отчуждением человека от его инстинктивной основы, то есть потерей корней и отождествлением с осознанным знанием самого себя, усилением внимания к сознанию за счет ослабления внимания к бессознательному. В результате современный человек знает самого себя только в той степени, в какой он может себя осознать - способность, в значительной мере зависящая от окружения, знание и контролирование которого принудили или навели на определенные модификации его изначальных инстинк­тивных тенденций. Следовательно, его сознание ориентируется, в основном, на изучение окружающего его мира, к особенностям которого он и должен приспо­сабливать свои психические и технические ресурсы. За­дача эта настолько сложная, а ее решение сулит такие большие выгоды, что в ходе этого процесса человек забывает о самом себе, теряя из виду свою инстинк­тивную природу и заменяя свою истинную сущность придуманной им концепцией самого себя. В результате чего он незаметно соскальзывает в чисто концептуальный мир, в котором результат деятельности его сознания все больше вытесняет реальность.

Отчужденность цивилизованного человека от своей инстинктивной природы неизбежно погружает его в конфликт между сознанием и бессознательным, духом и природой, знанием и верой. Этот раскол становился патологическим в тот момент, когда сознание человека уже не может подавлять его инстинктивную сторону или не обращать на нее внимания. Скопление индивидов, вошедших в такое критическое состояние, дает толчок массовому движению, целью которого является защита угнетенных. В силу преобладающей в сознании тен­денции искать источник всех бед во внешнем мире, люди все громче требуют политических и общественных пере­мен, которые, как они полагают, автоматически разрешат гораздо более глубокую проблему раздвоения личности. Однако, когда требования выполняются, возникают политические и общественные условия, в которых вновь возникают те же самые болезни, хотя и в измененной форме. Все просто становится с ног на голову: низ становится верхом и тень занимает место света, а пос­кольку тень всегда анархична и беспокойна, то свободу "освобожденного" бедняги следует подвергнуть драко­новским ограничениям. Клин клином вышибают. Все это неизбежно, поскольку корень зла остается невыкорчеван­ным, а имеет место обычная смена полюсов.

Коммунистическая революция опустила человека го­раздо ниже, чем демократическая коллективная психо­логия, потому что она отняла у него не только политичес­кую, но и нравственную, и духовную свободу. Помимо политических сложностей, Запад в этой ситуации находится в очень невыгодном психологическом поло­жении, что он уже почувствовал на своей шкуре в дни существования германского нацизма: сейчас мы имеем возможность указывать пальцем на тень, германский нацизм явно находится по другую сторону политической границы, в то время как мы находимся на стороне добра и гордимся верой в правильные идеалы. Разве хорошо известный государственный деятель недавно не заявил, что "у него не хватило бы воображения для того, чтобы совершить злой поступок"? (С тех пор, как были написаны эти слова, тень добилась чрезвычайной яркого воплощения, мчась с парашютным десантом к Суэцу. Прим. К.Г.Юнга) От имени большинства он выразил тот факт, что западный человек рискует утратить свою собственную тень, рискует отождествить себя со своей вымышленной личностью, а мир - с абстрак­тной картиной, нарисованной рационалистами-учеными. Его духовный и нравственный оппонент, который так же реален, как и он сам, живет уже не у него в груди, а за географической границей, которая теперь представляет уже не внешний политический барьер, а все более угро­жающую стену, отделяющую сознание человека от его бессознательного. Мышление и чувство утрачивают свою внутреннюю полярность, а там, где религиозная ориен­тация стала неэффективной, уже даже бог не может сдерживать властную поступь сорвавшихся с цепи психических функций.

Нашу рациональную философию не интересует, согла­сен ли с нашими осознанным планами и намерениями тот живущий внутри нас человек, которого мы уничижитель­но называем "тенью". Она явно до сих пор не знает, что мы носим в себе реальную тень, существование которой основано на нашей инстинктивной природе. Никто не может безнаказанно пренебрегать ни динамикой, ни образностью инстинктов. Насилие над инстинктом или пренебрежение к нему имеют весьма болезненные пос­ледствия физиологического и психологического свойства, ликвидировать которые следует, прежде всего, с помо­щью врача.

Уже в течение более чем пятидесяти лет мы знаем или могли бы знать о существовании бессознательного противовеса сознанию. Медицинская психология предос­тавила все необходимые эмпирические и эксперименталь­ные доказательства этого. Существует бессознательная психическая реальность, которая вполне ощутимо воздей­ствует на сознание и его содержимое. Все это известно, но из этого факта не сделано никаких практических выводов. Мы по-прежнему продолжаем думать и действо­вать, как прежде, словно мы являемся simplex, а не duplex. Соответственно, мы воображаем себя без­обидными, разумными и человечными. Нам не приходит в голову подвергнуть сомнению наши мотивы или спросить себя, что думает внутренний человек о том, чем мы занимаемся во внешнем мире. Между тем, пренеб­режительное отношение к реакции и точке зрения бессо­знательного легкомысленно, поверхностно, неразумно и психически негигиенично. Можно презрительно отно­ситься к своему желудку или сердцу, но это не спасет весь организм от последствий переедания или переутом­ления. Но мы считаем, что от психических ошибок и их последствий можно избавиться с помощью простых слов, поскольку для большинства людей "психика" - это даже меньше, чем пустой звук. Тем не менее, никто не может отрицать, что без психе мира вообще не существовало бы, не говоря уже о мире людей. Буквально все зависит от человеческой психе и ее функций. Она заслуживает самого пристального нашего внимания, и особенно сегод­ня, когда все признают, что будущее человечества зависит не от угрозы со стороны диких животных, не от природных катаклизмов, не от эпидемий, а исключитель­но от перемен в психике человека. Достаточно почти незаметного нарушения психического равновесия в голо­вах нескольких правителей, чтобы мир был залит кровью, охвачен пламенем, покрыт радиоактивными осадками. Обе стороны располагают необходимыми для этого техническими средствами. И определенные осознанные намерения, не контролируемые никаким внутренним оппонентом, слишком легко могут быть претворены в жизнь, в чем мы уже имели возможность убедиться на примере одного "вождя". Сознание современного челове­ка по-прежнему настолько цепляется за внешние объек­ты, что он возлагает на них всю ответственность, словно его решение зависит от них. То, что психическое состо­яние определенных индивидов может даже освободить себя от поведения объектов, слишком редко приходит кому-либо в голову, хотя иррациональности такого рода наблюдаются каждый день и могут приключиться с кем угодно.

Печальное состояние сознания в нашем мире происте­кает, прежде всего, из утраты инстинкта, и причина этого кроется в развитии на протяжении последнего тысяче­летия человеческого разума. Чем больше человек подчиняет себе природу, тем сильнее его знания и навыки ударяют ему в голову и тем глубже становится его презрение к обычным природным и случайным явлениям, ко всем иррациональным данным - в том числе и к объективной психе, которая является всем, чем не явля­ется сознание. В противоположность субъективизму осознающего разума, бессознательное - объективно, и проявляется, по большей части, в форме противоречивых чувств, фантазий, эмоций, импульсов и сновидений, кото­рые создает не человек, сам являющийся объектом их вторжения. Даже в наше время психология по-прежнему в значительной степени является наукой о содержимом сознания, измеряемого, насколько это возможно, кол­лективными стандартами. Индивидуальная психе стала простой случайностью, маргинальным феноменом, в то время, как бессознательное, которое может проявиться только в реальном, "иррационально данном" человечес­ком существе, полностью игнорируется. И это не резуль­тат небрежности или нехватки знаний, а откровенное сопротивление признанию самой возможности существо­вания наряду с эго второго психического авторитета. Когда самодержавность эго подвергается сомнению, это рассматривается, как прямая ему угроза. С другой сторо­ны, религиозный человек привык к мысли, что он не является единственным хозяином в доме. Он верит в то, что последнее слово остается за Богом, а не за ним. Но сколько людей рискнет все предоставить воле Божьей, и кто из нас не почувствует смущения, если ему придется сказать, в какой степени его решение было продиктовано ему Богом?

Религиозный человек, насколько можно об этом судить, подвергается неспоредственному воздействию реакции бессознательного. Как правило, он называет это действием сознания. Но поскольку та же самая психичес­кая основа порождает реакции, отличные от нравстенных, то верующий мерит свое сознание традиционными (стало быть, коллективными) этическими нормами, в чем его активно поддерживает его Церковь. До тех пор, пока индивид может крепко держаться за свои тради­ционные верования, а время, в которое он живет, не требует более пристального внимания к индивидуальной автономии, его положение может вполне его удовлетво­рять. Но положение резко меняется, когда суетный чело­век, ориентированный на внешние факторы и утративший религиозные убеждения, появляется en masse, что мы можем наблюдать в настоящее время. В этом случае, верующий вынужден защищаться и пересмотреть основ­ные принципы своей веры. Его уже не поддерживает впечатляющая сила consensus omnium (Общее согласие (лат.) — Прим. ред.) и он очень хорошо видит слабость Церкви и ненадежность его догм. В качестве противоядия Церковь рекомендует больше веры, словно эта благодать зависит от доброй воли и удовольствия человека. Но троном веры является не осознанное, а спонтанное религиозное ощущение, кото­рое устанавливает непосредственную связь веры инди­вида с Богом.

Здесь каждый из нас должен спросить: "Бывают ли у меня хоть какие-то религиозные ощущения и непосредст­венная связь с Богом, которые дают мне уверенность в том, что я, как индивид, сумею не раствориться в толпе?"

 

Познание себя

 

На это вопрос дать положительный ответ можно толь­ко тогда, когда индивид хочет подчиниться строгим тре­бованиям изучения и познания себя. Если он выполняет эти требования, он не только узнает определенные важ­ные истины о самом себе, но и получает психологическое преимущество: он сможет убедить в том, что достоин серьезного внимания и сочувствия. Он будет готов про­возгласить свое человеческое достоинство и сделать пер­вый шаг по направлению к основам своего сознания - то есть, к бессознательному, единственному источнику религиозного ощущения. При этом я никак не хочу сказать, что бессознательное тождественно Богу или может послужить ему заменой. Просто оно является средой, из которой возникают религиозные ощущения. Что же касается причины этих ощущений, то ответ на этот вопрос находится далеко за пределами человеческо­го знания. Познание Бога - это трансцендентальная проблема.

Религиозный человек находится в гораздо более выгод­ном положении, когда речь заходит об ответе на коренной вопрос, дамокловым мечем висящий над нашим време­нем: он имеет ясное представление о том, каким образом его субъективное существование строится на его связи с "Богом". Я взял слово "Бог" в кавычки для того, чтобы показать, что мы имеем дело с антропоморфической идеей, динамика и символизм которой просачиваются сквозь слой бессознательной психе. Любой человек, который того хочет, может по крайней мере приблизиться к источнику этих ощущений, вне зависимости от того, верит он в Бога или нет. Только в очень редких случаях, вроде происшествия с Павлом в Дамаске, волшебные превращения происходят без этого контакта. Существо­вание религиозного ощущения больше не нуждается ни в каких доказательствах. Но всегда будут иметь место сомнения насчет того, является ли то, что метафизика и теология называют Богом или богами, истинной основой этих ощущений. Собственно, и сам вопрос, и ответ на него не имеют никакого смысла по причине субъективно подавляющей сверхъественности ощущения. Любой испытавший его человек был им захвачен и потому не может предаваться бесплодным метафизическим или гно­сеологическим размышлениям. Абсолютная уверенность сама по себе является доказательством и не нуждается ни в каких антропоморфических обоснованиях.

Принимая во внимание общее невежество в психо­логии и предубежденное к ней отношение, следует считать просто невезением тот факт, что источник единственного ощущения, которое придает смысл индивидуальному существованию, находится в среде, повсе­местно вызывающей возражения. Вновь слышны сом­нения: "Может ли что доброе выйти из Назарета?" (См. Иоанн, 1:4б. Прим. ред.) Бессознательное, даже если его не считают чем-то вроде расположенного под осознающим разумом мусорного ведра, в любом случае воспринимается, как "обычная животная природа". Однако, в реальности и по опреде­лению оно обладает неизвестными размерами и со­держимым, так что его переоценка или недооценка не имеют никакого смысла и могут быть отброшены, как обычные предубеждения. Такие суждения о бессозна­тельном особенно странно слышать от христиан. Господь которых сам родился в яслях на соломе, в окружении домашних животных. Толпе больше бы пришлось по вкусу, если бы он родился в храме. Приземленный чело­век толпы ищет сверхъестественное ощущение на массо­вом сборище, которое представляет собой несравненно более впечатляющий фон, чем индивидуальная душа. Жертвами этой пагубной иллюзии являются даже стойкие приверженцы христианской Церкви.

Настойчивое требование психологов в важности бес-сознательных процессов для религиозного ощущения крайне непопулярно, как в правом, так и в левом политических лагерях. Для правых решающим фактором является историческое откровение, пришедшее к челове­ку извне; левые считают это совершенной глупостью и утверждают, что у человека вообще нет никаких религиозных функций, за исключением веры в партийную доктрину, когда неожиданно возникает потребность в самой отчаянной вере. В довершение всего, различные вероисповедания провозглашают совершенно разные вещи, и каждое из них претендует на обладание абсолют­ной истиной. И все же сегодня мы живем в едином мире, в котором расстояния измеряются по большей части часами, и не более, чем неделями и месяцами. Экзоти­ческие народы перестали быть экспонатами для этно­логического музея. Они стали нашими соседями и то, что вчера было личным увлечением этнолога, сегодня явля­ется политической, социальной и психологической проб­лемой. Уже началось взаимопроникновение идео­логических сфер, и возможно не за горами то время, когда остро встанет вопрос взаимопонимания. Быть поня­тым абсолютно невозможно без глубокого понимания точки зрения другого человека. Необходимое для этого озарение будет иметь последствия для обоих сторон. История обязательно пройдет мимо тех, кто считает своим призванием сопротивление этому неизбежному развитию ситуации, каким бы желанным и психо­логическим необходимым не было сохранение всего су­щественного и хорошего, что есть в нашей традиции. Несмотря на все различия, единение человечества просто неизбежно. На эту карту марксистская доктрина пос­тавила свою жизнь, в то время, как Запад пытается достичь своей цели с помощью технологии и экономичес­кой поддержки. Коммунизм не упустил из виду огромное значение идеологического фактора и универсальности основных принципов. Идеологическая слабость цветных рас ничем не отличается от нашей, и в этом смысле они также уязвимы, как и мы.

За недооценку психологического фактора, скорее всего, придется горько поплатиться. А потому сейчас самое время нам заняться этим вопросом. Но пока что это остается благим пожеланием, потому что самопознание, помимо своей чрезвычайно непопулярности, еще и пред­ставляется неприятно идеалистической целью, является предельно нравственной вещью и сосредоточено на психологической тени, существование которой, как правило, отрицается или, по крайней мере, не упомина­ется. Стоящая перед нашим веком задача отличается поистине неодолимой сложностью. Она требует от нас высочайшей ответственности, если только мы не хотим стать виновниками очередного trahison des clercs (Предательство интеллектуалов, клириков (фр.) — Прим. ред.). Решение этой задачи - это прерогатива тех ведущих и влиятельных личностей, которые обладают необходимым знанием для понимания сложившейся в нашем мире ситуации. По идее, эти люди должны прислушаться к голосу разума. Но поскольку речь в данном случае идет не только об умственном понимании, но и о нравственных выводах, то, к сожалению, у нас есть мало оснований для оптимизма. Природа, как известно, не настолько щедра, чтобы к мудрости присовокупить еще и доброту. Как правило, где есть одно, там нет другого, и одна способность достигает совершенства за счет других. Несоответствие между интеллектом и чувством, которые и в самые бла­гоприятные времена мешают друг другу, является наиболее печальной главой в истории человеческой психе.

Нет никакого смысла пытаться сформулировать зада­чу, которую наш век помимо нашей воли предъявил нам, как нравственное требование. В лучшем случае, мы можем просто сделать психологическую ситуацию, в ко­торой оказался мир, настолько ясной, что в ней сможет разобраться даже слепой, и прокричать необходимые слова так громко, что их услышит даже глухой. Мы можем рассчитывать на понимающих людей и на людей доброй воли, и не должны уставать повторять необходимые мысли и пояснения. В конце концов, распространяться может не только милая сердцу толпы ложь, но и истина.

Этими словами я хотел бы привлечь внимание читате­ля к основной трудности, с которой ему придется столк­нуться. Ужасы, которым подвергли человечество совре­менные диктаторские Государства, есть ничто иное, как кульминация всех тех жестокостей, виновниками кото­рых были не такие уж и далекие наши предки. Помимо всего того варварства и кровопролития, в которых христианские народы провинились друг перед другом на протяжении всей европейской истории, европейцы также должны ответить за все те преступления, которые они совершили по отношению к цветным народам в ходе процесса колонизации. В этом смысле белый человек действительно несет очень большое бремя. Оно являет собой картину обычной человеческой "тени", которую вряд ли можно нарисовать более черными красками. Зло, которое проявляется в человеке и несомненно живет в нем, обладает гигантскими размерами, так что разговоры Церкви о первородном грехе, источником которого явля­ется относительно невинное приключение Адама с Евой, - это почти эфемизм. Дело обстоит гораздо хуже и его серьезность страшно недооценивается.

Поскольку повсеместно распространено убеждение, что человек - это просто то, что его сознание знает о себе самом, человек считает себя таким же безвредным, добавляя, тем самым, к своей греховности еще и глу­пость. Он не отрицает, что ужасные вещи имели и продолжают иметь место, но их всегда совершают "другие". А если подобные деяния относятся к недавнему или далекому прошлому, то они очень быстро и кстати погружаются в море забвения, после чего возвращается то состояние хронической неясности мышления, которое мы называем "нормальностью". Потрясающим контрас­том этому является тот факт, что ничто не проходит бесследно и ничто не исправляется. Зло, вина, угрызения совести, мрачные предчувствия находятся перед нами, только мы их не видим. Все это совершил человек; я -человек и моя природа есть часть человеческой природы; стало быть, я виновен также, как и все остальные, и несу в себе неизменившиеся и неистребимые способность и склонность в любое время совершать греховные пос­тупки. Даже если с юридической точки зрения мы не можем быть признаны правонарушителями, мы все равно, в силу нашей человеческой природы, всегда являемся потенциальными преступниками. Просто в реальной жизни нам не подворачивается возможность быть втяну­тыми в компанию дьявола. Никому из нас не дано вы­рваться из черной коллективной тени. Когда бы не произошло преступление - много веков тому назад или в наши дни, оно является симптомом всегда и повсюду присутствующего настроя - а потому человеку действительно следует обладать "представлениями о зле", поскольку только дурак может не обращать никакого внимания на свойства своей природы. Более того, его невежество - это самый верный способ превращения его в орудие зла. Безвредность и наивность не помогут, как не помогут они больному холерой и находящимся поблизости от него людям, если они ничего не будут знать о заразности этой болезни. Напротив, безвредность и наивность приведут к проекции неопознанного зла в "другого". Это наиболее эффективный способ укрепить позицию противника, потому что проекция переносит страх, который мы невольно и втайне испытываем по отношению к нашему собственному злу, на другую сторо­ну и в значительной степени увеличивает исходящую оттуда угрозу. И что еще хуже отсутствие у нас инсайта лишает нас способности общаться со злом. Здесь мы, разумеется, сталкиваемся с одним из основных предрас­судков христианской традиции и одним из самых больших камней преткновения для наших политиков. Нам говорят, что мы должны "отойти от зла" и, по возможности, даже не упоминать о нем. Ибо зло является также дурным знаком, которого следует бояться и о котором нельзя говорить. Это суеверное отношение ко злу и обхождение его стороной потворствуют имеющейся у нас примитивной склонности закрывать глаза на зло и надеяться на то, что какой-нибудь ветхозаветный "козел отпущения" уне­сет его на себе в пустыню.

Но если человек больше не может не понимать того, что зло, вне зависимости от воли человека, присуще самой человеческой природе, то с психологической точки зрения оно становится равным, хотя и противоположным, партнером добра. Это понимание прямо ведет к психологической дуальности, бессознательным прообра­зом которой является раскол мира по политическим мотивам. Еще более неосознанным является раздвоение современного человека. Дуальность не рождается из этого понимания; скорее всего, мы "расколоты" с самого начала. Мы не можем вынести самой мысли о том, что нам нужно взять на себя личную ответственность за такое количество зла. Поэтому мы предпочитаем приписывать зло отдельным преступникам или преступным группам, умывая руки невинностью и игнорируя общую располо­женность ко злу. Как показывает опыт, зло живет в человеке, а потому это ханжеское отношение к нему долго не продержится, если, в соответствии с христианской догмой, человек не захочет сформулировать метафизи­ческий принцип зла. Великое преимущество этой догмы заключается в том, что она освобождает совесть человека от слишком большой ответственности и навязывает эту ответственность дьяволу, на основании правильного с психологической точки зрения понимания того факта, что человек, скорее, является жертвой своей психики, чем ее творцом. Принимая во внимание, что современное зло наводит самую густую тень на все, что вечно мучило человечество, необходимо задать себе вопрос: каким образом, при всем нашем прогрессе в развитии системы правосудия, в медицине и технологии, при всей нашей заботе о здоровье и жизни, были созданы огромные машины истребления, которым ничего не стоит уни­чтожить человеческую расу.

Никто не станет утверждать, что физики-ядерщики являются бандой уголовников на том основании, что благодаря их усилиям мы имеем этот странный плод человеческой изобретательности - атомную бомбу.

Огромное количество умственного труда было потрачено на развитие ядерной физики людьми, которые отдали себя своей работе без остатка. Стало быть, высокие нравствен­ные качества этих людей с тем же успехом могли подтолк­нуть их на создание чего-то полезного и нужного челове­честву. Но даже если первый шаг по пути к великому изобретению и может быть результатом осознанного решения, здесь, как и повсюду, спонтанная идея -интуиция - играет важную роль. Иными словами, бессозна­тельное также принимает участие в процессе и зачастую вносит в него решающий вклад. Значит, результат - это не следствие исключительно осознанных усилий; на каком-то этапе бессознательное, с его трудно постижимыми целями и намерениями, тоже "вставило свои пять копеек". Если оно вкладывает оружие в вашу руку, значит оно нацелилось на какое-то насилие. Установление истины - главнейшая зада­ча науки, и если в этой погоне за светом мы сталкиваемся с огромной опасностью, то складывается ощущение скорее предопределенности, чем предумышленности. Нельзя ска­зать, что современный человек способен на большее зло, чем первобытный человек или человек античных времен. Он просто обладает несравненно более эффективными средствами воплощения в жизнь своей склонности творить зло. Его сознание расширило свои горизонты и диффе­ренцировалось, а вот нравственная природа с места не сдвинулась. Это и есть великая проблема современности. "Одного только разума уже не достаточно".

В теории, человеческий разум в силах удержаться от таких адских экспериментов, как деление ядра, исключи­тельно по причине их опасности. Но страх зла, которое каждый человек никогда не замечает в себе, зато всегда видит в другом, каждый раз побеждает разум, хотя любому ясно, что применение этого оружия неизбежно означает конец человеческого мира в его нынешней форме. Страх перед всеобщим уничтожением может уберечь нас от наихудшего варианта, но его возможность будет, тем не менее, висеть над нами, подобно черному облаку, до тех пор, пока не будет переброшен мост через расколовшую весь мир психическую и политическую пропасть. И мост этот должен быть таким же конкретным, как и атомная бомба. Если бы только мировое сознание могло понять, что весь раскол является следствием разрыва между противоположностями в психе, то мы бы знали, откуда нам начинать. Но если даже самые незначительные и наиболее личные движения индивидуальной психе - сами по себе такие незаметные - останутся такими же неосоз­нанными и неопознанными, какими они были доселе, то они будут продолжать накапливаться и образовывать массовые организации и массовые движения, которые нель­зя будет поместить в разумные рамки и которыми нельзя будет манипулировать с благими намерениями. Все усилия в этом направлении есть ни что иное, как бой с тенью, причем больше всего во власти иллюзии находятся сами бойцы.

Суть дела кроется в дуальности самого человека, к которой у него нет ключа. Вместе с последними собы­тиями мировой истории эта бездна разверзлась перед ним, после того, как человечество прожило несколько -веков в очень уютной уверенности, что единый Бог создал человека по своему образу и подобию, как маленькое единство. Даже в наше время люди по большей части не осознают того факта, что каждый индивид является кле­точкой структуры различных внешних организмов и пото­му причинно впутан в их конфликты. Он знает, что, как индивидуальное существо, более или менее незначителен и ощущает себя жертвой не контролируемых им сил, но, с другой стороны, в нем самом живет опасная тень-противник, невидимый помощник политическому монст­ру в его грязных махинациях. Политическая организация в силу самой своей природы всегда видит зло в противос­тоящей ей группе, точно так же, как индивид отличается неистребимой склонностью освобождаться от всего, чего он не знает и не хочет знать о себе самом, приписывая эти качества кому-то другому.

Ничто не оказывает такого сильного разъединяющего и отчуждающего воздействия на общество, как это нрав­ственное благодушие и отсутствие ответственности, и ничто так не способствует пониманию и rapprochement (Возобновление дружественных отношений (фр.) - Прим. ред.), как взаимное устранение проекций. Эта необходимая корректировка требует самокритики, потому что никто не может сказать другому человеку, чтобы тот просто перес­тал проецировать. Человек не может понять лучше само­го проецирующего то, чем на самом деле являются про­екции этого человека. Мы можем разобраться в наших предубеждениях и иллюзиях только тогда, когда обретем более глубокие психологические знания о самих себе и других, и будем готовы поставить под сомнение абсолют­ную правильность наших утверждений и тщательно и честно сравнить их с объективными фактами. Как это ни смешно, но идея "самокритики" очень популярна в марксистских государствах. Но там она подчинена идео­логическим соображениям и должна служить Государст­ву, а не истине и справедливости в отношениях между людьми. Государство масс не имеет никакого желания пропагандировать взаимопонимание и тесные связи между людьми; наоборот, оно жаждет дробления, психической изоляции индивида. Чем сильнее разобщен­ность индивидов, тем сплоченнее Государство и наоборот.

Не может быть никакого сомнения в том, что и при демократии расстояние между людьми значительно больше того, которое требуется для благополучия общества, не говоря уже об удовлетворении наших психических пот­ребностей. Да, делаются всевозможные попытки сгладить кричащие контрасты нашего общества, в ходе которых раздаются призывы к идеализму, энтузиазму, нравствен­ности и совести; но что характерно - никто не говорит о необходимости самокритики, ни один человек не хочет ответить на вопрос: Кто требует идеализма? Не тот ли это, случайно, человек, который перескакивает через свою тень, чтобы с усердием погрузиться в осуществ­ление какой-нибудь идеалистической программы, участие в которой является для него желанным оправданием? Насколько его респектабельность и нравственность явля­ются лишь обманчивой оболочкой под которой скрывает­ся совсем другой мрачный мир? Мы должны прежде всего убедиться в том, что говорящий об идеалах человек сам является идеальным, что его слова и дела являются чем-то большим, чем они выглядят на первый взгляд.

Быть идеальным невозможно, стало быть, это требование невыполнимо. Поскольку у нас, как правило, хороший нюх на эти вещи, то большинство идеалов, которым нам предлагается следовать, выглядят довольно неубедитель­но и становятся приемлемыми только тогда, когда откры­то признается существование их противоположности. Без этого противовеса идеал превосходит наши человеческие возможности становится неправдоподобным из-за своей сухости и вырождается в обман, пусть даже и совершае­мый с благими намерениями. Обман - это нечестный способ подчинить себе других людей и ни к чему хороше­му привести не может.

С другой стороны, наличие тени ведет к скромности, которая нам нужна для признания своего несовершенст­ва. И именно осознание несовершенства необходимо для установления отношений между людьми. Человеческие отношения строятся не на дифференциации и совершен­стве, поскольку они только подчеркивают различия или приводят к прямо противоположному результату; нет, в их основе лежат несовершенство, слабость, беспомощ­ность и потребность в поддержке, то есть те компоненты, из которых состоит основа зависимости. Совершенство ни в ком не нуждается, в отличие от слабости, которая ищет поддержки и не предлагает своему партнеру ничего такого, что могло бы поставить его в невыгодное поло­жение или даже унизить. Но когда высокий идеализм играет слишком выдающуюся роль, то для такого унижения создаются все условия.

Рассуждения такого рода не следует воспринимать как проявление излишней сентиментальности. Вопрос отно­шений между людьми и внутренней сплоченности нашего общества стоит весьма остро, принимая во внимание отчужденность затравленного человека толпы, личные отношения которого подорваны общим недоверием. Везде, где правосудие сомнительно, полиция лезет в частную жизнь и процветает террор, человеческие сущес­тва оказываются в изоляции, которая, разумеется, явля­ется целью диктаторского Государства, поскольку его основу составляет максимально большое скопление лишенных всякого потенциала "единиц общества". Для борьбы с этой опасностью свободному обществу нужны узы страсти, принцип типа caritas (Любовь, вытекающая из глубокого уважения, почитания (лат.) Прим. ред.), христианской любви к ближнему своему. Но как раз именно эта любовь к своему собрату более всего отличается отсутствием понимания, вызванного проекцией. Стало быть, для сво­бодного общества жизненно важно задуматься над чело­веческими взаимоотношениями с психологической точки зрения, потому что именно в них таится истинная его сплоченность, а, значит и сила. Там, откуда уходит любовь, воцаряются грубая сила и террор.

Целью этих рассуждении является призыв не к идеализму, а к осознанию психологической ситуации. Я не знаю, какая из двух вещей слабее: идеализм или прозрение общественности. Я знаю только то, что для хоть сколько-нибудь жизнеспособных психических пере­мен требуется время. Медленное прозрение мне предс­тавляется более действенным, чем лихорадочный идеализм, которому вряд ли суждена долгая жизнь.

 

Смысл самопознания

 

То. что наш век считает "тенью" и худшей частью психе, содержит в себе нечто большее, чем обычный негатив. Уже сам факт того, что через самопознание, то есть изучение наших собственных душ, мы приходим к инстинктам и миру их образов, должен пролить опреде­ленный свет на дремлющие в психе силы, над существо­ванием которых мы редко задумываемся до тех пор, пока все у нас идет хорошо. Они обладают чрезвычайно динамичным потенциалом, а то, приведет ли извержение этих сил и связанных с ними образов и идей к созиданию или к разрушению, полностью зависит от подготовлен­ности и отношения осознающего разума. Похоже на то, что единственным, кто из своего опыта знает насколько слаба психическая подготовленность современного чело­века, является психолог, потому что только он считает своим долгом поиск в природе самого человека тех сил и идей, которые раз за разом будут помогать ему найти верный путь среди тьмы и опасности. Для этой тяжелой работы психологу требуется все его терпение; он не может полагаться ни на какие традиционные заповеди, предоставляя другому человеку выполнять всю работу и удовлетворяясь легкой ролью советчика и критика. Любо­му известна тщетность проповедования желаемого, но общая беспомощность в этой ситуации настолько велика, а потребность настолько насущна, что человек пред­почитает совершать старую ошибку, вместо того, чтобы напрягать мозги над решением субъективной проблемы. Кроме того, это всегда вопрос лечения одного индивида, а не десяти тысяч, хотя в последнем случае результаты труда были бы внешне гораздо более впечатляющими, несмотря на то, что ничего не произойдет, пока не изменится индивид.

Изменения во всех индивидах, которые нам хотелось бы увидеть, могут отсутствовать еще в течение не­скольких сотен лет, поскольку духовная трансформация человечества крайне медленно продвигается сквозь сто­летия и ее продвижение не может быть ускорено или остановлено посредством процесса рационального мыш­ления, не говоря уже о том, чтобы довести его до конца при жизни одного поколения. Однако, в наших силах изменить индивидов, которые обладают от рождения или развили в себе способность воздействовать на других людей с похожим складом ума. Я не имею ввиду проповедование или убеждение - я думаю, скорее, о хорошо известном факте: тот, кто предвидит свои действия, а значит имеет доступ к бессознательному, невольно оказывает воз­действие на окружающих. Углубление и расширение его сознания создает эффект, который примитивные народы называют "мана". Имеется ввиду невольное воздействие на бессознательное других людей, некий вид бессозна­тельного престижа, который существует только до тех пор, пока не вмешивается осознанное намерение.

Нельзя сказать, что самопознание совсем лишено шан­сов на успех, поскольку существует фактор, который, хотя на него и не обращают никакого внимания, отчасти соответствует нашим ожиданиям. Этим фактором являет­ся бессознательный Zeitgeist (Дух времени (нем.) - Прим. ред.). Он компенсирует пози­цию осознающего разума и предвосхищает грядущие перемены. Прекрасным его примером является современ­ное искусство: несмотря на то, что оно вроде бы относится к сфере эстетики, на самом деле выполняет задачу психологического просвещения общественности путем раз­рушения ее прежних эстетических взглядов на то, что красиво по форме и глубоко по содержанию. "Красивость" художественного произведения заменяется холодными аб­стракциями самого субъективного характера, которые резко захлопывают дверь перед носом наивного и романтического восхищения объектом и обязательной любви к нему. Этот пример ясным и общедоступным языком говорит нам, что пророческий дух искусства на время повернулся от старой связи с объектом к темному хаосу субъективизма. Разуме­ется, искусство, насколько мы можем судить об этом, еще не нашло в этой тьме то, что могло бы удержать всех людей вместе и выразить их психическую целостность. Поскольку для этого явно требуются глубокие размышления, то это открытие наверное будет совершено в других областях человеческой деятельности.

Великое искусство всегда черпало свое вдохновение из мифа, из бессознательного процесса символизации, кото­рый продолжается веками и, как первичное проявление человеческого духа, будет и в будущем оставаться корнем всего творчества. Развитие современного искусства с его вроде бы нигилистическим стремлением к дезинтеграции должно быть воспринято как симптом и символ настро­ения всеобщего уничтожения и обновления, которое стало приметой нашего века. Это настроение ощущается во всех сферах: политической, общественной, философс­кой. Мы живем во время, которое греки называли kairoz, "верное мгновение" - для "метаморфозы богов", фунда­ментальных принципов и символов. Эта особенность наше­го времени, которое мы себе не выбирали, является выражением меняющегося бессознательного человека внутри нас. Грядущие поколения должны будут принять к сведению эту великую трансформацию, если человечес­тво не собирается уничтожить себя с помощью своих технологий и науки.

Как в начале христианской эры, так и сегодня мы снова стоим перед проблемой общей нравственной отста­лости, которая не поспевает за нашим научным, техническим и общественным прогрессом. Слишком много поставлено на карту и слишком много зависит от психологического состояния современного человека. Спо­собен ли он устоять перед искушением использовать свою силу для того, чтобы раздуть мировой пожар? Понимает ли он, по какому пути идет, и какие выводы следует сделать из нынешней ситуации в мире и его собственной психологической ситуации? Знает ли он, что находится на грани утраты сохраняющего жизнь мифа о внутреннем человеке, который христианство сберегло для него? Понимает ли он, что его ждет, если эта катастрофа действительно произойдет? Способен ли он понять хотя бы то, что это действительно будет катастрофа? И, нако­нец, знает ли индивид, что он и есть та самая гиря, от которой зависит то, куда склонится чаша весов?

Счастье и удовлетворение, равновесие разума и смысл жизни - эти вещи может испытать только индивид, а не Государство, которое, с одной стороны, есть ни что иное, как соглашение, заключенное независимыми индивидами, а с другой стороны, постоянно угрожает парализовать и подавить индивида. Психиатр принадлежит к тем, кто больше всего знает об условиях благополучия души, от которого так сильно зависит благополучие общества. Социальные и политические обстоятельства времени не­сомненно имеют большое значение, но их роль в радостях и бедах индивида гигантски преувеличена, поскольку они воспринимаются как единственные решающие факторы. В это смысле всем нашим общественным устремлениям присуща общая ошибка - не принимается во внимание психология личности, во имя которой и совершается общественный прогресс, а также имеет место пропаганда иллюзий самой личности.

Поэтому я надеюсь, что психиатру, который посвятил всю свою жизнь причинам и последствиям нарушений психики, будет позволено выразить свое скромное, как и положено индивиду, мнение по вопросам, порожденным современным положением в мире. Я не сторонник чрезмер­ного оптимизма и любви к высоким идеалам, просто меня заботит судьба индивидуального человеческого существа -бесконечно малого звена, от которого зависит существо­вание всего мира, и в котором, если мы правильно поймем смысл христианства, даже Бог видит свою цель.


ОБЗОР ТЕОРИИ КОМПЛЕКСОВ

 

Современная психология имеет нечто общее с совре­менной физикой, а именно, ее метод гораздо больше признается интеллектом, нежели сам предмет. Этот пред­мет, психе, настолько разнообразен в своих проявлениях, настолько неопределен и волен, что даваемые ему опре­деления трудно, если вообще возможно, интерпрети­ровать, в то время как определения, основанные на способе наблюдения и вытекающем из этого методе, вполне - по крайней мере, с необходимостью - представ­ляются известным количеством. Психологическое иссле­дование основывается на этих эмпирически или произ­вольно определенных факторах и рассматривает психе в рамках их изменений. Таким образом, психе воспринима­ется как нарушение возможной схемы поведения, уста­новленной тем или иным методом. Эта процедура сит grano salis (С известной долей иронии. - Прим.перев.) характерна для естественных наук в целом.

Является очевидным, что при таких обстоятельствах почти все зависит от метода и его исходных положений, и что они в значительной степени определяют результат. Действительный объект исследований, конечно, играет определенную роль в этом вопросе, но он не может вести себя как самостоятельное существо, непотревоженное и находящееся в своих естественных условиях. Таким обра­зом, в экспериментальной психологии, и особенно в психопатологии, давно уже признано, что каждая конк­ретная экспериментальная процедура не принимает пси­хический процесс непосредственно, но определенное психическое состояние интерполирует себя между этим процессом и экспериментом, каковой можно назвать эк­спериментальной ситуацией". Эта психическая "ситуация' иногда может подвергнуть опасности весь эксперимент, ассимилируя не только процесс эксперимента, но и лежащие в его основе цели. Под "ассимиляцией" мы понимаем отношение субъекта, который неверно интерп­ретирует эксперимент, потому что изначально имеет непреодолимую тенденцию принимать его за интеллектуальный тест, так сказать, или нескромную попытку заглянуть за кулисы. Такое отношение маскирует процесс, который эк­спериментатор силится рассмотреть.

Опыт подобного рода является вполне обычным для ассоциативных тестов, в ходе которых выяснилось, что несмотря на направленность теста на определение сред­ней скорости реакции и ее качества, этот результат получился относительно побочным по сравнению с тем, в какой степени метод был нарушен автономным пове­дением психе, то есть ассимиляцией. Именно так я открыл чувственно-окрашенные комплексы, которые ранее воспринимались как несостоятельность реакции.

Открытие комплексов и феномена ассимиляции, вызы­ваемого ими, достаточно ясно показало, несостоятель­ность старой точки зрения - отсылающей к Кондиллаку -которая допускала изучение изолированных психи­ческих процессов. Не существует изолированных психических процессов, как не существует изолирован­ных жизненных процессов; во всяком случае, ничего не удалось достичь их экспериментальным изолированием (Исключением из этого правила являются процессы роста тканей, жизнь которых поддерживается в питательной среде. - КТ.Юнг.) . Только лишь с помощью специальной тренировки внима­ния и сосредоточения субъект может изолировать процесс таким образом, что он станет отвечать требо­ваниям эксперимента. Но это уже другая "эксперимен­тальная ситуация", отличающаяся от ранее описанной тем, что теперь влияние ассимилирующего комплекса преодолено сознательным мышлением, в то время как раньше это осуществлялось более или менее бессозна­тельными низшими комплексами.

Все это совершенно не означает, что ценность эк­сперимента подвергается сомнению в каком-либо фунда­ментальном смысле, а только лишь критикуется его ограниченность. В царстве психофизиологических про­цессов - например, сенсорного восприятия или двигатель­ных реакций, когда цель эксперимента явно безобидна -преобладают чисто рефлекторные механизмы, а если и есть ассимиляции, то число их незначительно, и явных нарушений эксперимента не наблюдается. В сфере же более сложных психологических процессов дело обстоит иначе, в этом случае психологическая процедура не исключает некоторые определенные возможности. Здесь, где исчезают все препоны, расставляемые специфическими целями, появляются неограниченные возможности, с са­мого начала создающие психологические ситуации, назы­ваемые "констелляцией" (Буквально - "созвездие". - Прим.перев.). Этот термин просто описыва­ет тот факт, что внешние обстоятельства высвобождают психический процесс, в ходе которого определенное со­держание накапливается и дает толчок действию. Когда мы говорим, что личность "констеллирована", мы имеем ввиду, что она заняла позицию, исходя из которой, как следует ожидать, она будет реагировать определенным образом. Но констелляция является автоматическим про­цессом, который происходит невольно, и который невоз­можно остановить по собственному желанию. Констеллированные содержания представляют собой опреде­ленные комплексы, обладающие своей собственной специфической энергией. Если рассматриваемый эк­сперимент является ассоциативным тестом, комплексы будут воздействовать на него, в значительной степени вызывая нарушения реакции, или - что реже - скрываясь за определенным типом реакций, который, тем не менее, можно распознать исходя из того, что он больше не соответствует смыслу тестового слова. Образованные субъекты с сильной волей могут посредством вербально-моторных способов замаскировать значимость тестового слова коротким временем реакции, так что слово вообще не достигает их. Но это срабатывает только в том случае, когда действительно важные личные тайны подлежат защите. Искусство Талейрана использовать слова для сокрытия мысли дано немногим. Недалекие люди, в осо­бенности если это женщины, защищают себя посредством ценностных утверждений. Это часто создает весьма комический эффект. Ценностные утверждения являются атрибутами чувств, такими, как красивый, хороший, доро­гой, милый, дружелюбный, и т.д. В ходе беседы можно заметить, как некоторые люди находят все интересным, очаровательным, хорошим, восхитительным, или - если они англичане - изящным, изумительным, великолеп­ным, блестящим и (особенно часто) обворожительным, и все это служит для сокрытия полного отсутствия у них интереса или для удержания объекта на расстоянии. Но подавляющее большинство субъектов не может предотв­ратить ущемления комплексов на определенных тестовых словах, и раскрашивает их различными симптомами беспо­койства, главным из которых является задержка реакции. Можно также комбинировать эти эксперименты электри­ческими измерениями сопротивления, которыми пользовал­ся Ферагут (Das psycho-galvanische Reflexphanomen), когда так называемый феномен психо-гальванического рефлекса дает еще одну возможность зафикси­ровать нарушение реакции по вине комплекса.

Ассоциативный тест представляет в этом смысле наибольший интерес, поскольку он, как никакой другой сравнительно простой психологический эксперимент, воспроизводит психическую ситуацию диалога, и в то же время делает возможным точные количественные и ка­чественные оценки. Вместо вопросов в виде определен­ных предложений, субъект сталкивается с туманными, двусмысленными, и, следовательно, приводящими в заме­шательство тестовыми словами, и вместо ответа он до­лжен отреагировать одним словом. Посредством точных наблюдений за нарушениями реакций, вскрываются и отмечаются факты, которые часто пропускаются в обычной беседе, и это дает нам возможность открыть то, что указывает на невысказанную основу, на те состояния готовности или констелляции, о которых я упоминал ранее. То, что происходит во время ассоциативного теста, происходит всегда во время диалога. В обоих случаях мы имеем дело с психологической ситуацией, которая констеллирует комплексы, ассимилирующие предмет разгово­ра или ситуацию в целом, включая участвующие стороны. Беседа теряет свой объективный характер и свою реаль­ную цель, поскольку констеллирующие комплексы лома­ют намерения говорящих, и могут даже вложить в их уста ответы, которые они впоследствии не помнят. Этот факт используется на практике во время перекрестного допро­са свидетелей. Его эквивалентом в психологии является так называемый эксперимент повтора, который обна­руживает и локализует провалы в памяти. Скажем, после сотни реакций-ответов, субъекта спрашивают, какие именно ответы он давал на отдельные тестовые слова. Провалы или фальсификации памяти проявляются с уме­ренной регулярностью во всех сферах ассоциаций, нару­шенных комплексами.

Итак, я намеренно избегал обсуждения природы ком­плексов, основываясь на предположении, что их природа в общем известна. Слово "комплекс" в его психологичес­ком смысле проникло в обыденную речь как в немецком, так и в английском языках. Сейчас всем известно, что люди "обладают комплексами". Не так хорошо известен, хотя намного более важен с точки зрения теории тот факт, что комплексы могут обладать нами. Существо­вание комплексов бросает тень серьезного сомнения на наивное предположение о единстве сознания, которое отождествляется с "психе", и на верховенство воли. Вся­кая констелляция комплексов постулирует нарушение сознания. Единство сознания подорвано и волевая на­правленность затруднена или вообще невозможна. Даже память, как мы видели, часто подвергается его заметному воздействию. Комплекс, следовательно, является психи­ческим фактором, в энергетическом смысле обладающим весомостью, которая часто превосходит по величине соз­нательные намерения, иначе подобные нарушения в организации сознания были бы невозможны. Фактически, активный комплекс тут же загоняет нас в состояние принуждения, состояние компульсивного мышления и действия, для которого при соответствующих обстоятельст­вах единственным подходящим определением может стать юридическая концепция ослабленной ответственности.

Чем же, наконец, является с научной точки зрения "чувственно-окрашенный" комплекс? Это образ опреде­ленной психической ситуации, которая сильно эмоцио­нально акцентуирована, и к тому же несовместима с привычной позицией сознания. Этот образ имеет мощное внутреннее соответствие, и присущую только ему целост­ность, и, вдобавок, относительно высокий уровень автоном­ности, а значит подлежит только ограниченному контролю сознательной мысли, и ведет себя как одушевленное чуже­родное тело в сфере сознания. Комплекс обычно подавля­ется усилием воли, но его существование не подвергается серьезной опасности, и при первой же возможности прояв­ляется с прежней силой. Определенные эксперименталь­ные исследования показывают, что кривая его активности или интенсивности имеет волнообразный характер, с "длиной волны" в несколько часов, дней, или недель. Этот очень сложный вопрос еще толком не прояснен.

Мы должны выразить благодарность французским психиатрам, в частности Пьеру Жане, за наше сегодняш­нее знание состояния экстремальной разорванности соз­нания. Жане и Мортон Принс достигли успеха в предс­тавлении расколов личности на три или четыре части, и выяснилось, что каждый ее фрагмент имеет свой специфический характер и собственную независимую память. Эти фрагменты сосуществуют относительно независимо друг от друга, и могут взаимозамещаться в любой момент времени, что означает высокую степень автономности каждого фрагмента. Мои изыскания в области комплексов подтверждают эту довольно не­утешительную картину возможностей психической дез­интеграции, потому что не существует фундаментальных отличий между фрагментом личности и комплексом. Они и